Когда Вику на носилках понесли в карету скорой помощи, он придержал Тиму, увязавшегося было за медиками и любопытствующими. Сильным ударом под дых сбил его с ног, схватил за шиворот и принялся таскать по стылой осенней земле, приговаривая:
- Я же тебе говорил, урод? Говорил? Говорил?!
Нанеся ещё несколько ощутимых ударов, он зло сплюнул, поднял друга и пинками погнал в карету.
- С ними поедешь, а я здесь пока разберусь.
Вернувшись на рубеж, он взял в руки раскуроченную винтовку. Впрочем, диагноз был ему ясен и без этого: патронник разворочен, прицел отвалился, затвор перекошен и заклинен в заднем положении, крышка ствольной коробки отсутствует. Очевидно, именно отлетевшая крышка и ударила девушке в лицо.
Что делать в подобной ситуации дальше, он не знал. Будут искать виновных или всё спишут на несчастный случай? Производителю, выпустившему оружие на гражданский рынок, претензий не предъявишь. Смухлевать, подтасовать факты, ради обвинения какого-нибудь патронного завода, не выйдет с чисто технической точки зрения. И как поступить?
Чтобы выстроить дальнейшую линию поведения, а главное – вывести из-под возможного удара Тиму, он позвонил Смирнову. Внимательно выслушав сбивчивый рассказ, Вовка тоже оказался озадачен. Он велел никуда не звонить и оставаться на месте, дожидаясь его приезда; если инициативу проявит администрация стрелкового клуба – никаких показаний ментам не давать, оружие не предъявлять, тянуть время наивным вопросами, в случае применения силы и санкций – оказывать сопротивление, можно даже силовое. Короче, держись, от всего отмажем.
Чтобы не смотреть на кровь, Ромка скатал брезент и отшвырнул его в сторону. С сожалением отшвырнул, с болью – это себя он привык не жалеть, но не так уж много на свете было людей, чья кровь ему была дороже собственной. Не выпуская винтовки из рук, снова закурил. Табачная горечь резала пересохшее горло. Это противное ощущение несколько отвлекло его неприятных мыслей, он даже пожалел, что накрутил папирос в запас. Вообще с появлением Вики он снова стал больше курить, особенно по вечерам.
Все куда-то исчезли. Вокруг стало пустынно и тихо, лишь мелкая птаха скакала вокруг него по жухлой траве и пронзительно чвыркала. Трёхсотметровый участок стрельбища, ещё недавно вызывавший в глубине души нечто тягуче-ностальгическое, стал навевать тоску. Опираясь на винтовку как на короткий костыль, Ромка стоял, широко расставив ноги, и взглядом сверлил расставленные мишени. В голове скакали бешеные мысли, в памяти всплывали образы и давно забытые лица. Он даже не сразу заметил, как исчезло то тягучее чувство, которое мучало его с самого утра, а когда подумал об этом, оно вернулось. Или ему лишь хотелось, чтобы оно вернулось?..
Лицом хирург выглядел молодо, только морщинки возле глаз его немного старили. Не старили даже, скорее, умнее делали, циничнее и жёстче. Ромке этот тип в белом халате и с висящей на левом ухе маской сразу не понравился: неправильный он был какой-то, не сердечный. То ли дело Виктор Васильевич, того и усы молодили, и морщины добрили.
Его щуплое тело, с непропорционально короткими руками и маленькими ладошками, заметно сутулилось. Медицинская шапочка перекосилась и съехала на затылок, обнажив высокий лоб и умные залысины.
Когда хирург говорил, его тонкие губы кривились так, будто эти слова он произносил по десять раз на дню, и они давно уже ему опротивели, и он делает огромное одолжение, произнося их снова. А слова-то были страшные.
- Широкое рассечение кожи, повреждены скуловая и круговая мышцы рта, трещины в скуловой кости и верхней челюсти, - монотонно, как по учебнику, бубнил он. – Кроме того рассечены обе губы, выбиты центральный и боковой резцы справа.
