- Упрёк?
- Намёк, - возразила Вика.
- Так я тебе о том и говорю.
- А я тебе на это прямо и намекаю.
Смерив друг друга взглядами, они засмеялись.
У красивого полукруглого дома свернули на Детскосельскую. Здесь было тише и спокойнее, не гнали автомобили, не спешили запоздалые прохожие. В кронах деревьев, как летом, похлопывали крыльями усевшиеся на ночлег птицы. Ударившийся в разговоры о кулинарии Тима в своих суждениях быстро ушёл за грань Викиного понимания – в тех ресторанах, где она любила бывать, таких блюд не подавали. Ей было интересно слушать его увлечённый трёп, но осознание собственной кулинарной безграмотности, щедро присыпанное обилием неизвестных слов, удручало. Улыбаясь, она слушала его и жевала свою остывшую шаверму, иногда вместе с кусочками размякшей от соуса бумаги, от которой задорно отплёвывалась.
С Детскосельской свернули опять направо, на Берёзовую, и пошли по чётной стороне. Несмотря на присутствующие фонари, эта улица казалась неприлично тёмной, и могла бы показаться даже вымершей, если бы не свет в окнах ближайших домов. Ни людей, ни машин здесь не было вовсе. Нежданно ударивший из-за угла порыв ветра выдул из урны, с горкой наполненной мусором, пакетик от чипсов, и тот, шурша и чавкая, покатился вдоль длинной стены дома. Шаркая по асфальту когтями, наперерез им, быстрой рысью из темноты выбежала потрёпанная собака, и, ловко изогнувшись, втянулась, всосалась, под раздвижные ворота, скрывшись на территории центра реабилитации лиц с проблемами слуха.
Насытившись собственными речами сильнее, чем съеденной шавермой, Тима, наконец, предоставил возможность выговориться Вике, но она почему-то утратила былую бойкость, и каждое слово, как щипцами, из неё приходилось вытягивать самыми примитивными вопросами, ответы на которые его ни капельки не интересовали. Спросить же о том, что его действительно волновало, он не решался, а вопросов о перипетиях жизни семейной избегал так и вовсе демонстративно. В те редкие секунды, когда Вика говорила хоть что-нибудь, вид у неё был напряжённый и задумчивый, будто каждое слово она до грамма вывешивала, боясь сболтнуть нечто лишнее, что могло бы бросить слишком длинную тень. Но Тиме и этого было достаточно, чтобы понять, что она усиленно думает о чём-то постороннем, о чём-то таком, про что нельзя обмолвиться ни словом, ни взглядом. Это было очевидно – он слишком давно её знал. Он догадывался, что это «что-то» касается и его тоже.
Берёзовая заканчивалась и плавно поворачивала налево, к Гуммолосаровской, но они, под чутким его руководством, пошли прямо, мимо пойки, по узкой, переходящей в натоптанную тропинку, дорожке. По настилу из поддонов, вышли на железнодорожные пути, где Тима вдруг остановился. Достав из кармана кожанки сигареты, он предложил ей закурить. Она согласилась. Вика не могла понять причину внезапной остановки, поэтому спросила прямо и немного грубо – доверительность отношений позволяла.
- Тебе нравится это запах? – игнорируя её вопрос, спросил Тима, шумно и жадно втягивая носом вечерний воздух.
Они стояли на крайних путях, старых и малоиспользуемых, уводящих к асфальтовому заводу. К таинственному аромату приближающейся ночи примешивались навязчивые нотки мазута и пропитанных креозотом шпал. Хотя табачный дым и притупил его обоняние, Тима не мог надышаться этой ядовитой смесью, которая завораживала его с раннего детства, лишая покоя и сна, заражая романтикой железнодорожных путешествий. Правда, эта романтика была неразрывно связана со старыми паровозами, отчего ей не суждено было обернуться реальностью, но холодок и мнимое щемление в груди от этого с возрастом никуда не делись.
- Нет, - морща носик, ответила Вика. – Грязью пахнет, нестиранными носками и стройкой.
Уязвлённый в святости несокрушимой мечты, Тима тоже поморщился.
