Меня всегда раздражала реклама йогуртов и прочих молочностей. Вообще, из молочного, меня только сиськи интересуют. А с телеэкранов однообразное тошнилово так и льётся. Схема до безобразия проста и банальна, и выглядит примерно так.
Он, она, утро. Двое детей, а то и трое (один, видимо, только у неудачников). Солнце за окном. Все чему-то радуются. Огромная кухня, как правило, белая (где они только видели такие, интересно мне знать. У большинства россиян, как потенциальных покупателей, комнаты меньше и обставленны беднее). Малышня уплетает какую-то дрянь, заряжающую энергией на весь день и улучшающую пищеварение, а он и она стоят у двухметрового холодильника, а то и двухдверного, в обнимку, смотрят на них и умиляются.
Пусть так, реклама может и должна быть разной. Но самое в этом противное то, что эта дрянь устраивает заказчика, которому эту херню втюхивают. Ещё противнее, когда заказчик сам того желает, и руководство гнёт подчинённых, а те, - мои коллеги, - все такие «лихие» креативщики, гнуться с удовольствием. Справедливости ради, хочется заметить, что это не только молочных продуктов касается, но и жилых комплексов с дурацкими названиями, унылых и однотипных автомобилей, подгузников с прокладками, средств от боли в голове и жопе, и прочей мутоты.
Задолбало бодаться, ощущая себя сепаратистом. Пришло время поиграть в барана, и на прощание боднуть систему как следует.
Не проходит и десяти минут, не успеваю я «порадовать» своих злопыхателей очередной порцией сарказмов, как прибегает командор и заявляет, что не знает, что я опять натворил, но прикрывать мои выходки он больше не собирается.
Хороший он мужик, Андрюха. Юморист. Всегда сонный. Дважды женат. Двое детей. Любит тёмное пиво, и собирать грибы, которые никогда не ест. Я, когда с ним собеседовался, сразу понял, что сработаемся. Ну, скажите мне, где и когда это видано, чтобы у потенциально будущего подчинённого спрашивали:
- Пьёшь?
- Как все. По праздникам.
- И только? - в глазах его сверкнули ехидство и недоверие.
- Ну, чуть чаще...
- А, я знал, - потряхивая толстым пальцем, смеялся он. - Знал!
- Но не так часто, как хотелось бы, - перенимая весёлый тон, отвечал я.
Он очень добрый. Слишком. Я даже не знаю, как он на руководящую должность попал.
Он много раз покрывал мои опаздания и даже отсутствия по причине болезни (да-да, похмелья. А как вы догадались?).
Но сегодня, видимо, край...
Прибыв в кабинет «самого» креативного человека в мире, первым, на что я натыкаюсь, является его уничтожающий взгляд. Вторым – крик:
- Ты в своём уме, Кржевицкий?
- Иногда, кажется, что нет. А вы тоже заметили?
- Ты что себе позволяешь? Это что такое? – вопрошает директор, сотрясая воздух моей рукописью и разгоняя по всему кабинету аромат своего «Хуго Босс». – Ты и вправду считаешь, что реклама йогурта должна начинаться с вида немецкой деревушки, по улочке которой бодро шагает молодая фрейлейн?
- Ну да. Доярка. Идёт на ферму. Натуральный продукт ведь.
- А оператор крупным планом должен сделать акцент на её, как здесь написано, больших и упругих сиськах, мерно покачивающихся в такт её бодрым приплясывающим шагам?
- Вообще, это пометка для уже режиссерского сценария. А в целом, да. Молочный продукт же.
- Ты псих, Кржевицкий. Ты болен. Ты опасен для нашей репутации. Ты уволен!
Я давно провоцировал этот момент, и теперь не удивлён и не ошарашен. Лишь спрашиваю:
- А как же дети?
- Какие ещё дети, Кржевицкий?
- Ну, дети, рано оторванные от груди?
- Пошёл вон! – кричит «главный» творец питерской рекламы и, запустив в меня рукописью, добавляет. – Через полчаса в бухгалтерию за расчётом, и чтобы я имени твоего больше не слышал!
