Выдержать последнего замечания Вика уже не смогла. Ноги были её самой больной темой. Длинные, но не настолько, как мечталось, они были действительно стройны, но кривы в коленях, а цифры «четыре» и «ноль» на обувных подошвах выводили ситуацию за грань приличия. Конечно, она пыталась втиснуться в тридцать девятый. Конечно, всем знакомым говорила, что у неё тридцать восьмой. Но этот подлец, который так их гладил, так целовал, так… как он мог? Как посмел, ничтожество?! И это через четыре месяца супружеской жизни! И это в день рождения, когда она подарила ему не только подарок, но и запретное доселе удовольствие!..
Снова открыв холодильник, Вика достала початую бутылку «Кампари», и долго ещё сидела за столом, подбирая ругательства для любимого муженька. А когда «Кампари» закончился, закрылась в ванне и плакала. Мир, в котором и так чего-то не хватало для полной идеальности, рушился.
Димон проснулся от странного шороха. Сначала, ещё на задворках дремлющего сознания, ему показалось, будто рядом скребутся огромные мыши. Открыл глаза – белый потолок, повернул голову – за окном темно. Нашарил рукой на тумбочке часы. Половина четвёртого.
- Ви-и-и-к, - протянул он, спросонья хрипло и басовито.
Ответа не последовало. Таинственные мыши продолжали возиться за пределами комнаты.
- Ви-и-и-к, - повторил он. – Что происходит?
А в ответ – тишина.
Димон прокряхтел и встал. Из прихожей лился тёплый свет, ударивший по глазам. Он прищурился и тут же споткнулся о чемодан на колёсиках. Орал от боли ушибленный мизинец правой ноги. Мир покраснел, а затем налился новыми красками. Из гардеробной торчала задница копошащейся там Вики.
- Ты что делаешь, - спросил Димон, всё ещё не понимая, что происходит. – С ума сошла? Ночь на дворе.
- Это тебе голову лечить надо, философ-симулянт, - ответила Вика, так и не высунувшись целиком из-за раздвижной двери.
- Да что ты… куда собралась-то, не понимаю.
Позади неё стоял второй чемодан, чуть поменьше размером, но тоже с колёсами.
- Я уезжаю к маме. А ты что подумал?
- Я ничего не думал.
- Оно и видно, - язвительно бросила Вика, разгибаясь и вылезая наружу. – Если б думал, то, наверное, уж бросился бы записывать.
- Да что случилось-то? Можешь толком объяснить?
- Могу, но не хочу.
Вика уложила в чемодан какой-то свёрток, закрыла молнию, выдвинула вверх ручку. Она молча посмотрела на мужа, всем своим видом пытаясь передать ему мысль: «Какой же ты тупой и мразь». Но мысль до адресата не дошла. Димон тупо пялился на неё и как наивный ребёнок хлопал украшенными пушистыми ресницами веками.
- Когда вернёшься? – глупо спросил он.
- А может навсегда, жену ты потеряешь… - пропела Вика, подошла к нему и ухватила большой чемодан. Вид у неё был решительный, но совершенно не злой.
Дверь за ней захлопнулась. Димон ошалело продолжал стоять на границе комнаты и прихожей. Он слышал её гулкие шаги, слышал, как открылась и закрылась дверь лифта, как лифт тронулся вниз. Постояв немного, Димон прошёл на кухню, взял стакан и набрал воды из-под крана. Выпил. Набрал ещё. На второй стакан желания не хватило, и он резко выплеснул остатки в раковину. Брызги разлетелись кругом. Икнув и матюгнувшись, он повернулся влево и увидел свой блокнот в кожаной обложке, лежащим посреди стола и пригвождённым к разделочной доске ножом для рыбы. Подумал, что пробить такой слой бумаги и у него сил не хватило бы, а уж у неё и подавно. Подошёл ближе, - так оно и есть. Ну конечно, ушлая баба расковыряла в блокноте огромную дырищу, а уж затем забила нож. Показательно и красноречиво, ничего не скажешь.
