А пока они миновали автобусную остановку, полную бесноватых школяров, поравнялись со зданием ЗАГСа, в котором сами сочетались браком и клялись друг дружке в верной любви до тех самых пор, пока «истина и справедливость», вооружившись косой, не разлучит их, и остановились.
Из ворот дворца бракосочетаний, как бараны из стойла, высыпали очередные новобрачные, а вслед за ними и все остальные участники преступления. Их было не так уж и много, но все были навеселе: кто от шампанского, кто от собственного легкомыслия. Бывшая невеста, а теперь уже жена (от чего её крыша устремилась к небесам, да так быстро, что её было уже не догнать), дефилировала впереди, за руку таща своего мужа прямиком в неизвестность. Муженёк не то чтобы сопротивлялся (уж чего теперь-то!), но был весьма вял. Димон это заметил, и в его душе трепыхнулось нечто вроде сочувствия. Но вслух он, естественно, промолчал. Зато на Вику напала не вполне обычная для неё, но весьма обыкновенная для всех женщин, осуждающая словесность. Пропустив делегацию вперёд, они увязались за ней. Вика принялась терроризировать мужа.
- Посмотри, какая невеста, - вкрадчиво и с намёком сказала она.
Димон намёка не понял, но проявил безотказную предосторожность.
- Ты была лучше, - ответил он, крепко сжав её руку.
- Она тебе нравится? – продолжала Вика.
- Как женщина?
- Как невеста.
- Ну, ничего такая.
- А как женщина?
- Тоже ничего.
- А по-моему, она толстовата.
- Ничего она не толстовата, - неуверенно запротестовал Димон, уже понимающий, что этот разговор ничего хорошего принести не может, но уже безнадёжно в него вовлечённый. – Ты посмотри, какие у неё тонкие руки.
- А ты посмотри на её бока. Там явно килограмма два лишних. Да и платье она слишком длинное выбрала, вон, как асфальт подметает.
Димон вспомнил платье своей суженой и печально вздохнул, втайне надеясь, что она этого не заметит. Её свадебное платье ему не нравилось. Он мечтал о чём-то пышном, очень длинном, достаточно закрытом, с плечами. Но, получив укол за свою старомодность, при выборе и примерке был вынужден согласиться с идеальностью вкуса своей избранницы. А платье незнакомки ему нравилось, хоть и не было дополнено шляпкой с вуалью, которую он так мечтал увидеть на невесте собственной.
- Ну да, можно и покороче было. Наверное, у неё толстые ноги, - напропалую начал загибать он, как мог, стараясь словесно удовлетворить жену, чтобы побыстрее свернуть с этой темы. – И сиськи маленькие, - не подумав бросил он, тут же об этом пожалев.
Грудь Вики размером тоже не отличалась. И она по этому поводу комплексовала. И он об этом знал. Димон тут же скорректировал огонь на жениха, теперь уже мужа.
- Ты на этого-то индюка только посмотри, как лицо от важности надулось, - тихо, почти шёпотом, сказал Димон. Как они ни старались ползти помедленней, а всё же нагоняли это бродячий табор.
- Но смокинг у него классный, - отозвалась Вика, - хоть и очевидно, что взят напрокат.
- Я вообще-то тоже хотел смокинг, - несмело заметил Димон. – Но ты мне что на это сказала?
- А что я тебе сказала?
- «Ты что, в казино собрался, Джеймс Бонд?».
- А почему ты на своём не настоял? Только не кипятись, но у этого парня плечи шире, ему идёт. А тебе в классике лучше.
Димон о недостатках своей бочковатой фигуры знал.
- А почему ты мне раньше об этом не сказала?
- Чтобы ты тогда не обиделся.
- А по-твоему сейчас мне приятно?
Вика остановилась, свободной рукой ухватила его на ремень, подтянула к себе и чмокнула в кончик носа. Столь ехидное издевательство его всегда успокаивало.
- Зато ты выглядишь солиднее, а на свадьбе был такой мужественный, что просто слов не нет. А на этого посмотри. Он что? Будто на аркане его тащат, честное слово.