- Боюсь, что столь огромной радости я вам не доставлю. А за радостями поменьше, вы тоже можете зайти в бухгалтерию. Оксана всегда готова и ждёт…
Ксанка - чёрная дыра нашей конторы. Она всегда что-то теряет: деньги, ключи, документы рабочие и личные. По праздникам - совесть. Человек-беда. Человек-праздник. Человек? Да не, просто женщина. Довольно миловидная, хоть и ничего особенного. Не замужем и никогда не была. С претензией, и цену себе знает (завышенную, конечно). В бухгалтерии она работала не всегда. Начинала помощником менеджера по подбору персонала. Вот интересно, на кой там помощник, если и так ни хера не делают, кроме как глупые вопросы людям задают? Потом сама стала менеджером, откуда и была переведена в бухгалтерию по причине неразвитости коммуникативных навыков (бинго! Вы снова угадали, что с языком у неё всё в порядке, только заточен он под другое, что и стало второй причиной перевода, когда об этом прознал директор). С тех пор весёлая и заводная растеряша, до того доступная всем и каждому, стала персоной неприкосновенной. Все об этом знали, но вслух помалкивали, чем нешуточно раздували её гордость. Я же её всегда недолюбливал по причине ущемлённого самолюбия: она единственная, с кем у меня не получилось, а проще говоря - не встал.
Выказав свою осведомлённость о личной жизни женатого директора, и подмигнув ему на прощание, я в последний раз иду по бордовому ковру бежевого коридора, стены которого увешаны чёрно-белыми фотографиями, сделанными мною на мой старенький «Зенит-Е».
Получив расчёт, – неплохая, кстати, сумма вышла: почти целый месяц плюс отпускные за два года, – прощаюсь с командором, единственным здесь порядочным человеком, и, махнув на прощание всем остальным, я сажусь в свой «Ситроен».
Насчёт того, что делать дальше, ясности нет. Можно выпить. Ну а что, завтра же не на работу. Послезавтра, кстати, тоже. Хотя, когда меня это останавливало? Можно уехать куда-нибудь, как тогда, два года назад, когда уволившись из газеты, рванул в неизвестность. Эх, два года, два года…
Перекурив, я таки решаюсь. И под тему «Сикстин центури гринсливс», незабвенной группы «Рейнбоу», Пабло навсегда покидает родную парковку.
***
Я решаю уехать. Прокатиться снова по родной стране. Отвлечься. В поездке время летит иначе и на мыслительные процессы влияет благотворно, ведь мир за лобовым стеклом так прекрасен. Цели поездки и маршрут определяю быстро. Но так хочется знать, не только куда я уезжаю, но и от кого. Тогда и решаю назначить третью встречу. К решительному разговору готовлюсь. Я на грани своего терпения. А временами я слаб. Подл. Хочу перед жёстким выбором её поставить. Хочу услышать «Да». Хочу услышать «Нет». Хочу определённости. Мне так будет легче. Каково будет ей - я не думаю.
Но долго я готовлюсь. Боюсь. Как могу, оттягиваю этот гадкий разговор. И наконец-то, собравшись с духом, назначаю встречу.
«Надо было вчера. Сегодня я работаю допоздна, а завтра у сестры день рожденья…», - это я читаю её СМСку, а слышу голос. Слишком стандартные, замыленные фразы. Слишком много совпадений на единицу времени. Как пить дать, врёт. Отшивает потихоньку? «А в пятницу я уже уезжаю», - пишу я и не знаю, слышит ли она голос мой. «Пиши-звони по приезду…», - отвечает она. Или не отшивает?