Вынув клинок из своего триптиха, Димон устало опустился на стул. Сон всё ещё не отпускал его. В голове гудело. Взяв блокнот, он любовно погладил его, затем раскрыл. На первой странице расплылось огромное влажно пятно. «Должно быть, плюнула, - подумал он».
Мысли ворочались тяжело, но шуршали в правильном направлении. «Обиделась, но я ведь совсем не имел в виду её».
Пробуждение далось ему легко, будто и не спал вовсе, а так, просто моргнул секунд на десять. Он думал, что спать не будет вообще, а оно вона как вышло, тем не менее, совсем не удивив. Правда, первые секунды перед глазами кружились яркие круги, но и в этом не было ничего удивительного – по утрам и не такое случается.
Плотно позавтракав, Димон подпёр голову кулаком и, не вставая из-за стола, принялся думать, что делать дальше. Долго размышлять не пришлось. Взяв телефон, он попытался вызвать абонента «жена», но она была недоступна. В сердцах бросив телефон на стол, Димон на мгновение запоздало испугался за стеклянную столешницу, но тут же успокоился и забыл об этом, вспомнив, как на неё упала и разбилась бутылка вина. Пришлось кумекать дальше.
Ранним утром, часов так в одиннадцать, мышление всегда непродуктивно, а на полный желудок и кишечник – обременительно вдвойне. Зажав телефон в мясистой ладошке, он отправился в туалет.
Это помещение всегда было наполнено для него сакральным смыслом. Сам он называл его – место силы. Во времени туалет, конечно, не перемещал, но напряжению извилин и опорожнению кишечника способствовал сполна. Надеясь, что сегодняшняя фаза Луны поспособствует быстрейшему решению проблем, Димон занял командирское место и напрягся.
Томно повздыхав и не достигнув результата, он решил, что помочь ему в этом мире могут только три вещи: бездействие, спокойствие и звонок другу.
«Другу… а я ведь его предал. Стоп! Почему – предал?! Предали! Мы сделали это вместе, и брать всю ответственность на себя я не собираюсь. Я же силой её не принуждал, она сама… шайтан… впрочем, он сам ничего против не высказал, наоборот – воспринял всё спокойно, улыбался даже. Я бы на его месте был вне себя от ярости, отлупцевал бы обоих. Впрочем, большой вопрос, кто кому по мордасам насовал бы. Он ведь не Геракл. А вот Ромка… интересно, что сказал бы он. Хотя этот, наверное, ничего бы не сказал, как обычно. Помолчал бы, глянул многозначительно, загадочно ухмыльнулся, да и промолчал. Чёрт его разберёт, что там у него в башке творится, особенно теперь…, - подумал Димон и без зазрения совести позвонил Тиме».
- Ага, угу, - мычал в трубку Тима, выслушивая всё, что вываливал на него Димон. – Вообще-то мне не очень удобно сейчас, раздатку на «Сузуки» разбираем, руки в масле, жопа в мыле. Давай вечером у тебя? Ага. Угу. Давай.
Тима врал. Вот уже несколько дней кряду он сидел в сервисе почти без дела, лишь меняя масло и диагностируя подвеску редким клиентам. Ему просто не хотелось разговаривать. Ни с кем. Настроение в последнее время было паршивым без видимых на то причин. Не хотел он себе признаться, что как раз в работе-то всё и дело. Не по его это природе, не по совести. Всё чаще в последнее время он вспоминал Алису и ИХ музей, но чаще – именно Алису. «Милый мальчик…, - доносился из глубины воспоминаний её голос, тёплое дыхание обжигало ухо, а холодные губы целовали пульсирующий от волнения висок»…
Разгорячённый воспоминаниями, он приоткрыл ворота четвёртого бокса, поднырнул под них и выскочил в прохладу сентябрьского дня. Шумно потянув носом воздух, привалился к стене, закурил. Сигарета подёргивалась в дрожащей руке, пропитанной маслом, пылью тормозных колодок и прочих автомобильных нечистот, впитавшихся в кожу столь сильно, что их было уже ничем не оттереть. Грязная роба, хоть и была подобрана в размер, висела на нём мешковато; вся потёртая, в складках и пятнах, своим внешним видом она могла испортить настроение кому угодно. Медленно выдыхая горький дым, Тима опустил глаза и безотрывно глядел на пузырящиеся колени полукомбинезона и стоптанные кроссовки. Омерзительная брезгливость к самому себе обычно помогала ему отвлечься, но сегодня не работала и она. На душе было тоскливо и муторно, как перед походом к зубному.
