Под одеялом завязывался «кулачный» бой.
- Прекрати издеваться, мне и так страшно, - ответил я, пытаясь отстранить её руку. – Или ты думаешь, что это так легко?
- Думаю, что нелегко.
- Тогда, просто скажи «да».
- Думаешь, это так легко? – передразнила Ира.
- Я полагаю, что те трое хотели на тебе жениться исключительно из-за внешности, что грозило вам скорым разводом. Тем более, три – хорошее число, четыре – плохое, следующее хорошее – семь, но к этому моменту ты уже состаришься, и потому должна ответить «да, я согласна».
- А почему хочешь на мне жениться ты?
- Я - исключительно из-за твоих денег.
- Ты сейчас серьёзно? – не на шутку удивилась Ира, даже рука её обмякла.
- Мне кажется, что неподходящий момент быть серьёзным, когда ты лежишь в моей кровати, а у меня ничего не получается.
Ей потребовалось время, что бы понять шутку.
- Тогда это просто наглость, - ответила, наконец, она.
- Нет, я просто сжигаю мосты.
Утром Ира предложила погулять. Сказать, что я был озадачен – ничего не сказать. Простое, казалось бы, предложение поставило меня если и не в тупик, то в проулок с одним входом и одним выходом уж точно. Мне гулять совершенно не хотелось. Не хотелось мне вообще ничего. Да и как было сказать ей, что все царскосельские места выгула женщин мной истоптаны до отвращения ещё задолго до неё?
Я предложил пойти в музей Первой мировой. Ира ответила: «Давай только без войны, не нравится мне это». От посещения Янтарной комнаты она тоже отказалась, со слоганом «место для китайцев и прочих провинциалов». На мой упрёк, что столичного высокомерия здесь не любят, и не все туристы – провинциалы, возражение последовало незамедлительно: «Плевать на всех и не всех – хочу туда, где были бы только мы». У меня опять возник вопрос – как? Как после вчерашнего, я мог отказать ей в этом?
Пришлось пойти против своей воли. Прикинув, где в этот день и час не должно быть туристов и местных оглоедов, мы отправились туда, где она никогда не была, и куда я не собирался возвращаться ни с кем и ни под каким предлогом. Но я опять задумался: «Почему все мои женщины не бывали там прежде, или не сознаются в этом?». Так мы оказались в Баболовском парке, у дворца.
- Интересный сарайчик, - сказала Ира, первый раз в жизни созерцая одноэтажный дворец.
- Мне тоже нравится. Никакого тебе пафоса и помпезности, только красный кирпич и множество высоких окон, из спальни вид на озеро, из обеденного зала – на задний двор.
- А ты хорошо знаком с планировкой.
- Не, я так, фантазирую, как бы оно было, если бы здесь жили мы с тобой.
- Забавно, но мне кажется, что лучше наоборот. Я где-то читала, будто приём пищи с видом на воду полезен для пищеварения.
- Для пищеварения полезно не обжираться и запивать еду соответствующими напитками. А что до планировки, то мой вариант всё же правильней. Там восток, - я показал рукой влево, - а иначе на заре солнце будет светить в окна спальни, а мы рано вставать не любим. При этом можно будет смотреть на закат прямо из кровати. Ведь здорово?
- Здорово, - ответила Ира и крепко сжала мою руку. – Так обо мне ещё никто не заботился. Жаль, что всё это несбыточно.
- А мне не жаль.
- Почему?
- Долго объяснять. Пойдём, я лучше покажу тебе ванную комнату.
Мы обошли разрушенное войной здание. Дул настойчивый юго-западный ветер. Под ногами хрустели осколки кирпичей. Из лишённых рам оконных проёмов тянуло затхлой сыростью. Низкое солнце позднего сентябрьского утра дарило последние тёплые лучи. Пролетая высоко над нами, отрывисто кричал свою прощальную песню гусиный клин. Я проигнорировал старую ель, цветы и камень под ней. Ира тоже не придала им значения, хотя, безусловно, заметила. Ловким прыжком я взобрался в низкий оконный проём, уцепился за край стены и протянул руку ей.