И с каким чувством я должен уехать? Но на помощь приходит зло и приводит с собой ненависть. Являются они в виде французского автопрома. Надо машину проверить и подготовить к дальнему пути. Ах, какие трёхэтажные потоки я изливаю на инженеров-лягушатников. Как я вспоминаю их жён и матерей и куда при этом предлагаю вставить им фильтры и вкрутить свечи. Ей богу, это было бы проще, чем заменить их на машине, которую они сотворили. Так жаль, что никто моих речей не записывает. Я бы с удовольствием послушал потом, ибо повторить не смогу. Для такого нешуточное вдохновение требуется. А потом, мысленно, тех инженеров благодарю. Молодцы они. Вовремя мой гнев праведный вызвали и сами на себя приняли. Легче мне стало. Спустил пар и осознал, что ошибку фатальную чуть не совершил. Правильно. Не буду спешить. Буду ждать. А меня ждёт Золотое кольцо. И не только меня.
И, может быть, она тоже будет ждать…
Письма с фронта
День обещает быть хорошим. Рассвет. Выходной у меня и вообще. На дороге пусто. Птички поют. Наверное... в машине-то не слышно. Я качу на брошенное армейское стрельбище. На заднем ряду «Альфы» трёхлинейка, переделанная на Вятско-Полянском заводе в перестволенный охотничий карабин. Оптика, правда, убогонькая – трёх с половиной кратная, зато аутентичная, одного с винтовкой года выпуска - 1944. Оружие военных лет выпуска особым качеством, конечно, не блещет. Но в России возможно всё, и за отдельную плату на заводе отобрали и отстреляли лучшие варианты. И лучшая из лучших, за ещё одну отдельную плату, спецсвязью приехала ко мне.
С патронами сложнее. Такое понятие, как «культура производства», в нашей стране на низком уровне. Покупаю десять пачек «Повышенной кучности». В каждой пачке двадцать штучек. Каждый патрон проверяю на ощупь - из сотни десятка полтора-два более-менее. Они для предельных дистанций. Хотя, с предельностью я, конечно, перегибаю. На этом стрельбище до земляного вала триста метров - не мало, но на таком расстоянии даже деривацию учитывать не надо и ветром можно пренебречь, если не шквал. Остальные расстреливаю на стометровом рубеже, или того ближе - навскидку.
Оружие требует постоянной тренировки, поэтому стреляю часто. Ну, как часто, каждые выходные. Чаще не получается - бытовуха заедает. Отстреливаю по полсотни патронов за раз. Больше хуже - точность падает. Это не пулемёт. И даже не пистолет. Винтовка - штука нежная и «жара» не любит.
На «дальняк» стреляю лёжа. На «сотку» - лёжа и с колена. Вблизи - из всех мыслимых положений, которые с винтовкой возможны. Эх, мне бы пистолет! Да кто ж мне его даст-то? Легально, по крайней мере. А нелегально мне не надо. Я человек законопослушный. Относительно, конечно. В стрельбе из «Макара», ТТ и Стечкина, кому хочешь фору дам сто очков вперёд. Этому нас учили.
Учили долго. Мастера своего дела учили. Пистолет - оружие сложное, и стрелять из него «на троечку» нельзя. Разве что застрелиться. Он предполагает множество вариантов ношения, а доставать его надо быстро из каждого. Молниеносно. Что толку от меткой стрельбы, если достать не успеешь, когда в тебя уже целятся? Поэтому уход с «директрисы», выхват, вскидка - это основа основ. А затем уже стрельба. А стреляли мы много. С правой руки и с левой. С двух рук. С двух стволов. На бегу и в кувырке, падая со стула и ныряя под стол, сидя за рулём и выпрыгивая из машины на ходу. Стреляли на звук и вспышку. По- всякому стреляли, как только возможно. Каждый день, по двести-триста патронов за раз. Стволы, разумеется, долго не жили. Ну и хрен с ними. Государство на нас не экономило.
А сейчас я человек гражданский, и стреляю из того, что разрешено. Там, где запрещено. По нынешним временам можно только в специально оборудованных местах. Проще говоря - на платных стрельбищах и в тирах. Ещё чего! Обойдутся.