Димон посмотрел в сторону удаляющейся процессии. Если бы молодые, на пару с фотографом, не оторвались от неё вперёд, он бы ничего и не заметил, а так глаз резануло: тонкая, но даже с такого расстояния изящная рука новоявленной супруги накрепко вцепилась в безвольно обвисшую ладонь мужа, с наползшим на неё рукавом чуть длинноватого смокинга.
- Да, ты права, Вик. По-моему, он просто осёл, - согласился уязвлённый Димон.
Свадьба ушла дальше, в сторону дворца. Такова местная традиция, которую они на собственной свадьбе почему-то решили нарушить. «Почему-то…, - подумал Димон. – Старомодно ведь. Нет? Лучше бы тамаду на хрен послали, всё равно он убогий был».
Свадьба ушла прямо, а они свернули направо, на Конюшенную. Вика долго ещё нудила про нелепых друзей жениха, про жирных коров-подруг, про лысеющего толстяка, явно дальнего родственника, что плёлся, слегка подустав, очевидно выпив отнюдь не шампанского. И про то, как всё у них было идеально. И про то, насколько лучше ещё будет.
Свадьба ушла, а Димон всё думал про жениха и невесту, теперь уже мужа и жену. Он их не знал, но чисто внешне они ему понравились. Он им немного завидовал, но ещё сильнее сочувствовал. В том, что всё это в конечном итоге никакого смысла не имеет, самому себе признаваться не хотелось. «И чего все на свадьбах такие довольные, кроме жениха? Чему радуются, зачем веселятся? Разве возможно самому себе праздник устроить? Можно ли чувствовать себя счастливым по расписанию? Можно ли быть действительно счастливым за другого человека? Вопросов много, ответ один: вот украсть чужое счастье можно точно…».
Вика трещала, а он всё думал, автоматически поддакивая и мусоля её ладошку в своей. До ресторана, столик в котором был заказан ещё за неделю, оставалось совсем недалеко. На перекрёстке Конюшенной и Малой, когда они готовились к переходу по «зебре», мимо пронёсся автомобиль, окатив Димона из оставшейся после утреннего дождичка лужи. Досталось не сильно, лишь по низу светлых хлопковых брюк, но настроение испортилось ещё сильнее, и даже успокаивающий чмок в нос на сей раз не сработал. Падлючего водителя Димон, конечно, не разглядел, поэтому вечером его блокнотик пополнился сразу двумя записями, одна из которых гласила: ««Мазда» – машина для пидорасов и некрасивых женщин».
Если «Мазда» Вику не заинтересовала (а что о ней думать, когда у тебя «Мерседес»?), то заметка о ЗАГСЕ взбесила.
И грянул гром. Мрак и ужас нависли над Царским Селом. Небеса разразились первым семейным скандалом. А потом они мирились; она – взыскательно, он – долго и прилежно, хотел бы быстрее, но не умел.
Примирённый Димон быстро уснул. Он и обычно так поступал, ибо к разговорам «после» предрасположен не был, а уснуть мог всегда, везде, в любом состоянии духа и положении тела. А Вика долго лежала рядом и смотрела на его овальное невыразительное лицо, которое в спящем виде раздражало её особенно сильно. Всех предыдущих своих мужчин в спящем режиме он делила на «детей» и «зверей»: они мило сопели, ворочались, открывали рты, причмокивали, издавали странные звуки, дёргали ногами, а этот… этот лежал без звука и движения, как бревно, как Ленин в мавзолее, чем нешуточно её подбешивал. Поэтому обычно, чтобы заснуть, она отворачивалась. Обычно, но не в этот поздний вечер. Что-то неотвратимо тянуло её смотреть на спящего мужа, и эта непонятная неотвратимость раздражала сильнее, чем он сам. А сон всё не приходил.
Высоко задрав голову, чтобы волосами не задеть его лица, Вика ловко перегнулась через мужа и беззвучно сползла с кровати. Пройдя на кухню, она включила тусклую рассеянную подсветку, поставила чайник, и уселась за стол, вооружившись мужниным блокнотом.