- А ты неплохо разбираешься в носках, - заметил он.
- Я была замужем всё-таки.
- Была? – удивился он. – Оговорочка по Фрейду.
- Не оговорочка.
- Ты хочешь мне что-то сказать?
- Не сказать. Сделать.
- А вот этого не надо, - наставительно заметил Тима, - пойдём лучше дальше.
Проклиная себя, он отвернулся от Вики и пошёл. Она, чуть подотстав, поспешила за ним следом. Перейдя по железному мостику полную воды канаву, извилистой тропкой меж огородов они вышли к крайним домам Гуммолосар.
Дальнейший путь был прост и сложен – прямой, но в гору. Притаившаяся в отдалении от дороги детская деревня «SOS» молчала. Она всегда была подозрительно тихой, и с самого момента её появления Тима сомневался, происходит ли там вообще что-нибудь, и если – да, то что? Справа, в покосившемся двухэтажном доме, на вид заброшенном, в окне первого этажа мерцал тусклый огонёк, очень похожий на свечной. Оттуда же, из-за кривого забора, лишившегося доброй трети штакетин, заслышав их шаги и ничем не приглушённый говор, залаяла собака; лениво и басовито тявкнув несколько раз, она издала странный звук, нечто среднее между рыком и чавканьем, звякнула цепью и тявкнула ещё раз, уже более высоко и тревожно. За окном промелькнула тень.
Тима насторожился. Казалось, что из глубины дома за ними наблюдают. Ничего особенного: потревоженная псина встревожила хозяина, и тот, чтобы не отсвечивать, убежал от окна и пялится из глубины наружу. Ничего он, конечно, разглядеть не может, но всё равно неприятно. Да и кто бы это мог быть, такой опасливый? Скорее всего, бомжи, которые сами всего боятся, облюбовав приглянувшуюся заброшку. В наше время такое встречается уже нечасто, но бывает. Поговаривали, что ещё недавно они и в ДОТе на Пулковской горе поживали. Впрочем, не важно.
Зато собака напомнила Тиме умилительную историю о том, как он шёл огородами недалеко от асфальтового завода на раскопки в Кискисары. Была середина апреля. В полях и городе снег уже сошёл, а в лесах и огородах его было ещё полным-полно. Увязая в таявшем рыхлом снегу, жестком и ноздреватом, проваливаясь в колею разъезженной грунтовки, он, пыхтя, медленно, но верно, пробивался к намеченной цели, как вдруг на середине пути, из сарайчика с приоткрытой дверью, наперерез ему высыпали щенки. Их было много, не то шесть, не то восемь, - точно он уже забыл. Пройти безучастно мимо Тима не смог. Он достал из рюкзака свои бутерброды и, разломав на мелкие кусочки, скормил их сучьим детям. Очевидно, щенки уже были знакомы с человеком, хоть следов на снегу Тима и не приметил. С писклявыми потявкиваниями, они окружили его, прыгали на ботинки, лизали руки. Вскоре появилась и мамашка: большая, серо-коричневая сучка с вялыми висящими сосками, усталая и, очевидно, сама донельзя голодная. Вислоухая собака смотрела на него добрыми печальными глазами, но близко не подходила. За щенков она не опасалась, не рычала, не лаяла. Тиме было жаль её, но кроме яблока ничего съестного у него больше не осталось. Попятившись от мелюзги на несколько шагов назад, Тима резко развернулся и пошёл прочь. Повернулся – бегут за ним. Чтобы отвязаться, побежал и он, успокаивая себя мыслью о том, что через неделю-другую огородники вовсю попрут на свои участки, и тогда жизнь собачьего семейства наладится. Им бы только продержаться…
Рассказывая о том случае, Тима давил на умилительность и рассчитывал на эмоции. Получалось неплохо. Вика реагировала, внимательно его слушая и с ещё большим интересом пытаясь заглянуть в глаза. При этом, по-прежнему что-то замышляя, она оставалась на своей волне, намеренно, но как-бы невзначай, касаясь его руки почти при каждом шаге. Чтобы как-то отвлечь её, Тима вспомнил ещё одну историю. Тогда, близ деревни Васькины Нивы, в полутораметровой яме он нашёл трёх брошенных щенков.
