Теперь же она стояла в кабинете и жадно вдыхала «тот самый» аромат. Сказала:
- Я всё понимаю, но почему у вас пахнет выпечкой?
- Это яблочный штрудель, - как-то стесняясь, что ли, пояснил Ромка, - я каждый день его покупаю в пекарне на Московской, рядом с «литературкой». Знаешь это место?
- Да, бывала, но давно. А тебе так нравится штрудель? Вот ни за что бы не сказала, что ты сладкоежка, - задумчиво заметила Павла, обходя стол и присаживаясь в «командирское» кресло.
«Не я, - хотел ответить Ромка, но промолчал, чтобы избежать ненужных вопросов». Вот с кем-с кем, а с ней делиться сокровенным не хотелось. Павла, казалось, этой заминки не заметила. Она осмотрела разбросанные по столу бумаги и цокнула языком, привычным манером выразив своё недовольство подобной безалаберностью. Как так можно, это ведь рабочие документы? Подхватила бутылку «Кампари», повертела её в руках, изучая заднюю этикетку, лихо свинтила крышку и отхлебнула из горла.
Ромка внимательно следил за каждым её движением, в тайне надеясь, что его пристальный взгляд ничего не выражает, и трактовать его можно как угодно, но все возможные варианты будут не правильны.
- Это чтобы ты не пил в одиночку, - сказала Павла, ставя бутылку обратно.
- Я понял, - ответил Ромка, оставаясь на прежнем месте. Ноги его не слушались, он будто прилип к полу и не мог шагнуть.
- Может быть, ты также понял, зачем я пришла?
- «Зачем» не понял, но знаю «почему».
Павла вопросительно вскинула подбородок.
- Он тебя не понимает и не ценит, и вообще не любит. Ты злишься, не понимая причины. Ты не знаешь, как поступать, что делать, и что вообще всё это значит, и хочешь спросить совета и пойти думать. Так?
- Верно. И что ты на это ответишь?
У Ромки отлегло. Другого ответа он ждал и другого вопроса, а тут всё так просто оказалось, без затей. Он подошёл к ней ближе, смахнул бумаги в сторону и присел на краешек стола. Глотнул «Кампари».
- Что тут ответишь… - выдохнул он, взвешивая каждое следующее слово. – Чтобы я ни сказал, ты расценишь это по-своему и, как мне кажется, неправильно, потому что уже не веришь ни ему, ни в него. Ты уже полна неправильных выводов.
- В чём же я ошибаюсь? – удивилась Павла, протягивая руку.
Правильно оценив её жест, Ромка передал бутылку.
- Тима – парень в себе, и другим уже не будет. Тебе давно пора понять, что взрослого мужчину переделать невозможно. Можно подавить волю, это да, или загнать под каблук, но, - он пожал плечами и помотал головой, - с ним такие фокусы не пройдут. Он слишком долго был один.
- Что же мне делать? Расстаться с ним? Я не смогу…
- Тогда просто стань частью его жизни, если гордость позволит. Не самой важной, правда, частью, но для него это будет навсегда.
- Не получится, - отпив, тоскливо протянула Павла. – Я тоже привыкла жить одна и рассчитывать только на себя.
Ромка встал, прошёлся по кабинету у неё за спиной. Постоял немного, поглазев на картину, иногда искоса поглядывая на девушку: не смотрит ли на него? Поникнув, она неподвижно сидела в кресле. Тогда он кашлянул, чтобы привлечь внимание, отошёл от неё подальше, резко развернулся и плюхнулся на диван.
- Значит, гордость и непонимание… об этом я и говорил.
- Да не в этом дело, - запротестовала было Павла, но Ромка пресёк её неправедные рассуждения.
- В этом, в этом, - усмехнулся он. – Иначе и быть не могло.
- Почему?
Ромка пожал плечами. «Почему-почему, - подумал он. – Если бы я знал, сам жил иначе, и не было бы рядом ни Тимы, ни этого сервиса, и тебя бы мы не знали, и ты не мучилась. Наверное, так и должно быть».
- А Тима много рассказывал про этот диванчик, - вдруг расхохоталась Павла, вставая с кресла и направляясь к нему.