Слушая его, Тима как сидел, так и продолжал сидеть на железном стуле, обхватив руками голову, только тяжело дышать перестал, чтобы ни одного слова не упустить. А Ромка стоял напротив хирурга, - на две головы его выше и в полтора раза шире в плечах, - и чуть подался к нему, угрожающе нависая над эскулапом.
- Это я и так понял, доктор, - процедил он. – Вы лучше скажите, что дальше.
- А дальше – рутина, - устало выдохнул хирург. – Кости я починил, кожу зашил. Мышцы тоже восстановятся, правда, я думаю, что мимика всё же будет нарушена.
- Насколько сильно?
- Трудно сказать. Тут ведь дело не столько в силе, сколько в явно выраженной асимметрии левой и правой половин лица. Ну и шрам, конечно же, останется, не такой широкий, как я поначалу опасался, но достаточно глубокий, рубцеватый.
- А зубы? – встрепенулся Тима.
- А зубы – не наш профиль. И вообще, сейчас это меньшее из зол и последнее, о чём стоит думать.
- То есть, всё не так уж и плохо? - натянуто улыбаясь, спросил Ромка и, чтобы поддержать, потрепал сидящего рядом Тиму по загривку.
- Честно?
- Ну а как же ещё?
- Нет. Что-либо утверждать с точностью можно будет лишь тогда, когда спадёт отёк, но скуловая кость повреждена сильно, и при том, что лицо у девушки не сильно мясистое, думаю, небольшой провал в районе кости будет заметен. Да и шрам такой глубины начисто ни один «пластик» не зашлифует.
- Пустите меня к ней! – Тима вскочил и настойчиво попёр на хирурга, но Ромка его отсёк.
- Не надо, Тим, она от наркоза ещё не отошла, спит.
- Мне надо!..
- Не надо, - прошипел Ромка, ухватил его за грудки и силой вдавил обратно в стул.
- Ваш друг совершенно прав, - вмешался хирург, снисходительно глядя на Тиму, - да и зрелище там не очень приятное.
- Твоё какое дело?! – закричал на него Тима. – Моя жена, хочу – смотрю, не хочу – не смотрю! Нашёлся тут, докторишка ссаный. Я таких как ты знаешь где вертел? Знаешь?!
Казалось, эта тирада позабавила доктора. Он даже выправился немного, приосанился, лениво склонив голову, но внимательно вслушиваясь во всё, чем его поливают.
- Я её в Швейцарию увезу, или в Америку, - продолжал взвиваться Тима, - или где там лучшие врачи прячутся?! И всё ей сделают, даже лучше, чем было! Понял меня, ты?!
Хирург пожал плечами.
- В Корею, - спокойно ответил он, - везти надо в Южную Корею. И зайдите ко мне, когда успокоитесь…
Но успокоившись, Тима сник. Им овладели страх и слабость. Слабость самой губительной формы – самоедливое отчаяние. Во всём он винил себя, в чём, безусловно, и был прав. Ромка его утешал, но все увещевания о том, что Смирнов разберётся и никакого дела возбуждено не будет, даже показаний давать не придётся, работали слабо. Не законная сторона волновала Тиму и даже не вопросы справедливости.
Его приземлил сбитый порыв увидеть Павлу, и теперь он прекрасно понимал, что ему просто-напросто не хватит мужества зайти в палату и увидеть её, заговорить. Как посмотрит она на него, что ответит? Что делать, если отвернётся, промолчит? Больше всего он жалел, что не сделал ей предложение раньше – тогда и вертеться бы не пришлось, и пути отступления были бы отрезаны. А теперь? Теперь же Тима понимал, что зайти всё равно придётся и, сам себе не желая признаться, сознавал двоякость своего положения. Предложишь замуж – может счесть, будто из жалости. А жалость, сука такая, не только мужчин унижает. А предложить всё одно придётся, и лучше раньше, чем позже. А куда деваться? Не бросишь же её. Кому она нужна теперь? Уродина, калека. Не предложишь – тоже плохо, может решить, будто страшишься её и стыдишься. Уж лучше бросить. Сразу. Но бросить нельзя…
Круг размышлений замкнулся, и в центре его, на огне ответственности, полыхала совесть.