- Ти-мыч, - позвали из бокса. – Обедать пойдёшь?
- Нет, рано ещё, - ответил он, чуть согнувшись у ворот.
- Как это – рано? – спросил тот же голос. – Наше время уже.
«Наше время истекло, - подумал Тима, - или не настало ещё…», - а под ворота крикнул:
- Ну нет у меня аппетита в сентябре.
- У тебя его и в августе не было, - недовольно буркнул Толян.
Хороший он был парень, этот Толик. Простой, деревенский. Понтов лишённый, как фантазии. В коллективе его не очень любили, потому что он не пил и не курил, при этом проповедовал ценности здорового образа жизни, а на работу каждый день приходил с бутылкой молока. Был он краснощёк и очень разговорчив. Руководство относилось к нему снисходительно, зато клиенты любили: на его фоне любое чмо выглядело важным и значимым. А Тима сошёлся с ним легко; наверное, оттого, что его самого тоже не очень-то жаловали. Молчаливый, внешне высокомерный, постоянно о чём-то думающий, живущий вне футбола и политики, покупающий дорогие книжки… вшивый интеллигент. Зато для Толика он был отличным слушателем, внимательным и благодарным. Только вот в последнее время что-то и между ними разладилось.
«Обиделся, - подумал Тима, гася окурок».
Остаток дня прошёл в тоскливых размышлениях. Ну, как прошёл - так, проплыл, как говно в обмельчавшей речке…
- И чем всё закончилось? – спросил он Димона.
- Она просто собрала и вещи и тю-тю, - ответил тот, жестом изобразив паровозный гудок.
- То-то я удивился, утром во дворе её машину увидев. Она и сейчас там, кстати. Может, нагрянешь, поговорите?
- Да звонил я. Она трубку не берёт.
- Телефон – дерьмо. С глазу на глаз надо.
- Ага, при её матери…
- Ну, во двор выйдете.
- Если она выйдет. А она не выйдет. Гордая. А если и выйдет, мать её в окошко пялиться будет и ухо в форточку высунет.
- У них окна на другую сторону выходят.
- Да всё равно.
- Ты что, её мамы боишься?
- Я боюсь? Да никогда. Но женщина специфическая, сам понимаешь.
- Я понимаю, что ничего не понимаю, - заключил Тима. – От меня-то ты чего хочешь?
Димон поморщился и посмотрел на него с недоверием и вопросом. Откинувшись на стуле, он похлопал себя по животу. Несмотря на сложившуюся ситуацию, вид у него был довольно расслабленный.
- Я хочу, чтобы ты присмотрел за ней, - надув щёки, наконец, изрёк он.
- Ты как себе это представляешь?
- Просто. Встретишься с ней, погуляете, поговорите. Только не говори, что это я тебя попросил. Так, ненавязчиво, само собой, мол, получилось.
- Санта-Барбара какая-то, - удивился Тима. – Муж просит погулять с его женой…
- Так только ж погулять, - возмутился Димон, - в остальном я тебе полностью доверяю.
- А ей?
Димон неопределённо покачал головой.
- Во всяком случае, тебе она во встрече не откажет, а твоё присутствие обережёт её от глупых мыслей.
- Мне бы твою уверенность, - вздохнул Тима.
- Что ты имеешь в виду?