- Нет-нет-нет, - вытянув вперёд ладонь, предостерёг её Ромка, - тебе сюда нельзя.
- Почему?
- Грешное место.
- Ну и пусть, я в церковь всё равно не ходок…
Утром понедельника Тима сидел за рабочим столом. Не отдохнувший и сонный, натёртыми воспалёнными глазами он задумчиво изучал пустую бутылку «Кампари». Остатки красной сладковатой жидкости ровным ободком высохли на донышке. Получалось, что стоял флакон не первый день, возможно с пятницы…
Мысли ворочались туго, но для дедукций их вполне хватало. По всему выходило, что Ромка опять взялся за старое. «Свин, - подумал Тима, ставя бутылку на пол. - Никогда не научится убирать за собой. Хорошо хоть пользованные презики на диване не бросил». Бывало и такое.
В ремзоне кипела работа. Донат молотком расшатывал закисшую шаровую, Иван Петрович выбивал катализатор, Лёшка Шульц правил диск. И все стучали, стучали, стучали… Дремать в таком состоянии было невыносимо, и Тима, если бы умел, готов был всем богам молиться, чтобы поскорее пришёл Ромка и взял на себя всю утреннюю рутину, – у него это хорошо получалось. Но время шло, опостылевшая деловая обыденность не двигалась с места, а Ромки всё не было. Впрочем, его и не должно было быть в столь ранний для него час, но Тиме очень хотелось, чтобы он был.
Вошёл дядя Вася. Сказал:
- Что по поводу вчерашнего скажешь?
- А что вчера произошло? – без интереса ответил Тима.
- А ты не знаешь? Странно, что Ромка не доложил. Значит, качал Шульц колесо. Уж не знаю, сколько он туда вдул, но резинку сорвало. Покрышка – в одну сторону, диск – в другую. Хорошо, что этот придурок отвлёкся и в сторону в тот момент отступил.
- Чего же хорошего в том, что он отвлекается от работы?
- Что с тобой, Тим? Этого дрища убило бы на хрен тридцать третьим «Сафарём», нагнись он над ним или сиди рядом, а отвечать нам.
- Да, действительно, - задумчиво протянул Тима. – И что ты предлагаешь, провести разъяснительные работы?
- Работы я ещё вчера провёл. Он чуть не плакал.
- И?
- Давай уволим раздолбая ко всем чертям, от греха подальше. Шиномонтажников сейчас пруд пруди, уже к обеду найдём нового.
- Нет, - утвердил Тима и демонстративно подтянул к себе какие-то бумаги, давая понять, что разговор окончен.
- Ну, нет, так нет, - недовольно пробубнил дядя Вася и вышел, хлопнув дверью сильнее привычного.
Тима понимал его настроение и полностью разделял мнение. Таких дебилов увольнять надо сразу, кто бы спорил, а ещё лучше людей с глупыми лицами на работу вообще не брать. Но отступать было некуда.
Лёшка Шульц был не только тупым, но и единственным ребёнком, поздним и любимым, а по совместительству приходился сыном их с Ромкой учительнице биологии. Несколько лет назад с Тамарой Никифоровной случилось несчастье – сразил инсульт. Она была ещё не очень старой и оклемалась достаточно быстро, но не без последствий. Получила инвалидность, к преподавательской деятельности вернуться уже не смогла. Лёшка к тому моменту отслужил в армии и слонялся без дела. За неимением блата, для людей без ума и фантазии – явление повсеместное. Жил с мамой, ухаживал за ней. С трудом накопленные средства таяли.