- Иди ко мне.
Мы снова сцепились руками. Сильно оттолкнувшись, Ира взлетела на подоконник и ухватилась за меня. Это ощутимо меня пошатнуло, и мы, едва было, не упали вниз.
Круглый западный флигель производил впечатление чарующее и мрачное. Вонь и темень источало его единственное помещение, украшенное изнутри потемневшими от времени, покосившимися и местами обрушившимися строительными лесами. Трудно сказать, сколько раз я бывал здесь, но каждый раз стоял на этом подоконнике и с трепетом взирал на Царь-ванну. Вытесанная из цельной гранитной глыбы четырёхметровая тёмно-серая чаша неизменно производила на меня впечатление, но ни разу я так и не спустился внутрь, не подошёл и не прикоснулся к ней.
- Думаю, ты бы не отказалась принять такую ванну, - сказал я, поудобней обхватив Иру за плечи.
- Ну не знаю, - ответила она, - как-то страшновато она выглядит. Да и полежать в ней нельзя, только плавать.
- Ещё бы не страшновато, ведь в ней никто никогда не плавал. Я давно заметил страшную, но влекущую энергетику вещей, которыми давно или вообще никогда не пользовались.
- Пойдём отсюда, - неотрывно, словно под гипнозом смотря на ванну, негромко сказала Ира. Под сводчатым потолком голос её звучал громко и звонко, он грозил отдаться эхом, но был, как будто, проглочен тьмой.
Спрыгнув обратно, огибая кусты, мы прошли к озеру, вернее – разливу заплотиненной реки. Толстый щербатый ствол одинокой сосны, многое повидавшей на своём веку, был облизан языками пламени; шелушащаяся кора была чёрной от копоти и приятно пахла подгоревшей смолой, но дерево было всё ещё живо. Песчаный берег под ним был вытоптан, а к высокому корявому суку привязана тарзанка. Летом сюда часто приезжает малышня на велосипедах и сигает с тарзанки в воду. То же проделывают и подвыпившие граждане, которые, очевидно, от глупости своей или мерзости, или пущих ощущений для, и подожгли несчастное дерево.
- Уроды, - досадливо сказала Ира, с жалостью осматривая пострадавшее дерево. – Как так можно с растением?
- Ничего не поделаешь, коли Отчизна наша пидорами покрыта, как жопа дешёвой шлюхи прыщами.
- У тебя богатые познания в области дешёвых шлюх.
- Познания чисто теоритические. Мне друг рассказывал.
- Ну да, - ответила Ира, - я в тебе не сомневаюсь.
- Я тоже в тебе уверен, за это и люблю.
Обнявшись, мы стояли на крутом берегу и смотрели на воду. «Странно, - думал я, - ветер есть, а волн нет. И куда подевались утки? Ведь не было ещё такой осени, чтобы их здесь не плавало десятка два».
- Только за это? – спросила Ира.
- Нет, не только.
- А за что ещё?
- За эту осень, за прошлую ночь и нынешнее утро. Мне кажется, что это так много, что большего дать мне не смог бы никто.
- Но ты ведь полюбил меня ещё там, на Кавказе.
- Во-первых, это уже и была эта осень. А во-вторых, ты ошибаешься – я полюбил тебя задолго до того, только мы ещё об этом не знали.
Прошедшая ночь повлияла на меня действительно сильно. Наверное, я настолько испугался своих слов, что переосмыслил наши отношения, а вместе с ними и смысл слова «любовь». И всё же некий камень оставался в груди; шершавый и тяжёлый, он холодил, скоблил мою плоть и тяготил душу. «Любовь есть не просит. Она умирает с голоду и живёт в вечности, - сказал как-то Игорян». Памятуя об этих словах его, я не мог заставить себя поверить в вечность наших с Ирой чувств. У меня действительно не было причин сомневаться в ней, но себя-то я знаю. Мне надоест наш бизнес, и меня увлекут мои новые идеи, навеянные сугубо эгоистичными мотивами. Надоедят наши плотские утехи, и я охладею, но на новую бабу не польщусь – тут она может быть спокойна, в этом плане я надёжен. Но ведь потянуть могут и совсем иные позывы: например, старая баба. Например… Катя.
