Радость моя

Глава 1.

       – Очнулся, хвала великому Азу! Да продлит он до бесконечности дни твоего правления, о, Солнцеподобный! Да сбудутся твои самые потаённые желания, о, владыка!
       Почему у великого Азу ^[1] такое вкусное имя и зачем его восхвалять, моё вялое мышление понять не успевает. В голове взрывается боль. Виновник оной, уверен – дребезжащий голос, срывающийся в подобострастном экстазе на фальцет… ну или перебор со спиртным. Тоже вариант. Ни хрена не помню. Во рту – сушь, на лбу – шишак. Погулял знатно. Хочу собрать мысли в кучу, да не получается. Скачут врассыпную, подлые, точно саморезы "семечки" из надорванной пачки.
       – Мм-мужик, отвали, – хриплю я и сразу жалею, что открыл рот.
       Обладатель козлетона с удвоенной энергией поёт дифирамбы, через раз обзывая солнцеподобным. Он издевается? Пузич у меня есть, конечно, но до шарика на ножках пока далеко.
       Попытка открыть глаза успехом не увенчалась. Треклятая боль отказывается уходить из многострадальной головушки. Тем не менее, хозяин вышеуказанной части тела, то бишь, ваш покорный слуга, упёрто шевелит извилинами.
       Тэ-экс, посчитаем. Михал Сергеич Полупанов болящий – одна штука. Неугомонный фанат Солнцеподобного, с которым меня, явно, путают, – одна штука. Большая кровать с прохладными и скользкими простынями – одна штука... Опта-ёпта, я не дома? Лады. Разберусь как-нибудь. Дальше идёт ни разу не оригинальный в своём словоблудии… то есть, славословии, теноро-фальцет. Тьфу ты, подумать не даёт.
       – Уймись, говорю, – произношу достаточно угрожающе.
       По крайней мере, мне так кажется. Однако, утырок не замолкает, наоборот, в его голосе сквозят материнские нотки. Ах, ты ж. Шарю рукой под кроватью. Есть! На базлающий звук летят украшенный золотой тесьмой предмет, отдалённо напоминающий тапок, и забористый строительный мат, самое приличное из которого лишь:
       – Бля, хоть слово пикни и я за себя не ручаюсь.
       Маша, жена моя, сейчас бы меня отчитала за нецензурщину. Ну и что, что я инженер? Ну и что, что высшее образование? Семнадцать лет на стройке – не воробьям дули крутить. Все знают, без великого и могучего любому строительству трындец. Зато, долбодятлы, вроде удравшего, понимают с полуслова поставленную задачу.
       Тишина. Благословенный покой. Аллилуйя. Слава тебе, Господи! И тебе спасибо, великий чувак, как там тебя, Азу. Вот теперь можно выдохнуть и открыть глаза. Понятно, не моя квартира в Бутово. И не отчий дом в Твери.
       Окружающая обстановка напоминает дворцовый антураж полюбившихся Мане турецких сериалов. То, на чём лежу, являет собой необъятную тахту, покрытую узорчатым ковром. Белоснежные шёлковые простыни приятно холодят кожу. Куча разнокалиберных подушек напрягает яркой вышивкой воспалённые глаза. На краю тахты комом высится плед пятнистой расцветки.
       Чисто из любопытства, тянусь за ворсистой тканью, расправляю и тихо офигеваю. Плед оказывается качественно выделанной шкурой огромного леопарда. Интересно, какого размера была киса при жизни? С меня ростом, не меньше. А рост у меня… Уж и не знаю. Вы спросите, уважаемые, почему? Да потому что диковинную шкуру небывалых размеров развернули не мои руки.
       Сколько себя помню, был высоким русоволосым и сероглазым красавцем. Гы! Шучу. Красавчиком никогда не был, а ещё не был тупоголовым разгильдяем, за последнее меня Маша, наверное, и полюбила. Обычный мужик, выше среднего роста, нормальной комплекции, сорока с копейками лет, охотник пожрать и поржать.
       А ещё я – верный поклонник одной дамочки с "редким" именем Мария. Детей у нас нет, поэтому, всю нерастраченную материнскую ласку присваиваю себе без зазрения совести. К пятнадцатой годовщине нашей супружеской жизни я слегка наел мышцы лица, но, совсем немного. Виной тому, конечно же, домашние пирожки. А Маруся моя – молоток. Кудесничая на кухне, потчуя мужа разносолами, держится в форме и, кстати, очень неплохой. И-и-эх, я бы сейчас не отказался помять эту самую форму…
       Отвлёкся. В общем, ближе к телу, как балагурит мой друг Рубик Гаспарян, падкий на женщин колоритный представитель армянского народа, прораб и просто замечательный человек.