Почерк у него был ужасный. Он как научился писать в младших классах, так на этом его развитие и остановилось. Впрочем, учёные выдвигают плохой почерк как один из признаков гениальности, но если у тебя с почерком всё в порядке, то поверить в это трудно. Поверить в гениальность собственного мужа трудно вдвойне. Вика прекрасно помнила, как давным-давно мать сказала ей: «Замуж выходить надо сразу, или потом, но уже за другого». На логичный вопрос «Почему?», она ответила: «Потому что чем лучше узнаёшь мужчину, тем меньше замуж за него охота». Смысл этих слов стал ясен Вике только теперь. Димон гением не был точно, и рядом даже не валялся.
Вода в чайнике зашумела. Если в первый раз она взяла блокнот ради шутки и прочла лишь записи на последней странице, то теперь, оценив масштаб трагедии в полном объёме, Вика пришла в ужас. Давнишние слова матери сразу вылетели у неё из головы и их место занял монотонный бубнёж мужа. «Важность не важна, важна отважность», - писал он, и слова его эхом отражались в её сознании. «Что за бред, - подумала Вика, - он, когда писал, наверное, был пьян». Следом шли несвязные размышления о других проявлениях мужественности. Она глазами пробегала по каракулям, отлистывая страницы в обратном порядке.
Если муж и раньше стремился казаться более мужиковатым, чем был на самом деле, то мизантропничества за ним не наблюдалось. «Что такое человек? Полведра крови, ведро требухи и гнилого ливера, кастрюлька мозга и кулёк дурных мыслей в нём. Вот, собственно, и всё. И чего же хорошего можно ожидать от такого венца творения?». Ожидаемого рецепта идеального человека в записях ей обнаружить не удалось.
Проскользив по заметкам о работе, быте и смысле жизни, Вика наткнулась на кое-что действительно интересное. Муж писал: «Рассудок слишком дорог мне, чтобы ковыряться в чертогах женского разума. (Женского чего?)». Вот животное! Эта запись возмутила Вику, ведь её накарябал человек, чьи интересы сводились к пожрать, нажраться и потрахаться. Скотина! «Это я тебе ещё припомню, - подумала она, заварила чашку растворимого кофе и закурила».
Она давно начала замечать за мужем всякого рода странности, но значения им не придавала. Ну, в самом деле, мы стареем, меняемся. Это нормально, хоть порой и трудно принять, особенно если замечаешь перемены в себе. «Каждый сходит с ума согласно соразмерности своего разума», - писал он на очередной странице, но что-то ему не понравилось, и эту запись он перечеркнул двойной косой линией. А ниже вывел мелко и убористо, очевидно для того, чтобы мысль полностью уместилась на странице: «Мышление – это болезнь. У одних она протекает вяло, у других – бурно, но всех заражённых объединяет одно: половым путём сей недуг не передаётся. И это прекрасно! К сожалению, не распространяется он и путём воздушно-капельным, а потому пандемии ждать не приходится. Отсюда следует: человек мыслящий – человек грустный, одинокий и молчаливый».
«Ну конечно, как всё просто! Вот почему он стал больше молчать, особенно когда выпьет и уставится в одну точку. Мыслителем себя возомнил, паразит. Спиноза хренов!, - подумала Вика, гася окурок и накрывая пепельницу крышечкой».
Тут же прояснилось, почему он перестал пить кофе: «Любитель растворимого кофе – это не мужчина. Это диагноз». И хотя сама она мужчиной не была, Вика с презрением посмотрела на остаток кофе в чашке и отодвинула её от себя. Всё ж зерно рациональности в его суждениях проклюнулось.
Читать всё это было настолько же интересно, насколько и нудно, но остановиться она уже не могла и с отвращением перелистывала маленькие странички, которых оставалось всё меньше и меньше. Атмосфера семейного уюта накалялась. Напряжение в воздухе росло и требовало разрядки. Вика задумалась, силясь припомнить, когда именно это всё началось. Не получилось, но первая молния уже сверкнула.
