И моя вера пошатнулась. Мой Бог не помог мне найти родных. Он равнодушно смотрел, как убивали моего брата. Он позволял морить голодом, избивать и насиловать ребёнка. Он до сих пор разрешает этой мрази истязать ни в чём не повинных людей. Он препятствует мне сейчас: лишает твёрдой веры и изводит подозрениями. И если Ему нет никакого дела до меня, простого смертного, который сорок лет жил с именем Бога на устах…
Крикс до хруста в пальцах сжал нож:
— Месяц назад правитель вернул мне племянника и дал мне право разделаться с его мучителями. Отныне правитель — мой Бог. Я вывернусь наизнанку, но выполню его приказ! — Окинул товарищей взглядом. — У меня к вам единственная просьба: делайте с ублюдками что угодно: ломайте ноги, руки, пускайте кровь, но не убивайте. Убить их должен я!
Бойцы кивнули.
— Ракшадов возьмём, когда они будут возвращаться из лагеря, — продолжил Крикс. — Драго, Мебо и Лайс займут позиции на восточной тропе. Остальные пойдут со мной.
— Эта гнида говорила, что они без оружия, — произнёс Драго.
— Он много чего говорил.
— Какая разница, с оружием они или нет, — отозвался Мебо — рослый, зеленоглазый боец с ямочками на щеках. — Возьмём их, и точка!
— Затем встречаемся возле обрыва, — продолжил Крикс. — Йола свистнет ориентам. Пока те шумят, проникнем в лагерь.
Засунул нож за голенище сапога:
— Мебо! Смени Лайса. Я на западную тропу. Остальным спать. Нам предстоит бессонная ночь и тяжёлый день.
— У Йола другой план, — неожиданно произнёс ориент.
— Мы уже всё обсудили, — отрезал Крикс.
— Йола пять дней слушал командира. Теперь командир пять минут послушает Йола.
Крикс, поражённый тоном старика, метнул взгляд на товарищей:
— Прости. Мы выслушаем тебя. Говори.
— Йола может рассказать о крике морского народа, но не будет. Если командир и его люди сделают так, как говорит Йола, никто из людей командира не погибнет, и командир выполнит приказ своего правителя-Бога.
— Никто не собирается погибать, — вставил Мебо.
— По плану командира людям надо разделиться. Три человека против трёх ракшадов — верная смерть.
— Ты откуда знаешь? — вновь ввернул Мебо.
— Йола много чего знает, но рассказывать не будет. А если у людей командира нет уважения к главному старейшине морского народа, Йола уйдёт.
— Извини, старик, — произнёс Мебо. — Я не знал, что ты старейшина морского народа.
— Главный старейшина, — промолвил Йола.
— Извините, — повторил Мебо, вдруг перейдя на «вы».
Поднявшись, старик порылся в кармане штанов, вытащил свёрток. Размотал плотную ткань. В воздухе запахло керосином.
— Это горный воск. — Йола отщипнул кусочек от зелёного комка, остальное протянул Криксу. — Надо разделить на всех и всегда держать в кулаке, а то воск застынет.
Крикс помял ком в ладони — мягкий, липкий и слегка тёплый:
— Зачем нам воск?
— Когда полетят птицы, заткните воском уши.
Бойцы переглянулись.
— Йола! Какие птицы? — спросил Крикс, решив, что у старика из-за жары начался бред.
— Командир увидит птиц и поймёт.
— Увижу, пойму. Что дальше?
— Когда птицы улетят, бегите в провал.
— На верную смерть, — пробурчал Мебо.
— Верная смерть тем, кто вытащит воск из ушей.
— Хорошо, Йола, — сказал Крикс, уже жалея, что позволил старику выставить себя на смех. — Прибежали. Дальше.
— Командир прибежит в провал и поймёт.
— Я хочу понять сейчас — когда и почему полетят птицы?
— Йола ответит. Когда ракшады придут в лагерь. Потому что Йола подаст сигнал морскому народу.
— Как ты узнаешь, что ракшады пришли?
— Йола будет в лагере, — проговорил старик и направился к пригорку.
Он явно не в себе!
— Йола! Постой! — крикнул Крикс, ещё надеясь, что ориент пошутил, но старик не по-стариковски быстро топал вперёд, оставляя за собой дорожку примятой травы.
— Да он с ума сошёл! — воскликнул Драго.
— Старейшина! Вернитесь! — позвал Мебо.