Появление чёрной «Волги» меня не радует. Настораживает. Не уж-то объект снова действует? Вот и человек в костюме с пассажирского места вылез и ко мне тащится. Костюм штатский, походка военная. Выправка. Узнаю его издали. А он на меня и не смотрит будто. Шагает, голову чуть задрав и правым глазом щурясь. Солнышку радуется как бы. Но я-то знаю, что смотрит. Он всё и всегда под контролем держит. Всё замечает. Всё знает: кто, где, когда с кем был и что делал; кто волосы в носу подстриг, а кто газон на тёщиной даче; а порой, как в глаза заглянет участливо, так кажется, что о прыще на заднице и первой несчастной любви он тоже в курсе. Ну а на пустынном полигоне мимо его взора и мышь не проскочит. Ни в прямом смысле, ни в переносном.
Ко мне подходит. Говорит:
- Ну что ты всё стреляешь и стреляешь, не угомонишься никак. Ты же свободный человек, штатский.
Серьёзно так говорит, с упрёком. А после улыбается. Широко. Зубы неестественно белые и ровные. Наверное, вставные. Человек он с мутным прошлым, и подписок всяческих дал за свою жизнь немеряно. Может, в плену был, там зубки и оставил. А может... да всё что угодно может быть. Как бы там ни было, правду знает только он, да ещё узкий круг лиц. А за эти зубы все его звали «Зубастиком». За спиной, конечно. Так прямо, в лоб, сказать ему такое никто бы не посмел. Побаивались. И он об этом знал. И всегда широко улыбался, словно специально нагоняя страху на оппонента. Но справедливости ради стоит заметить, что этим психологическим оружием (хотя, не исключаю, что в иных ситуациях не только психологическим) он давил не на всех. И я был в рядах этих счастливцев. За что такая честь, не знаю. Но сейчас его дружественно-приветственная улыбка меня не радует.
- Фёдорыч, ты же знаешь, что стрельба, как наркотик. И, в отличие от меня, не в теории знаешь, кто и как с этой «дури» соскакивает.
- Знаю. Но ты же не соскочил, и поэтому я здесь.
- Следите?
- Упаси Бог от такой милости. Контролируем.
- Ну да, «бывших» не бывает. Но чего бы вы от меня ни хотели, я не в форме. Да и желанием не горю опять с конторой связываться.
- Не с конторой. Я от генерала. Да не с приказом или предложением. С просьбой. Личной.
Я сразу всё понял. Внутри ёкнуло. Руки наполнились слабостью, и я повесил карабин на плечо. На левое плечо, стволом вниз. И спросил:
- Что с ней?
- Как догадался?
- Что с ней?!
- Пропала...
Мила... Папенькина дочка, но совсем не генеральская. Любовь моей академической юности. Самое необычное знакомство и приятное воспоминание. Удачный старт провальной военной карьеры и самое большое предательство.
- Где?
- В Абхазии.
- А что дочь генерала забыла среди этой разрухи? Я думал, что «такие» меньше чем на Мальдивы не соглашаются.
- Вот как раз таки в папе всё и дело. Сам понимаешь, каких «люлей» отхватили бы абхазы, если б не помощь нашей Родины силами генерала.
Я-то знаю, конечно. Вот только моего вопроса такой ответ не раскрывает. Ну да ладно. Знают, суки, что по больному бьют, что не откажу. Не понятно лишь, почему именно я понадобился.
- Я так понимаю, что должен её найти?
- Верно.
- Я-то здесь причём? Можно подумать, что у генерала больше людей нет.
- Люди есть. Только тучи сгущаются, и некоторые считают, что фуражка генералу жмёт. Так что о том, что Людмила пропала, знаем только мы втроём. Если, конечно, не протекло. А учитывая, что есть предположение о не случайности пропажи, то играем мы чёрными, и пешкой, которая будет прорываться в ферзи, должен стать ты.
Фёдорыч смотрит мне в глаза - пристально, не моргая. Испытывает на прочность, значит. Ведь сам учил в гляделки играть, сам же теперь экзаменует. Кроме него в этой незамысловатой игре меня ещё ни кто не побеждал. Но его мне не победить и в этот раз, и я это знаю. Раз за разом напрягаю глаза, сильно сощуриваюсь, затем снова широко раскрываю. Глаза слезятся, болят.