- Я бы не стал так строго судить людей, - сказал он, выслушав её мнение. – Утопить бы и у меня духу не хватило, тем более уже подросших.
- Всё равно, люди – конченные мрази, - заключила Вика.
Она хотела добавить что-то ещё, но не успела. Мрази возникли на их пути.
На развилке Садовой и Вокзальной улиц, у бетонной коробки кольцевой автобусной остановки, тусовалась группа подвыпившей молодёжи. Их было шестеро или семеро, - сразу Тима с Викой не считали, а потом уже было не до этого, - из них две девчонки, приметные своей вульгарностью и громкими визгливыми голосами. Сигаретный дым пышным облаком навис над ними, едва рассеиваясь в стылом воздухе. На асфальте стояли пивные бутылки. Проходя мимо, Тима напрягся и стал говорить тише, резонно полагая, что приключения в его планы не входят. Вика же резала их колючим надменным взглядом. Она никогда никого не боялась и любыми путями выражала окружающим и свою радость и своё недовольство.
- Как хорошо, что ты не пьёшь пиво, любимый, - вызывающе громко заметила она, убедившись, что на них обратили внимание.
- Это глупо, - прошептал Тима, - это зря.
- Ты что там бормочешь, дрянь? – тем же визгливым, но безмерно наглым и распущенным голосом выкрикнула одна из девчонок отделяясь от толпы.
Тима покосился в их сторону. Страха не было, но внутри похолодело. Он понимал, что случись чего, шансов у него никаких. А Вика довольно улыбнулась, подхватила его под руку и показала средний палец любителям пить пиво в темноте.
- Ты чё, сука, попутала? – с намёком на прорезающийся прокуренный басок, провозгласил один из парней. – А ну стоять!
Вика остановилась, остановив с собой и Тиму. Деваться было некуда, и он выступил на полшага вперёд. Сказал:
- Пьёте? Ну и пейте, только молча. Это для здоровья полезней.
На этом разговоры кончились. Звякнули стоящие бутылки, задетые разнузданной ногой; одна из них покатилась по земле. Толпа зашевелилась и пошла на них. Только одно подумал Тима, - «Ох, блядь…», - и выступил ещё на полшага. Вика осталась у него за спиной, он больше её не видел и совсем о ней не думал. Выступившего вперёд толпы крепыша в кроссовках и спортивных шароварах он ударил кулаком в лицо. По крайней мере, так ему показалось в первый момент. На самом же деле удар увяз в заботливо подставленном крепком плече, а в ответ полетела довольно увесистая рука с зажатой в ней пивной бутылкой. Удар… звон и хруст… глухой и гулкий раскат в голове... звёзды в небе… холодок… что-то потекло по лицу… невесомость в подкосившихся коленях… удивление в глазах при виде летящего навстречу асфальта…
- Ну чё, блядина? Этого, - крепыш кивнул на поверженного Тиму и звучно сплюнул на него, - мы сейчас обоссым. А с тобой что делать?
Этих слов Тима уже не слышал. Зажмурившись, он мычал и, пытаясь подняться, подтягивал к телу колени и старался опереться на руки. На правую ладонь тут же опустился чей-то ботинок. Ботинка он не видел, и боли в руке не чувствовал. В ушах звенело. Непослушные веки не подчинялись. Собственная голова казалась такой тяжёлой, что сил удержать её не было. Тут же получив затрещину, он снова распластался в дорожной пыли.
Что-то отчаянно вскрикнув, сама не разбирая своих слов, Вика бросилась на крепыша. Растопыренные наманикюренные пальцы впились в податливую плоть, рванули вниз. Крепыш зарычал от обжигающей боли и обеими руками схватился за лицо. Из разодранного лба и сорванных бровей кровь сочилась между пухлых пальцев. Он попятился, наступил на Тиму и тоже упал.
Вика снова рванулась вперёд, на ближайшую цель – одну из девчонок. Теперь ударила другой рукой, но столь же ловкой и хищно растопыренной. Удар пришёлся вскользь, срывая кожу и мясо с припухлой юной щеки. Поверженная девчонка заверещала и бросилась прочь.