О бедственном положении семьи случайно узнал Ромка. Чем кроме денег могли они помочь? Да и не взяла бы она. Да и денег лишних у них на тот момент собственно и не было. Сами еле-еле из кредитов выбирались. Решили Шульца к себе взять. Человек – из жопы руки, и учение ему – ноша тяжкая. У всех он побывал учеником и все от него открещивались. За что не возьмётся Лёшка, всё сломает. В общем, бедовый оказался парень, и уж что делать с ним не знали, как вдруг нашло на него озарение, и открылась в нём тайная страсть – заряжать колёса в станок балансировочный и заворожённо наблюдать, как они там вращаются. С тех пор пошло-поехало. С грехом пополам обучили его и другим операциям; тут уж дядя Вася лично постарался, хоть симпатий к придурковатому Лёшке и не питал. И всё бы ничего, а тут случись такое. Уволить его, конечно, следовало, но нельзя было, никак нельзя. Мы в ответе за тех, кого прикормили…
Когда пришёл Ромка, Тима уже оклемался, втянулся в рабочий процесс и раскидал навалившиеся бумаги. Он хотел сделать компаньону замечание за то, что тот в выходные явно филонил, но вид у Ромки был виноватый и задумчивый. Очевидных причин для такого состояния вроде как не было, но если захотеть, придумать их можно было много, и Тима, хорошо знавший его непостоянство, над беднягой сжалился.
- Ну и?
Ромка пожал плечами, подошёл к окну. Постояв немного, он ухмыльнулся, будто вспомнил нечто приятное и постыдное, и плюхнулся на диван.
- Пьём, значит, на рабочем месте, - протянул Тима, отводя взгляд на бутылку.
- Да там было-то на донышке.
- На донышке от самого горлышка? Я думал, ты завязал.
- Я тоже думал, но думать мало, тут понимать надо.
- Понимаю, - протянул Тима, - дело нехитрое.
- Да что ты понимаешь? – надсадно огрызнулся Ромка. Тон его был угрожающим. – Не один я пил.
- Надеюсь, не с дядей Васей? А то выбор напитка наводит на скабрезные мысли.
- Хуже.
- Кто может быть хуже выпившего дяди Васи? - не унимался Тима, пытаясь «раскачать» друга шутками.
Ромка вскочил с дивана и начал прохаживаться по кабинету, заложив руки в задние карманы джинс. Это был плохой признак. Тима об этом знал. Ромка знал, что Тима знает, и сделал это специально, хоть сам и не понимал зачем. Он должен был что-то ответить, но не мог подобрать слов и начал с простого и главного.
- Пашка заходила, с ней и пили.
- Зачем? – сухо, совсем не удивившись, спросил Тима.
- На тебя жаловалась.
- Даже догадываюсь на что именно. А пили зачем? Она, вроде, не любительница этого дела.
- Не знаю. Я ей не наливал, она сама.
- И всё? – облегчённо выдохнул Тима.
- И всё, - повторил за ним Ромка и потупил глаза в пол.
Он думал, стоит ли говорить о том, что произошло. Решил, что не стоит. Зачем? Уж слишком часто правда похожа на вымысел.
А Тима внимательно наблюдал за его бегающим взглядом, и вдруг понял, что беспокоит друга.
- Но ты её утешил? Угомонил мечущуюся душу?
- В каком смысле? – встрепенулся Ромка. – Ты на что сейчас намекаешь?
- Да перестань, - махнул рукой Тима, откидываясь на спинку кресла, - я же всё вижу, - и тут же расхохотался. – А как ты на неё смотришь, а? Влюбился, так и признайся. Ты ей тоже нравишься, но ни мне, ни тебе она об этом не скажет, а жаль. Было бы пикантно.
- Думаешь? – спросил Ромка, поражённый течением разговора.
- А чего тут думать? Тут понимать надо.
- И что делать будем?
- Ничего, - пожал плечами Тима. – Я просто на ней женюсь…
Звонить Павле в обед Тима, конечно, не стал. Понимал, что она этого ждёт, потому и не позвонил. «Захочет, сама наберёт, - рассудил он, - а нет, так сам вечером приеду. К чему лишние разговоры?». Но как ни накручивал он себя, а перебить лирических настроений не мог: скучал, вздыхал тоскливо, ждал, а всё одно – до юношеских нежностей опускаться себе не позволял. Так когда-то напутствовала его Алиса: нарёкши женщину «той самой», будь с ней немногословен и строг, а переживает пусть она.