Буквы Димона плясали сильнее обычного: «Кино – развлечение для дебилов. Они как дети, у них чистый, неиспорченный интеллектом мозг. Неспроста малышам, не умеющим ни читать, ни писать, ни внятно разговаривать, показывают картинки, желательно большие, цветные и примитивные, что и вызывает у них бурю неподдельных эмоций. Со взрослыми посетителями кинотеатров ситуация аналогичная».
Ну конечно, как же она могла забыть! В тот вечер они действительно ходили в кино, чтобы посмотреть очередную американскую романтическую комедию, которую ей порекомендовала подруга. Чёрт, как же она называлась… да не важно. И Димон действительно разнёс эту муру в пух и прах. И режиссёр плохой, и актёры – говно, сценарист подкачал, а операторской работы, как таковой, не наблюдалось вовсе. Тогда она была в хорошем настроении, и посмеялась над ним: «Может, в кинокритики пойдёшь? Критиковать сейчас модно». «Снимать всякое дерьмо – тоже модно, – ответил Димон и умолк. Обиделся».
Вспоминая о том вечере, она захлопнула блокнот. Снова закурила. Поморщившись, таки допила остаток кофе. Постепенно в её памяти всплывали и другие эпизоды их совместной жизни, логично (по её мнению) всё объясняющие. Не хватало главного – системности. Всё эпизодично, отрывисто, хаотично, не связано одно с другим. К тому же развалилась наспех сколоченная схема. Если всё началось с того похода в кино, то почему эта запись не первая?
В раздумье Вика встала, подошла к окну. Вгляделась в ночь. Кроме двух ярко освещённых улиц и мелькающих по ним машин ничего толкового видно не было, и лишь где-то вдали, сплываясь в одно яркое розово-голубое пятно, сиял Петербург. От окна тянуло холодом. Пройдясь взад-вперёд по кухне, она заглянула в холодильник. Яркая диодная подсветка ударила по глазам. Изучив и без того хорошо знакомое содержимое полок, она ничего не взяла и закрыла дверцу. Из холодильника тоже тянуло холодом, и это её от чего-то тревожило.
Заметив, что нахлынувшая было злоба сменилась глубоким раздумьем, она вернулась за стол, ткнула пальцем в блокнот, повозила его по стеклянной поверхности, потеребила уголки. От истины её отделяло несколько страниц. Надо было что-то решать.
Снова раскрыв записи, она бегло промчалась по размышлизмам о вреде занудства и переполненных всякой ерундой магазинах, по страданиям о первой любви и тому, что никто нынче не пишет бумажных писем. И тут грянул гром! Первого июля, в день своего рождения, Димон крупно вывел дату, жирно её обвёл и записал:
«Что же хорошего в женщине, кроме грудей?.. если они, конечно, есть…». В этой незамысловатости она углядела прямой намёк, грубый и оскорбительный. А он продолжал: «… Помимо копны роскошных волос… они бы ещё не выпадали, забивая слив раковины и трубы…». Тут Вика вспомнила, что когда это случилось, Димон сказал «сейчас решим», отправился в магазин и с самодовольным видом припёр жидкий очиститель для труб, который не сработал. Тогда он пошёл обратно и купил очиститель в гранулах, который тоже не помог. Следом он отправился в сантехнический магазин, где приобрёл вантуз. Результата – ноль. Димон пошёл обратно, и вернулся уже с витым тросом, воспользоваться которым грамотно не сумел. В итоге был вызван частный сантехник, решивший проблему таким же тросом быстро и просто. И за полторы тысячи рублей. Вика посмеялась тогда над напыщенным мужем (кто мужик в доме?), но не сказала, что если руки растут из жопы, то… Муж в своих писаниях не успокаивался: «… И заботливых рук… которые неплохо бы научить готовить…». Готовила она и правда отвратительно, в чём не сомневалась и о чём ни разу не жалела. Не для того она цвела и тянулась к высшему свету, чтобы у плиты стоять да маникюр портить. Но и выслушивать за это не собиралась. А муж и помалкивал, но добил: «…Разумеется, стройных ног… были бы они ещё прямыми и меньше сорокового размера…».