Поэтому и к хирургу Ромка пошёл один. Обратно вышел наморщенный, как строчок. Нагрузил его костоправ по полной: и про пластику рассказал, про количество возможных операций, и про их возможные последствия, про сроки реабилитации, и про цены. Последний пункт удивил Ромку сильнее всего – он, конечно, был о дороговизне наслышан, но что настолько финансовые тучи сгустятся, предположить не мог. Оттого одномоментно и задумчив стал не по годам. Считал, прикидывал на ходу. Так напрягся в своей математике, так брови нахмурил, что, окажись рядом сторонняя наблюдательница, вмиг углядела бы знакомую морщинку, выразительно прочертившую лоб.
Выйдя из кабинета, он молча прошёл мимо Тимы, даже не взглянув. Шёл по ярко освещённому коридору медленно, почти крадучись, как впотьмах. Навстречу ему, суетясь, спешили женщины в синей форме и чепцах. Двое в штатском, понурив головы, сидели на лавочке возле двери очередного кабинета; один из них раскачивался в такт неслышимому окружающим ритму.
Чуть проводив друга взглядом, Тима встрепенулся и вскочил. Ему вдруг показалось, что он всё понял. Не понял только, что именно «всё», но Ромкина хмурость вдруг навалилась и на него, придавила, выжимая слезу потерянности. Тима поспешил за ним следом. А Ромка всё шёл, ссутулившись, по длинному коридору, в конце которого, над широкими дверьми, светилась строгая и трагическая надпись, прочитать которую Тима, как ни силился, не мог – не то от слёз в глазах мутилось, не то от отчаяния забылись буквы.
Пока они были в больнице, на улице стало сыро. После карболки (или чем так воняет во всех советских медучреждениях?) смрадный городской воздух казался грозовым и горным. Вокруг сигналили машины. По своим скорбным делам топтали куда-то прохожие. Корпуса НИИ им. Джанелидзе и в солнечный день выглядят не очень-то оптимистично, а уж теперь… в общем, пожёвывая нижнюю губу и ощущая себя отрыжкой мрачного здания, на выходе Ромка дождался, пока Тима нагонит его, и сказал:
- Это будет дорого.
- Насколько? – бесцветно, словно ничему уже не удивляясь, спросил Тима.
- Не знаю точно, но у нас столько нет.
- Я машину продам.
- Капля в море…
- А если квартиру?
- А жить ты, где собираешься?
- Вернусь к маме, она против точно не будет, - попытался пошутить Тима, но ему и самому смешно не стало.
- А потом? Жену куда приведёшь, тоже к маме? Она и тогда не будет против? – как-то зло, с вызовом, спросил Ромка, и тут же добавил: - Или ты жениться уже не намерен, а?
Смерив взглядом смутившегося Тиму, он презрительно сплюнул.
- Будем продавать бизнес. Точка, - заявил, как отрезал, Ромка.
- Думаешь, он кому-нибудь нужен?
- Кому-нибудь…
- А этого хватит?
- Вытрясем, сколько надо будет и ещё вдвое! Поехали, - бросил Ромка, и первым шагнул в сторону парковки.
Но Тима не двинулся с места, лишь бросил ему вслед:
- Я остаюсь. Мне её увидеть надо…
- Надо тряхнуть одного гражданина.
- Как трясти будем?
- Так, чтобы синяков не осталось.
Смирнов хмыкнул, и его лицо скривилось в довольной гримасе. Он давно начал подозревать, что с Ромкой что-то происходит, зреет в нём что-то нехорошее, и рано или поздно этот нарыв должен был вскрыться. И вот дождался.
- А в роли Буратино кто? – выделив «кто», спросил Вовка.
- Депутат муниципального образования… - начал Ромка, но Смирнов его перебил, продолжив.
- …города Пушкин, Дмитрий Павлович Лобанюк, - и тут же подвёл итог. – Ничего не выйдет.