Ругнувшись под нос, Крикс побежал за стариком, выкрикивая на ходу:
— Йола! Не чуди!
— Йола старик, а не чудак.
— Это не твоя война!
— Командир на своей войне погубит своих людей.
— Они знают, на что идут.
Ориент резко обернулся:
— Йола тоже знает. Если погибнут люди командира, Йола покроет морской народ позором. — Сжал Криксу локоть и на удивление складно произнёс: — Доверься моему Богу. Мой Бог не подведёт.
Вернувшись к Великкамню, Крикс какое-то время мял в руке зелёный комок. Ребята молчали. Да и что они могли сказать?
— Значит так. Действуем по нашему плану. А это… — Крикс посмотрел на воск. — Это разделим.
Хлыст перебирал сваленную в углу лачуги одежду. Вдруг в проломы крыши ворвался громкий плач чайки. Верхогляд… За стенами стало тихо: заглохло ворчание Прыща, замолкли причитания Пижона, оборвалась отборная ругань Жердяя. На фоне внезапной тишины противно заскрипел песок.
В щелях между досками мелькнул чей-то силуэт. Надсадно вздохнув, распахнулась дверь, и через вдавленный в землю порожек переступил Оса.
— Ничего подозрительного в долине не заметил? — спросил он приглушённо, словно нежданный гость, шагая вдоль обрыва, мог его услышать.
— Я бы сразу сказал, — буркнул Хлыст, сжимая дрожащими руками холстяные штаны и рубаху.
Оса прищурился:
— Чем занимаешься?
— Хочу переодеться.
— Куда-то собрался?
Хлыст судорожно соображал, что же ответить. Наконец придумал:
— Мои шмотки совсем прохудились. А вдруг Таша придёт?
— Пошли, посмотрим, кого нечистая принесла, — проговорил Оса и выскользнул из лачуги.
Хлыст торопливо скинул с себя тряпьё, надел лёгкую просторную одежду, некогда снятую с мёртвого ориента. Посмотрел на свои ботинки со сбитыми носками. В них разве что по прииску лазать. Вот бы у Пижона сапоги забрать, и тогда там, где он скоро окажется, его примут за сезонника, блуждающего по свету в поисках работы.
Возле костра с бурлящим казаном, из которого смердело чем-то прогорклым, сидели Оса и Жердяй. Натянув кепку до самых бровей, Пижон лежал чуть поодаль, подставив закатному солнцу голый зад.
Посмотрев на тощие ягодицы, усеянные грязно-жёлтыми нарывами, и не сдержав брезгливую гримасу, Хлыст примостился на острый камень и направил взгляд вдоль провала.
— Если дождя не будет, пойдёшь с утра к озёрам, — произнёс Оса.
Хлыст вдавился в камень:
— Я же сказал: вдруг Таша придёт?
— Боишься, что Жердяй её отхарит? Так я с тобой его отправлю.
Жердяй заржал как сдыхающая кляча.
Хлыст провёл пальцами по рукоятке кнута:
— Спина болит.
— И в каком месте болит? — спросил Оса, прищурившись.
— Опаньки! — воскликнул Жердяй. — Кто к нам пожаловал!
Хлыст ожидал увидеть кого угодно: того же бойца, похожего на Бурнуса, даже Крикса, но только не глуповатого с виду ориента, который годился браткам в деды. Костеря себя последними словами, Хлыст с ужасом наблюдал за шагающим между валунами стариком и теребил изуродованными подагрой пальцами рубаху. И дёрнул же чёрт выбрать именно эту одежду.
Ориент с наивной улыбкой приблизился к костру:
— Нижайшее почтение.
Братва молчала.
Дедок переступил с ноги на ногу, посмотрел по сторонам:
— Не найдётся воды для старика?
Жердяй сквозь зубы сплюнул в огонь:
— Может, тебя ещё покормить?
Дед глянул на казан. С шумом втянув в себя воздух, потёр нос:
— Нижайшая благодарность, своё варево кушайте сами. Старику бы водички.
— Жердяй, проводи, — сказал Оса.
Почесав заросшую щетиной щёку, Жердяй неторопливо, словно через не хочу, поднялся. Хлыст знал, что сейчас произойдёт: резкий выпад вперёд, мясистые пальцы сожмут дряхлую шею, раздастся треск, и обмякшее тело рухнет на землю. Потом они снимут с ориента одежду и сбросят труп с обрыва. Такое совершалось всякий раз, когда в лагерь забредали люди, непригодные ни для работы, ни для продажи.