Эх, Алиса, Алиса… Он снова вспомнил о ней. Странным это ему показалось, несвоевременным. В субботу, например, на подъезде к Лейпясуо, как и на пути обратном, он про неё забыл. Впервые забыл, бывая в тех местах, и теперь эта забывчивость ощутимо резанула по тому, что называют струнами души. А душа – это вам не совесть, не страх и не стыд, к ней бесполезно взывать – она не ответит. Может, её и нет вовсе, души-то этой? Тогда что же так больно щемит внутри иногда? Уж лучше бы зубы болели. Но если задуматься, то в субботу в арсенале его забывчивости был мощный аргумент: заранее изучив расписание движения скоростных поездов, чтобы ненароком не встрять на переезде, он очень торопился его проскочить, чтобы, если повезёт, остаться незамеченным. Та же история повторилась вчера, когда он ехал обратно. Страшно было снова встретиться со смотрительницей переезда, или, как назвал её Ромка – вожатой. А что, вдруг снова её смена? Он остановится, она его увидит, помашет ручкой. Тогда придётся и ему тоже вылезти наружу, подойти, поговорить, чтобы не обидеть. Чёртова совесть, страх и стыд, уж лучше бы шаркнули по душе.
Были, правда, у забывчивости и другие причины. Жизнь цвела, как липа в июне: он был влюблён в прекрасную женщину, которую мечтал познакомить с мамой, был снова увлечён стрельбой, не раз выручавшей в былые тоскливые времена, да и дела шли ровно, денежки на счету оседали исправно.
От хорошей жизни о мёртвых вспоминают редко…
Разумеется, сама Павла ему не позвонила, и вечером он встречал её возле КПП. Мотор не глушил, но фары выключил, чтобы не освещать проходную и не тревожить дежурного.
Дурной привычки – задерживаться на службе – Павла не имела, но ждать пришлось долго. Томясь в размышлениях, Тима нервно жал на кнопки магнитолы. По радио крутили всякую чушь. Музыка начинала раздражать. Выключив, наконец, «патефон», он продолжил сидеть в тишине.
Прошёл почти час, прежде чем появилась Павла. Вышла она не одна, а в сопровождении трёх крепких ребят, которые обступили её известным манером, каким полагается конвоировать заключённых под стражу в зал судебных заседаний. Но были все четверо веселы, переговаривались, смеялись. Идущий впереди жестикулировал и каждую секунду оборачивался. В начавшем было думать, что зря ждёт, Тиме колыхнулось нечто вроде позыва ревности. Он зажёг фары и тронулся с места, выехав им наперерез. Бойцы остановились. Их лица вмиг стали до предела суровы.
- Спокойно, парни, это за мной, - услышал Тима её голос.
Парни переглянулись угрюмо и обернулись к Павле. Кто-то из них что-то сказал ей или о чём-то спросил. Она в ответ пожала плечами и рассмеялась, пожала каждому руку и добавила, уже направляясь к машине:
- Пока-пока, до завтра.
Оказавшись внутри, она мгновенно наполнила салон своим парфюмом, густо замешенным на казарменном духе и канцелярской пыли. Раньше подобных «примесей» он не замечал.
- Мощные тела, - ехидно заметил Тима, - им бы в борцы или грузчики портовые, а то только жрать за казённый счёт горазды.
- Новенькие, - спокойно заметила Павла. – Хорошие ребята, утром из Нового Уренгоя прибыли.
- Пополнение?
- Усиление.
- Неужто особо опасного депутата-рецидивиста охранять будут?
- Не знаю, мне как-то всё равно.
- А мне нет. Есть хочешь?
- Ужасно.
- Тогда поехали. Сегодня останешься у меня. Если захочешь, насовсем. Закажем роллы с мидиями и беконом, откроем «Мальбек». А завтра всё будет по-другому.
- А что будет завтра? – удивилась Павла.
- Ничего особенного, просто новый день…
Возле парадной Тима отдал ей ключи, напутствовав чувствовать себя хозяйкой, и пропустил вперёд. Поднимаясь за ней следом, он зачем-то считал ступеньки, и заметил, как странно она переставляет ноги: как на подиуме, ставит одну за другой и ступает на носки, словно стараясь быть бесшумной. У двери Павла замялась, теребя связку из трёх ключей, увенчанную брелоком, сделанным из финского патрона, оглянулась на Тиму, и медленно открыла замки, сначала нижний, затем верхний.
Переступив порог, она на что-то наступила, чертыхнулась, зашарила рукой по стене в поисках выключателя. Зажгла свет, внимательно посмотрела на лежащий на коврике пакет, виновато спросила:
- Я всё понимаю, но почему у вас пахнет выпечкой?