В ту же секунду сильный удар сломил и саму Вику. Схватившись за живот, она согнулась, жадно пытаясь схватить ртом воздух, и упала на колени. Грубые руки схватили её за волосы. Воздуха в пустых лёгких не хватало катастрофически. Сопротивляться она не могла…
Рассудок вернулся к Тиме. Удары сыпались со всех сторон. Освободилась прижатая к асфальту рука. Инстинктивно сжавшись в комок, он спасал свои рёбра и голову, подставляя спину и ноги. В захлестнувшем адреналине растворялась боль. Отбитые почки пока ещё не давали о себе знать…
От поредевшей толпы отделились двое. Подхватив поверженного крепыша, судорожно матерясь, они потащили его в сторону от побоища. С другой стороны кто-то пищал и всхлипывал. Наконец-таки сделавшая несколько коротких вдохов Вика, увидев происходящее, сильно дёрнулась в слепой попытке боднуть в пах того, кто её удерживал. Но не получилось – ослепил очередной сильный удар. Во рту засолонело от стекавшей из носа и губ крови. Ударивший что-то сказал, но она не поняла что именно. Кто-то подлетел сзади и заломил ей руки. Увидев, как из оттянутых спортивных штанов ударивший вытащил свой сморщенный член, Вика отчаянно замотала головой. От странных трещащих в голове звуков казалось, что у неё рвутся волосы. Бешенство и слабость охватили тело. В лицо ударила тёплая вонючая струя…
Проморгавшись, всё ещё с заломленными руками, она увидела, как то же самое, под остервенелый гогот, делают с неподвижно лежащим в позе эмбриона Тимой…
Организованным порядком толпа отступила по Вокзальной улице и растворилась в темноте. На заплетающихся ногах, отирая лицо и фыркая кровью, Вика сделала несколько шагов к шевелящемуся телу; на былого Тиму, невозмутимого и меланхоличного, оно походило мало. Весь грязный и мокрый, с окровавленной головой, он сопел и отхаркивался, пытаясь перевернуться на другой бок. Упав рядом с ним на колени, она потеряла самообладание. Заплакала. Вика гладила его, причитала и во всём обвиняла себя. Будто услышав её стенания, Тима прохрипел:
- Глупо… очень…
Но Вика его слов не разобрала. Она хотела умерить его боль и не знала, как это сделать, отчего своими прикосновениями делала ему только больнее. Несмотря на непоздний ещё час, ни пешеходов, ни машин рядом не появлялось. В окрестных домах горел свет, в них шла спокойная размеренная жизнь. Впрочем, заметь кто, или услышь, всё равно бы никто не вписался. Это Россия, и помощи ждать было неоткуда. Наконец осознав это, Вика в последней надежде огляделась по сторонам, поднялась, обошла Тиму, подхватила его под руки и потащила к ближайшей водонапорной колонке.
Тима всегда был худощав, чем и гордился, но сейчас его непослушное тело казалось Вике невероятно тяжёлым. На первых метрах его ноги безвольно волочились по асфальту, затем он начал пытаться помочь ей, но не мог упереться каблуками в землю. Подошвы проскальзывали, и каждой своей безуспешной попыткой он лишь усложнял ей задачу, вырываясь из хрупких девичьих рук. Каждое его движение отдавалось болью во всём теле. Перед глазами было мутно, лишь мелькал расплывчатый свет фонарей и нависшее сверху тёмное лицо, которое он узнал бы даже на ощупь, доведись ему ослепнуть вовсе. Он стонал и что-то бормотал.
Наконец-таки достигнув цели, Вика уложила его рядом с маленькой лужицей, прислонив к бетонному кольцу. Тугой рычаг колонки не поддавался. Она надавила двумя руками – и ничего, навалилась всем телом – сработало. Хлынувшая как из гейзера, вода ударила в непересыхающую лужицу. Брызги полетели во все стороны. Вика почувствовала, как сыреют её туфли. Перегнувшись через колонку и буквально повиснув на ней, она подставила под мощную струю окровавленную правую руку, омыла её, затем лицо.