«Любишь – отпусти, - сказал кто-то». Наверное, он был действительно крутым парнем, великодушным героем, не в пример нам с Игоряном. Мы отпустить не смогли, и один из нас за эту слабость уже поплатился.
Ветер не стихал, и стоять было прохладно.
- Пойдём, - сказал я, - тут ещё есть интересное место.
По натоптанной тропке мы протиснулись свозь нависшие над ней кусты. Споткнувшись о кирпич, старый, ещё не клеймёный, Ира чертыхнулась дурным словом. Почему-то эта ругань меня даже порадовала. Я не стал рассказывать ей о притаившихся в кустах остатках Таицкого водовода, которому и принадлежал сей кирпич, маму которого она помянула. Но невольно задумался о Кате: она себе таких слов не позволяла.
На плотине мы снова остановились. Иру привлёк гранитный полукруг, через который переливалась уходящая из озера вода. А я смотрел на другую сторону гидротехнического сооружения, и думал: «Почему, собственно, эту штуку называют плотиной, если у неё нет шлюза? С другой стороны, полукруг таки задерживает воду, причём ровно настолько насколько надо». Но меня манила другая сторона плотины: там вытекшая из озера вода разливалась в большую, по краям поросшую камышом лужу. Берег её был вытоптан и украшен ржавым одноразовым мангалом с кучей мусора вокруг.
- Что ты там увидел? – спросила Ира.
- Когда-то давно мы с отцом ловили там рыбу.
- Где? – удивилась Ира.
- Там, - кивнул я в сторону лужи.
- Там?
- Ну да, - усмехнулся я, – и такое бывает. В озере ничего не поймали, а там окуней полмешка надёргали, и все мерные такие, по здешним меркам даже крупные. Были времена, была рыба, а на берегу не гадили. Даже странно.
По лицу Иры было заметно, что ей не верилось, будто в луже глубиной по колено может быть рыба и разумные люди станут её там ловить.
- А давно это было? – спросила она.
- Давно, лет пятнадцать назад.
- А теперь вы часто на рыбалку ходите?
- Нет, не часто.
- Почему?
- Нет больше никаких «мы», только память осталась.
- Он умер? Прости, я не знала.
- Не извиняйся. Конечно, ты не знала. Я же тебе не говорил.
- Почему?
- Всё равно узнаешь, а мне об этом говорить неприятно. Да и повода не было.
Ира отвлекла меня от грустных мыслей лёгким поцелуем, ухватила за руку и повлекла прочь от этого места. Увлечённый удивительной лёгкостью её походки, я даже не успел задуматься о том, что раньше, с другими, никогда это место так дурно на меня не влияло, и мы могли бы уйти достаточно далеко, но, сделав шагов пятнадцать, Ира остановилась и спросила:
- А там что?
Я посмотрел туда, куда указывал её взгляд – на горку слепленных камней, образовавших небольшой грот.
- Родник, - ответил я, - причём, в отличие от остальных парковых родников – настоящий, и зимой не замерзает. Вода в нём всегда холодная, но на вкус так себе – отдаёт железом. Желаешь испить?
- А где мы кружку возьмём?
- Ну ты даёшь, мать. Кто ж из родника кружкой пьёт? Тут ладошками черпать надо. Это как с едой – без приборов вкуснее и всегда в меру.
- А в горах ты об этом не говорил.
- Так то была гора общественного назначения, там и эстетика была другая. Здесь – наша земля, вокруг никого и всё по-настоящему. Ты пить будешь?
- Нет, я не хочу.
- А я хлебну маленько. Не могу пройти мимо источника.
Присев на корточки, я подставил сомкнутые ладони под леденящую струю. Пить не хотелось, и я делал это назло. Пил жадно; вода была настолько холодна, что после трёх глотков свело зубы, но из чисто мужского упрямства я сделал ещё два. Встав, встряхнул руки и похлопал ими о штаны.
- Эстетично, - подшутила надо мной Ира.
- Что поделать, тебе же не нравится, когда тебя трогают мокрыми руками.