Но наш поединок прерывает подъехавший наряд патрульно-постовой службы. Говорят, что они часто сюда заезжают, чтобы поживиться - по закону-то штраф нынче нехилый полагается и административка с лишением ствола.
Он, она, утро. Двое детей, а то и трое (один, видимо, только у неудачников). Солнце за окном. Все чему-то радуются. Огромная кухня, как правило, белая (где они только видели такие, интересно мне знать. У большинства россиян, как потенциальных покупателей, комнаты меньше и обставленны беднее). Малышня уплетает какую-то дрянь, заряжающую энергией на весь день и улучшающую пищеварение, а он и она стоят у двухметрового холодильника, а то и двухдверного, в обнимку, смотрят на них и умиляются.
Пусть так, реклама может и должна быть разной. Но самое в этом противное то, что эта дрянь устраивает заказчика, которому эту херню втюхивают. Ещё противнее, когда заказчик сам того желает, и руководство гнёт подчинённых, а те, - мои коллеги, - все такие «лихие» креативщики, гнуться с удовольствием. Справедливости ради, хочется заметить, что это не только молочных продуктов касается, но и жилых комплексов с дурацкими названиями, унылых и однотипных автомобилей, подгузников с прокладками, средств от боли в голове и жопе, и прочей мутоты.
Задолбало бодаться, ощущая себя сепаратистом. Пришло время поиграть в барана, и на прощание боднуть систему как следует.
Не проходит и десяти минут, не успеваю я «порадовать» своих злопыхателей очередной порцией сарказмов, как прибегает командор и заявляет, что не знает, что я опять натворил, но прикрывать мои выходки он больше не собирается.
Хороший он мужик, Андрюха. Юморист. Всегда сонный. Дважды женат. Двое детей. Любит тёмное пиво, и собирать грибы, которые никогда не ест. Я, когда с ним собеседовался, сразу понял, что сработаемся. Ну, скажите мне, где и когда это видано, чтобы у потенциально будущего подчинённого спрашивали:
- Пьёшь?
- Как все. По праздникам.
- И только? - в глазах его сверкнули ехидство и недоверие.
- Ну, чуть чаще...
- А, я знал, - потряхивая толстым пальцем, смеялся он. - Знал!
- Но не так часто, как хотелось бы, - перенимая весёлый тон, отвечал я.
Он очень добрый. Слишком. Я даже не знаю, как он на руководящую должность попал.
Он много раз покрывал мои опаздания и даже отсутствия по причине болезни (да-да, похмелья. А как вы догадались?).
Но сегодня, видимо, край...
Прибыв в кабинет «самого» креативного человека в мире, первым, на что я натыкаюсь, является его уничтожающий взгляд. Вторым – крик:
- Ты в своём уме, Кржевицкий?
- Иногда, кажется, что нет. А вы тоже заметили?
- Ты что себе позволяешь? Это что такое? – вопрошает директор, сотрясая воздух моей рукописью и разгоняя по всему кабинету аромат своего «Хуго Босс». – Ты и вправду считаешь, что реклама йогурта должна начинаться с вида немецкой деревушки, по улочке которой бодро шагает молодая фрейлейн?
- Ну да. Доярка. Идёт на ферму. Натуральный продукт ведь.
- А оператор крупным планом должен сделать акцент на её, как здесь написано, больших и упругих сиськах, мерно покачивающихся в такт её бодрым приплясывающим шагам?
- Вообще, это пометка для уже режиссерского сценария. А в целом, да. Молочный продукт же.
- Ты псих, Кржевицкий. Ты болен. Ты опасен для нашей репутации. Ты уволен!
Я давно провоцировал этот момент, и теперь не удивлён и не ошарашен. Лишь спрашиваю:
- А как же дети?
- Какие ещё дети, Кржевицкий?
- Ну, дети, рано оторванные от груди?
- Пошёл вон! – кричит «главный» творец питерской рекламы и, запустив в меня рукописью, добавляет. – Через полчаса в бухгалтерию за расчётом, и чтобы я имени твоего больше не слышал!