- Это яблочный штрудель, - как-то стесняясь, что ли, пояснил Ромка, - я каждый день его покупаю в пекарне на Московской, рядом с «литературкой». Знаешь это место?
- Да, бывала, но давно. А тебе так нравится штрудель? Вот ни за что бы не сказала, что ты сладкоежка, - задумчиво заметила Павла, обходя стол и присаживаясь в «командирское» кресло.
«Не я, - хотел ответить Ромка, но промолчал, чтобы избежать ненужных вопросов». Вот с кем-с кем, а с ней делиться сокровенным не хотелось. Павла, казалось, этой заминки не заметила. Она осмотрела разбросанные по столу бумаги и цокнула языком, привычным манером выразив своё недовольство подобной безалаберностью. Как так можно, это ведь рабочие документы? Подхватила бутылку «Кампари», повертела её в руках, изучая заднюю этикетку, лихо свинтила крышку и отхлебнула из горла.
Ромка внимательно следил за каждым её движением, в тайне надеясь, что его пристальный взгляд ничего не выражает, и трактовать его можно как угодно, но все возможные варианты будут не правильны.
- Это чтобы ты не пил в одиночку, - сказала Павла, ставя бутылку обратно.
- Я понял, - ответил Ромка, оставаясь на прежнем месте. Ноги его не слушались, он будто прилип к полу и не мог шагнуть.
- Может быть, ты также понял, зачем я пришла?
- «Зачем» не понял, но знаю «почему».
Павла вопросительно вскинула подбородок.
- Он тебя не понимает и не ценит, и вообще не любит. Ты злишься, не понимая причины. Ты не знаешь, как поступать, что делать, и что вообще всё это значит, и хочешь спросить совета и пойти думать. Так?
- Верно. И что ты на это ответишь?
У Ромки отлегло. Другого ответа он ждал и другого вопроса, а тут всё так просто оказалось, без затей. Он подошёл к ней ближе, смахнул бумаги в сторону и присел на краешек стола. Глотнул «Кампари».
- Что тут ответишь… - выдохнул он, взвешивая каждое следующее слово. – Чтобы я ни сказал, ты расценишь это по-своему и, как мне кажется, неправильно, потому что уже не веришь ни ему, ни в него. Ты уже полна неправильных выводов.
- В чём же я ошибаюсь? – удивилась Павла, протягивая руку.
Правильно оценив её жест, Ромка передал бутылку.
- Тима – парень в себе, и другим уже не будет. Тебе давно пора понять, что взрослого мужчину переделать невозможно. Можно подавить волю, это да, или загнать под каблук, но, - он пожал плечами и помотал головой, - с ним такие фокусы не пройдут. Он слишком долго был один.
- Что же мне делать? Расстаться с ним? Я не смогу…
- Тогда просто стань частью его жизни, если гордость позволит. Не самой важной, правда, частью, но для него это будет навсегда.
- Не получится, - отпив, тоскливо протянула Павла. – Я тоже привыкла жить одна и рассчитывать только на себя.
Ромка встал, прошёлся по кабинету у неё за спиной. Постоял немного, поглазев на картину, иногда искоса поглядывая на девушку: не смотрит ли на него? Поникнув, она неподвижно сидела в кресле. Тогда он кашлянул, чтобы привлечь внимание, отошёл от неё подальше, резко развернулся и плюхнулся на диван.
- Значит, гордость и непонимание… об этом я и говорил.
- Да не в этом дело, - запротестовала было Павла, но Ромка пресёк её неправедные рассуждения.
- В этом, в этом, - усмехнулся он. – Иначе и быть не могло.
- Почему?
Ромка пожал плечами. «Почему-почему, - подумал он. – Если бы я знал, сам жил иначе, и не было бы рядом ни Тимы, ни этого сервиса, и тебя бы мы не знали, и ты не мучилась. Наверное, так и должно быть».
- А Тима много рассказывал про этот диванчик, - вдруг расхохоталась Павла, вставая с кресла и направляясь к нему.
- Нет-нет-нет, - вытянув вперёд ладонь, предостерёг её Ромка, - тебе сюда нельзя.