- Совершенно.
- А холодными?
- Тем более не нравится, - ответила она, и тут же поняла в чём дело. – Ты же… нет! – смешливо вскрикнула она и дёрнулась в сторону.
Ничего подобного не планировалось, но мне вдруг стало стыдно за показушную выходку. Я нагнал её буквально через несколько метров. Ловко влетев под короткую куртку и тонкий кашемировый свитер, мои ледяные руки не сразу почувствовали тепло её упругого живота, мягкого от природы и одновременно с тем напряжённого от холодных прикосновений. Ира взвизгнула и засмеялась, сгибаясь в моих объятиях пополам. Этого я и добивался, хотя самому весело не было.
Напротив грота стояла странная полусферическая конструкция; её бетонная поверхность поросла мхом. В детстве я наивно полагал, что это ДОТ, и даже не задумывался о том, какой ДОТ может быть без амбразуры. Осмотреть конструкцию изнутри никогда не удавалось, потому что зимой я в парке не бывал, а в остальное время она всегда была затоплена и замусорена, внутри воняло и квакали лягушки.
- А это что такое? – отсмеявшись, спросила Ира, взглядом указывая на бетонный полушар.
- Понятия не имею, - честно признался я. – Может, хранилище какое. Ледника поблизости не наблюдается, а в таких штуках всегда прохладно. Должны же они были что-то жрать во дворце.
Ира посмотрела на меня одобрительно, может быть, даже восхищённо.
- Заглянем внутрь?
- Я думаю, что не стоит, - деликатно заметил я.
- Ну давай.
- Тебе ведь не понравится. Гарантирую.
Но Ира была непреклонна и направилась туда. Я поплёлся следом. Дурных предчувствий не было, но я знал, что в этом парке ожидать можно чего угодно, и в разные его уголки без надобности лучше не заглядывать. Если бы предчувствие было, оно бы не обмануло.
Подойдя ко входу, Ира робко, с опаской, заглянула внутрь, громко ойкнула и отшатнулась. Я поймал её, но спрашивать ни о чём не стал, зная, что женщина долго молчать не сможет. Лишь заметил:
- Я тебя предупреждал.
- А ты знал, что она там?
- Кто – она? – не понял я.
- Там мёртвая собака. Большая, рыжая. Она плавает в воде среди бутылок.
- Если голова у неё на месте, то это не самое худшее из того что можно здесь встретить. Я предупреждал.
- Хорошо, - сказала Ира, - теперь я буду во всём тебя слушаться.
- Долго ли?
- Как минимум до тех пор, пока мы не выйдем из парка.
- Отлично, - ответил я. - Тогда, пойдём к выходу. Непокорная ты мне больше нравишься.
Пообедав в «Сорбете», мы вернулись домой. Едва войдя в квартиру, Ира потянула носом и спросила:
- Чувствуешь?
- Да, - ответил я. Лёгкий запашок из-под мойки я обнаружил ещё утром, но если туда не лезть, то можно ещё пожить. Но проветрить не помешает.
- Не проветрить, а вынести мусор, - возразила Ира.
Толкаясь в тесной прихожей, скинув ботинки, я помогал раздеться ей.
- Эти помои лежат там уже неделю, и если завязать пакетик узелком, полежат ещё пару дней.
- Ты такой интеллигентный, но такой мужлан, - упрекнула она. – И если я уеду, а я уеду, ты без меня совсем тут зарастёшь. Мусор надо вынести, - подвела итог Ира.
- Подождёт до вечера.
- Нет, вынеси сейчас.
Мы ещё не были женаты, а уже такие разговоры! Бытовуха. Тихий, душный мрак. Но повышать голос и спорить не хотелось, тем более я прекрасно понимал, насколько она права.
В конце концов, на помойку я унёс мусор, а обратно притащил с собой штуку более весомую – мысль: «Как трудно жить интеллигенту: в мусорном пакете бутылки позвякивают, а тебе за них стыдно!». Столь ценным умозаключением я поспешил поделиться с Ирой, но кроме непонятной усмешки ничего в ответ не получил. Зато она просила меня не пить одному. Я обещал. Обманул, конечно…
- Прекрати издеваться, мне и так страшно, - ответил я, пытаясь отстранить её руку. – Или ты думаешь, что это так легко?