- Боюсь, что столь огромной радости я вам не доставлю. А за радостями поменьше, вы тоже можете зайти в бухгалтерию. Оксана всегда готова и ждёт…
Ксанка - чёрная дыра нашей конторы. Она всегда что-то теряет: деньги, ключи, документы рабочие и личные. По праздникам - совесть. Человек-беда. Человек-праздник. Человек? Да не, просто женщина. Довольно миловидная, хоть и ничего особенного. Не замужем и никогда не была. С претензией, и цену себе знает (завышенную, конечно). В бухгалтерии она работала не всегда. Начинала помощником менеджера по подбору персонала. Вот интересно, на кой там помощник, если и так ни хера не делают, кроме как глупые вопросы людям задают? Потом сама стала менеджером, откуда и была переведена в бухгалтерию по причине неразвитости коммуникативных навыков (бинго! Вы снова угадали, что с языком у неё всё в порядке, только заточен он под другое, что и стало второй причиной перевода, когда об этом прознал директор). С тех пор весёлая и заводная растеряша, до того доступная всем и каждому, стала персоной неприкосновенной. Все об этом знали, но вслух помалкивали, чем нешуточно раздували её гордость. Я же её всегда недолюбливал по причине ущемлённого самолюбия: она единственная, с кем у меня не получилось, а проще говоря - не встал.
Выказав свою осведомлённость о личной жизни женатого директора, и подмигнув ему на прощание, я в последний раз иду по бордовому ковру бежевого коридора, стены которого увешаны чёрно-белыми фотографиями, сделанными мною на мой старенький «Зенит-Е».
Получив расчёт, – неплохая, кстати, сумма вышла: почти целый месяц плюс отпускные за два года, – прощаюсь с командором, единственным здесь порядочным человеком, и, махнув на прощание всем остальным, я сажусь в свой «Ситроен».
Насчёт того, что делать дальше, ясности нет. Можно выпить. Ну а что, завтра же не на работу. Послезавтра, кстати, тоже. Хотя, когда меня это останавливало? Можно уехать куда-нибудь, как тогда, два года назад, когда уволившись из газеты, рванул в неизвестность. Эх, два года, два года…
Перекурив, я таки решаюсь. И под тему «Сикстин центури гринсливс», незабвенной группы «Рейнбоу», Пабло навсегда покидает родную парковку.
***
Я решаю уехать. Прокатиться снова по родной стране. Отвлечься. В поездке время летит иначе и на мыслительные процессы влияет благотворно, ведь мир за лобовым стеклом так прекрасен. Цели поездки и маршрут определяю быстро. Но так хочется знать, не только куда я уезжаю, но и от кого. Тогда и решаю назначить третью встречу. К решительному разговору готовлюсь. Я на грани своего терпения. А временами я слаб. Подл. Хочу перед жёстким выбором её поставить. Хочу услышать «Да». Хочу услышать «Нет». Хочу определённости. Мне так будет легче. Каково будет ей - я не думаю.
Но долго я готовлюсь. Боюсь. Как могу, оттягиваю этот гадкий разговор. И наконец-то, собравшись с духом, назначаю встречу.
«Надо было вчера. Сегодня я работаю допоздна, а завтра у сестры день рожденья…», - это я читаю её СМСку, а слышу голос. Слишком стандартные, замыленные фразы. Слишком много совпадений на единицу времени. Как пить дать, врёт. Отшивает потихоньку? «А в пятницу я уже уезжаю», - пишу я и не знаю, слышит ли она голос мой. «Пиши-звони по приезду…», - отвечает она. Или не отшивает?
И с каким чувством я должен уехать? Но на помощь приходит зло и приводит с собой ненависть. Являются они в виде французского автопрома. Надо машину проверить и подготовить к дальнему пути. Ах, какие трёхэтажные потоки я изливаю на инженеров-лягушатников. Как я вспоминаю их жён и матерей и куда при этом предлагаю вставить им фильтры и вкрутить свечи. Ей богу, это было бы проще, чем заменить их на машине, которую они сотворили. Так жаль, что никто моих речей не записывает. Я бы с удовольствием послушал потом, ибо повторить не смогу. Для такого нешуточное вдохновение требуется. А потом, мысленно, тех инженеров благодарю. Молодцы они. Вовремя мой гнев праведный вызвали и сами на себя приняли. Легче мне стало. Спустил пар и осознал, что ошибку фатальную чуть не совершил. Правильно. Не буду спешить. Буду ждать. А меня ждёт Золотое кольцо. И не только меня.