Дед что-то почувствовал. Шагнув в сторону, выпалил скороговоркой:
— Старику негде жить.
Его слова застали Жердяя врасплох. Он посмотрел через плечо на Осу.
— Старик увидел человека и подумал: может, человеку жить одному плохо? — вновь заговорил дед. — Старик побежал следом и теперь понял: человеку хорошо.
Хлыст съёжился под обжигающим взглядом Осы.
— Старик устал бояться пещерных крыс и шакалов. — Дед поник головой. — Устал быть один.
— Ориент? — проскрипел Оса.
— Ориент, — выдохнул дед.
— Почему не живёшь со своими?
— Морской народ решил: старик слишком стар, чтобы говорить возле костра Совета. Старейшина должен рассказывать детям сказки. Старик обиделся и ушёл.
— Ты старейшина?
— Был.
— Ну а нам ты зачем?
— Старик умеет лечить. Господину нужен лекарь?
Оса, до сих пор сидевший как унылый урка в ожидании приговора, вдруг выпрямился, вздёрнул подбородок. Исчирканные шрамами щёки надулись.
— Мне не нужен, — проговорил он и указал на Хлыста. — А у него что-то со спиной.
Ориент как-то странно покосился:
— Пусть человек ляжет.
— Человек, ложись, — с непонятным задором велел Оса.
— Да щас, — буркнул Хлыст, глядя на старика исподлобья. — Знаю я этих костоломов. Намнут так, что потом хрен встанешь.
— Пусть меня посмотрит, — вклинился в разговор Пижон.
Дед подошёл к нему, взглянул на ягодицы, вернулся к костру.
— Эй! Ты куда? — произнёс Пижон с недоумением.
— Старик посмотрел, — отозвался дед.
— А чего ж не лечишь?
— Сказали посмотреть, а не лечить.
Хлыст никогда не видел, чтобы Оса смеялся. Он даже не помнил его улыбки. Сейчас взирал на раскрасневшееся лицо с широко раскрытым ртом и на кадык, прыгающий при каждом раскатистом выхлопе воздуха из глотки. Поблекший крест на впалой груди ожил: линии заходили ходуном, точно щупальца насекомого, пришпиленного к обвислой коже.
— Как тебя зовут? — поинтересовался Оса, успокоившись.
Дед сокрушённо покачал головой:
— Это раньше звали, теперь прогоняют.
— Ну ты и балагур, дед. Имя у тебя есть?
— Было. Теперь просто старик.
— Ладно, старик. Можешь помочь человеку — помоги. Не можешь — пеняй на себя.
Дед опустился на корточки возле Пижона:
— Болит?
— Ещё как! Неделю не могу сесть.
— Дайте острый нож и ведро воды.
Пижон приподнялся на локтях:
— Зачем нож?
— Надо вытащить стержни.
— Ты дашь ему искромсать свой зад? — спросил Жердяй и почесал свои ягодицы.
Пижон попытался встать на четвереньки, но взвыл и вновь распластался по земле.
— Пусть режет, — произнёс он, переведя дух.
— А воды-то нет, — проговорил Оса. — Ручей высох. Видел?
— Видел, — подтвердил дед.
— Вот, сидим, ждём дождь. Так что, старик, видать, не судьба тебе остаться.
— Нужна морская вода.
— Морская? Так бы сразу и сказал. Прыщ!
В дверях крайней лачуги показался лысый мужик с нахальной прыщавой мордой.
— Набери воды из колодца.
Прыщ взял ведро с привязанной к дужке верёвкой и скрылся в одной из пещер. Приподняв лоснящуюся от грязи и жира штанину, Оса вытащил из высокого ботинка нож.
Дед подержал зазубренный клинок над огнём, подул на него, приложил к запястью:
— Пусть человек заткнёт рот.
Вскоре вокруг него и Пижона собрались все обитатели лагеря (не было разве что верхогляда, надзирателей и сторожевых) — эдакое зрелище никто не хотел пропустить. Старик умело вскрывал нарывы, выдавливал жёлтый гной и белые стержни. Пижон выл, закусив кепку. Когда из ран потекла кровь, дед окатил донельзя солёной водой задницу, похожую на изрытую медведкой грядку в огороде. Пижон с криком вскочил, вцепился в спущенные штаны и, подпрыгивая, побежал по провалу, тряся сжавшимся в комок естеством.