- Думаю, что нелегко.
- Тогда, просто скажи «да».
- Думаешь, это так легко? – передразнила Ира.
- Я полагаю, что те трое хотели на тебе жениться исключительно из-за внешности, что грозило вам скорым разводом. Тем более, три – хорошее число, четыре – плохое, следующее хорошее – семь, но к этому моменту ты уже состаришься, и потому должна ответить «да, я согласна».
- А почему хочешь на мне жениться ты?
- Я - исключительно из-за твоих денег.
- Ты сейчас серьёзно? – не на шутку удивилась Ира, даже рука её обмякла.
- Мне кажется, что неподходящий момент быть серьёзным, когда ты лежишь в моей кровати, а у меня ничего не получается.
Ей потребовалось время, что бы понять шутку.
- Тогда это просто наглость, - ответила, наконец, она.
- Нет, я просто сжигаю мосты.
***
Утром Ира предложила погулять. Сказать, что я был озадачен – ничего не сказать. Простое, казалось бы, предложение поставило меня если и не в тупик, то в проулок с одним входом и одним выходом уж точно. Мне гулять совершенно не хотелось. Не хотелось мне вообще ничего. Да и как было сказать ей, что все царскосельские места выгула женщин мной истоптаны до отвращения ещё задолго до неё?
Я предложил пойти в музей Первой мировой. Ира ответила: «Давай только без войны, не нравится мне это». От посещения Янтарной комнаты она тоже отказалась, со слоганом «место для китайцев и прочих провинциалов». На мой упрёк, что столичного высокомерия здесь не любят, и не все туристы – провинциалы, возражение последовало незамедлительно: «Плевать на всех и не всех – хочу туда, где были бы только мы». У меня опять возник вопрос – как? Как после вчерашнего, я мог отказать ей в этом?
Пришлось пойти против своей воли. Прикинув, где в этот день и час не должно быть туристов и местных оглоедов, мы отправились туда, где она никогда не была, и куда я не собирался возвращаться ни с кем и ни под каким предлогом. Но я опять задумался: «Почему все мои женщины не бывали там прежде, или не сознаются в этом?». Так мы оказались в Баболовском парке, у дворца.
- Интересный сарайчик, - сказала Ира, первый раз в жизни созерцая одноэтажный дворец.
- Мне тоже нравится. Никакого тебе пафоса и помпезности, только красный кирпич и множество высоких окон, из спальни вид на озеро, из обеденного зала – на задний двор.
- А ты хорошо знаком с планировкой.
- Не, я так, фантазирую, как бы оно было, если бы здесь жили мы с тобой.
- Забавно, но мне кажется, что лучше наоборот. Я где-то читала, будто приём пищи с видом на воду полезен для пищеварения.
- Для пищеварения полезно не обжираться и запивать еду соответствующими напитками. А что до планировки, то мой вариант всё же правильней. Там восток, - я показал рукой влево, - а иначе на заре солнце будет светить в окна спальни, а мы рано вставать не любим. При этом можно будет смотреть на закат прямо из кровати. Ведь здорово?
- Здорово, - ответила Ира и крепко сжала мою руку. – Так обо мне ещё никто не заботился. Жаль, что всё это несбыточно.
- А мне не жаль.
- Почему?
- Долго объяснять. Пойдём, я лучше покажу тебе ванную комнату.
Мы обошли разрушенное войной здание. Дул настойчивый юго-западный ветер. Под ногами хрустели осколки кирпичей. Из лишённых рам оконных проёмов тянуло затхлой сыростью. Низкое солнце позднего сентябрьского утра дарило последние тёплые лучи. Пролетая высоко над нами, отрывисто кричал свою прощальную песню гусиный клин. Я проигнорировал старую ель, цветы и камень под ней. Ира тоже не придала им значения, хотя, безусловно, заметила. Ловким прыжком я взобрался в низкий оконный проём, уцепился за край стены и протянул руку ей.
- Иди ко мне.