И, может быть, она тоже будет ждать…
Письма с фронта
День обещает быть хорошим. Рассвет. Выходной у меня и вообще. На дороге пусто. Птички поют. Наверное... в машине-то не слышно. Я качу на брошенное армейское стрельбище. На заднем ряду «Альфы» трёхлинейка, переделанная на Вятско-Полянском заводе в перестволенный охотничий карабин. Оптика, правда, убогонькая – трёх с половиной кратная, зато аутентичная, одного с винтовкой года выпуска - 1944. Оружие военных лет выпуска особым качеством, конечно, не блещет. Но в России возможно всё, и за отдельную плату на заводе отобрали и отстреляли лучшие варианты. И лучшая из лучших, за ещё одну отдельную плату, спецсвязью приехала ко мне.
С патронами сложнее. Такое понятие, как «культура производства», в нашей стране на низком уровне. Покупаю десять пачек «Повышенной кучности». В каждой пачке двадцать штучек. Каждый патрон проверяю на ощупь - из сотни десятка полтора-два более-менее. Они для предельных дистанций. Хотя, с предельностью я, конечно, перегибаю. На этом стрельбище до земляного вала триста метров - не мало, но на таком расстоянии даже деривацию учитывать не надо и ветром можно пренебречь, если не шквал. Остальные расстреливаю на стометровом рубеже, или того ближе - навскидку.
Оружие требует постоянной тренировки, поэтому стреляю часто. Ну, как часто, каждые выходные. Чаще не получается - бытовуха заедает. Отстреливаю по полсотни патронов за раз. Больше хуже - точность падает. Это не пулемёт. И даже не пистолет. Винтовка - штука нежная и «жара» не любит.
На «дальняк» стреляю лёжа. На «сотку» - лёжа и с колена. Вблизи - из всех мыслимых положений, которые с винтовкой возможны. Эх, мне бы пистолет! Да кто ж мне его даст-то? Легально, по крайней мере. А нелегально мне не надо. Я человек законопослушный. Относительно, конечно. В стрельбе из «Макара», ТТ и Стечкина, кому хочешь фору дам сто очков вперёд. Этому нас учили.
Учили долго. Мастера своего дела учили. Пистолет - оружие сложное, и стрелять из него «на троечку» нельзя. Разве что застрелиться. Он предполагает множество вариантов ношения, а доставать его надо быстро из каждого. Молниеносно. Что толку от меткой стрельбы, если достать не успеешь, когда в тебя уже целятся? Поэтому уход с «директрисы», выхват, вскидка - это основа основ. А затем уже стрельба. А стреляли мы много. С правой руки и с левой. С двух рук. С двух стволов. На бегу и в кувырке, падая со стула и ныряя под стол, сидя за рулём и выпрыгивая из машины на ходу. Стреляли на звук и вспышку. По- всякому стреляли, как только возможно. Каждый день, по двести-триста патронов за раз. Стволы, разумеется, долго не жили. Ну и хрен с ними. Государство на нас не экономило.
А сейчас я человек гражданский, и стреляю из того, что разрешено. Там, где запрещено. По нынешним временам можно только в специально оборудованных местах. Проще говоря - на платных стрельбищах и в тирах. Ещё чего! Обойдутся.
Появление чёрной «Волги» меня не радует. Настораживает. Не уж-то объект снова действует? Вот и человек в костюме с пассажирского места вылез и ко мне тащится. Костюм штатский, походка военная. Выправка. Узнаю его издали. А он на меня и не смотрит будто. Шагает, голову чуть задрав и правым глазом щурясь. Солнышку радуется как бы. Но я-то знаю, что смотрит. Он всё и всегда под контролем держит. Всё замечает. Всё знает: кто, где, когда с кем был и что делал; кто волосы в носу подстриг, а кто газон на тёщиной даче; а порой, как в глаза заглянет участливо, так кажется, что о прыще на заднице и первой несчастной любви он тоже в курсе. Ну а на пустынном полигоне мимо его взора и мышь не проскочит. Ни в прямом смысле, ни в переносном.