Такого веселья, охватившего братву, Хлыст тоже не помнил.
Чуть позже оживлённая братия сидела вокруг костра и, вдыхая горький запах бурлящей баланды, рассказывала забавные случаи из прошлого. Старик глазел по сторонам и порой задавал идиотские вопросы, чем вызывал оглушительный хохот.
Хлыст ютился на остром камне, от которого уже ныла филейная часть. Он мог бы подсесть к огню. Ему было чем поделиться. Над его историями смеялись бы громче, обсуждали бы дольше и просили бы вспомнить что-нибудь ещё. Но Хлыст молчал, ибо знал, кто прислал ориента, и не понимал, почему именно его. Старик походил на дурачка из бродячего театра, который не отличал правду-матку от развесистой клюквы. И был настолько увлечён чужим трёпом, что даже не оглянулся, когда за его спиной надзиратели прогнали каторжников в хибару. Хлыст смотрел на узел белого платка, затянутый на затылке, на седые пряди, прилипшие к шее, и с ужасом ждал, когда дед неосторожным словом выдаст его и себя.
Над провалом сгустились сумерки, веселье пошло на спад, казан убрали с огня, из лачуги принесли плошки. И тут кто-то, шумно прихлебнув баланду, предложил старику рассказать историю и будто подбросил полено в угасающий костёр: братва зашевелилась в ожидании нового повода поржать.
Дед покряхтел, поёрзал и вдруг запел. Никто не понимал ни слова, но все, как один, оторвались от еды и повернули головы в сторону обрыва. Протяжная песня захлестнула нестерпимой тоской по воле, той воле, что находилась там, где море сливается с небом, где рогатый месяц покачивается на волнах, где вскинувшаяся рыба достаёт до звёзд, где воет ветер необузданной свободы, такой близкой и безнадёжно далёкой. Там раскинулась другая, раздольная жизнь, которую им никогда не прожить.
Старик умолк, а братки так и продолжали смотреть на размытую в полумраке границу между сейчас и никогда.
— Всё, старик! Тебе пора, — еле слышно проскрипел Оса. — Жердяй, проводи.
Хлыст окинул затуманенным взглядом приунывших приятелей. Похоже, никто не догадался, почему Оса приказал убить чудаковатого лекаря. Ориент вызвал не те чувства, не те эмоции, которыми должен питаться бандитский лагерь.
— Я заплачу за жизнь, — проговорил дед без акцента.
Хлыст вцепился в колени. Из памяти всплыли слова, оброненные в «искупилке» кем-то из заключённых: «Надо бояться того, кто прикидывается дураком».
Оса почесал на груди крест:
— Нам больше не нужен лекарь.
— Я сказал: «заплачу», а не «буду лечить».
— У тебя есть деньги?
— Денег нет. Есть это. — Дед порылся в нагрудном кармане, дал Осе чёрный круглый камешек.
— Что это?
— Ориенталь.
— Что?
— Морской жемчуг.
Оса скривил губы:
— Шутник…
— Старик — ориент, а не шут.
— Кто вживую видел жемчуг? — поинтересовался Оса.
— Я видел, — откликнулся Пижон. Он лежал на боку возле нагретого солнцем и ещё не успевшего остыть валуна, прижимаясь к нему голым задом. — У моего хозяина была булавка с жемчужиной.
— Иди, глянь.
Пижон натянул штаны. Работая локтями, заскользил брюхом по земле. Потеснившись, братки пропустили его к огню.
Сдвинув пожёванную кепку на затылок, Пижон долго рассматривал в свете костра перламутровый камешек с золотистым отблеском. Наконец вернул Осе:
— У хозяина была белая жемчужина. А такую я не видел.
— Тогда какого хрена пялился?
— Красивая.
— Жемчуг бывает чёрным? — спросил Жердяй.
— Слушайте сюда, — с важным видом произнёс Слива, кашевар с мясистым носом. — Перед тем, как взять ювелирку, мы с друганом много чего начитались. Так вот. Жемчуг бывает разного цвета. Только его сто лет как не ловят. Жемчужницы исчезли. Поэтому настоящего жемчуга нет.
— А тот, что был сто лет назад, куда делся? — спросил Оса.
— Хранится в музеях.