Мы снова сцепились руками. Сильно оттолкнувшись, Ира взлетела на подоконник и ухватилась за меня. Это ощутимо меня пошатнуло, и мы, едва было, не упали вниз.
Круглый западный флигель производил впечатление чарующее и мрачное. Вонь и темень источало его единственное помещение, украшенное изнутри потемневшими от времени, покосившимися и местами обрушившимися строительными лесами. Трудно сказать, сколько раз я бывал здесь, но каждый раз стоял на этом подоконнике и с трепетом взирал на Царь-ванну. Вытесанная из цельной гранитной глыбы четырёхметровая тёмно-серая чаша неизменно производила на меня впечатление, но ни разу я так и не спустился внутрь, не подошёл и не прикоснулся к ней.
- Думаю, ты бы не отказалась принять такую ванну, - сказал я, поудобней обхватив Иру за плечи.
- Ну не знаю, - ответила она, - как-то страшновато она выглядит. Да и полежать в ней нельзя, только плавать.
- Ещё бы не страшновато, ведь в ней никто никогда не плавал. Я давно заметил страшную, но влекущую энергетику вещей, которыми давно или вообще никогда не пользовались.
- Пойдём отсюда, - неотрывно, словно под гипнозом смотря на ванну, негромко сказала Ира. Под сводчатым потолком голос её звучал громко и звонко, он грозил отдаться эхом, но был, как будто, проглочен тьмой.
Спрыгнув обратно, огибая кусты, мы прошли к озеру, вернее – разливу заплотиненной реки. Толстый щербатый ствол одинокой сосны, многое повидавшей на своём веку, был облизан языками пламени; шелушащаяся кора была чёрной от копоти и приятно пахла подгоревшей смолой, но дерево было всё ещё живо. Песчаный берег под ним был вытоптан, а к высокому корявому суку привязана тарзанка. Летом сюда часто приезжает малышня на велосипедах и сигает с тарзанки в воду. То же проделывают и подвыпившие граждане, которые, очевидно, от глупости своей или мерзости, или пущих ощущений для, и подожгли несчастное дерево.
- Уроды, - досадливо сказала Ира, с жалостью осматривая пострадавшее дерево. – Как так можно с растением?
- Ничего не поделаешь, коли Отчизна наша пидорами покрыта, как жопа дешёвой шлюхи прыщами.
- У тебя богатые познания в области дешёвых шлюх.
- Познания чисто теоритические. Мне друг рассказывал.
- Ну да, - ответила Ира, - я в тебе не сомневаюсь.
- Я тоже в тебе уверен, за это и люблю.
Обнявшись, мы стояли на крутом берегу и смотрели на воду. «Странно, - думал я, - ветер есть, а волн нет. И куда подевались утки? Ведь не было ещё такой осени, чтобы их здесь не плавало десятка два».
- Только за это? – спросила Ира.
- Нет, не только.
- А за что ещё?
- За эту осень, за прошлую ночь и нынешнее утро. Мне кажется, что это так много, что большего дать мне не смог бы никто.
- Но ты ведь полюбил меня ещё там, на Кавказе.
- Во-первых, это уже и была эта осень. А во-вторых, ты ошибаешься – я полюбил тебя задолго до того, только мы ещё об этом не знали.
Прошедшая ночь повлияла на меня действительно сильно. Наверное, я настолько испугался своих слов, что переосмыслил наши отношения, а вместе с ними и смысл слова «любовь». И всё же некий камень оставался в груди; шершавый и тяжёлый, он холодил, скоблил мою плоть и тяготил душу. «Любовь есть не просит. Она умирает с голоду и живёт в вечности, - сказал как-то Игорян». Памятуя об этих словах его, я не мог заставить себя поверить в вечность наших с Ирой чувств. У меня действительно не было причин сомневаться в ней, но себя-то я знаю. Мне надоест наш бизнес, и меня увлекут мои новые идеи, навеянные сугубо эгоистичными мотивами. Надоедят наши плотские утехи, и я охладею, но на новую бабу не польщусь – тут она может быть спокойна, в этом плане я надёжен. Но ведь потянуть могут и совсем иные позывы: например, старая баба. Например… Катя.