- Только то, что мне всё это не нравится…
Ему всё это действительно очень и очень не нравилось. Он плохо знал женщин и совершенно ничего не знал о семейной жизни, но много читал о тайнах, которые раскрываются только в постели. Несомненно, Димон не мог забыть о его симпатии к своей жене. Но знал ли он о том, что между ними было? Вряд ли. Но, быть может, и знал. А что тут такого, если она свой выбор сделала? Если они оба его сделали, а? Паскудная ситуация – оказаться в дурах дважды…
Он нажал на кнопку дверного звонка. Дзинь – дзинь-дзинь – дзинь, - так они звонили друг другу ещё в детстве, чтобы сразу понимать, кто пришёл. За дверью раздалось шарканье тапок – звук настолько отвратительный, что покоробил бы уши любого нормального человека, а уж чуткий слух Тимы так и вовсе скукожился от омерзения. В ожидании, он переступил с ноги на ногу. Человек за дверью медлил, прилипнув к глазку. Изобразив на лице скорбное уныние, Тима демонстративно шевелил губами и смотрел в потолок, будто обращался к наблюдавшему за ним Богу. Внутренний замок, наконец, щёлкнул, и дверь распахнулась, едва не ударив его по носу.
- Здравствуйте, а Вика дома? – робко, как в детстве, спросил он.
- Очень смешно, - ответила Вика. – Это он тебя подослал?
- Нет.
Наклонив голову, Вика недовольно поморщилась и «цыкнула» языком.
- Да, - тут же поправился Тима.
- Передай другу своему придурковатому, чтобы шёл на хрен, - зло и наставительно сказала Вика.
- А чего ты на меня-то шумишь?
- А чтобы ты за ним следом отправился!
- Дура! – с яростью, сам от себя не ожидая, крикнул Тима, с силой толкнул дверь, развернулся и пошёл вниз.
Преодолев два лестничных пролёта, на площадке второго этажа его догнал жалобный писк.
- Тим! Ну постой, Тим! Ну прости меня. Вернись, пожалуйста.
Он остановился. Этажом выше тапки сделали несколько быстрых движений и замерли. Сообразив, что Вика выскочила из квартиры и сейчас промеж перил смотрит вниз, он сделал шаг вперёд, чтобы его стало видно, и с глупой улыбкой задрал голову кверху.
- Только не плюй, - сказал он, искривившись ещё глупее.
- Тим, поднимись обратно…
За дверью слева, в шестой квартире, тоже раздался шорох. То была Елизавета Яковлевна. Баба Лиза. Миловидная старушка с гнильцой внутри. Она боялась сквозняков и постоянно чихала, раздражая соседей. Она вставала ни свет, ни заря, и шастала по квартире, будто специально ступая исключительно по скрипящим половицам, чем тоже ужасно раздражала. У неё жили пять кошек, и в те редкие дни, когда она выходила из дома, парадная наполнялась ни с чем несравнимым ароматом, от чего все соседи, естественно, тоже раздражались.
- Здрасьте, баб Лиз, - бросил в пространство Тима и поскакал наверх.
- Прости меня, Тим, - сказала Вика. Вид у неё был растерянный.
- Нет.
- У тебя глаза добрые.
- Сказал же – не прощу.
- Дурак, - ласково протянула Вика.
- Дурак, что пришёл?
- Ага, - ответила она и часто-часто закивала головой, смотря на него снизу вверх.
- Знаю.
- Великая глупость – ваша мужская дружба.
- Не большая, чем любовь к женщине.
- Зайдёшь?
- Нет.
Вика вновь с укоризной склонила голову, воззрившись на него исподлобья.
- Да что же мне с вами делать? – в сердцах воззвал Тима, подтолкнув Вику к двери её квартиры. – Пойдём уже, чего стоять-то?
Войдя в квартиру, он осёкся. На пороге дальней комнаты стояла её мать – милейшей души и строгой наружности женщина. Сбившиеся на лоб крашеные рыжие волосы придавали её острому лицу растрёпанной суровости. В глазах полыхало ледяное пламя ненависти. Ноздри раздувались так, будто она всасывала литров двадцать воздуха за раз.
- Ах, это ты, - бесцветным голосом, вне себя от ярости, прошипела она, - а я уж думала этот припёрся…
- Этот самый да не тот, - попытался сострить Тима. – В результате сложившейся геополитической обстановки, по требованию пострадавшей стороны, в зону конфликта были стянуты миротворческие войска.
- Он у меня ещё пострадает, так настрадается, что мало не покажется, - заверила гневная мать.