- Намёк, - возразила Вика.
- Так я тебе о том и говорю.
- А я тебе на это прямо и намекаю.
Смерив друг друга взглядами, они засмеялись.
У красивого полукруглого дома свернули на Детскосельскую. Здесь было тише и спокойнее, не гнали автомобили, не спешили запоздалые прохожие. В кронах деревьев, как летом, похлопывали крыльями усевшиеся на ночлег птицы. Ударившийся в разговоры о кулинарии Тима в своих суждениях быстро ушёл за грань Викиного понимания – в тех ресторанах, где она любила бывать, таких блюд не подавали. Ей было интересно слушать его увлечённый трёп, но осознание собственной кулинарной безграмотности, щедро присыпанное обилием неизвестных слов, удручало. Улыбаясь, она слушала его и жевала свою остывшую шаверму, иногда вместе с кусочками размякшей от соуса бумаги, от которой задорно отплёвывалась.
С Детскосельской свернули опять направо, на Берёзовую, и пошли по чётной стороне. Несмотря на присутствующие фонари, эта улица казалась неприлично тёмной, и могла бы показаться даже вымершей, если бы не свет в окнах ближайших домов. Ни людей, ни машин здесь не было вовсе. Нежданно ударивший из-за угла порыв ветра выдул из урны, с горкой наполненной мусором, пакетик от чипсов, и тот, шурша и чавкая, покатился вдоль длинной стены дома. Шаркая по асфальту когтями, наперерез им, быстрой рысью из темноты выбежала потрёпанная собака, и, ловко изогнувшись, втянулась, всосалась, под раздвижные ворота, скрывшись на территории центра реабилитации лиц с проблемами слуха.
Насытившись собственными речами сильнее, чем съеденной шавермой, Тима, наконец, предоставил возможность выговориться Вике, но она почему-то утратила былую бойкость, и каждое слово, как щипцами, из неё приходилось вытягивать самыми примитивными вопросами, ответы на которые его ни капельки не интересовали. Спросить же о том, что его действительно волновало, он не решался, а вопросов о перипетиях жизни семейной избегал так и вовсе демонстративно. В те редкие секунды, когда Вика говорила хоть что-нибудь, вид у неё был напряжённый и задумчивый, будто каждое слово она до грамма вывешивала, боясь сболтнуть нечто лишнее, что могло бы бросить слишком длинную тень. Но Тиме и этого было достаточно, чтобы понять, что она усиленно думает о чём-то постороннем, о чём-то таком, про что нельзя обмолвиться ни словом, ни взглядом. Это было очевидно – он слишком давно её знал. Он догадывался, что это «что-то» касается и его тоже.
Берёзовая заканчивалась и плавно поворачивала налево, к Гуммолосаровской, но они, под чутким его руководством, пошли прямо, мимо пойки, по узкой, переходящей в натоптанную тропинку, дорожке. По настилу из поддонов, вышли на железнодорожные пути, где Тима вдруг остановился. Достав из кармана кожанки сигареты, он предложил ей закурить. Она согласилась. Вика не могла понять причину внезапной остановки, поэтому спросила прямо и немного грубо – доверительность отношений позволяла.
- Тебе нравится это запах? – игнорируя её вопрос, спросил Тима, шумно и жадно втягивая носом вечерний воздух.
Они стояли на крайних путях, старых и малоиспользуемых, уводящих к асфальтовому заводу. К таинственному аромату приближающейся ночи примешивались навязчивые нотки мазута и пропитанных креозотом шпал. Хотя табачный дым и притупил его обоняние, Тима не мог надышаться этой ядовитой смесью, которая завораживала его с раннего детства, лишая покоя и сна, заражая романтикой железнодорожных путешествий. Правда, эта романтика была неразрывно связана со старыми паровозами, отчего ей не суждено было обернуться реальностью, но холодок и мнимое щемление в груди от этого с возрастом никуда не делись.
- Нет, - морща носик, ответила Вика. – Грязью пахнет, нестиранными носками и стройкой.
Уязвлённый в святости несокрушимой мечты, Тима тоже поморщился.
- А ты неплохо разбираешься в носках, - заметил он.