Ромка даже не удивился. Он давно привык, что Вовка работает на опережение головой, несмотря на внушительные кулачищи. Но всё же наивно задал единственно возможный глупый вопрос:
- Почему?
- Потому что за ним стоят наши люди.
- И давно он стал «вашим»?
- Я не сказал, что он «наш», я сказал – «наши люди», а его «своим» никто не считает.
«Вот так вот, - подумал Ромка. – Из инженеров да в депутаты с двойной неприкосновенностью. Как это мило, как просто. Раша-федераша – страна возможностей».
- Однако, - продолжил Ромка. – Ну а если по-хорошему?
- Что предлагаешь?
- Бизнес хочу продать. Размах у нас не очень большой, но пару миллионов в месяц через сервис пропустить можно.
Деятельность депутата Лобанюка была в Царском Селе на виду. Правда, только деятельность – самого Димона и в лицо-то мало кто знал. Когда и откуда он возник на местной политической арене – оставалось загадкой. Впрочем, кого это теперь интересует? Тупые людишки подобными вопросами не интересуются – они тупо завидуют. Люди же приличные умело скрываются, делая вид, будто дерьма не замечают, умудряясь при этом двумя руками прикрывать уши, глаза и рот одновременно – ни видеть, ни слышать ничего не хочу, а разговаривать – тем более. Отличный пример современного общества: уроды – в большинстве и почёте, в то время как нормальных людей днём с огнём не сыщешь.
А Лобанюк… ну что Лобанюк? У него протекция, его куда надо примазали – к правящей партии. И сделали это не просто так и не для его же блага, а дабы деньги через него отмывать. Этакий зицпредседатель Фунт образца двадцать первого века – человек государства, гражданин видный и деятельный, только подневольный и ничего не решающий. Такой себе самодеятельность позволить не может, а запахнет жареным – поставят на размен.
За последний год Димон сделал для города много. Ну как для города… для людей. Но не для народа, а для тех, у кого есть деньги и которым надо ещё больше. Все проекты, которым он содействовал, носили исключительно коммерческий характер. Организаторы проектов – его покровители, он сам – ликвидатор бюрократических препон. Идеологическая подоплёка проста, как спаивание девятиклассницы с последующим её использованием: частные лица вкладывают частный же капитал в то, что приносит прибыль государству, государство же, в лице Лобанюка Д.П., нагибает уже действующих игроков рынка, заботящихся исключительно о собственном кармане.
Обратная же сторона луны, как ей и положено по законам галактики, остаётся в тени. Рано или поздно новоявленный монополист начинает страдать «за веру, царя и отечество» и требует поддержки у государства. Поскольку иных действующих лиц на сцене нет и не предвидится, государство, опять же в лице и стараниями Лобанюка, помогает. А куда деваться?
Фокус заключается в том, что фирма с копеечным уставным капиталом продолжает сидеть на самоокупаемости, в то время как денежки бюджетные даже утечь не успевают – испаряются, аки проспиртованные. Тем временем количество фирм растёт. Они оккупируют всё, что только возможно в небольшом туристическом городке.
Всё да не всё. Где обслуживается административный автопарк – вопрос.
Этот-то вопрос и заставлял Ромку задумываться. С тех самых пор заставлял, как узнал он об этой схеме от Павлы, в свою очередь углядевшей подробности в следственных материалах по делу одного из опальных фигурантов. Вопрос, в случае своего разрешения, пах хорошими барышами, причём даже велосипед изобретать не требовалось. Всё уже было готово. Одна проблема – Тимофей. Он тоже и тогда же узнал об этом деле, но в серьёз не воспринял, давно открестившись от Димона Лобанюка и знакомства с ним.
Тиму вовлекать в это дерьмо Ромке не хотелось. Впрочем, следовало признать, он бы и не согласился. Тима – моралист, романтик, он самодостаточен и, если доведётся, будет довольствоваться тем, что имеет, а на сотрудничество с властями ни за что не пойдёт, даже под угрозой финансового краха.