— Не бреши! — бросил Пижон. — У моего хозяина…
— Подделка, — перебил его Слива.
— Ни хрена не подделка. Он заматывал булавку в особую тряпочку, рядом ставил стакан с водой. Стал бы он так беречь подделку?
Крикс до хруста в пальцах сжал нож:
— Месяц назад правитель вернул мне племянника и дал мне право разделаться с его мучителями. Отныне правитель — мой Бог. Я вывернусь наизнанку, но выполню его приказ! — Окинул товарищей взглядом. — У меня к вам единственная просьба: делайте с ублюдками что угодно: ломайте ноги, руки, пускайте кровь, но не убивайте. Убить их должен я!
Бойцы кивнули.
— Ракшадов возьмём, когда они будут возвращаться из лагеря, — продолжил Крикс. — Драго, Мебо и Лайс займут позиции на восточной тропе. Остальные пойдут со мной.
— Эта гнида говорила, что они без оружия, — произнёс Драго.
— Он много чего говорил.
— Какая разница, с оружием они или нет, — отозвался Мебо — рослый, зеленоглазый боец с ямочками на щеках. — Возьмём их, и точка!
— Затем встречаемся возле обрыва, — продолжил Крикс. — Йола свистнет ориентам. Пока те шумят, проникнем в лагерь.
Засунул нож за голенище сапога:
— Мебо! Смени Лайса. Я на западную тропу. Остальным спать. Нам предстоит бессонная ночь и тяжёлый день.
— У Йола другой план, — неожиданно произнёс ориент.
— Мы уже всё обсудили, — отрезал Крикс.
— Йола пять дней слушал командира. Теперь командир пять минут послушает Йола.
Крикс, поражённый тоном старика, метнул взгляд на товарищей:
— Прости. Мы выслушаем тебя. Говори.
— Йола может рассказать о крике морского народа, но не будет. Если командир и его люди сделают так, как говорит Йола, никто из людей командира не погибнет, и командир выполнит приказ своего правителя-Бога.
— Никто не собирается погибать, — вставил Мебо.
— По плану командира людям надо разделиться. Три человека против трёх ракшадов — верная смерть.
— Ты откуда знаешь? — вновь ввернул Мебо.
— Йола много чего знает, но рассказывать не будет. А если у людей командира нет уважения к главному старейшине морского народа, Йола уйдёт.
— Извини, старик, — произнёс Мебо. — Я не знал, что ты старейшина морского народа.
— Главный старейшина, — промолвил Йола.
— Извините, — повторил Мебо, вдруг перейдя на «вы».
Поднявшись, старик порылся в кармане штанов, вытащил свёрток. Размотал плотную ткань. В воздухе запахло керосином.
— Это горный воск. — Йола отщипнул кусочек от зелёного комка, остальное протянул Криксу. — Надо разделить на всех и всегда держать в кулаке, а то воск застынет.
Крикс помял ком в ладони — мягкий, липкий и слегка тёплый:
— Зачем нам воск?
— Когда полетят птицы, заткните воском уши.
Бойцы переглянулись.
— Йола! Какие птицы? — спросил Крикс, решив, что у старика из-за жары начался бред.
— Командир увидит птиц и поймёт.
— Увижу, пойму. Что дальше?
— Когда птицы улетят, бегите в провал.
— На верную смерть, — пробурчал Мебо.
— Верная смерть тем, кто вытащит воск из ушей.
— Хорошо, Йола, — сказал Крикс, уже жалея, что позволил старику выставить себя на смех. — Прибежали. Дальше.
— Командир прибежит в провал и поймёт.
— Я хочу понять сейчас — когда и почему полетят птицы?
— Йола ответит. Когда ракшады придут в лагерь. Потому что Йола подаст сигнал морскому народу.
— Как ты узнаешь, что ракшады пришли?
— Йола будет в лагере, — проговорил старик и направился к пригорку.
Он явно не в себе!
— Йола! Постой! — крикнул Крикс, ещё надеясь, что ориент пошутил, но старик не по-стариковски быстро топал вперёд, оставляя за собой дорожку примятой травы.
— Да он с ума сошёл! — воскликнул Драго.
— Старейшина! Вернитесь! — позвал Мебо.
Ругнувшись под нос, Крикс побежал за стариком, выкрикивая на ходу:
— Йола! Не чуди!
— Йола старик, а не чудак.
— Это не твоя война!
— Командир на своей войне погубит своих людей.