«Любишь – отпусти, - сказал кто-то». Наверное, он был действительно крутым парнем, великодушным героем, не в пример нам с Игоряном. Мы отпустить не смогли, и один из нас за эту слабость уже поплатился.
Ветер не стихал, и стоять было прохладно.
- Пойдём, - сказал я, - тут ещё есть интересное место.
По натоптанной тропке мы протиснулись свозь нависшие над ней кусты. Споткнувшись о кирпич, старый, ещё не клеймёный, Ира чертыхнулась дурным словом. Почему-то эта ругань меня даже порадовала. Я не стал рассказывать ей о притаившихся в кустах остатках Таицкого водовода, которому и принадлежал сей кирпич, маму которого она помянула. Но невольно задумался о Кате: она себе таких слов не позволяла.
На плотине мы снова остановились. Иру привлёк гранитный полукруг, через который переливалась уходящая из озера вода. А я смотрел на другую сторону гидротехнического сооружения, и думал: «Почему, собственно, эту штуку называют плотиной, если у неё нет шлюза? С другой стороны, полукруг таки задерживает воду, причём ровно настолько насколько надо». Но меня манила другая сторона плотины: там вытекшая из озера вода разливалась в большую, по краям поросшую камышом лужу. Берег её был вытоптан и украшен ржавым одноразовым мангалом с кучей мусора вокруг.
- Что ты там увидел? – спросила Ира.
- Когда-то давно мы с отцом ловили там рыбу.
- Где? – удивилась Ира.
- Там, - кивнул я в сторону лужи.
- Там?
- Ну да, - усмехнулся я, – и такое бывает. В озере ничего не поймали, а там окуней полмешка надёргали, и все мерные такие, по здешним меркам даже крупные. Были времена, была рыба, а на берегу не гадили. Даже странно.
По лицу Иры было заметно, что ей не верилось, будто в луже глубиной по колено может быть рыба и разумные люди станут её там ловить.
- А давно это было? – спросила она.
- Давно, лет пятнадцать назад.
- А теперь вы часто на рыбалку ходите?
- Нет, не часто.
- Почему?
- Нет больше никаких «мы», только память осталась.
- Он умер? Прости, я не знала.
- Не извиняйся. Конечно, ты не знала. Я же тебе не говорил.
- Почему?
- Всё равно узнаешь, а мне об этом говорить неприятно. Да и повода не было.
Ира отвлекла меня от грустных мыслей лёгким поцелуем, ухватила за руку и повлекла прочь от этого места. Увлечённый удивительной лёгкостью её походки, я даже не успел задуматься о том, что раньше, с другими, никогда это место так дурно на меня не влияло, и мы могли бы уйти достаточно далеко, но, сделав шагов пятнадцать, Ира остановилась и спросила:
- А там что?
Я посмотрел туда, куда указывал её взгляд – на горку слепленных камней, образовавших небольшой грот.
- Родник, - ответил я, - причём, в отличие от остальных парковых родников – настоящий, и зимой не замерзает. Вода в нём всегда холодная, но на вкус так себе – отдаёт железом. Желаешь испить?
- А где мы кружку возьмём?
- Ну ты даёшь, мать. Кто ж из родника кружкой пьёт? Тут ладошками черпать надо. Это как с едой – без приборов вкуснее и всегда в меру.
- А в горах ты об этом не говорил.
- Так то была гора общественного назначения, там и эстетика была другая. Здесь – наша земля, вокруг никого и всё по-настоящему. Ты пить будешь?
- Нет, я не хочу.
- А я хлебну маленько. Не могу пройти мимо источника.
Присев на корточки, я подставил сомкнутые ладони под леденящую струю. Пить не хотелось, и я делал это назло. Пил жадно; вода была настолько холодна, что после трёх глотков свело зубы, но из чисто мужского упрямства я сделал ещё два. Встав, встряхнул руки и похлопал ими о штаны.
- Эстетично, - подшутила надо мной Ира.
- Что поделать, тебе же не нравится, когда тебя трогают мокрыми руками.
- Совершенно.
- А холодными?