- Но я вас предупреждаю, что любое посягательство на бойца ограниченного контингента строго карается ОДКБ, миссией ООН и женевскими конвенциями.
Демонстративно закатив глаза, она развернулась и ушла в комнату, но дверь за собой не прикрыла.
Снова открыв холодильник, Вика достала початую бутылку «Кампари», и долго ещё сидела за столом, подбирая ругательства для любимого муженька. А когда «Кампари» закончился, закрылась в ванне и плакала. Мир, в котором и так чего-то не хватало для полной идеальности, рушился.
***
Димон проснулся от странного шороха. Сначала, ещё на задворках дремлющего сознания, ему показалось, будто рядом скребутся огромные мыши. Открыл глаза – белый потолок, повернул голову – за окном темно. Нашарил рукой на тумбочке часы. Половина четвёртого.
- Ви-и-и-к, - протянул он, спросонья хрипло и басовито.
Ответа не последовало. Таинственные мыши продолжали возиться за пределами комнаты.
- Ви-и-и-к, - повторил он. – Что происходит?
А в ответ – тишина.
Димон прокряхтел и встал. Из прихожей лился тёплый свет, ударивший по глазам. Он прищурился и тут же споткнулся о чемодан на колёсиках. Орал от боли ушибленный мизинец правой ноги. Мир покраснел, а затем налился новыми красками. Из гардеробной торчала задница копошащейся там Вики.
- Ты что делаешь, - спросил Димон, всё ещё не понимая, что происходит. – С ума сошла? Ночь на дворе.
- Это тебе голову лечить надо, философ-симулянт, - ответила Вика, так и не высунувшись целиком из-за раздвижной двери.
- Да что ты… куда собралась-то, не понимаю.
Позади неё стоял второй чемодан, чуть поменьше размером, но тоже с колёсами.
- Я уезжаю к маме. А ты что подумал?
- Я ничего не думал.
- Оно и видно, - язвительно бросила Вика, разгибаясь и вылезая наружу. – Если б думал, то, наверное, уж бросился бы записывать.
- Да что случилось-то? Можешь толком объяснить?
- Могу, но не хочу.
Вика уложила в чемодан какой-то свёрток, закрыла молнию, выдвинула вверх ручку. Она молча посмотрела на мужа, всем своим видом пытаясь передать ему мысль: «Какой же ты тупой и мразь». Но мысль до адресата не дошла. Димон тупо пялился на неё и как наивный ребёнок хлопал украшенными пушистыми ресницами веками.
- Когда вернёшься? – глупо спросил он.
- А может навсегда, жену ты потеряешь… - пропела Вика, подошла к нему и ухватила большой чемодан. Вид у неё был решительный, но совершенно не злой.
Дверь за ней захлопнулась. Димон ошалело продолжал стоять на границе комнаты и прихожей. Он слышал её гулкие шаги, слышал, как открылась и закрылась дверь лифта, как лифт тронулся вниз. Постояв немного, Димон прошёл на кухню, взял стакан и набрал воды из-под крана. Выпил. Набрал ещё. На второй стакан желания не хватило, и он резко выплеснул остатки в раковину. Брызги разлетелись кругом. Икнув и матюгнувшись, он повернулся влево и увидел свой блокнот в кожаной обложке, лежащим посреди стола и пригвождённым к разделочной доске ножом для рыбы. Подумал, что пробить такой слой бумаги и у него сил не хватило бы, а уж у неё и подавно. Подошёл ближе, - так оно и есть. Ну конечно, ушлая баба расковыряла в блокноте огромную дырищу, а уж затем забила нож. Показательно и красноречиво, ничего не скажешь.
Вынув клинок из своего триптиха, Димон устало опустился на стул. Сон всё ещё не отпускал его. В голове гудело. Взяв блокнот, он любовно погладил его, затем раскрыл. На первой странице расплылось огромное влажно пятно. «Должно быть, плюнула, - подумал он».
Мысли ворочались тяжело, но шуршали в правильном направлении. «Обиделась, но я ведь совсем не имел в виду её».