- Я была замужем всё-таки.
- Была? – удивился он. – Оговорочка по Фрейду.
- Не оговорочка.
- Ты хочешь мне что-то сказать?
- Не сказать. Сделать.
- А вот этого не надо, - наставительно заметил Тима, - пойдём лучше дальше.
Проклиная себя, он отвернулся от Вики и пошёл. Она, чуть подотстав, поспешила за ним следом. Перейдя по железному мостику полную воды канаву, извилистой тропкой меж огородов они вышли к крайним домам Гуммолосар.
Дальнейший путь был прост и сложен – прямой, но в гору. Притаившаяся в отдалении от дороги детская деревня «SOS» молчала. Она всегда была подозрительно тихой, и с самого момента её появления Тима сомневался, происходит ли там вообще что-нибудь, и если – да, то что? Справа, в покосившемся двухэтажном доме, на вид заброшенном, в окне первого этажа мерцал тусклый огонёк, очень похожий на свечной. Оттуда же, из-за кривого забора, лишившегося доброй трети штакетин, заслышав их шаги и ничем не приглушённый говор, залаяла собака; лениво и басовито тявкнув несколько раз, она издала странный звук, нечто среднее между рыком и чавканьем, звякнула цепью и тявкнула ещё раз, уже более высоко и тревожно. За окном промелькнула тень.
Тима насторожился. Казалось, что из глубины дома за ними наблюдают. Ничего особенного: потревоженная псина встревожила хозяина, и тот, чтобы не отсвечивать, убежал от окна и пялится из глубины наружу. Ничего он, конечно, разглядеть не может, но всё равно неприятно. Да и кто бы это мог быть, такой опасливый? Скорее всего, бомжи, которые сами всего боятся, облюбовав приглянувшуюся заброшку. В наше время такое встречается уже нечасто, но бывает. Поговаривали, что ещё недавно они и в ДОТе на Пулковской горе поживали. Впрочем, не важно.
Зато собака напомнила Тиме умилительную историю о том, как он шёл огородами недалеко от асфальтового завода на раскопки в Кискисары. Была середина апреля. В полях и городе снег уже сошёл, а в лесах и огородах его было ещё полным-полно. Увязая в таявшем рыхлом снегу, жестком и ноздреватом, проваливаясь в колею разъезженной грунтовки, он, пыхтя, медленно, но верно, пробивался к намеченной цели, как вдруг на середине пути, из сарайчика с приоткрытой дверью, наперерез ему высыпали щенки. Их было много, не то шесть, не то восемь, - точно он уже забыл. Пройти безучастно мимо Тима не смог. Он достал из рюкзака свои бутерброды и, разломав на мелкие кусочки, скормил их сучьим детям. Очевидно, щенки уже были знакомы с человеком, хоть следов на снегу Тима и не приметил. С писклявыми потявкиваниями, они окружили его, прыгали на ботинки, лизали руки. Вскоре появилась и мамашка: большая, серо-коричневая сучка с вялыми висящими сосками, усталая и, очевидно, сама донельзя голодная. Вислоухая собака смотрела на него добрыми печальными глазами, но близко не подходила. За щенков она не опасалась, не рычала, не лаяла. Тиме было жаль её, но кроме яблока ничего съестного у него больше не осталось. Попятившись от мелюзги на несколько шагов назад, Тима резко развернулся и пошёл прочь. Повернулся – бегут за ним. Чтобы отвязаться, побежал и он, успокаивая себя мыслью о том, что через неделю-другую огородники вовсю попрут на свои участки, и тогда жизнь собачьего семейства наладится. Им бы только продержаться…
Рассказывая о том случае, Тима давил на умилительность и рассчитывал на эмоции. Получалось неплохо. Вика реагировала, внимательно его слушая и с ещё большим интересом пытаясь заглянуть в глаза. При этом, по-прежнему что-то замышляя, она оставалась на своей волне, намеренно, но как-бы невзначай, касаясь его руки почти при каждом шаге. Чтобы как-то отвлечь её, Тима вспомнил ещё одну историю. Тогда, близ деревни Васькины Нивы, в полутораметровой яме он нашёл трёх брошенных щенков.