- Тем более не нравится, - ответила она, и тут же поняла в чём дело. – Ты же… нет! – смешливо вскрикнула она и дёрнулась в сторону.
Ничего подобного не планировалось, но мне вдруг стало стыдно за показушную выходку. Я нагнал её буквально через несколько метров. Ловко влетев под короткую куртку и тонкий кашемировый свитер, мои ледяные руки не сразу почувствовали тепло её упругого живота, мягкого от природы и одновременно с тем напряжённого от холодных прикосновений. Ира взвизгнула и засмеялась, сгибаясь в моих объятиях пополам. Этого я и добивался, хотя самому весело не было.
Напротив грота стояла странная полусферическая конструкция; её бетонная поверхность поросла мхом. В детстве я наивно полагал, что это ДОТ, и даже не задумывался о том, какой ДОТ может быть без амбразуры. Осмотреть конструкцию изнутри никогда не удавалось, потому что зимой я в парке не бывал, а в остальное время она всегда была затоплена и замусорена, внутри воняло и квакали лягушки.
- А это что такое? – отсмеявшись, спросила Ира, взглядом указывая на бетонный полушар.
- Понятия не имею, - честно признался я. – Может, хранилище какое. Ледника поблизости не наблюдается, а в таких штуках всегда прохладно. Должны же они были что-то жрать во дворце.
Ира посмотрела на меня одобрительно, может быть, даже восхищённо.
- Заглянем внутрь?
- Я думаю, что не стоит, - деликатно заметил я.
- Ну давай.
- Тебе ведь не понравится. Гарантирую.
Но Ира была непреклонна и направилась туда. Я поплёлся следом. Дурных предчувствий не было, но я знал, что в этом парке ожидать можно чего угодно, и в разные его уголки без надобности лучше не заглядывать. Если бы предчувствие было, оно бы не обмануло.
Подойдя ко входу, Ира робко, с опаской, заглянула внутрь, громко ойкнула и отшатнулась. Я поймал её, но спрашивать ни о чём не стал, зная, что женщина долго молчать не сможет. Лишь заметил:
- Я тебя предупреждал.
- А ты знал, что она там?
- Кто – она? – не понял я.
- Там мёртвая собака. Большая, рыжая. Она плавает в воде среди бутылок.
- Если голова у неё на месте, то это не самое худшее из того что можно здесь встретить. Я предупреждал.
- Хорошо, - сказала Ира, - теперь я буду во всём тебя слушаться.
- Долго ли?
- Как минимум до тех пор, пока мы не выйдем из парка.
- Отлично, - ответил я. - Тогда, пойдём к выходу. Непокорная ты мне больше нравишься.
***
Пообедав в «Сорбете», мы вернулись домой. Едва войдя в квартиру, Ира потянула носом и спросила:
- Чувствуешь?
- Да, - ответил я. Лёгкий запашок из-под мойки я обнаружил ещё утром, но если туда не лезть, то можно ещё пожить. Но проветрить не помешает.
- Не проветрить, а вынести мусор, - возразила Ира.
Толкаясь в тесной прихожей, скинув ботинки, я помогал раздеться ей.
- Эти помои лежат там уже неделю, и если завязать пакетик узелком, полежат ещё пару дней.
- Ты такой интеллигентный, но такой мужлан, - упрекнула она. – И если я уеду, а я уеду, ты без меня совсем тут зарастёшь. Мусор надо вынести, - подвела итог Ира.
- Подождёт до вечера.
- Нет, вынеси сейчас.
Мы ещё не были женаты, а уже такие разговоры! Бытовуха. Тихий, душный мрак. Но повышать голос и спорить не хотелось, тем более я прекрасно понимал, насколько она права.
В конце концов, на помойку я унёс мусор, а обратно притащил с собой штуку более весомую – мысль: «Как трудно жить интеллигенту: в мусорном пакете бутылки позвякивают, а тебе за них стыдно!». Столь ценным умозаключением я поспешил поделиться с Ирой, но кроме непонятной усмешки ничего в ответ не получил. Зато она просила меня не пить одному. Я обещал. Обманул, конечно…