***
Пробуждение далось ему легко, будто и не спал вовсе, а так, просто моргнул секунд на десять. Он думал, что спать не будет вообще, а оно вона как вышло, тем не менее, совсем не удивив. Правда, первые секунды перед глазами кружились яркие круги, но и в этом не было ничего удивительного – по утрам и не такое случается.
Плотно позавтракав, Димон подпёр голову кулаком и, не вставая из-за стола, принялся думать, что делать дальше. Долго размышлять не пришлось. Взяв телефон, он попытался вызвать абонента «жена», но она была недоступна. В сердцах бросив телефон на стол, Димон на мгновение запоздало испугался за стеклянную столешницу, но тут же успокоился и забыл об этом, вспомнив, как на неё упала и разбилась бутылка вина. Пришлось кумекать дальше.
Ранним утром, часов так в одиннадцать, мышление всегда непродуктивно, а на полный желудок и кишечник – обременительно вдвойне. Зажав телефон в мясистой ладошке, он отправился в туалет.
Это помещение всегда было наполнено для него сакральным смыслом. Сам он называл его – место силы. Во времени туалет, конечно, не перемещал, но напряжению извилин и опорожнению кишечника способствовал сполна. Надеясь, что сегодняшняя фаза Луны поспособствует быстрейшему решению проблем, Димон занял командирское место и напрягся.
Томно повздыхав и не достигнув результата, он решил, что помочь ему в этом мире могут только три вещи: бездействие, спокойствие и звонок другу.
«Другу… а я ведь его предал. Стоп! Почему – предал?! Предали! Мы сделали это вместе, и брать всю ответственность на себя я не собираюсь. Я же силой её не принуждал, она сама… шайтан… впрочем, он сам ничего против не высказал, наоборот – воспринял всё спокойно, улыбался даже. Я бы на его месте был вне себя от ярости, отлупцевал бы обоих. Впрочем, большой вопрос, кто кому по мордасам насовал бы. Он ведь не Геракл. А вот Ромка… интересно, что сказал бы он. Хотя этот, наверное, ничего бы не сказал, как обычно. Помолчал бы, глянул многозначительно, загадочно ухмыльнулся, да и промолчал. Чёрт его разберёт, что там у него в башке творится, особенно теперь…, - подумал Димон и без зазрения совести позвонил Тиме».
***
- Ага, угу, - мычал в трубку Тима, выслушивая всё, что вываливал на него Димон. – Вообще-то мне не очень удобно сейчас, раздатку на «Сузуки» разбираем, руки в масле, жопа в мыле. Давай вечером у тебя? Ага. Угу. Давай.
Тима врал. Вот уже несколько дней кряду он сидел в сервисе почти без дела, лишь меняя масло и диагностируя подвеску редким клиентам. Ему просто не хотелось разговаривать. Ни с кем. Настроение в последнее время было паршивым без видимых на то причин. Не хотел он себе признаться, что как раз в работе-то всё и дело. Не по его это природе, не по совести. Всё чаще в последнее время он вспоминал Алису и ИХ музей, но чаще – именно Алису. «Милый мальчик…, - доносился из глубины воспоминаний её голос, тёплое дыхание обжигало ухо, а холодные губы целовали пульсирующий от волнения висок»…
Разгорячённый воспоминаниями, он приоткрыл ворота четвёртого бокса, поднырнул под них и выскочил в прохладу сентябрьского дня. Шумно потянув носом воздух, привалился к стене, закурил. Сигарета подёргивалась в дрожащей руке, пропитанной маслом, пылью тормозных колодок и прочих автомобильных нечистот, впитавшихся в кожу столь сильно, что их было уже ничем не оттереть. Грязная роба, хоть и была подобрана в размер, висела на нём мешковато; вся потёртая, в складках и пятнах, своим внешним видом она могла испортить настроение кому угодно. Медленно выдыхая горький дым, Тима опустил глаза и безотрывно глядел на пузырящиеся колени полукомбинезона и стоптанные кроссовки. Омерзительная брезгливость к самому себе обычно помогала ему отвлечься, но сегодня не работала и она. На душе было тоскливо и муторно, как перед походом к зубному.