       Выбираюсь из туевой хучи подушек и плетусь к стоящему неподалёку большому зеркалу, из глубины которого смотрит ни разу не знакомый чел годков тридцати. Высоченный бычара, похожий на обожаемого женой турецкого артиста по имени Барак… или Бурак, уже и не помню, как звать-величать симпатягу, враждебно сверкает на меня чёрными глазищами из отражения.
       Впечатляет мускулатура мужика. Одёжки на нём всего ничего, лишь лёгкие хлопковые трусы. Не набедренная повязка и слава те яйца. Рассматриваю бицепсы, трицепсы, косые-прямые мышцы, завороженно поднимаю руку, ногу, скалю крепкие зубы. Отражение дублирует любое действие.
       Угораздило же меня… думай, Михайло, соображай, родной. Последнее, что помню: шоссе, осенний дождь, мы с женой едем из супермаркета и лениво переругиваемся. На встречку выскакивает какой-то торопыга. Опоздуй, мать его! Потом, провал.
       Я умер? Хм. Вопрос, конечно, спорный. Фигура в мареве амальгамы картинно подбоченившись, повторяет мои кривляния. Смуглокожий «Ромео» всем своим видом источает жизненную мощь. Длинные иссиня-чёрные волосы рассыпаны по нехилым плечам. Аккуратно постриженные усы и борода скрашивают смазливость незнакомца.
       – Ты кто? Конь без пальто, – хмуро вопрошаю и тут же уныло ответствую, касаясь отражения пятернёй. Зеркальная гладь молниеносно покрывается мелкой рябью волн. Горячо. Даже слишком… Что за прикол, меня что ли током шмальнуло?
       – А, чёрт, – отдёрнув обожжённые пальцы, хватаюсь за мочку уха.
       – О, великий, ты забыл, наверное, Хабибти не терпит прикосновений, – скрипит уже знакомый голос, а крошечные молотобойцы опять начинают куйню в моей голове.
       – Забыл, – киваю обречённо, с изумлением разглядывая вернувшегося, мать его, дифирамбиста.
       Морщусь. Тру виски. Час от часу не легче. На пороге экзотической спальни стоит сморчок-старичок колоритной внешности: козлиная бородёшка, плешивая головёшка, полтора метра в прыжке и, явно, ума палата в мешке. Персонажи подобного типа в сказках помогают главным героям в трудных ситуациях. Конкретно этот хмырь пока что раздражает. Вернее, халат его ярко-синего цвета, расшитый жёлтыми каббалистическими символами, провоцирует приступ тошноты. Зажмуриваюсь. Врёшь, не возьмёшь! Я после «ерша», домашнего вина и чачи на следующий день умудрялся выйти на работу, а тут буковки какие-то…
       Мысли бродят в голове недозрелым напитком Бахуса. Вдруг, меня осеняет, если некто прогибается передо мной, следовательно, я – босс. А это означает одно, на правильно поставленные вопросы можно получить если не все, то многие ответы. При полном осознании неотвратимо наступающего капздеца, мелькает шальная мысль, может, пронесёт на кураже?
       Открыв глаза, проницательно смотрю старому мухомору в морщинистое лицо, вкрадчиво, совершенно змеиным каким-то тоном, говорю:
       – Итак…
       – Поясни, о, терпеливейший. Не пойму тебя, – дед дрожит тщедушным тельцем, видимо, прощаясь с рабочим местом, если не с жизнью.
       – Рассказывай.
       – О чём?
       – А поведай историю какую-нибудь. Э-мм, да хотя бы обо мне, великом. Или ты способен только на пустые хвалебные оды, – сдвигаю брови, чтобы посуровее выглядеть.
       Мозг мой возмущается, ау, Миха, чо мелешь? Сдаётся мне, лежу сейчас в больничке, в ауте и ловлю глюки от обезболивающих препаратов, потому как отсутствие языкового барьера в общении с товарищем из очень дальнего Зарубежья, окружающая обстановка, изобилующая экспонатами Эрмитажа, ни капельки не смущают.