Ромка меркантильным тоже никогда не был. Его волновало иное – застой. Тихая реальность постылого бытия. А он хотел движения, встряски. Шага вперёд. Пусть даже в пропасть.
- Я же тебе говорил, урод? Говорил? Говорил?!
Нанеся ещё несколько ощутимых ударов, он зло сплюнул, поднял друга и пинками погнал в карету.
- С ними поедешь, а я здесь пока разберусь.
Вернувшись на рубеж, он взял в руки раскуроченную винтовку. Впрочем, диагноз был ему ясен и без этого: патронник разворочен, прицел отвалился, затвор перекошен и заклинен в заднем положении, крышка ствольной коробки отсутствует. Очевидно, именно отлетевшая крышка и ударила девушке в лицо.
Что делать в подобной ситуации дальше, он не знал. Будут искать виновных или всё спишут на несчастный случай? Производителю, выпустившему оружие на гражданский рынок, претензий не предъявишь. Смухлевать, подтасовать факты, ради обвинения какого-нибудь патронного завода, не выйдет с чисто технической точки зрения. И как поступить?
Чтобы выстроить дальнейшую линию поведения, а главное – вывести из-под возможного удара Тиму, он позвонил Смирнову. Внимательно выслушав сбивчивый рассказ, Вовка тоже оказался озадачен. Он велел никуда не звонить и оставаться на месте, дожидаясь его приезда; если инициативу проявит администрация стрелкового клуба – никаких показаний ментам не давать, оружие не предъявлять, тянуть время наивным вопросами, в случае применения силы и санкций – оказывать сопротивление, можно даже силовое. Короче, держись, от всего отмажем.
Чтобы не смотреть на кровь, Ромка скатал брезент и отшвырнул его в сторону. С сожалением отшвырнул, с болью – это себя он привык не жалеть, но не так уж много на свете было людей, чья кровь ему была дороже собственной. Не выпуская винтовки из рук, снова закурил. Табачная горечь резала пересохшее горло. Это противное ощущение несколько отвлекло его неприятных мыслей, он даже пожалел, что накрутил папирос в запас. Вообще с появлением Вики он снова стал больше курить, особенно по вечерам.
Все куда-то исчезли. Вокруг стало пустынно и тихо, лишь мелкая птаха скакала вокруг него по жухлой траве и пронзительно чвыркала. Трёхсотметровый участок стрельбища, ещё недавно вызывавший в глубине души нечто тягуче-ностальгическое, стал навевать тоску. Опираясь на винтовку как на короткий костыль, Ромка стоял, широко расставив ноги, и взглядом сверлил расставленные мишени. В голове скакали бешеные мысли, в памяти всплывали образы и давно забытые лица. Он даже не сразу заметил, как исчезло то тягучее чувство, которое мучало его с самого утра, а когда подумал об этом, оно вернулось. Или ему лишь хотелось, чтобы оно вернулось?..
***
Лицом хирург выглядел молодо, только морщинки возле глаз его немного старили. Не старили даже, скорее, умнее делали, циничнее и жёстче. Ромке этот тип в белом халате и с висящей на левом ухе маской сразу не понравился: неправильный он был какой-то, не сердечный. То ли дело Виктор Васильевич, того и усы молодили, и морщины добрили.
Его щуплое тело, с непропорционально короткими руками и маленькими ладошками, заметно сутулилось. Медицинская шапочка перекосилась и съехала на затылок, обнажив высокий лоб и умные залысины.
Когда хирург говорил, его тонкие губы кривились так, будто эти слова он произносил по десять раз на дню, и они давно уже ему опротивели, и он делает огромное одолжение, произнося их снова. А слова-то были страшные.
- Широкое рассечение кожи, повреждены скуловая и круговая мышцы рта, трещины в скуловой кости и верхней челюсти, - монотонно, как по учебнику, бубнил он. – Кроме того рассечены обе губы, выбиты центральный и боковой резцы справа.
Слушая его, Тима как сидел, так и продолжал сидеть на железном стуле, обхватив руками голову, только тяжело дышать перестал, чтобы ни одного слова не упустить. А Ромка стоял напротив хирурга, - на две головы его выше и в полтора раза шире в плечах, - и чуть подался к нему, угрожающе нависая над эскулапом.