- Ти-мыч, - позвали из бокса. – Обедать пойдёшь?
- Нет, рано ещё, - ответил он, чуть согнувшись у ворот.
- Как это – рано? – спросил тот же голос. – Наше время уже.
«Наше время истекло, - подумал Тима, - или не настало ещё…», - а под ворота крикнул:
- Ну нет у меня аппетита в сентябре.
- У тебя его и в августе не было, - недовольно буркнул Толян.
Хороший он был парень, этот Толик. Простой, деревенский. Понтов лишённый, как фантазии. В коллективе его не очень любили, потому что он не пил и не курил, при этом проповедовал ценности здорового образа жизни, а на работу каждый день приходил с бутылкой молока. Был он краснощёк и очень разговорчив. Руководство относилось к нему снисходительно, зато клиенты любили: на его фоне любое чмо выглядело важным и значимым. А Тима сошёлся с ним легко; наверное, оттого, что его самого тоже не очень-то жаловали. Молчаливый, внешне высокомерный, постоянно о чём-то думающий, живущий вне футбола и политики, покупающий дорогие книжки… вшивый интеллигент. Зато для Толика он был отличным слушателем, внимательным и благодарным. Только вот в последнее время что-то и между ними разладилось.
«Обиделся, - подумал Тима, гася окурок».
Остаток дня прошёл в тоскливых размышлениях. Ну, как прошёл - так, проплыл, как говно в обмельчавшей речке…
***
- И чем всё закончилось? – спросил он Димона.
- Она просто собрала и вещи и тю-тю, - ответил тот, жестом изобразив паровозный гудок.
- То-то я удивился, утром во дворе её машину увидев. Она и сейчас там, кстати. Может, нагрянешь, поговорите?
- Да звонил я. Она трубку не берёт.
- Телефон – дерьмо. С глазу на глаз надо.
- Ага, при её матери…
- Ну, во двор выйдете.
- Если она выйдет. А она не выйдет. Гордая. А если и выйдет, мать её в окошко пялиться будет и ухо в форточку высунет.
- У них окна на другую сторону выходят.
- Да всё равно.
- Ты что, её мамы боишься?
- Я боюсь? Да никогда. Но женщина специфическая, сам понимаешь.
- Я понимаю, что ничего не понимаю, - заключил Тима. – От меня-то ты чего хочешь?
Димон поморщился и посмотрел на него с недоверием и вопросом. Откинувшись на стуле, он похлопал себя по животу. Несмотря на сложившуюся ситуацию, вид у него был довольно расслабленный.
- Я хочу, чтобы ты присмотрел за ней, - надув щёки, наконец, изрёк он.
- Ты как себе это представляешь?
- Просто. Встретишься с ней, погуляете, поговорите. Только не говори, что это я тебя попросил. Так, ненавязчиво, само собой, мол, получилось.
- Санта-Барбара какая-то, - удивился Тима. – Муж просит погулять с его женой…
- Так только ж погулять, - возмутился Димон, - в остальном я тебе полностью доверяю.
- А ей?
Димон неопределённо покачал головой.
- Во всяком случае, тебе она во встрече не откажет, а твоё присутствие обережёт её от глупых мыслей.
- Мне бы твою уверенность, - вздохнул Тима.
- Что ты имеешь в виду?
- Только то, что мне всё это не нравится…
Ему всё это действительно очень и очень не нравилось. Он плохо знал женщин и совершенно ничего не знал о семейной жизни, но много читал о тайнах, которые раскрываются только в постели. Несомненно, Димон не мог забыть о его симпатии к своей жене. Но знал ли он о том, что между ними было? Вряд ли. Но, быть может, и знал. А что тут такого, если она свой выбор сделала? Если они оба его сделали, а? Паскудная ситуация – оказаться в дурах дважды…
***
Он нажал на кнопку дверного звонка. Дзинь – дзинь-дзинь – дзинь, - так они звонили друг другу ещё в детстве, чтобы сразу понимать, кто пришёл. За дверью раздалось шарканье тапок – звук настолько отвратительный, что покоробил бы уши любого нормального человека, а уж чуткий слух Тимы так и вовсе скукожился от омерзения. В ожидании, он переступил с ноги на ногу. Человек за дверью медлил, прилипнув к глазку. Изобразив на лице скорбное уныние, Тима демонстративно шевелил губами и смотрел в потолок, будто обращался к наблюдавшему за ним Богу. Внутренний замок, наконец, щёлкнул, и дверь распахнулась, едва не ударив его по носу.