       По-моему, я начинаю вживаться в роль хозяина людских судеб. Да, крепко меня приложило в аварии. А и хрен с ним, со всем этим безобразием. Только, Машу жалко. Бляха муха, но натурально же как-то всё вокруг.
       Пока я наслаждаюсь своим пофигизмом, дедка-мухомор растерянно крутит головой:
       – В часы светлой печали тебя развлекает придворный литератор… но, так и быть, попробую. Только не гневайся, если изложение в моём исполнении вызовет зевоту. Я – лекарь, не рассказчик. С чего же начать, о, мудрейший?
       – Прежде всего, перестань непрерывно нахваливать. С некоторых пор, это и многое другое раздражает.
       – Учту.
       Старик горбится в поклоне, а я, накинув халат и подвязавшись кушаком, силой усаживаю рассказчика на пуфик, сам устраиваюсь на тахте. Молчание немного затягивается, поэтому, решив помочь лекарю, начинаю первый:
       – Главное, ничему не удивляйся. Давай я буду просто спрашивать, а ты отвечать. И всё. Понял? Ну и отлично. Начнём наш блиц-опрос.
       И вновь заминка. Дед удивлённо пучит глаза, услышав про таинственный "блиц". Видать, местное начальство изъясняется иначе.
       – Не мандражируй. Не бойся, то есть. Твоё имя и должность при Солнцеподобном?
       – Сильно же ты пострадал во время вчерашней конной прогулки с Лунноликой, даже не помнишь своего лекаря, – в подрагивающем голосе старика проскальзывают обиженные нотки. – А ведь мой дед служил при дворце. Мой отец составлял лечебные смеси для твоей семьи. Я верно и преданно…
       – Прекратить лирику. Ты покороче давай… излагай. Представься, как если бы впервые пришёл в этот дом, – рычу в отчаянии.
       Бляха же ж муха, несёт меня. Но, история может затянуться на многие часы. А внутренняя чуйка подсказывает, времени у Михаила Сергеевича – хрен да маленько.
       – Саид-баба, твой личный лекарь. И алхимик, заодно, – старик выпячивает впалую грудь.
       – Кто я?
       Эскулап пожимает плечами и привычно затягивает речитатив:
       – Тими-гхан, владыка двух континентов, покоритель пяти морей и воздушного океана, великий воин, путешественник и мыслитель, укротитель железного дракона, известнейший бард и сказитель трёх миров, обладатель баритона с диапазоном в три октавы, любимец…
       – Э-э-э, – настаёт моя очередь бледнеть и заикаться.
       Я в ужасе машу руками на рассказчика. Если хотя бы малая доля из поведанного правда, капут, други мои, не жить мне в этом мире и пары дней. Схватившись за голову, я молча покачиваюсь, силясь найти выход из ситуации. Сдерут шкуру, нашинкуют мелкой соломкой, даже имени не спросят.
       Лекарь покашливанием отрывает от воспоминания «занятной» картинки из одной исторической книги с изображением четвертования самозванца:
       – Что угнетает тебя, о, величайший из гханов?
       – Ты опять? Кончай лебезить, - скрипнув зубами, бью лежащую рядом подушку кулаком.
       Саид втягивает голову в костлявые плечи, вскакивает и кланяется, как заведённый. Да уж, раболепие, впитанное с молоком матери, не искоренить одним приказанием.
       – Так не пойдёт. Садись, продолжаем. Ты предан мне, это хорошо. А можешь ли хранить тайны?
       Лекарь гордо задирает тощую бородёнку:
       – Не умеющий молчать, да окажется без головы.
       Рассматривая лицо собеседника, мучительно стараюсь определить, друг или враг передо мной:
       – Тайна касается состояния моего здоровья.
       Старик озадачен, приподнимает брови:
       – Даже матушка твоя, Палимат-ханим, не знает того, что известно старому Саиду.
       – Видишь ли, Саид, – осмеливаюсь на авантюру, – думаю, тебе известны термины «сотрясение» и «временная потеря памяти».
       Лекарь важно кивает, превращаясь в слух. Я не успеваю добавить более ничего, бесшумно распахивается дверь, тёмно-бордовую портьеру отодвигает женская рука, украшенная перстнями и браслетами с замысловатым орнаментом. Саид-баба валится ниц с подвыванием: «О, величайшая, о, прекраснейшая ханим!». А я смекаю, статная моложавая мадам, затянутая в парчу и жемчуга, некоторое время будет моей ближайшей родственницей.