- Почему?
- Грешное место.
- Ну и пусть, я в церковь всё равно не ходок…
***
Утром понедельника Тима сидел за рабочим столом. Не отдохнувший и сонный, натёртыми воспалёнными глазами он задумчиво изучал пустую бутылку «Кампари». Остатки красной сладковатой жидкости ровным ободком высохли на донышке. Получалось, что стоял флакон не первый день, возможно с пятницы…
Мысли ворочались туго, но для дедукций их вполне хватало. По всему выходило, что Ромка опять взялся за старое. «Свин, - подумал Тима, ставя бутылку на пол. - Никогда не научится убирать за собой. Хорошо хоть пользованные презики на диване не бросил». Бывало и такое.
В ремзоне кипела работа. Донат молотком расшатывал закисшую шаровую, Иван Петрович выбивал катализатор, Лёшка Шульц правил диск. И все стучали, стучали, стучали… Дремать в таком состоянии было невыносимо, и Тима, если бы умел, готов был всем богам молиться, чтобы поскорее пришёл Ромка и взял на себя всю утреннюю рутину, – у него это хорошо получалось. Но время шло, опостылевшая деловая обыденность не двигалась с места, а Ромки всё не было. Впрочем, его и не должно было быть в столь ранний для него час, но Тиме очень хотелось, чтобы он был.
Вошёл дядя Вася. Сказал:
- Что по поводу вчерашнего скажешь?
- А что вчера произошло? – без интереса ответил Тима.
- А ты не знаешь? Странно, что Ромка не доложил. Значит, качал Шульц колесо. Уж не знаю, сколько он туда вдул, но резинку сорвало. Покрышка – в одну сторону, диск – в другую. Хорошо, что этот придурок отвлёкся и в сторону в тот момент отступил.
- Чего же хорошего в том, что он отвлекается от работы?
- Что с тобой, Тим? Этого дрища убило бы на хрен тридцать третьим «Сафарём», нагнись он над ним или сиди рядом, а отвечать нам.
- Да, действительно, - задумчиво протянул Тима. – И что ты предлагаешь, провести разъяснительные работы?
- Работы я ещё вчера провёл. Он чуть не плакал.
- И?
- Давай уволим раздолбая ко всем чертям, от греха подальше. Шиномонтажников сейчас пруд пруди, уже к обеду найдём нового.
- Нет, - утвердил Тима и демонстративно подтянул к себе какие-то бумаги, давая понять, что разговор окончен.
- Ну, нет, так нет, - недовольно пробубнил дядя Вася и вышел, хлопнув дверью сильнее привычного.
Тима понимал его настроение и полностью разделял мнение. Таких дебилов увольнять надо сразу, кто бы спорил, а ещё лучше людей с глупыми лицами на работу вообще не брать. Но отступать было некуда.
Лёшка Шульц был не только тупым, но и единственным ребёнком, поздним и любимым, а по совместительству приходился сыном их с Ромкой учительнице биологии. Несколько лет назад с Тамарой Никифоровной случилось несчастье – сразил инсульт. Она была ещё не очень старой и оклемалась достаточно быстро, но не без последствий. Получила инвалидность, к преподавательской деятельности вернуться уже не смогла. Лёшка к тому моменту отслужил в армии и слонялся без дела. За неимением блата, для людей без ума и фантазии – явление повсеместное. Жил с мамой, ухаживал за ней. С трудом накопленные средства таяли.
О бедственном положении семьи случайно узнал Ромка. Чем кроме денег могли они помочь? Да и не взяла бы она. Да и денег лишних у них на тот момент собственно и не было. Сами еле-еле из кредитов выбирались. Решили Шульца к себе взять. Человек – из жопы руки, и учение ему – ноша тяжкая. У всех он побывал учеником и все от него открещивались. За что не возьмётся Лёшка, всё сломает. В общем, бедовый оказался парень, и уж что делать с ним не знали, как вдруг нашло на него озарение, и открылась в нём тайная страсть – заряжать колёса в станок балансировочный и заворожённо наблюдать, как они там вращаются. С тех пор пошло-поехало. С грехом пополам обучили его и другим операциям; тут уж дядя Вася лично постарался, хоть симпатий к придурковатому Лёшке и не питал. И всё бы ничего, а тут случись такое. Уволить его, конечно, следовало, но нельзя было, никак нельзя. Мы в ответе за тех, кого прикормили…
Когда пришёл Ромка, Тима уже оклемался, втянулся в рабочий процесс и раскидал навалившиеся бумаги. Он хотел сделать компаньону замечание за то, что тот в выходные явно филонил, но вид у Ромки был виноватый и задумчивый. Очевидных причин для такого состояния вроде как не было, но если захотеть, придумать их можно было много, и Тима, хорошо знавший его непостоянство, над беднягой сжалился.