— Они знают, на что идут.
Ориент резко обернулся:
— Йола тоже знает. Если погибнут люди командира, Йола покроет морской народ позором. — Сжал Криксу локоть и на удивление складно произнёс: — Доверься моему Богу. Мой Бог не подведёт.
Вернувшись к Великкамню, Крикс какое-то время мял в руке зелёный комок. Ребята молчали. Да и что они могли сказать?
— Значит так. Действуем по нашему плану. А это… — Крикс посмотрел на воск. — Это разделим.
Часть 27
***
Хлыст перебирал сваленную в углу лачуги одежду. Вдруг в проломы крыши ворвался громкий плач чайки. Верхогляд… За стенами стало тихо: заглохло ворчание Прыща, замолкли причитания Пижона, оборвалась отборная ругань Жердяя. На фоне внезапной тишины противно заскрипел песок.
В щелях между досками мелькнул чей-то силуэт. Надсадно вздохнув, распахнулась дверь, и через вдавленный в землю порожек переступил Оса.
— Ничего подозрительного в долине не заметил? — спросил он приглушённо, словно нежданный гость, шагая вдоль обрыва, мог его услышать.
— Я бы сразу сказал, — буркнул Хлыст, сжимая дрожащими руками холстяные штаны и рубаху.
Оса прищурился:
— Чем занимаешься?
— Хочу переодеться.
— Куда-то собрался?
Хлыст судорожно соображал, что же ответить. Наконец придумал:
— Мои шмотки совсем прохудились. А вдруг Таша придёт?
— Пошли, посмотрим, кого нечистая принесла, — проговорил Оса и выскользнул из лачуги.
Хлыст торопливо скинул с себя тряпьё, надел лёгкую просторную одежду, некогда снятую с мёртвого ориента. Посмотрел на свои ботинки со сбитыми носками. В них разве что по прииску лазать. Вот бы у Пижона сапоги забрать, и тогда там, где он скоро окажется, его примут за сезонника, блуждающего по свету в поисках работы.
Возле костра с бурлящим казаном, из которого смердело чем-то прогорклым, сидели Оса и Жердяй. Натянув кепку до самых бровей, Пижон лежал чуть поодаль, подставив закатному солнцу голый зад.
Посмотрев на тощие ягодицы, усеянные грязно-жёлтыми нарывами, и не сдержав брезгливую гримасу, Хлыст примостился на острый камень и направил взгляд вдоль провала.
— Если дождя не будет, пойдёшь с утра к озёрам, — произнёс Оса.
Хлыст вдавился в камень:
— Я же сказал: вдруг Таша придёт?
— Боишься, что Жердяй её отхарит? Так я с тобой его отправлю.
Жердяй заржал как сдыхающая кляча.
Хлыст провёл пальцами по рукоятке кнута:
— Спина болит.
— И в каком месте болит? — спросил Оса, прищурившись.
— Опаньки! — воскликнул Жердяй. — Кто к нам пожаловал!
Хлыст ожидал увидеть кого угодно: того же бойца, похожего на Бурнуса, даже Крикса, но только не глуповатого с виду ориента, который годился браткам в деды. Костеря себя последними словами, Хлыст с ужасом наблюдал за шагающим между валунами стариком и теребил изуродованными подагрой пальцами рубаху. И дёрнул же чёрт выбрать именно эту одежду.
Ориент с наивной улыбкой приблизился к костру:
— Нижайшее почтение.
Братва молчала.
Дедок переступил с ноги на ногу, посмотрел по сторонам:
— Не найдётся воды для старика?
Жердяй сквозь зубы сплюнул в огонь:
— Может, тебя ещё покормить?
Дед глянул на казан. С шумом втянув в себя воздух, потёр нос:
— Нижайшая благодарность, своё варево кушайте сами. Старику бы водички.
— Жердяй, проводи, — сказал Оса.
Почесав заросшую щетиной щёку, Жердяй неторопливо, словно через не хочу, поднялся. Хлыст знал, что сейчас произойдёт: резкий выпад вперёд, мясистые пальцы сожмут дряхлую шею, раздастся треск, и обмякшее тело рухнет на землю. Потом они снимут с ориента одежду и сбросят труп с обрыва. Такое совершалось всякий раз, когда в лагерь забредали люди, непригодные ни для работы, ни для продажи.
Дед что-то почувствовал. Шагнув в сторону, выпалил скороговоркой:
— Старику негде жить.
