– Саид, во-первых, прекращай славословить, во-вторых, я не в настроении идти в поход. И спать с Лэйлой не хочу, не очень-то она мне и нравится. Таково моё желание. В конце концов, владыка я или кто? – Нагло пробую отвертеться от кесаревых обязанностей.
Лекарь цокает языком, задумчивая полуулыбка озаряет чело старика:
– В твоей власти отложить и поход в неведомые земли, и утехи с молодой супругой.
– Отложить?
– Да. Тими-гхан никогда не отказывается ни от путешествий, ни от своих женщин.
– Так то Тими-гхан, а я…
Ну, не идиот ли? Проболтался. Дыхание останавливается, холодный пот катится по спине, а язык опять превращается в наждачку. Где-то приглушённо играет печальная музыка, Саид-баба, примостившись на пятках, невозмутимо изучает моё лицо. Спустя вечность, произносит:
– Но ты – не он, верно?
Горячий сквозняк, напитанный запахами гханского сада, распахивает витражное окно. Золотисто-розовый свет угасающего дня смягчает вычурное убранство комнаты. Механически дёргаюсь, чтобы закрыть створки. Тонкие занавески мельтешат невесомым облаком перед моим лицом, скрывая на несколько мгновений Саида.
Звуки обретают объёмность. В воздухе плывёт тоскливая мелодия дудука [1]
Капец, Мишка, отцарствовал. У окна на расписном блюде стоит конструкция, похожая на кальян. Затянуться напоследок, что ли? Нет, пусть голова будет ясной. Интересно, почему Саид не спешит поднимать хай? Сидит себе, в ус не дует, только следит за каждым моим движением.
– Давно догадался? – Спрашиваю деда, неторопливо и тщательно закрывая створки. Примечаю, комната – на уровне третьего этажа, внизу – густая садовая зелень. Если драпать через окошко, падать будет больно, но не смертельно.
– Почти сразу, – кивает Саид и, словно читая мои мысли, предупреждает, – прыгать с такой высоты не советую, ноги поломаешь.
Лекарь смеётся дробным хохотком, обнажая неожиданно-белые зубы. Неужто меня так просто разоблачить? Вот незадача. А я-то всегда гордился умением делать покер-фейс.
– Как догадался? Веду себя не по-царски? – Выдвигаю самое логичное предположение.
Саид-баба скребёт бородку и виновато признаётся:
– Всё проще. Уж извини меня, человек из четвёртого мира. С моей лёгкой руки ты оказался в теле Тими-гхана.
– Опта-ёпта, поясни.
Колени совсем не держат, и голова кругом... Фу ты! Присаживаюсь на краешек ложа. Телу, в котором я застрял, видно, тоже неслабо досталось. Саид-баба легко, без старческого кряхтения, подымается:
– Долго рассказывать. Может, немного позже? По коридорам дворца шныряют соглядатаи матушки Солнцеподобного. Если в ближайшее время ты не призовёшь в покои Лунноликую, а прекрасной Палимат доложат, что её невестка топчется у спальни Тими-гхана, Лэйла будет высечена розгами.
– За что? – Подскакиваю, будто ужаленный.
Я ни разу не борец за права угнетённых, но девчонку жалко.
– За неумение увлечь любимого супруга, и вообще…
Лекарь многозначительно улыбается, чем несказанно бесит. Без лишних слов, бросаюсь за третьей супругой и втаскиваю в спальню Тими-гхана. Саид исчезает, предоставляя мне возможность заняться «любимой женой» более предметно.
Лэйла жмётся у входа, переминаясь с ноги на ногу, не зная куда девать руки. Странное поведение для примы гарема. Ну, да ладно. Лишь бы "железной маменьке" не нажаловалась. Почему-то, в отношении Саида я спокоен, не сдаст. С лекарем потолкую позже, а сейчас…
Говорю сразу, я – не любитель пышных блондинок с макияжем в несколько слоёв. К тому же, давно и безоговорочно женат. Юное создание, навязанное для плотских утех, вызывает лишь приступ острой жалости. Девахе крупно не повезло со свекровью. Факт.
Когда за дверью слышится властный голос Палимат-ханим, блондинка прыгает ко мне в объятия, едва не сшибая с ног. Царская мама влетает в гханские покои, зловеще улыбаясь и цедя сквозь зубы: «Я же говорила…». Всё-таки, наябедничал кто-то.
Дама успела переодеться. Теперь она в чёрном наряде, предназначенном для верховой езды. В руках, затянутых замшевыми белыми перчатками, хлыст. Не удивлюсь, если мадам собралась оседлать помело. Одно слово – ведьма.
Я не конфликтный товарищ, но если что-то не нравится, говорю об этом честно и прямо. Вот и сейчас издаю, во-истину, львиный рык:
– Стучаться надо, мама.
Да, я такой. «Матушка» цепенеет, холёное лицо некрасиво искажается от переполняющего её гнева. Ханим фыркает, круто разворачивается на каблуках и выскакивает из спальни с завидной для своего возраста прытью.
Звуки рыдающего дудука сменяются лихими напевами зурны [2]
Вот чего не хватает для полного счастья, так это женской истерики. Одно радует, Лэйла не стремится выплакаться на монаршей, то бишь, моей, груди, сжимается в комок и сидит, пускает сопли в свои голубые одежды.