- Здравствуйте, а Вика дома? – робко, как в детстве, спросил он.
- Очень смешно, - ответила Вика. – Это он тебя подослал?
- Нет.
Наклонив голову, Вика недовольно поморщилась и «цыкнула» языком.
- Да, - тут же поправился Тима.
- Передай другу своему придурковатому, чтобы шёл на хрен, - зло и наставительно сказала Вика.
- А чего ты на меня-то шумишь?
- А чтобы ты за ним следом отправился!
- Дура! – с яростью, сам от себя не ожидая, крикнул Тима, с силой толкнул дверь, развернулся и пошёл вниз.
Преодолев два лестничных пролёта, на площадке второго этажа его догнал жалобный писк.
- Тим! Ну постой, Тим! Ну прости меня. Вернись, пожалуйста.
Он остановился. Этажом выше тапки сделали несколько быстрых движений и замерли. Сообразив, что Вика выскочила из квартиры и сейчас промеж перил смотрит вниз, он сделал шаг вперёд, чтобы его стало видно, и с глупой улыбкой задрал голову кверху.
- Только не плюй, - сказал он, искривившись ещё глупее.
- Тим, поднимись обратно…
За дверью слева, в шестой квартире, тоже раздался шорох. То была Елизавета Яковлевна. Баба Лиза. Миловидная старушка с гнильцой внутри. Она боялась сквозняков и постоянно чихала, раздражая соседей. Она вставала ни свет, ни заря, и шастала по квартире, будто специально ступая исключительно по скрипящим половицам, чем тоже ужасно раздражала. У неё жили пять кошек, и в те редкие дни, когда она выходила из дома, парадная наполнялась ни с чем несравнимым ароматом, от чего все соседи, естественно, тоже раздражались.
- Здрасьте, баб Лиз, - бросил в пространство Тима и поскакал наверх.
- Прости меня, Тим, - сказала Вика. Вид у неё был растерянный.
- Нет.
- У тебя глаза добрые.
- Сказал же – не прощу.
- Дурак, - ласково протянула Вика.
- Дурак, что пришёл?
- Ага, - ответила она и часто-часто закивала головой, смотря на него снизу вверх.
- Знаю.
- Великая глупость – ваша мужская дружба.
- Не большая, чем любовь к женщине.
- Зайдёшь?
- Нет.
Вика вновь с укоризной склонила голову, воззрившись на него исподлобья.
- Да что же мне с вами делать? – в сердцах воззвал Тима, подтолкнув Вику к двери её квартиры. – Пойдём уже, чего стоять-то?
Войдя в квартиру, он осёкся. На пороге дальней комнаты стояла её мать – милейшей души и строгой наружности женщина. Сбившиеся на лоб крашеные рыжие волосы придавали её острому лицу растрёпанной суровости. В глазах полыхало ледяное пламя ненависти. Ноздри раздувались так, будто она всасывала литров двадцать воздуха за раз.
- Ах, это ты, - бесцветным голосом, вне себя от ярости, прошипела она, - а я уж думала этот припёрся…
- Этот самый да не тот, - попытался сострить Тима. – В результате сложившейся геополитической обстановки, по требованию пострадавшей стороны, в зону конфликта были стянуты миротворческие войска.
- Он у меня ещё пострадает, так настрадается, что мало не покажется, - заверила гневная мать.
- Но я вас предупреждаю, что любое посягательство на бойца ограниченного контингента строго карается ОДКБ, миссией ООН и женевскими конвенциями.
Демонстративно закатив глаза, она развернулась и ушла в комнату, но дверь за собой не прикрыла.