Его слова застали Жердяя врасплох. Он посмотрел через плечо на Осу.
— Старик увидел человека и подумал: может, человеку жить одному плохо? — вновь заговорил дед. — Старик побежал следом и теперь понял: человеку хорошо.
Хлыст съёжился под обжигающим взглядом Осы.
— Старик устал бояться пещерных крыс и шакалов. — Дед поник головой. — Устал быть один.
— Ориент? — проскрипел Оса.
— Ориент, — выдохнул дед.
— Почему не живёшь со своими?
— Морской народ решил: старик слишком стар, чтобы говорить возле костра Совета. Старейшина должен рассказывать детям сказки. Старик обиделся и ушёл.
— Ты старейшина?
— Был.
— Ну а нам ты зачем?
— Старик умеет лечить. Господину нужен лекарь?
Оса, до сих пор сидевший как унылый урка в ожидании приговора, вдруг выпрямился, вздёрнул подбородок. Исчирканные шрамами щёки надулись.
— Мне не нужен, — проговорил он и указал на Хлыста. — А у него что-то со спиной.
Ориент как-то странно покосился:
— Пусть человек ляжет.
— Человек, ложись, — с непонятным задором велел Оса.
— Да щас, — буркнул Хлыст, глядя на старика исподлобья. — Знаю я этих костоломов. Намнут так, что потом хрен встанешь.
— Пусть меня посмотрит, — вклинился в разговор Пижон.
Дед подошёл к нему, взглянул на ягодицы, вернулся к костру.
— Эй! Ты куда? — произнёс Пижон с недоумением.
— Старик посмотрел, — отозвался дед.
— А чего ж не лечишь?
— Сказали посмотреть, а не лечить.
Хлыст никогда не видел, чтобы Оса смеялся. Он даже не помнил его улыбки. Сейчас взирал на раскрасневшееся лицо с широко раскрытым ртом и на кадык, прыгающий при каждом раскатистом выхлопе воздуха из глотки. Поблекший крест на впалой груди ожил: линии заходили ходуном, точно щупальца насекомого, пришпиленного к обвислой коже.
— Как тебя зовут? — поинтересовался Оса, успокоившись.
Дед сокрушённо покачал головой:
— Это раньше звали, теперь прогоняют.
— Ну ты и балагур, дед. Имя у тебя есть?
— Было. Теперь просто старик.
— Ладно, старик. Можешь помочь человеку — помоги. Не можешь — пеняй на себя.
Дед опустился на корточки возле Пижона:
— Болит?
— Ещё как! Неделю не могу сесть.
— Дайте острый нож и ведро воды.
Пижон приподнялся на локтях:
— Зачем нож?
— Надо вытащить стержни.
— Ты дашь ему искромсать свой зад? — спросил Жердяй и почесал свои ягодицы.
Пижон попытался встать на четвереньки, но взвыл и вновь распластался по земле.
— Пусть режет, — произнёс он, переведя дух.
— А воды-то нет, — проговорил Оса. — Ручей высох. Видел?
— Видел, — подтвердил дед.
— Вот, сидим, ждём дождь. Так что, старик, видать, не судьба тебе остаться.
— Нужна морская вода.
— Морская? Так бы сразу и сказал. Прыщ!
В дверях крайней лачуги показался лысый мужик с нахальной прыщавой мордой.
— Набери воды из колодца.
Прыщ взял ведро с привязанной к дужке верёвкой и скрылся в одной из пещер. Приподняв лоснящуюся от грязи и жира штанину, Оса вытащил из высокого ботинка нож.
Дед подержал зазубренный клинок над огнём, подул на него, приложил к запястью:
— Пусть человек заткнёт рот.
Вскоре вокруг него и Пижона собрались все обитатели лагеря (не было разве что верхогляда, надзирателей и сторожевых) — эдакое зрелище никто не хотел пропустить. Старик умело вскрывал нарывы, выдавливал жёлтый гной и белые стержни. Пижон выл, закусив кепку. Когда из ран потекла кровь, дед окатил донельзя солёной водой задницу, похожую на изрытую медведкой грядку в огороде. Пижон с криком вскочил, вцепился в спущенные штаны и, подпрыгивая, побежал по провалу, тряся сжавшимся в комок естеством.
Такого веселья, охватившего братву, Хлыст тоже не помнил.