- Я бы не стал так строго судить людей, - сказал он, выслушав её мнение. – Утопить бы и у меня духу не хватило, тем более уже подросших.
- Всё равно, люди – конченные мрази, - заключила Вика.
Она хотела добавить что-то ещё, но не успела. Мрази возникли на их пути.
На развилке Садовой и Вокзальной улиц, у бетонной коробки кольцевой автобусной остановки, тусовалась группа подвыпившей молодёжи. Их было шестеро или семеро, - сразу Тима с Викой не считали, а потом уже было не до этого, - из них две девчонки, приметные своей вульгарностью и громкими визгливыми голосами. Сигаретный дым пышным облаком навис над ними, едва рассеиваясь в стылом воздухе. На асфальте стояли пивные бутылки. Проходя мимо, Тима напрягся и стал говорить тише, резонно полагая, что приключения в его планы не входят. Вика же резала их колючим надменным взглядом. Она никогда никого не боялась и любыми путями выражала окружающим и свою радость и своё недовольство.
- Как хорошо, что ты не пьёшь пиво, любимый, - вызывающе громко заметила она, убедившись, что на них обратили внимание.
- Это глупо, - прошептал Тима, - это зря.
- Ты что там бормочешь, дрянь? – тем же визгливым, но безмерно наглым и распущенным голосом выкрикнула одна из девчонок отделяясь от толпы.
Тима покосился в их сторону. Страха не было, но внутри похолодело. Он понимал, что случись чего, шансов у него никаких. А Вика довольно улыбнулась, подхватила его под руку и показала средний палец любителям пить пиво в темноте.
- Ты чё, сука, попутала? – с намёком на прорезающийся прокуренный басок, провозгласил один из парней. – А ну стоять!
Вика остановилась, остановив с собой и Тиму. Деваться было некуда, и он выступил на полшага вперёд. Сказал:
- Пьёте? Ну и пейте, только молча. Это для здоровья полезней.
На этом разговоры кончились. Звякнули стоящие бутылки, задетые разнузданной ногой; одна из них покатилась по земле. Толпа зашевелилась и пошла на них. Только одно подумал Тима, - «Ох, блядь…», - и выступил ещё на полшага. Вика осталась у него за спиной, он больше её не видел и совсем о ней не думал. Выступившего вперёд толпы крепыша в кроссовках и спортивных шароварах он ударил кулаком в лицо. По крайней мере, так ему показалось в первый момент. На самом же деле удар увяз в заботливо подставленном крепком плече, а в ответ полетела довольно увесистая рука с зажатой в ней пивной бутылкой. Удар… звон и хруст… глухой и гулкий раскат в голове... звёзды в небе… холодок… что-то потекло по лицу… невесомость в подкосившихся коленях… удивление в глазах при виде летящего навстречу асфальта…
- Ну чё, блядина? Этого, - крепыш кивнул на поверженного Тиму и звучно сплюнул на него, - мы сейчас обоссым. А с тобой что делать?
Этих слов Тима уже не слышал. Зажмурившись, он мычал и, пытаясь подняться, подтягивал к телу колени и старался опереться на руки. На правую ладонь тут же опустился чей-то ботинок. Ботинка он не видел, и боли в руке не чувствовал. В ушах звенело. Непослушные веки не подчинялись. Собственная голова казалась такой тяжёлой, что сил удержать её не было. Тут же получив затрещину, он снова распластался в дорожной пыли.
Что-то отчаянно вскрикнув, сама не разбирая своих слов, Вика бросилась на крепыша. Растопыренные наманикюренные пальцы впились в податливую плоть, рванули вниз. Крепыш зарычал от обжигающей боли и обеими руками схватился за лицо. Из разодранного лба и сорванных бровей кровь сочилась между пухлых пальцев. Он попятился, наступил на Тиму и тоже упал.
Вика снова рванулась вперёд, на ближайшую цель – одну из девчонок. Теперь ударила другой рукой, но столь же ловкой и хищно растопыренной. Удар пришёлся вскользь, срывая кожу и мясо с припухлой юной щеки. Поверженная девчонка заверещала и бросилась прочь.