       – Эмм, да прибудет с тобой сила, о, незабвенная, – генерирую приветствие для царской мамы.
       И, пожалуйста, не надо обвинять меня в плагиате. Посмотрел бы я, уважаемые, если бы перед вами стояла особа, слегка смахивающая на Маргарет Тэтчер ^[2] в королевском одеянии со сверкающей хренюшкой, типа миниатюрной короны, в искусно плетёных чёрных косах, и сканировала бы вас взглядом-рентгеном.
       Я привык общаться с начальниками разных уровней, но здесь даже меня проняло. Ты гляди, какая цаца! Сдержанно киваю, сосредоточив внимание на властно-спокойном лике «железной леди».
       – Здравствуй, дражайший сын. Я приехала в твой дворец, лишь только услышала о несчастном случае, – в низком гортанном голосе ни капли сочувствия, внимательный взгляд карих очей препарирует дражайшего, как бог черепаху.
       Надо налаживать мосты с роднёй. Ну-ка, попробую:
       – Да всё нормально, Пальмитат-ханим, небольшое сотрясение, всего-навсего.
       Боковым зрением отмечаю беспокойно ёрзающего около наших ног Саида и понимаю, не то ляпнул. К тому же, обозвал даму химическим соединением.
       Попытка номер два. Вспомни, Миша, причитания Саида, витиеватую речь, хвалебные восклицания. Прижимаю ладонь к сердцу, низко склоняю голову:
       – Благодарю, о, роза моей души, за внимание и беспокойство.
       Морщинка между соболиных бровей на мгновение разглаживается, взор теплеет. В точку. Молоток, Мишка! Лекарь еле слышно выдыхает, по-прежнему упираясь лбом в ковёр, не смея без разрешения взглянуть на владычицу.
       – Рада покою духа и здоровью тела сына, – ханим улыбается одними губами. – Тогда я приглашу твою любимую супругу, чтобы ты смог перед походом взбодриться.
       И тут, друзья, меня подкосило. Я – инженер с нехилым стажем, закалённый планёрками, вечно горящими сроками и неадекватными поставщиками, невозмутимо резвящийся среди диких волчар в лице прорабов, мастеров и рабочих-строителей, хлопнулся в обморок. Ну, кисейная барышня, честное слово.
       

       Прода от 28.10.2022, 17:14

       

       Глава 2.

       
       Резкая вонь незнакомых духов проясняет туман в голове. Ловкие пальчики растирают мои виски, мнут мочки ушей.
       – Маха, чем от тебя пахнет? Отстань, уши оторвёшь, – ворчу недовольно.
       Открыв глаза, упираюсь взглядом в потолок, оформленный витиеватым узором серебристо-жёлтой лепнины. Сразу вспыхивает недовольная мысль: "Какой баран наносит столько позолоты? Надо Рубику задницу наскипидарить за самодеятельность." Так, тормози, Миха... Из груди вырывается стон разочарования:
       – Ну, ёкарный бабай. А я-то думал, приснилось.
       У тахты на полу сидит Саид, вернее, утопает тощим задом в пушистом ковре, деловито отдавая ценные указания пышнотелой молоденькой блондинке. Девушка усердно выполняет распоряжения лекаря. Памятуя о моей «амнезии», дед гундит:
       – Досточтимая ханим прислала в покои третью супругу твою, Лэйлу и строго-настрого приказала ей хорошенько вдохновить величайшего и мужественнейшего из гханов на грядущие подвиги.
       Третья (!) жена продолжает осторожно массировать мою голову, избегая прикосновений к пострадавшему лбу. Кожа молодой женщины источает удушливый аромат благовоний и притираний. Я не могу толком рассмотреть Лэйлу, вижу лишь серые очи, насурьмлённые брови и капельки пота над неестественно алой верхней губой.
       Перехватив горячие ладошки у лица, шепчу «супружнице», безбожно перевирая её имя:
       – Лялечка, подожди за дверью, мне потолковать надо со старым муд… джентльменом.
       Лэйла меняется в лице, в её глазах читается ужас.
       – Пять минут, дорогая, и я – к твоим услугам, – клятвенно заверяю блондинку, испугавшись, что она разревётся.
       Лэйла делает корявый реверанс и скрывается за дверью, по дороге запутавшись в тяжёлых складках портьерной ткани.