- Это я и так понял, доктор, - процедил он. – Вы лучше скажите, что дальше.
- А дальше – рутина, - устало выдохнул хирург. – Кости я починил, кожу зашил. Мышцы тоже восстановятся, правда, я думаю, что мимика всё же будет нарушена.
- Насколько сильно?
- Трудно сказать. Тут ведь дело не столько в силе, сколько в явно выраженной асимметрии левой и правой половин лица. Ну и шрам, конечно же, останется, не такой широкий, как я поначалу опасался, но достаточно глубокий, рубцеватый.
- А зубы? – встрепенулся Тима.
- А зубы – не наш профиль. И вообще, сейчас это меньшее из зол и последнее, о чём стоит думать.
- То есть, всё не так уж и плохо? - натянуто улыбаясь, спросил Ромка и, чтобы поддержать, потрепал сидящего рядом Тиму по загривку.
- Честно?
- Ну а как же ещё?
- Нет. Что-либо утверждать с точностью можно будет лишь тогда, когда спадёт отёк, но скуловая кость повреждена сильно, и при том, что лицо у девушки не сильно мясистое, думаю, небольшой провал в районе кости будет заметен. Да и шрам такой глубины начисто ни один «пластик» не зашлифует.
- Пустите меня к ней! – Тима вскочил и настойчиво попёр на хирурга, но Ромка его отсёк.
- Не надо, Тим, она от наркоза ещё не отошла, спит.
- Мне надо!..
- Не надо, - прошипел Ромка, ухватил его за грудки и силой вдавил обратно в стул.
- Ваш друг совершенно прав, - вмешался хирург, снисходительно глядя на Тиму, - да и зрелище там не очень приятное.
- Твоё какое дело?! – закричал на него Тима. – Моя жена, хочу – смотрю, не хочу – не смотрю! Нашёлся тут, докторишка ссаный. Я таких как ты знаешь где вертел? Знаешь?!
Казалось, эта тирада позабавила доктора. Он даже выправился немного, приосанился, лениво склонив голову, но внимательно вслушиваясь во всё, чем его поливают.
- Я её в Швейцарию увезу, или в Америку, - продолжал взвиваться Тима, - или где там лучшие врачи прячутся?! И всё ей сделают, даже лучше, чем было! Понял меня, ты?!
Хирург пожал плечами.
- В Корею, - спокойно ответил он, - везти надо в Южную Корею. И зайдите ко мне, когда успокоитесь…
Но успокоившись, Тима сник. Им овладели страх и слабость. Слабость самой губительной формы – самоедливое отчаяние. Во всём он винил себя, в чём, безусловно, и был прав. Ромка его утешал, но все увещевания о том, что Смирнов разберётся и никакого дела возбуждено не будет, даже показаний давать не придётся, работали слабо. Не законная сторона волновала Тиму и даже не вопросы справедливости.
Его приземлил сбитый порыв увидеть Павлу, и теперь он прекрасно понимал, что ему просто-напросто не хватит мужества зайти в палату и увидеть её, заговорить. Как посмотрит она на него, что ответит? Что делать, если отвернётся, промолчит? Больше всего он жалел, что не сделал ей предложение раньше – тогда и вертеться бы не пришлось, и пути отступления были бы отрезаны. А теперь? Теперь же Тима понимал, что зайти всё равно придётся и, сам себе не желая признаться, сознавал двоякость своего положения. Предложишь замуж – может счесть, будто из жалости. А жалость, сука такая, не только мужчин унижает. А предложить всё одно придётся, и лучше раньше, чем позже. А куда деваться? Не бросишь же её. Кому она нужна теперь? Уродина, калека. Не предложишь – тоже плохо, может решить, будто страшишься её и стыдишься. Уж лучше бросить. Сразу. Но бросить нельзя…
Круг размышлений замкнулся, и в центре его, на огне ответственности, полыхала совесть.