Из ворот дворца бракосочетаний, как бараны из стойла, высыпали очередные новобрачные, а вслед за ними и все остальные участники преступления. Их было не так уж и много, но все были навеселе: кто от шампанского, кто от собственного легкомыслия. Бывшая невеста, а теперь уже жена (от чего её крыша устремилась к небесам, да так быстро, что её было уже не догнать), дефилировала впереди, за руку таща своего мужа прямиком в неизвестность. Муженёк не то чтобы сопротивлялся (уж чего теперь-то!), но был весьма вял. Димон это заметил, и в его душе трепыхнулось нечто вроде сочувствия. Но вслух он, естественно, промолчал. Зато на Вику напала не вполне обычная для неё, но весьма обыкновенная для всех женщин, осуждающая словесность. Пропустив делегацию вперёд, они увязались за ней. Вика принялась терроризировать мужа.
- Посмотри, какая невеста, - вкрадчиво и с намёком сказала она.
Димон намёка не понял, но проявил безотказную предосторожность.
- Ты была лучше, - ответил он, крепко сжав её руку.
- Она тебе нравится? – продолжала Вика.
- Как женщина?
- Как невеста.
- Ну, ничего такая.
- А как женщина?
- Тоже ничего.
- А по-моему, она толстовата.
- Ничего она не толстовата, - неуверенно запротестовал Димон, уже понимающий, что этот разговор ничего хорошего принести не может, но уже безнадёжно в него вовлечённый. – Ты посмотри, какие у неё тонкие руки.
- А ты посмотри на её бока. Там явно килограмма два лишних. Да и платье она слишком длинное выбрала, вон, как асфальт подметает.
Димон вспомнил платье своей суженой и печально вздохнул, втайне надеясь, что она этого не заметит. Её свадебное платье ему не нравилось. Он мечтал о чём-то пышном, очень длинном, достаточно закрытом, с плечами. Но, получив укол за свою старомодность, при выборе и примерке был вынужден согласиться с идеальностью вкуса своей избранницы. А платье незнакомки ему нравилось, хоть и не было дополнено шляпкой с вуалью, которую он так мечтал увидеть на невесте собственной.
- Ну да, можно и покороче было. Наверное, у неё толстые ноги, - напропалую начал загибать он, как мог, стараясь словесно удовлетворить жену, чтобы побыстрее свернуть с этой темы. – И сиськи маленькие, - не подумав бросил он, тут же об этом пожалев.
Грудь Вики размером тоже не отличалась. И она по этому поводу комплексовала. И он об этом знал. Димон тут же скорректировал огонь на жениха, теперь уже мужа.
- Ты на этого-то индюка только посмотри, как лицо от важности надулось, - тихо, почти шёпотом, сказал Димон. Как они ни старались ползти помедленней, а всё же нагоняли это бродячий табор.
- Но смокинг у него классный, - отозвалась Вика, - хоть и очевидно, что взят напрокат.
- Я вообще-то тоже хотел смокинг, - несмело заметил Димон. – Но ты мне что на это сказала?
- А что я тебе сказала?
- «Ты что, в казино собрался, Джеймс Бонд?».
- А почему ты на своём не настоял? Только не кипятись, но у этого парня плечи шире, ему идёт. А тебе в классике лучше.
Димон о недостатках своей бочковатой фигуры знал.
- А почему ты мне раньше об этом не сказала?
- Чтобы ты тогда не обиделся.
- А по-твоему сейчас мне приятно?
Вика остановилась, свободной рукой ухватила его на ремень, подтянула к себе и чмокнула в кончик носа. Столь ехидное издевательство его всегда успокаивало.
- Зато ты выглядишь солиднее, а на свадьбе был такой мужественный, что просто слов не нет. А на этого посмотри. Он что? Будто на аркане его тащат, честное слово.