В ту же секунду сильный удар сломил и саму Вику. Схватившись за живот, она согнулась, жадно пытаясь схватить ртом воздух, и упала на колени. Грубые руки схватили её за волосы. Воздуха в пустых лёгких не хватало катастрофически. Сопротивляться она не могла…
Рассудок вернулся к Тиме. Удары сыпались со всех сторон. Освободилась прижатая к асфальту рука. Инстинктивно сжавшись в комок, он спасал свои рёбра и голову, подставляя спину и ноги. В захлестнувшем адреналине растворялась боль. Отбитые почки пока ещё не давали о себе знать…
От поредевшей толпы отделились двое. Подхватив поверженного крепыша, судорожно матерясь, они потащили его в сторону от побоища. С другой стороны кто-то пищал и всхлипывал. Наконец-таки сделавшая несколько коротких вдохов Вика, увидев происходящее, сильно дёрнулась в слепой попытке боднуть в пах того, кто её удерживал. Но не получилось – ослепил очередной сильный удар. Во рту засолонело от стекавшей из носа и губ крови. Ударивший что-то сказал, но она не поняла что именно. Кто-то подлетел сзади и заломил ей руки. Увидев, как из оттянутых спортивных штанов ударивший вытащил свой сморщенный член, Вика отчаянно замотала головой. От странных трещащих в голове звуков казалось, что у неё рвутся волосы. Бешенство и слабость охватили тело. В лицо ударила тёплая вонючая струя…
Проморгавшись, всё ещё с заломленными руками, она увидела, как то же самое, под остервенелый гогот, делают с неподвижно лежащим в позе эмбриона Тимой…
Организованным порядком толпа отступила по Вокзальной улице и растворилась в темноте. На заплетающихся ногах, отирая лицо и фыркая кровью, Вика сделала несколько шагов к шевелящемуся телу; на былого Тиму, невозмутимого и меланхоличного, оно походило мало. Весь грязный и мокрый, с окровавленной головой, он сопел и отхаркивался, пытаясь перевернуться на другой бок. Упав рядом с ним на колени, она потеряла самообладание. Заплакала. Вика гладила его, причитала и во всём обвиняла себя. Будто услышав её стенания, Тима прохрипел:
- Глупо… очень…
Но Вика его слов не разобрала. Она хотела умерить его боль и не знала, как это сделать, отчего своими прикосновениями делала ему только больнее. Несмотря на непоздний ещё час, ни пешеходов, ни машин рядом не появлялось. В окрестных домах горел свет, в них шла спокойная размеренная жизнь. Впрочем, заметь кто, или услышь, всё равно бы никто не вписался. Это Россия, и помощи ждать было неоткуда. Наконец осознав это, Вика в последней надежде огляделась по сторонам, поднялась, обошла Тиму, подхватила его под руки и потащила к ближайшей водонапорной колонке.
Тима всегда был худощав, чем и гордился, но сейчас его непослушное тело казалось Вике невероятно тяжёлым. На первых метрах его ноги безвольно волочились по асфальту, затем он начал пытаться помочь ей, но не мог упереться каблуками в землю. Подошвы проскальзывали, и каждой своей безуспешной попыткой он лишь усложнял ей задачу, вырываясь из хрупких девичьих рук. Каждое его движение отдавалось болью во всём теле. Перед глазами было мутно, лишь мелькал расплывчатый свет фонарей и нависшее сверху тёмное лицо, которое он узнал бы даже на ощупь, доведись ему ослепнуть вовсе. Он стонал и что-то бормотал.
Наконец-таки достигнув цели, Вика уложила его рядом с маленькой лужицей, прислонив к бетонному кольцу. Тугой рычаг колонки не поддавался. Она надавила двумя руками – и ничего, навалилась всем телом – сработало. Хлынувшая как из гейзера, вода ударила в непересыхающую лужицу. Брызги полетели во все стороны. Вика почувствовала, как сыреют её туфли. Перегнувшись через колонку и буквально повиснув на ней, она подставила под мощную струю окровавленную правую руку, омыла её, затем лицо.