Поэтому и к хирургу Ромка пошёл один. Обратно вышел наморщенный, как строчок. Нагрузил его костоправ по полной: и про пластику рассказал, про количество возможных операций, и про их возможные последствия, про сроки реабилитации, и про цены. Последний пункт удивил Ромку сильнее всего – он, конечно, был о дороговизне наслышан, но что настолько финансовые тучи сгустятся, предположить не мог. Оттого одномоментно и задумчив стал не по годам. Считал, прикидывал на ходу. Так напрягся в своей математике, так брови нахмурил, что, окажись рядом сторонняя наблюдательница, вмиг углядела бы знакомую морщинку, выразительно прочертившую лоб.
Выйдя из кабинета, он молча прошёл мимо Тимы, даже не взглянув. Шёл по ярко освещённому коридору медленно, почти крадучись, как впотьмах. Навстречу ему, суетясь, спешили женщины в синей форме и чепцах. Двое в штатском, понурив головы, сидели на лавочке возле двери очередного кабинета; один из них раскачивался в такт неслышимому окружающим ритму.
Чуть проводив друга взглядом, Тима встрепенулся и вскочил. Ему вдруг показалось, что он всё понял. Не понял только, что именно «всё», но Ромкина хмурость вдруг навалилась и на него, придавила, выжимая слезу потерянности. Тима поспешил за ним следом. А Ромка всё шёл, ссутулившись, по длинному коридору, в конце которого, над широкими дверьми, светилась строгая и трагическая надпись, прочитать которую Тима, как ни силился, не мог – не то от слёз в глазах мутилось, не то от отчаяния забылись буквы.
Пока они были в больнице, на улице стало сыро. После карболки (или чем так воняет во всех советских медучреждениях?) смрадный городской воздух казался грозовым и горным. Вокруг сигналили машины. По своим скорбным делам топтали куда-то прохожие. Корпуса НИИ им. Джанелидзе и в солнечный день выглядят не очень-то оптимистично, а уж теперь… в общем, пожёвывая нижнюю губу и ощущая себя отрыжкой мрачного здания, на выходе Ромка дождался, пока Тима нагонит его, и сказал:
- Это будет дорого.
- Насколько? – бесцветно, словно ничему уже не удивляясь, спросил Тима.
- Не знаю точно, но у нас столько нет.
- Я машину продам.
- Капля в море…
- А если квартиру?
- А жить ты, где собираешься?
- Вернусь к маме, она против точно не будет, - попытался пошутить Тима, но ему и самому смешно не стало.
- А потом? Жену куда приведёшь, тоже к маме? Она и тогда не будет против? – как-то зло, с вызовом, спросил Ромка, и тут же добавил: - Или ты жениться уже не намерен, а?
Смерив взглядом смутившегося Тиму, он презрительно сплюнул.
- Будем продавать бизнес. Точка, - заявил, как отрезал, Ромка.
- Думаешь, он кому-нибудь нужен?
- Кому-нибудь…
- А этого хватит?
- Вытрясем, сколько надо будет и ещё вдвое! Поехали, - бросил Ромка, и первым шагнул в сторону парковки.
Но Тима не двинулся с места, лишь бросил ему вслед:
- Я остаюсь. Мне её увидеть надо…
***
- Надо тряхнуть одного гражданина.
- Как трясти будем?
- Так, чтобы синяков не осталось.
Смирнов хмыкнул, и его лицо скривилось в довольной гримасе. Он давно начал подозревать, что с Ромкой что-то происходит, зреет в нём что-то нехорошее, и рано или поздно этот нарыв должен был вскрыться. И вот дождался.
- А в роли Буратино кто? – выделив «кто», спросил Вовка.
- Депутат муниципального образования… - начал Ромка, но Смирнов его перебил, продолжив.
- …города Пушкин, Дмитрий Павлович Лобанюк, - и тут же подвёл итог. – Ничего не выйдет.
Ромка даже не удивился. Он давно привык, что Вовка работает на опережение головой, несмотря на внушительные кулачищи. Но всё же наивно задал единственно возможный глупый вопрос:
- Почему?