Димон посмотрел в сторону удаляющейся процессии. Если бы молодые, на пару с фотографом, не оторвались от неё вперёд, он бы ничего и не заметил, а так глаз резануло: тонкая, но даже с такого расстояния изящная рука новоявленной супруги накрепко вцепилась в безвольно обвисшую ладонь мужа, с наползшим на неё рукавом чуть длинноватого смокинга.
- Да, ты права, Вик. По-моему, он просто осёл, - согласился уязвлённый Димон.
Свадьба ушла дальше, в сторону дворца. Такова местная традиция, которую они на собственной свадьбе почему-то решили нарушить. «Почему-то…, - подумал Димон. – Старомодно ведь. Нет? Лучше бы тамаду на хрен послали, всё равно он убогий был».
Свадьба ушла прямо, а они свернули направо, на Конюшенную. Вика долго ещё нудила про нелепых друзей жениха, про жирных коров-подруг, про лысеющего толстяка, явно дальнего родственника, что плёлся, слегка подустав, очевидно выпив отнюдь не шампанского. И про то, как всё у них было идеально. И про то, насколько лучше ещё будет.
Свадьба ушла, а Димон всё думал про жениха и невесту, теперь уже мужа и жену. Он их не знал, но чисто внешне они ему понравились. Он им немного завидовал, но ещё сильнее сочувствовал. В том, что всё это в конечном итоге никакого смысла не имеет, самому себе признаваться не хотелось. «И чего все на свадьбах такие довольные, кроме жениха? Чему радуются, зачем веселятся? Разве возможно самому себе праздник устроить? Можно ли чувствовать себя счастливым по расписанию? Можно ли быть действительно счастливым за другого человека? Вопросов много, ответ один: вот украсть чужое счастье можно точно…».
Вика трещала, а он всё думал, автоматически поддакивая и мусоля её ладошку в своей. До ресторана, столик в котором был заказан ещё за неделю, оставалось совсем недалеко. На перекрёстке Конюшенной и Малой, когда они готовились к переходу по «зебре», мимо пронёсся автомобиль, окатив Димона из оставшейся после утреннего дождичка лужи. Досталось не сильно, лишь по низу светлых хлопковых брюк, но настроение испортилось ещё сильнее, и даже успокаивающий чмок в нос на сей раз не сработал. Падлючего водителя Димон, конечно, не разглядел, поэтому вечером его блокнотик пополнился сразу двумя записями, одна из которых гласила: ««Мазда» – машина для пидорасов и некрасивых женщин».
***
Если «Мазда» Вику не заинтересовала (а что о ней думать, когда у тебя «Мерседес»?), то заметка о ЗАГСЕ взбесила.
И грянул гром. Мрак и ужас нависли над Царским Селом. Небеса разразились первым семейным скандалом. А потом они мирились; она – взыскательно, он – долго и прилежно, хотел бы быстрее, но не умел.
Примирённый Димон быстро уснул. Он и обычно так поступал, ибо к разговорам «после» предрасположен не был, а уснуть мог всегда, везде, в любом состоянии духа и положении тела. А Вика долго лежала рядом и смотрела на его овальное невыразительное лицо, которое в спящем виде раздражало её особенно сильно. Всех предыдущих своих мужчин в спящем режиме он делила на «детей» и «зверей»: они мило сопели, ворочались, открывали рты, причмокивали, издавали странные звуки, дёргали ногами, а этот… этот лежал без звука и движения, как бревно, как Ленин в мавзолее, чем нешуточно её подбешивал. Поэтому обычно, чтобы заснуть, она отворачивалась. Обычно, но не в этот поздний вечер. Что-то неотвратимо тянуло её смотреть на спящего мужа, и эта непонятная неотвратимость раздражала сильнее, чем он сам. А сон всё не приходил.
Высоко задрав голову, чтобы волосами не задеть его лица, Вика ловко перегнулась через мужа и беззвучно сползла с кровати. Пройдя на кухню, она включила тусклую рассеянную подсветку, поставила чайник, и уселась за стол, вооружившись мужниным блокнотом.