- Ну и?
Ромка пожал плечами, подошёл к окну. Постояв немного, он ухмыльнулся, будто вспомнил нечто приятное и постыдное, и плюхнулся на диван.
- Пьём, значит, на рабочем месте, - протянул Тима, отводя взгляд на бутылку.
- Да там было-то на донышке.
- На донышке от самого горлышка? Я думал, ты завязал.
- Я тоже думал, но думать мало, тут понимать надо.
- Понимаю, - протянул Тима, - дело нехитрое.
- Да что ты понимаешь? – надсадно огрызнулся Ромка. Тон его был угрожающим. – Не один я пил.
- Надеюсь, не с дядей Васей? А то выбор напитка наводит на скабрезные мысли.
- Хуже.
- Кто может быть хуже выпившего дяди Васи? - не унимался Тима, пытаясь «раскачать» друга шутками.
Ромка вскочил с дивана и начал прохаживаться по кабинету, заложив руки в задние карманы джинс. Это был плохой признак. Тима об этом знал. Ромка знал, что Тима знает, и сделал это специально, хоть сам и не понимал зачем. Он должен был что-то ответить, но не мог подобрать слов и начал с простого и главного.
- Пашка заходила, с ней и пили.
- Зачем? – сухо, совсем не удивившись, спросил Тима.
- На тебя жаловалась.
- Даже догадываюсь на что именно. А пили зачем? Она, вроде, не любительница этого дела.
- Не знаю. Я ей не наливал, она сама.
- И всё? – облегчённо выдохнул Тима.
- И всё, - повторил за ним Ромка и потупил глаза в пол.
Он думал, стоит ли говорить о том, что произошло. Решил, что не стоит. Зачем? Уж слишком часто правда похожа на вымысел.
А Тима внимательно наблюдал за его бегающим взглядом, и вдруг понял, что беспокоит друга.
- Но ты её утешил? Угомонил мечущуюся душу?
- В каком смысле? – встрепенулся Ромка. – Ты на что сейчас намекаешь?
- Да перестань, - махнул рукой Тима, откидываясь на спинку кресла, - я же всё вижу, - и тут же расхохотался. – А как ты на неё смотришь, а? Влюбился, так и признайся. Ты ей тоже нравишься, но ни мне, ни тебе она об этом не скажет, а жаль. Было бы пикантно.
- Думаешь? – спросил Ромка, поражённый течением разговора.
- А чего тут думать? Тут понимать надо.
- И что делать будем?
- Ничего, - пожал плечами Тима. – Я просто на ней женюсь…
Звонить Павле в обед Тима, конечно, не стал. Понимал, что она этого ждёт, потому и не позвонил. «Захочет, сама наберёт, - рассудил он, - а нет, так сам вечером приеду. К чему лишние разговоры?». Но как ни накручивал он себя, а перебить лирических настроений не мог: скучал, вздыхал тоскливо, ждал, а всё одно – до юношеских нежностей опускаться себе не позволял. Так когда-то напутствовала его Алиса: нарёкши женщину «той самой», будь с ней немногословен и строг, а переживает пусть она.