- Потому что за ним стоят наши люди.
- И давно он стал «вашим»?
- Я не сказал, что он «наш», я сказал – «наши люди», а его «своим» никто не считает.
«Вот так вот, - подумал Ромка. – Из инженеров да в депутаты с двойной неприкосновенностью. Как это мило, как просто. Раша-федераша – страна возможностей».
- Однако, - продолжил Ромка. – Ну а если по-хорошему?
- Что предлагаешь?
- Бизнес хочу продать. Размах у нас не очень большой, но пару миллионов в месяц через сервис пропустить можно.
Деятельность депутата Лобанюка была в Царском Селе на виду. Правда, только деятельность – самого Димона и в лицо-то мало кто знал. Когда и откуда он возник на местной политической арене – оставалось загадкой. Впрочем, кого это теперь интересует? Тупые людишки подобными вопросами не интересуются – они тупо завидуют. Люди же приличные умело скрываются, делая вид, будто дерьма не замечают, умудряясь при этом двумя руками прикрывать уши, глаза и рот одновременно – ни видеть, ни слышать ничего не хочу, а разговаривать – тем более. Отличный пример современного общества: уроды – в большинстве и почёте, в то время как нормальных людей днём с огнём не сыщешь.
А Лобанюк… ну что Лобанюк? У него протекция, его куда надо примазали – к правящей партии. И сделали это не просто так и не для его же блага, а дабы деньги через него отмывать. Этакий зицпредседатель Фунт образца двадцать первого века – человек государства, гражданин видный и деятельный, только подневольный и ничего не решающий. Такой себе самодеятельность позволить не может, а запахнет жареным – поставят на размен.
За последний год Димон сделал для города много. Ну как для города… для людей. Но не для народа, а для тех, у кого есть деньги и которым надо ещё больше. Все проекты, которым он содействовал, носили исключительно коммерческий характер. Организаторы проектов – его покровители, он сам – ликвидатор бюрократических препон. Идеологическая подоплёка проста, как спаивание девятиклассницы с последующим её использованием: частные лица вкладывают частный же капитал в то, что приносит прибыль государству, государство же, в лице Лобанюка Д.П., нагибает уже действующих игроков рынка, заботящихся исключительно о собственном кармане.
Обратная же сторона луны, как ей и положено по законам галактики, остаётся в тени. Рано или поздно новоявленный монополист начинает страдать «за веру, царя и отечество» и требует поддержки у государства. Поскольку иных действующих лиц на сцене нет и не предвидится, государство, опять же в лице и стараниями Лобанюка, помогает. А куда деваться?
Фокус заключается в том, что фирма с копеечным уставным капиталом продолжает сидеть на самоокупаемости, в то время как денежки бюджетные даже утечь не успевают – испаряются, аки проспиртованные. Тем временем количество фирм растёт. Они оккупируют всё, что только возможно в небольшом туристическом городке.
Всё да не всё. Где обслуживается административный автопарк – вопрос.
Этот-то вопрос и заставлял Ромку задумываться. С тех самых пор заставлял, как узнал он об этой схеме от Павлы, в свою очередь углядевшей подробности в следственных материалах по делу одного из опальных фигурантов. Вопрос, в случае своего разрешения, пах хорошими барышами, причём даже велосипед изобретать не требовалось. Всё уже было готово. Одна проблема – Тимофей. Он тоже и тогда же узнал об этом деле, но в серьёз не воспринял, давно открестившись от Димона Лобанюка и знакомства с ним.
Тиму вовлекать в это дерьмо Ромке не хотелось. Впрочем, следовало признать, он бы и не согласился. Тима – моралист, романтик, он самодостаточен и, если доведётся, будет довольствоваться тем, что имеет, а на сотрудничество с властями ни за что не пойдёт, даже под угрозой финансового краха.
Ромка меркантильным тоже никогда не был. Его волновало иное – застой. Тихая реальность постылого бытия. А он хотел движения, встряски. Шага вперёд. Пусть даже в пропасть.