Почерк у него был ужасный. Он как научился писать в младших классах, так на этом его развитие и остановилось. Впрочем, учёные выдвигают плохой почерк как один из признаков гениальности, но если у тебя с почерком всё в порядке, то поверить в это трудно. Поверить в гениальность собственного мужа трудно вдвойне. Вика прекрасно помнила, как давным-давно мать сказала ей: «Замуж выходить надо сразу, или потом, но уже за другого». На логичный вопрос «Почему?», она ответила: «Потому что чем лучше узнаёшь мужчину, тем меньше замуж за него охота». Смысл этих слов стал ясен Вике только теперь. Димон гением не был точно, и рядом даже не валялся.
Вода в чайнике зашумела. Если в первый раз она взяла блокнот ради шутки и прочла лишь записи на последней странице, то теперь, оценив масштаб трагедии в полном объёме, Вика пришла в ужас. Давнишние слова матери сразу вылетели у неё из головы и их место занял монотонный бубнёж мужа. «Важность не важна, важна отважность», - писал он, и слова его эхом отражались в её сознании. «Что за бред, - подумала Вика, - он, когда писал, наверное, был пьян». Следом шли несвязные размышления о других проявлениях мужественности. Она глазами пробегала по каракулям, отлистывая страницы в обратном порядке.
Если муж и раньше стремился казаться более мужиковатым, чем был на самом деле, то мизантропничества за ним не наблюдалось. «Что такое человек? Полведра крови, ведро требухи и гнилого ливера, кастрюлька мозга и кулёк дурных мыслей в нём. Вот, собственно, и всё. И чего же хорошего можно ожидать от такого венца творения?». Ожидаемого рецепта идеального человека в записях ей обнаружить не удалось.
Проскользив по заметкам о работе, быте и смысле жизни, Вика наткнулась на кое-что действительно интересное. Муж писал: «Рассудок слишком дорог мне, чтобы ковыряться в чертогах женского разума. (Женского чего?)». Вот животное! Эта запись возмутила Вику, ведь её накарябал человек, чьи интересы сводились к пожрать, нажраться и потрахаться. Скотина! «Это я тебе ещё припомню, - подумала она, заварила чашку растворимого кофе и закурила».
Она давно начала замечать за мужем всякого рода странности, но значения им не придавала. Ну, в самом деле, мы стареем, меняемся. Это нормально, хоть порой и трудно принять, особенно если замечаешь перемены в себе. «Каждый сходит с ума согласно соразмерности своего разума», - писал он на очередной странице, но что-то ему не понравилось, и эту запись он перечеркнул двойной косой линией. А ниже вывел мелко и убористо, очевидно для того, чтобы мысль полностью уместилась на странице: «Мышление – это болезнь. У одних она протекает вяло, у других – бурно, но всех заражённых объединяет одно: половым путём сей недуг не передаётся. И это прекрасно! К сожалению, не распространяется он и путём воздушно-капельным, а потому пандемии ждать не приходится. Отсюда следует: человек мыслящий – человек грустный, одинокий и молчаливый».
«Ну конечно, как всё просто! Вот почему он стал больше молчать, особенно когда выпьет и уставится в одну точку. Мыслителем себя возомнил, паразит. Спиноза хренов!, - подумала Вика, гася окурок и накрывая пепельницу крышечкой».
Тут же прояснилось, почему он перестал пить кофе: «Любитель растворимого кофе – это не мужчина. Это диагноз». И хотя сама она мужчиной не была, Вика с презрением посмотрела на остаток кофе в чашке и отодвинула её от себя. Всё ж зерно рациональности в его суждениях проклюнулось.
Читать всё это было настолько же интересно, насколько и нудно, но остановиться она уже не могла и с отвращением перелистывала маленькие странички, которых оставалось всё меньше и меньше. Атмосфера семейного уюта накалялась. Напряжение в воздухе росло и требовало разрядки. Вика задумалась, силясь припомнить, когда именно это всё началось. Не получилось, но первая молния уже сверкнула.
Буквы Димона плясали сильнее обычного: «Кино – развлечение для дебилов. Они как дети, у них чистый, неиспорченный интеллектом мозг. Неспроста малышам, не умеющим ни читать, ни писать, ни внятно разговаривать, показывают картинки, желательно большие, цветные и примитивные, что и вызывает у них бурю неподдельных эмоций. Со взрослыми посетителями кинотеатров ситуация аналогичная».
Ну конечно, как же она могла забыть! В тот вечер они действительно ходили в кино, чтобы посмотреть очередную американскую романтическую комедию, которую ей порекомендовала подруга. Чёрт, как же она называлась… да не важно. И Димон действительно разнёс эту муру в пух и прах. И режиссёр плохой, и актёры – говно, сценарист подкачал, а операторской работы, как таковой, не наблюдалось вовсе. Тогда она была в хорошем настроении, и посмеялась над ним: «Может, в кинокритики пойдёшь? Критиковать сейчас модно». «Снимать всякое дерьмо – тоже модно, – ответил Димон и умолк. Обиделся».
Вспоминая о том вечере, она захлопнула блокнот. Снова закурила. Поморщившись, таки допила остаток кофе. Постепенно в её памяти всплывали и другие эпизоды их совместной жизни, логично (по её мнению) всё объясняющие. Не хватало главного – системности. Всё эпизодично, отрывисто, хаотично, не связано одно с другим. К тому же развалилась наспех сколоченная схема. Если всё началось с того похода в кино, то почему эта запись не первая?
В раздумье Вика встала, подошла к окну. Вгляделась в ночь. Кроме двух ярко освещённых улиц и мелькающих по ним машин ничего толкового видно не было, и лишь где-то вдали, сплываясь в одно яркое розово-голубое пятно, сиял Петербург. От окна тянуло холодом. Пройдясь взад-вперёд по кухне, она заглянула в холодильник. Яркая диодная подсветка ударила по глазам. Изучив и без того хорошо знакомое содержимое полок, она ничего не взяла и закрыла дверцу. Из холодильника тоже тянуло холодом, и это её от чего-то тревожило.
Заметив, что нахлынувшая было злоба сменилась глубоким раздумьем, она вернулась за стол, ткнула пальцем в блокнот, повозила его по стеклянной поверхности, потеребила уголки. От истины её отделяло несколько страниц. Надо было что-то решать.
Снова раскрыв записи, она бегло промчалась по размышлизмам о вреде занудства и переполненных всякой ерундой магазинах, по страданиям о первой любви и тому, что никто нынче не пишет бумажных писем. И тут грянул гром! Первого июля, в день своего рождения, Димон крупно вывел дату, жирно её обвёл и записал:
«Что же хорошего в женщине, кроме грудей?.. если они, конечно, есть…». В этой незамысловатости она углядела прямой намёк, грубый и оскорбительный. А он продолжал: «… Помимо копны роскошных волос… они бы ещё не выпадали, забивая слив раковины и трубы…». Тут Вика вспомнила, что когда это случилось, Димон сказал «сейчас решим», отправился в магазин и с самодовольным видом припёр жидкий очиститель для труб, который не сработал. Тогда он пошёл обратно и купил очиститель в гранулах, который тоже не помог. Следом он отправился в сантехнический магазин, где приобрёл вантуз. Результата – ноль. Димон пошёл обратно, и вернулся уже с витым тросом, воспользоваться которым грамотно не сумел. В итоге был вызван частный сантехник, решивший проблему таким же тросом быстро и просто. И за полторы тысячи рублей. Вика посмеялась тогда над напыщенным мужем (кто мужик в доме?), но не сказала, что если руки растут из жопы, то… Муж в своих писаниях не успокаивался: «… И заботливых рук… которые неплохо бы научить готовить…». Готовила она и правда отвратительно, в чём не сомневалась и о чём ни разу не жалела. Не для того она цвела и тянулась к высшему свету, чтобы у плиты стоять да маникюр портить. Но и выслушивать за это не собиралась. А муж и помалкивал, но добил: «…Разумеется, стройных ног… были бы они ещё прямыми и меньше сорокового размера…».