Чуть позже оживлённая братия сидела вокруг костра и, вдыхая горький запах бурлящей баланды, рассказывала забавные случаи из прошлого. Старик глазел по сторонам и порой задавал идиотские вопросы, чем вызывал оглушительный хохот.
Хлыст ютился на остром камне, от которого уже ныла филейная часть. Он мог бы подсесть к огню. Ему было чем поделиться. Над его историями смеялись бы громче, обсуждали бы дольше и просили бы вспомнить что-нибудь ещё. Но Хлыст молчал, ибо знал, кто прислал ориента, и не понимал, почему именно его. Старик походил на дурачка из бродячего театра, который не отличал правду-матку от развесистой клюквы. И был настолько увлечён чужим трёпом, что даже не оглянулся, когда за его спиной надзиратели прогнали каторжников в хибару. Хлыст смотрел на узел белого платка, затянутый на затылке, на седые пряди, прилипшие к шее, и с ужасом ждал, когда дед неосторожным словом выдаст его и себя.
Над провалом сгустились сумерки, веселье пошло на спад, казан убрали с огня, из лачуги принесли плошки. И тут кто-то, шумно прихлебнув баланду, предложил старику рассказать историю и будто подбросил полено в угасающий костёр: братва зашевелилась в ожидании нового повода поржать.
Дед покряхтел, поёрзал и вдруг запел. Никто не понимал ни слова, но все, как один, оторвались от еды и повернули головы в сторону обрыва. Протяжная песня захлестнула нестерпимой тоской по воле, той воле, что находилась там, где море сливается с небом, где рогатый месяц покачивается на волнах, где вскинувшаяся рыба достаёт до звёзд, где воет ветер необузданной свободы, такой близкой и безнадёжно далёкой. Там раскинулась другая, раздольная жизнь, которую им никогда не прожить.
Старик умолк, а братки так и продолжали смотреть на размытую в полумраке границу между сейчас и никогда.
— Всё, старик! Тебе пора, — еле слышно проскрипел Оса. — Жердяй, проводи.
Хлыст окинул затуманенным взглядом приунывших приятелей. Похоже, никто не догадался, почему Оса приказал убить чудаковатого лекаря. Ориент вызвал не те чувства, не те эмоции, которыми должен питаться бандитский лагерь.
— Я заплачу за жизнь, — проговорил дед без акцента.
Хлыст вцепился в колени. Из памяти всплыли слова, оброненные в «искупилке» кем-то из заключённых: «Надо бояться того, кто прикидывается дураком».
Оса почесал на груди крест:
— Нам больше не нужен лекарь.
— Я сказал: «заплачу», а не «буду лечить».
— У тебя есть деньги?
— Денег нет. Есть это. — Дед порылся в нагрудном кармане, дал Осе чёрный круглый камешек.
— Что это?
— Ориенталь.
— Что?
— Морской жемчуг.
Оса скривил губы:
— Шутник…
— Старик — ориент, а не шут.
— Кто вживую видел жемчуг? — поинтересовался Оса.
— Я видел, — откликнулся Пижон. Он лежал на боку возле нагретого солнцем и ещё не успевшего остыть валуна, прижимаясь к нему голым задом. — У моего хозяина была булавка с жемчужиной.
— Иди, глянь.
Пижон натянул штаны. Работая локтями, заскользил брюхом по земле. Потеснившись, братки пропустили его к огню.
Сдвинув пожёванную кепку на затылок, Пижон долго рассматривал в свете костра перламутровый камешек с золотистым отблеском. Наконец вернул Осе:
— У хозяина была белая жемчужина. А такую я не видел.
— Тогда какого хрена пялился?
— Красивая.
— Жемчуг бывает чёрным? — спросил Жердяй.
— Слушайте сюда, — с важным видом произнёс Слива, кашевар с мясистым носом. — Перед тем, как взять ювелирку, мы с друганом много чего начитались. Так вот. Жемчуг бывает разного цвета. Только его сто лет как не ловят. Жемчужницы исчезли. Поэтому настоящего жемчуга нет.
— А тот, что был сто лет назад, куда делся? — спросил Оса.
— Хранится в музеях.
— Не бреши! — бросил Пижон. — У моего хозяина…
— Подделка, — перебил его Слива.
— Ни хрена не подделка. Он заматывал булавку в особую тряпочку, рядом ставил стакан с водой. Стал бы он так беречь подделку?