Ко мне подходит. Говорит:
- Ну что ты всё стреляешь и стреляешь, не угомонишься никак. Ты же свободный человек, штатский.
Серьёзно так говорит, с упрёком. А после улыбается. Широко. Зубы неестественно белые и ровные. Наверное, вставные. Человек он с мутным прошлым, и подписок всяческих дал за свою жизнь немеряно. Может, в плену был, там зубки и оставил. А может... да всё что угодно может быть. Как бы там ни было, правду знает только он, да ещё узкий круг лиц. А за эти зубы все его звали «Зубастиком». За спиной, конечно. Так прямо, в лоб, сказать ему такое никто бы не посмел. Побаивались. И он об этом знал. И всегда широко улыбался, словно специально нагоняя страху на оппонента. Но справедливости ради стоит заметить, что этим психологическим оружием (хотя, не исключаю, что в иных ситуациях не только психологическим) он давил не на всех. И я был в рядах этих счастливцев. За что такая честь, не знаю. Но сейчас его дружественно-приветственная улыбка меня не радует.
- Фёдорыч, ты же знаешь, что стрельба, как наркотик. И, в отличие от меня, не в теории знаешь, кто и как с этой «дури» соскакивает.
- Знаю. Но ты же не соскочил, и поэтому я здесь.
- Следите?
- Упаси Бог от такой милости. Контролируем.
- Ну да, «бывших» не бывает. Но чего бы вы от меня ни хотели, я не в форме. Да и желанием не горю опять с конторой связываться.
- Не с конторой. Я от генерала. Да не с приказом или предложением. С просьбой. Личной.
Я сразу всё понял. Внутри ёкнуло. Руки наполнились слабостью, и я повесил карабин на плечо. На левое плечо, стволом вниз. И спросил:
- Что с ней?
- Как догадался?
- Что с ней?!
- Пропала...
Мила... Папенькина дочка, но совсем не генеральская. Любовь моей академической юности. Самое необычное знакомство и приятное воспоминание. Удачный старт провальной военной карьеры и самое большое предательство.
- Где?
- В Абхазии.
- А что дочь генерала забыла среди этой разрухи? Я думал, что «такие» меньше чем на Мальдивы не соглашаются.
- Вот как раз таки в папе всё и дело. Сам понимаешь, каких «люлей» отхватили бы абхазы, если б не помощь нашей Родины силами генерала.
Я-то знаю, конечно. Вот только моего вопроса такой ответ не раскрывает. Ну да ладно. Знают, суки, что по больному бьют, что не откажу. Не понятно лишь, почему именно я понадобился.
- Я так понимаю, что должен её найти?
- Верно.
- Я-то здесь причём? Можно подумать, что у генерала больше людей нет.
- Люди есть. Только тучи сгущаются, и некоторые считают, что фуражка генералу жмёт. Так что о том, что Людмила пропала, знаем только мы втроём. Если, конечно, не протекло. А учитывая, что есть предположение о не случайности пропажи, то играем мы чёрными, и пешкой, которая будет прорываться в ферзи, должен стать ты.
Фёдорыч смотрит мне в глаза - пристально, не моргая. Испытывает на прочность, значит. Ведь сам учил в гляделки играть, сам же теперь экзаменует. Кроме него в этой незамысловатой игре меня ещё ни кто не побеждал. Но его мне не победить и в этот раз, и я это знаю. Раз за разом напрягаю глаза, сильно сощуриваюсь, затем снова широко раскрываю. Глаза слезятся, болят.
Но наш поединок прерывает подъехавший наряд патрульно-постовой службы. Говорят, что они часто сюда заезжают, чтобы поживиться - по закону-то штраф нынче нехилый полагается и административка с лишением ствола.