Чем может помочь нормальный мужик в данной ситуации? Да, хрен его зна… О, водичка. Поднимаю серебряный кубок с кофейного столика, инкрустированного перламутром. Лэйла безропотно принимает протянутый сосуд и осушает его в несколько жадных глотков. Кубок пляшет в непослушных пальцах, выбивая чечётку на передних зубах третьей жены гхана. Чтобы не пялиться на зарёванную царевну, любуюсь искусной работой столяра-краснодеревщика. Не смотря на резные ножки столика, предмет интерьера не выглядит хрупким. Сделано на века, что называется.
Раздаётся стук. Да не просто стук, какой-то придурок долбится с ноги в помещение, затем осторожно открывает дверь. В спальне появляются круглый поднос, заставленный самой разной едой, тонкие, но жилистые руки, бережно поддерживающие драгоценную ношу, и, уж потом, долговязый нескладный подросток в красных шароварах, подвязанных золотистым кушаком.
Думаю, пацан – один из шпионов ханим, очень уж смышлёная физиономия у вошедшего. Следовательно, надо ему пустить пыль в глаза. Типа, у гхана всё отлично.
Выбиваю из рук Лэйлы кубок, хватаю её за плечи, разворачиваю спиной к слуге, чтобы тому не видно было заплаканного лица Лунноликой, целую девушку взасос. И это я проделываю за пару-тройку секунд. Красава!
Девчонка трепыхается в моих лапах, сопротивляется. И пусть. А, может, у нас с ней сексуальные игрища такие.
Кланяясь и не переставая превозносить до небес гхана с супругой, юнец оставляет ужин на кофейном столике и мигом испаряется с глаз долой. Ханим будет удовлетворена докладом. Сдаётся мне, ведьму никто не ублажает, вот она и лезет в личную жизнь сына.
Лэйла перестаёт отбиваться, расслабляется и отвечает на поцелуй. Оу… да ещё как… Возникает ощущение де-жавю. Прикрываю глаза, дух захватывает, будто Маша целует меня, подушечками пальцев едва касаясь щеки. Прижимаю к себе податливое тело… ц, не любимка. Маня стройнее, гибче. Где ты сейчас, радость моя? Полжизни отдал бы, лишь бы вместо размалёванной девицы рядом оказалась Маруся. В груди тоскливо заныло…
– Ладно, хорошего понемногу, – отстраняюсь от Лэйлы, заправляю полы халата, смахивая невидимую соринку с плеча. – Может, поедим?
Гханская жена настороженно разглядывает меня, приводя в порядок выбившиеся из причёски светлые пряди, одёргивая полупрозрачную рубаху с высокими разрезами по бокам. В разрезах видны крепкие босые ноги в лёгких брюках в облипку. Лэйла, по-прежнему, пренебрегает гениальным и, главное, своевременным предложением пожрать. А зря.
Трудно перепутать с чем-либо сытный дух бозбаша. Этим невероятным блюдом часто угощает Рубик, когда я заглядываю к другу в гости. Среди неизвестных блюд взгляд выделяет, так же, дымящиеся куски шашлыка, соусник с ткемали и яркий пучок зелени на аккуратной стопке ещё тёплых лавашей. И тянет меня к этой красоте, как магнитом, напрочь перешибая душевные страдания.
От одуряюще-аппетитных ароматов желудок выдаёт голодную воркотню. Я с ним полностью согласен. Нетерпеливым жестом приглашаю Лэйлу к дастархану, предусмотрительно заблокировав дверь старинным ятаганом, снятым со стены.
На бледном личике девушки, перепачканном разводами косметики, читается внутренняя борьба. В конце-концов, барышня исчезает за дверью, вход в которую скрыт гобеленом, перед этим тихо ругнувшись.
Это чё сейчас было? Удивила Лялька, да. Прямо-таки, доставила извращённое удовольствие моему внутреннему прорабу. Не я один такой, матершинник. Вскоре, умытая и похорошевшая, Лэйла выходит из ванной комнаты. Пухлые губы девушки трогает робкая улыбка:
– Начнём трапезу?
В полном молчании мы жадно поглощаем обильную и жирную снедь, запивая всё это кулинарное «безобразие» лёгким вином. Объевшись до неприличия, слегка окосевшие, мы засыпаем: я – в позе морской звезды, Лэйла посапывает, свернувшись калачиком на краю ложа. Ой, ой, ой, цену себе набивает. Не очень-то и хотелось.
Такой вот трепетной барышней автору видится Лэйла
https://vk.com/photo167102090_457239572
Утро начинается с кудахтанья Палимат-ханим. Видите ли, моя любимица, удравшая, кстати, с первыми лучами солнца, устроила бардак в гареме. Открываю глаз, закрываю, со стоном отворачиваюсь от источника дискомфорта. Мои патлы, коими так восхищается «матушка», лезут в нос, щекочут подбородок. Отмечаю про себя, надо обязательно постричься. Бу-га-га! Пальмитатша лопнет от злости. Звучит по-детски, конечно. Но, хоть как-то хочется насолить старой мымре, сохраняя своё иномирное инкогнито... Вот не нравится мне эта мадам. Категорически. Не выдержав женского нытья, предлагаю в пустоту:
– А давайте прекратим этот адский пи-лёж.
Матерное существительное виртуозно совмещаю с цензурным глаголом «пилить». А что, вполне прилично. Маша гордилась бы мной… Зато, Палимат, как глухарь на току, исполняет свою песнь, остальных не слыша. Она требует немедленного вмешательства в дела гарема. