Осень. На улице сухо, и листья, гонимые суровым балтийским ветром, приятно шелестят, лаская слух. А воздух влажный. Он здесь всегда такой. Из-за этого летом душно, зимой – холод до костей пробирающий, а всё остальное время пахнет сыростью…
Он отвык от этого. Три года видел только горы и пустыни. Нежная кожа на лице северного молодого человека загрубела и заморщинилась от беспощадно палящего солнца и сухих песчаных ветров. Глаза приобрели характерный прищур. Но человек быстро приспосабливается к любым условиям. Он это знал. И мысль о том, что скоро он станет таким, каким был прежде, не только внешне, но и по ощущениям от мировосприятия, помноженная на что-то глубинно-ностальгическое, смущала его.
…Он не любил перемен, но жизнь вновь и вновь ставила его перед выбором. В скучном и вязком постоянстве обыденной жизни ему было слишком тесно, и снова и снова он выбирал перемены. Он бежал от всего, что было ему ненавистно. Так, после двух курсов бросил университет и пошёл в армию. Ни родные, ни друзья его не поняли. И любимая девушка не поняла. И не смог он объяснить ей, простой и приземлённой, мечтающей о семье, детях и вечной любви, что тяготит его. Не смог, и бросил, попрощавшись навсегда. Надеялся, что она возненавидит его, проклянёт, забудет. А вернувшись через два года узнал, что она успела выйти замуж за однокурсника и родить от него.
Полгода на гражданке тянулись мучительно долго. Родители, как давно мечтали, достроили домик в Болгарии и перебрались жить туда. А их квартира, - двушка в хрущёвке, - казалась ему слишком большой для одинокого человека и слишком тесной для его безграничного одиночества. Дружеские попойки скоро надоели. Его всегда просили рассказать что-нибудь эдакое из армейской жизни. Весёлые истории закончились быстро, а о крови, первом убитом, втором и последующих он рассказывать не хотел.
Целыми днями он гулял по паркам, по городу, заходил в магазинчики и кофейни. И всегда боялся встретить её. Образ всё ещё любимой Оли он видел во всех девушках, хоть чем-то на неё похожих. Фигура, волосы, интонации, да что угодно могло заставить сердце биться чаще. И это было невыносимо. И ещё оружие. Привыкнуть к вольной жизни было не так уж и сложно. К отсутствию приятно тянущего плечо автомата – невозможно. Тогда он заключил контракт и на три года вернулся в ставшие родными войска. Эти годы быстро пролетели, оставив на память шрамы на левой щеке и правой ноге, а также не извлекаемый кусочек железа в шее, застрявший в опасной близости от сонной артерии…
И вот теперь он вновь стоял у вокзала родного города. Курил вторую штуку американского армейского «Кэмела» без фильтра, вспоминал прошлое, и думал что делать дальше. Ответ нашёлся сам собой, когда догоревшая сигарета прижгла пальцы. Сначала – домой. Проспаться, а завтра провести в квартире ревизию, проверить машину в гараже, денег со счёта снять…
Разнылась простреленная нога, но он всё равно решил идти пешком. По дубовому бульвару, через парк, мимо Колонистского пруда, до дому было всего полчаса ходу. Учитывая рану, минут сорок-сорок пять.
Ловко подхватив сумку и по дурной привычке оглянувшись, он направился к дому.
Она гуляла с сыном по Екатерининскому парку. Андрюшка, светловолосый пятилетний пацан, был на редкость угрюм и молчалив для своего возраста. Большие глаза его смотрели на этот мир с хищным прищуром. Он почти всегда немного хмурил брови, и от этого казалось, что с вызовом, лёгкой насмешкой и недоумением разглядывает окружающих. Но он был добрым, любил игрушки и постоянно просил купить ему собаку. И каждый раз, получая отказ, насупливался и надолго совсем замолкал. А недавно её родители таки подарили ему щенка французского бульдога. Мальчик преобразился: перестал хмуриться, и дни напролёт играл с новым другом и разговаривал с ним больше чем с людьми. Она была счастлива таким переменам в сыне. Теперь они гуляли втроём. Ей пришлось сменить любимую сумочку на маленький рюкзак, потому что если раньше она правой рукой держала сына, то теперь и левая была занята – приходилось поддерживать спящий за пазухой тёплый чёрный комочек.
Они, как обычно, ходили вокруг Большого пруда и кормили хлебом уток. Андрюшка отламывал от буханки довольно большие куски и каждым броском, словно кидал камни, пытался попасть прямо в птицу. Не попадал и огорчался. В ёлках, рядом с Мраморным мостиком, держа в ладонях орешки, они приманивали обнаглевших и избалованных белок. А после шли в ближайший магазин, где она покупала Андрюшке его любимый рахат-лукум.
Такой же путь они проделали и в тот день. И стоя в очереди на кассе случилось то, чего она никак не ожидала. Услышала:
- И будьте добры ещё две пачки «Кэмела» жёлтого, - сказал молодой человек в зелёной натовской куртке, стоявший в очереди через одного перед ней.
Ей казалось, что сердце оборвалось. Она сразу узнала этот голос и вспомнила его последние слова: «Прощай, Оля. Надеюсь, навсегда». Это был он. Её любимый Ромка. Она не могла ошибиться…
Молодой человек побросал свои малочисленные покупки в пакет и, слегка припадая на правую ногу, быстрым шагом направился к выходу. Она хотела окрикнуть его, но голос не подчинялся. Она хотела бежать за ним, но стоящий впереди толстяк, сын, щенок и медлительная кассирша сдержали этот порыв. А когда вышла на улицу, его уже не было видно.
А он был рядом. Сидел за рулем большого, небесно-голубого цвета, «Ситроена». Закурив, смотрел в окно, и видел, как она выбежала из магазина и судорожно осматривалась по сторонам. Конечно, он сразу узнал её. Дыхание спёрло. Было страшно. Когда ходил на караван, тоже было, но по-другому. Нынешний страх сковывал ум и парализовывал тело. Он, не моргая, смотрел на удаляющиеся фигуры…
И как же она не заметила его? Ведь прекрасно знала этот редкий «Ситроен» его родителей и не могла забыть того, что неоднократно было на заднем ряду. Значит, волновалась. Значит, узнала в магазине и пыталась отыскать на выходе. Почему на месте не обозначилась? Наверное, боялась, так же как и он…
«Пешком с маленьким ребёнком в далёкие магазины не ходят, - подумал Ромка, отгоняя зловредное волнение. - Значит, живёт теперь где-то рядом. Значит, велика вероятность встретить её снова. А ещё проще отыскать специально, ведь детских площадок в округе не много. Но надо ли искать???».
За этой мыслью, он глубоко вдохнул и сильно выдохнул носом. Прикуренная сигарета, которой он так ни разу и не затянулся, прилипла к губам, сотлев наполовину. От сильного вздоха пепел, разлетаясь по салону, рухнул на штаны и дорогой кожи сиденье. Ромка не придал этому значения. Он вообще этого не заметил, и лишь когда губам стало горячо, выплюнул в окно бычок последней американской сигареты.
Приехав домой, он бросил продукты у входа. Не разуваясь, прошёл в дальнюю комнату. Твёрдо решив начать истребление родительских алкогольных запасов, открыл дверцу импровизированного бара, больше похожего на шкаф.
Его отец был капитаном торгового судна и исходил гладь мирового океана во всех направлениях. И отовсюду он привозил бутылки с алкоголем. Большинство из них, конечно же, были распиты. Но по одной он обязательно оставлял для коллекции, которой стал очень гордиться, когда количество редчайших бутылей перевалило за две сотни. А вот теперь он, Ромка, стоял перед этим «шкафом» в полной нерешительности, и рука его не поднималась совершить столь варварское деяние. Спустя минуту томительных сомнений он вытащил на свет белую брюхатую бутылку с ушками, щедро исписанную красными и синими иероглифами. Что там внутри, было решительно непонятно, так как из общедоступных пониманию знаков на этикетке значились только «0,5» и «40%».
«Наверное, водка, и скорее всего китайская, - решил он, ополаскивая запылённый гранёный стакан, неизвестно как долго простоявший на кухонном столе в полном одиночестве». Не протирая ёмкости, он уверенным движением наполнил её на треть. Прозрачная жидкость моментально наполнила кухню ужасно знакомым резко-сладким ароматом. Похоже на анис, но точно не он. «Что же это такое знакомое? – удивился он. - Да какая, на хрен, разница!». И залпом выпил. Густым комком пойло пролетело в пустой желудок, обожгло беднягу и настойчиво попросилось обратно. Но протест был подавлен известным каждому школьнику способом: резкая задержка дыхания на две секунды с напряжением пресса и медленный выдох носом. Не закусывая, он налил ещё и полез в холодильник, в котором отыскалась только просроченная банка латвийских шпрот. «Ничего, на закусь сойдёт, - утвердил Ромка, вонзая в жестянку консервный нож». Выпив вторую и зажевав жирной рыбиной, можно было уже и подумать спокойно.
«Она рядом. Она хочет встречи, но боится. А может, не хочет и возле магазина был лишь порыв отчаянья? Хочу ли встречи я? И да, и нет одновременно. Я тоже боюсь. И что делать? А надо выпить третью и закурить!».
Поедая балтийских рыбок, он забыл про сыр, хлеб и колбасу брошенные при входе, а закурив, забыл открыть окно. Едкий и вонючий отечественный «Кэмел» быстро убил китайский «анис». Давно не выпивав, толком так и не выспавшись и весь день не евши, с устатку закружилась голова. В клубах сизого дыма, наполнившего кухню, мерещились лица боевых товарищей. Он налил – выпил – закусил – закурил. И повторил это ещё раз. И сменились образы. Теперь он видел убитых и раненых врагов, отрезанные головы, и пленных, что лично запытывал до смерти. И ещё раз! И ещё! И когда в стакан плюхнулись последние капли, допивать их он не стал. В этом не было никакого смысла. Он увидел ЕЁ. Она стояла перед ним в полный рост, полуобнаженная, с растрёпанными мокрыми волосами. Она что-то ему говорила, но он её не слышал. Она жестами звала его к себе, он же сидел не шевелясь. Тогда она встала перед ним на колени, и из глаз её потекли кровавые слезы…
В окно светила растущая луна. За стеной, как и много лет назад, стонала и охала соседка. Значит, было около часа ночи – проснувшись в холодном поту, он отметил это чисто автоматически. Столько лет прошло, а ничего не изменилось. Вот так постоянство у людей…
«Что же это было? Сон? Явь? Что эти чёртовы китайцы разливают? Или док был прав, и после контузии мне лучше не употреблять лишнего?».
Виктор Васильевич, добрейшей души человек с густыми чёрными усами, военврач с тридцатилетним опытом, никогда не ошибался. И всегда обращался с ранеными на «Вы».
- Как Вы себя чувствуете, Роман Евгеньевич?
- Гудит. Кружится маленько.
- Это естественно. Дня через три пройдет. Вы только не злоупотребляйте теперь, а то последствия могут быть самые разные. А если уж выпить захочется, то полстакана Кагора. Не больше. Хорошо бы, конечно, чего-нибудь более культурного, да только где его тут достанешь? Хотя, и Кагора здесь тоже нема…
Виктор Васильевич был большим любителем французских вин и всегда щедро раздавал рекомендации по их употреблению в разных жизненных ситуациях. Многие сомневались в его винной компетентности, неоднократно наблюдая как он стаканами глушит какую-нибудь местную дрянь. Но Ромка верил ему безоговорочно.
И теперь, лёжа на полу посреди комнаты, весь в поту, он отчётливо вспомнил рекомендацию доктора, данную ещё после первой контузии. И твёрдо решил, что пить он больше не будет. По крайней мере, в ближайшие сутки.
Пульс приходил в норму. Дыхание становилось ровным. Нестерпимо хотелось пить. На удивление легко поднявшись, он протопал в ванную. Открыв в умывальнике кран, выждал, как ему показалось, пять секунд, и жадно присосался к холодной, пахнущей хлором и железной на вкус струе. Глоток, два, три, ещё, ещё. Затем в ладошки и на лицо, и ещё разок. Вытерся майкой – полотенец в ванной, естественно, ещё не было. Жажда ушла, а вкус «аниса» и кошачьей шерсти во рту остались. Решив убить их табаком, он взял на кухне сигарету, накинул на плечи свою любимую «натовку» и вышел на балкон.
Половина луны слепила своим белым светом. В чистом небе отчётливо просматривались обе «медведицы». В доме напротив, на сто квартир, таком же как и его, свет горел всего лишь в двух окнах. Это показалось странным, ведь было не поздно. Он закурил и понял, что зря и очень несвоевременно это сделал – во рту стало не только гадко, но теперь ещё и горько. В горле пересохло. Но выбрасывать едва прикуренную сигарету он не мог – знал ей цену и знал, как бывает без неё тяжело и тревожно. Решил докурить. Но тут дверь соседнего балкона скрипнула и на воздух выкатилась та самая соседка, что так по-блядски охала и ахала. Она тоже закурила. «Горячая баба, - подумал Ромка, оценив увиденное. – Октябрь, однако…». В лёгком распахнутом халатике, она стояла, облокотившись на перила, и не замечала его, сидевшего на подоконнике. Он ненароком кашлянул, она повернулась и послала ему ехидную ухмылку:
- Одиноко? – спросила она с самодовольным видом.
- Нормально, – раздражённо ответил он.
Затянувшись последний раз, он резким щелчком зашвырнул окурок подальше. Красным трассером прочертив ночную мглу, бычок уткнулся в асфальт, разлетевшись мириадами огоньков.
Снова напившись из-под крана, он лёг в кровать, завернулся в пушистый плед, и, засыпая, решил, что будет делать завтра. Вернее, уже сегодня. Он будет искать ЕЁ. Нужна встреча. Надо объясниться.
Утро добрым не было. Небо затянуло серостью. Моросил мелкий противный дождь. Типично осенняя гадость…
Ни кофе, ни чая в доме не было – об их покупке он почему-то даже не задумался. Бутерброды пришлось запивать кипятком. Скудность завтрака положительно сказалась на мозговой активности, и почти моментально на свет появился план действий. «Нужно помотаться по парку и около детских площадок, ведь не будет же она сидеть дома с ребёнком весь день. Нужно по окрестным магазинам походить, закупая продукты впрок. Или сначала со старыми друзьями повидаться и справки навести? Нет, это потом, если ничего не получится сделать самостоятельно…, – думал он».
Но он не знал, что всё это было бессмысленно. Не знал, что прошедшей ночью ОНА не спала. Уложив Андрюшку, сидела на кухне. В отличие от него не пила, но безостановочно курила свой тонкий «Парламент». Он не знал, да и предположить не мог, насколько она решительна. И что опередит его, сломает все планы, тоже не знал.
Ромка вышел на улицу. За спиной, тягуче пискнув, с металлическим щелчком закрылась входная дверь. Сидевшая под зонтиком, на старой мокрой скамеечке, стоящей перед парадной, девушка встрепенулась. Они встретились взглядами. Он застыл. Её руки стали вдруг безвольными, и зонтик, накренившись, упал в лужу. Глаза девушки заблестели; по левой щеке потекла крупная слеза, прокатилась по подбородку и упала на и без того набравшие влаги джинсы. Он, собрав всю волю в кулак, подошёл и сел рядом.
- Здравствуй, Оля, – шёпотом, чтобы от волнения не сорвался голос, сказал он.
- Здравствуй, Рома, – в тон ему, всхлипнув, ответила она.
- Давно сидишь?
- Часа полтора…
Ромка поднял зонт. Крутанул его, чтобы слетела грязь, и придвинулся поближе к ней. Зонт был большой – на двоих в самый раз. Она молчала. Он тоже не знал о чём спросить в такой момент, и задал первый пришедший на ум вопрос, хотя и знал на него ответ.
Он отвык от этого. Три года видел только горы и пустыни. Нежная кожа на лице северного молодого человека загрубела и заморщинилась от беспощадно палящего солнца и сухих песчаных ветров. Глаза приобрели характерный прищур. Но человек быстро приспосабливается к любым условиям. Он это знал. И мысль о том, что скоро он станет таким, каким был прежде, не только внешне, но и по ощущениям от мировосприятия, помноженная на что-то глубинно-ностальгическое, смущала его.
…Он не любил перемен, но жизнь вновь и вновь ставила его перед выбором. В скучном и вязком постоянстве обыденной жизни ему было слишком тесно, и снова и снова он выбирал перемены. Он бежал от всего, что было ему ненавистно. Так, после двух курсов бросил университет и пошёл в армию. Ни родные, ни друзья его не поняли. И любимая девушка не поняла. И не смог он объяснить ей, простой и приземлённой, мечтающей о семье, детях и вечной любви, что тяготит его. Не смог, и бросил, попрощавшись навсегда. Надеялся, что она возненавидит его, проклянёт, забудет. А вернувшись через два года узнал, что она успела выйти замуж за однокурсника и родить от него.
Полгода на гражданке тянулись мучительно долго. Родители, как давно мечтали, достроили домик в Болгарии и перебрались жить туда. А их квартира, - двушка в хрущёвке, - казалась ему слишком большой для одинокого человека и слишком тесной для его безграничного одиночества. Дружеские попойки скоро надоели. Его всегда просили рассказать что-нибудь эдакое из армейской жизни. Весёлые истории закончились быстро, а о крови, первом убитом, втором и последующих он рассказывать не хотел.
Целыми днями он гулял по паркам, по городу, заходил в магазинчики и кофейни. И всегда боялся встретить её. Образ всё ещё любимой Оли он видел во всех девушках, хоть чем-то на неё похожих. Фигура, волосы, интонации, да что угодно могло заставить сердце биться чаще. И это было невыносимо. И ещё оружие. Привыкнуть к вольной жизни было не так уж и сложно. К отсутствию приятно тянущего плечо автомата – невозможно. Тогда он заключил контракт и на три года вернулся в ставшие родными войска. Эти годы быстро пролетели, оставив на память шрамы на левой щеке и правой ноге, а также не извлекаемый кусочек железа в шее, застрявший в опасной близости от сонной артерии…
И вот теперь он вновь стоял у вокзала родного города. Курил вторую штуку американского армейского «Кэмела» без фильтра, вспоминал прошлое, и думал что делать дальше. Ответ нашёлся сам собой, когда догоревшая сигарета прижгла пальцы. Сначала – домой. Проспаться, а завтра провести в квартире ревизию, проверить машину в гараже, денег со счёта снять…
Разнылась простреленная нога, но он всё равно решил идти пешком. По дубовому бульвару, через парк, мимо Колонистского пруда, до дому было всего полчаса ходу. Учитывая рану, минут сорок-сорок пять.
Ловко подхватив сумку и по дурной привычке оглянувшись, он направился к дому.
***
Она гуляла с сыном по Екатерининскому парку. Андрюшка, светловолосый пятилетний пацан, был на редкость угрюм и молчалив для своего возраста. Большие глаза его смотрели на этот мир с хищным прищуром. Он почти всегда немного хмурил брови, и от этого казалось, что с вызовом, лёгкой насмешкой и недоумением разглядывает окружающих. Но он был добрым, любил игрушки и постоянно просил купить ему собаку. И каждый раз, получая отказ, насупливался и надолго совсем замолкал. А недавно её родители таки подарили ему щенка французского бульдога. Мальчик преобразился: перестал хмуриться, и дни напролёт играл с новым другом и разговаривал с ним больше чем с людьми. Она была счастлива таким переменам в сыне. Теперь они гуляли втроём. Ей пришлось сменить любимую сумочку на маленький рюкзак, потому что если раньше она правой рукой держала сына, то теперь и левая была занята – приходилось поддерживать спящий за пазухой тёплый чёрный комочек.
Они, как обычно, ходили вокруг Большого пруда и кормили хлебом уток. Андрюшка отламывал от буханки довольно большие куски и каждым броском, словно кидал камни, пытался попасть прямо в птицу. Не попадал и огорчался. В ёлках, рядом с Мраморным мостиком, держа в ладонях орешки, они приманивали обнаглевших и избалованных белок. А после шли в ближайший магазин, где она покупала Андрюшке его любимый рахат-лукум.
Такой же путь они проделали и в тот день. И стоя в очереди на кассе случилось то, чего она никак не ожидала. Услышала:
- И будьте добры ещё две пачки «Кэмела» жёлтого, - сказал молодой человек в зелёной натовской куртке, стоявший в очереди через одного перед ней.
Ей казалось, что сердце оборвалось. Она сразу узнала этот голос и вспомнила его последние слова: «Прощай, Оля. Надеюсь, навсегда». Это был он. Её любимый Ромка. Она не могла ошибиться…
Молодой человек побросал свои малочисленные покупки в пакет и, слегка припадая на правую ногу, быстрым шагом направился к выходу. Она хотела окрикнуть его, но голос не подчинялся. Она хотела бежать за ним, но стоящий впереди толстяк, сын, щенок и медлительная кассирша сдержали этот порыв. А когда вышла на улицу, его уже не было видно.
***
А он был рядом. Сидел за рулем большого, небесно-голубого цвета, «Ситроена». Закурив, смотрел в окно, и видел, как она выбежала из магазина и судорожно осматривалась по сторонам. Конечно, он сразу узнал её. Дыхание спёрло. Было страшно. Когда ходил на караван, тоже было, но по-другому. Нынешний страх сковывал ум и парализовывал тело. Он, не моргая, смотрел на удаляющиеся фигуры…
И как же она не заметила его? Ведь прекрасно знала этот редкий «Ситроен» его родителей и не могла забыть того, что неоднократно было на заднем ряду. Значит, волновалась. Значит, узнала в магазине и пыталась отыскать на выходе. Почему на месте не обозначилась? Наверное, боялась, так же как и он…
«Пешком с маленьким ребёнком в далёкие магазины не ходят, - подумал Ромка, отгоняя зловредное волнение. - Значит, живёт теперь где-то рядом. Значит, велика вероятность встретить её снова. А ещё проще отыскать специально, ведь детских площадок в округе не много. Но надо ли искать???».
За этой мыслью, он глубоко вдохнул и сильно выдохнул носом. Прикуренная сигарета, которой он так ни разу и не затянулся, прилипла к губам, сотлев наполовину. От сильного вздоха пепел, разлетаясь по салону, рухнул на штаны и дорогой кожи сиденье. Ромка не придал этому значения. Он вообще этого не заметил, и лишь когда губам стало горячо, выплюнул в окно бычок последней американской сигареты.
***
Приехав домой, он бросил продукты у входа. Не разуваясь, прошёл в дальнюю комнату. Твёрдо решив начать истребление родительских алкогольных запасов, открыл дверцу импровизированного бара, больше похожего на шкаф.
Его отец был капитаном торгового судна и исходил гладь мирового океана во всех направлениях. И отовсюду он привозил бутылки с алкоголем. Большинство из них, конечно же, были распиты. Но по одной он обязательно оставлял для коллекции, которой стал очень гордиться, когда количество редчайших бутылей перевалило за две сотни. А вот теперь он, Ромка, стоял перед этим «шкафом» в полной нерешительности, и рука его не поднималась совершить столь варварское деяние. Спустя минуту томительных сомнений он вытащил на свет белую брюхатую бутылку с ушками, щедро исписанную красными и синими иероглифами. Что там внутри, было решительно непонятно, так как из общедоступных пониманию знаков на этикетке значились только «0,5» и «40%».
«Наверное, водка, и скорее всего китайская, - решил он, ополаскивая запылённый гранёный стакан, неизвестно как долго простоявший на кухонном столе в полном одиночестве». Не протирая ёмкости, он уверенным движением наполнил её на треть. Прозрачная жидкость моментально наполнила кухню ужасно знакомым резко-сладким ароматом. Похоже на анис, но точно не он. «Что же это такое знакомое? – удивился он. - Да какая, на хрен, разница!». И залпом выпил. Густым комком пойло пролетело в пустой желудок, обожгло беднягу и настойчиво попросилось обратно. Но протест был подавлен известным каждому школьнику способом: резкая задержка дыхания на две секунды с напряжением пресса и медленный выдох носом. Не закусывая, он налил ещё и полез в холодильник, в котором отыскалась только просроченная банка латвийских шпрот. «Ничего, на закусь сойдёт, - утвердил Ромка, вонзая в жестянку консервный нож». Выпив вторую и зажевав жирной рыбиной, можно было уже и подумать спокойно.
«Она рядом. Она хочет встречи, но боится. А может, не хочет и возле магазина был лишь порыв отчаянья? Хочу ли встречи я? И да, и нет одновременно. Я тоже боюсь. И что делать? А надо выпить третью и закурить!».
Поедая балтийских рыбок, он забыл про сыр, хлеб и колбасу брошенные при входе, а закурив, забыл открыть окно. Едкий и вонючий отечественный «Кэмел» быстро убил китайский «анис». Давно не выпивав, толком так и не выспавшись и весь день не евши, с устатку закружилась голова. В клубах сизого дыма, наполнившего кухню, мерещились лица боевых товарищей. Он налил – выпил – закусил – закурил. И повторил это ещё раз. И сменились образы. Теперь он видел убитых и раненых врагов, отрезанные головы, и пленных, что лично запытывал до смерти. И ещё раз! И ещё! И когда в стакан плюхнулись последние капли, допивать их он не стал. В этом не было никакого смысла. Он увидел ЕЁ. Она стояла перед ним в полный рост, полуобнаженная, с растрёпанными мокрыми волосами. Она что-то ему говорила, но он её не слышал. Она жестами звала его к себе, он же сидел не шевелясь. Тогда она встала перед ним на колени, и из глаз её потекли кровавые слезы…
***
В окно светила растущая луна. За стеной, как и много лет назад, стонала и охала соседка. Значит, было около часа ночи – проснувшись в холодном поту, он отметил это чисто автоматически. Столько лет прошло, а ничего не изменилось. Вот так постоянство у людей…
«Что же это было? Сон? Явь? Что эти чёртовы китайцы разливают? Или док был прав, и после контузии мне лучше не употреблять лишнего?».
Виктор Васильевич, добрейшей души человек с густыми чёрными усами, военврач с тридцатилетним опытом, никогда не ошибался. И всегда обращался с ранеными на «Вы».
- Как Вы себя чувствуете, Роман Евгеньевич?
- Гудит. Кружится маленько.
- Это естественно. Дня через три пройдет. Вы только не злоупотребляйте теперь, а то последствия могут быть самые разные. А если уж выпить захочется, то полстакана Кагора. Не больше. Хорошо бы, конечно, чего-нибудь более культурного, да только где его тут достанешь? Хотя, и Кагора здесь тоже нема…
Виктор Васильевич был большим любителем французских вин и всегда щедро раздавал рекомендации по их употреблению в разных жизненных ситуациях. Многие сомневались в его винной компетентности, неоднократно наблюдая как он стаканами глушит какую-нибудь местную дрянь. Но Ромка верил ему безоговорочно.
И теперь, лёжа на полу посреди комнаты, весь в поту, он отчётливо вспомнил рекомендацию доктора, данную ещё после первой контузии. И твёрдо решил, что пить он больше не будет. По крайней мере, в ближайшие сутки.
Пульс приходил в норму. Дыхание становилось ровным. Нестерпимо хотелось пить. На удивление легко поднявшись, он протопал в ванную. Открыв в умывальнике кран, выждал, как ему показалось, пять секунд, и жадно присосался к холодной, пахнущей хлором и железной на вкус струе. Глоток, два, три, ещё, ещё. Затем в ладошки и на лицо, и ещё разок. Вытерся майкой – полотенец в ванной, естественно, ещё не было. Жажда ушла, а вкус «аниса» и кошачьей шерсти во рту остались. Решив убить их табаком, он взял на кухне сигарету, накинул на плечи свою любимую «натовку» и вышел на балкон.
Половина луны слепила своим белым светом. В чистом небе отчётливо просматривались обе «медведицы». В доме напротив, на сто квартир, таком же как и его, свет горел всего лишь в двух окнах. Это показалось странным, ведь было не поздно. Он закурил и понял, что зря и очень несвоевременно это сделал – во рту стало не только гадко, но теперь ещё и горько. В горле пересохло. Но выбрасывать едва прикуренную сигарету он не мог – знал ей цену и знал, как бывает без неё тяжело и тревожно. Решил докурить. Но тут дверь соседнего балкона скрипнула и на воздух выкатилась та самая соседка, что так по-блядски охала и ахала. Она тоже закурила. «Горячая баба, - подумал Ромка, оценив увиденное. – Октябрь, однако…». В лёгком распахнутом халатике, она стояла, облокотившись на перила, и не замечала его, сидевшего на подоконнике. Он ненароком кашлянул, она повернулась и послала ему ехидную ухмылку:
- Одиноко? – спросила она с самодовольным видом.
- Нормально, – раздражённо ответил он.
Затянувшись последний раз, он резким щелчком зашвырнул окурок подальше. Красным трассером прочертив ночную мглу, бычок уткнулся в асфальт, разлетевшись мириадами огоньков.
Снова напившись из-под крана, он лёг в кровать, завернулся в пушистый плед, и, засыпая, решил, что будет делать завтра. Вернее, уже сегодня. Он будет искать ЕЁ. Нужна встреча. Надо объясниться.
***
Утро добрым не было. Небо затянуло серостью. Моросил мелкий противный дождь. Типично осенняя гадость…
Ни кофе, ни чая в доме не было – об их покупке он почему-то даже не задумался. Бутерброды пришлось запивать кипятком. Скудность завтрака положительно сказалась на мозговой активности, и почти моментально на свет появился план действий. «Нужно помотаться по парку и около детских площадок, ведь не будет же она сидеть дома с ребёнком весь день. Нужно по окрестным магазинам походить, закупая продукты впрок. Или сначала со старыми друзьями повидаться и справки навести? Нет, это потом, если ничего не получится сделать самостоятельно…, – думал он».
Но он не знал, что всё это было бессмысленно. Не знал, что прошедшей ночью ОНА не спала. Уложив Андрюшку, сидела на кухне. В отличие от него не пила, но безостановочно курила свой тонкий «Парламент». Он не знал, да и предположить не мог, насколько она решительна. И что опередит его, сломает все планы, тоже не знал.
Ромка вышел на улицу. За спиной, тягуче пискнув, с металлическим щелчком закрылась входная дверь. Сидевшая под зонтиком, на старой мокрой скамеечке, стоящей перед парадной, девушка встрепенулась. Они встретились взглядами. Он застыл. Её руки стали вдруг безвольными, и зонтик, накренившись, упал в лужу. Глаза девушки заблестели; по левой щеке потекла крупная слеза, прокатилась по подбородку и упала на и без того набравшие влаги джинсы. Он, собрав всю волю в кулак, подошёл и сел рядом.
- Здравствуй, Оля, – шёпотом, чтобы от волнения не сорвался голос, сказал он.
- Здравствуй, Рома, – в тон ему, всхлипнув, ответила она.
- Давно сидишь?
- Часа полтора…
Ромка поднял зонт. Крутанул его, чтобы слетела грязь, и придвинулся поближе к ней. Зонт был большой – на двоих в самый раз. Она молчала. Он тоже не знал о чём спросить в такой момент, и задал первый пришедший на ум вопрос, хотя и знал на него ответ.