Эх, Алиса, Алиса… Он снова вспомнил о ней. Странным это ему показалось, несвоевременным. В субботу, например, на подъезде к Лейпясуо, как и на пути обратном, он про неё забыл. Впервые забыл, бывая в тех местах, и теперь эта забывчивость ощутимо резанула по тому, что называют струнами души. А душа – это вам не совесть, не страх и не стыд, к ней бесполезно взывать – она не ответит. Может, её и нет вовсе, души-то этой? Тогда что же так больно щемит внутри иногда? Уж лучше бы зубы болели. Но если задуматься, то в субботу в арсенале его забывчивости был мощный аргумент: заранее изучив расписание движения скоростных поездов, чтобы ненароком не встрять на переезде, он очень торопился его проскочить, чтобы, если повезёт, остаться незамеченным. Та же история повторилась вчера, когда он ехал обратно. Страшно было снова встретиться со смотрительницей переезда, или, как назвал её Ромка – вожатой. А что, вдруг снова её смена? Он остановится, она его увидит, помашет ручкой. Тогда придётся и ему тоже вылезти наружу, подойти, поговорить, чтобы не обидеть. Чёртова совесть, страх и стыд, уж лучше бы шаркнули по душе.
Были, правда, у забывчивости и другие причины. Жизнь цвела, как липа в июне: он был влюблён в прекрасную женщину, которую мечтал познакомить с мамой, был снова увлечён стрельбой, не раз выручавшей в былые тоскливые времена, да и дела шли ровно, денежки на счету оседали исправно.
От хорошей жизни о мёртвых вспоминают редко…
Разумеется, сама Павла ему не позвонила, и вечером он встречал её возле КПП. Мотор не глушил, но фары выключил, чтобы не освещать проходную и не тревожить дежурного.
Дурной привычки – задерживаться на службе – Павла не имела, но ждать пришлось долго. Томясь в размышлениях, Тима нервно жал на кнопки магнитолы. По радио крутили всякую чушь. Музыка начинала раздражать. Выключив, наконец, «патефон», он продолжил сидеть в тишине.
Прошёл почти час, прежде чем появилась Павла. Вышла она не одна, а в сопровождении трёх крепких ребят, которые обступили её известным манером, каким полагается конвоировать заключённых под стражу в зал судебных заседаний. Но были все четверо веселы, переговаривались, смеялись. Идущий впереди жестикулировал и каждую секунду оборачивался. В начавшем было думать, что зря ждёт, Тиме колыхнулось нечто вроде позыва ревности. Он зажёг фары и тронулся с места, выехав им наперерез. Бойцы остановились. Их лица вмиг стали до предела суровы.
- Спокойно, парни, это за мной, - услышал Тима её голос.
Парни переглянулись угрюмо и обернулись к Павле. Кто-то из них что-то сказал ей или о чём-то спросил. Она в ответ пожала плечами и рассмеялась, пожала каждому руку и добавила, уже направляясь к машине:
- Пока-пока, до завтра.
Оказавшись внутри, она мгновенно наполнила салон своим парфюмом, густо замешенным на казарменном духе и канцелярской пыли. Раньше подобных «примесей» он не замечал.
- Мощные тела, - ехидно заметил Тима, - им бы в борцы или грузчики портовые, а то только жрать за казённый счёт горазды.
- Новенькие, - спокойно заметила Павла. – Хорошие ребята, утром из Нового Уренгоя прибыли.
- Пополнение?
- Усиление.
- Неужто особо опасного депутата-рецидивиста охранять будут?
- Не знаю, мне как-то всё равно.
- А мне нет. Есть хочешь?
- Ужасно.
- Тогда поехали. Сегодня останешься у меня. Если захочешь, насовсем. Закажем роллы с мидиями и беконом, откроем «Мальбек». А завтра всё будет по-другому.
- А что будет завтра? – удивилась Павла.
- Ничего особенного, просто новый день…
Возле парадной Тима отдал ей ключи, напутствовав чувствовать себя хозяйкой, и пропустил вперёд. Поднимаясь за ней следом, он зачем-то считал ступеньки, и заметил, как странно она переставляет ноги: как на подиуме, ставит одну за другой и ступает на носки, словно стараясь быть бесшумной. У двери Павла замялась, теребя связку из трёх ключей, увенчанную брелоком, сделанным из финского патрона, оглянулась на Тиму, и медленно открыла замки, сначала нижний, затем верхний.
Переступив порог, она на что-то наступила, чертыхнулась, зашарила рукой по стене в поисках выключателя. Зажгла свет, внимательно посмотрела на лежащий на коврике пакет, виновато спросила:
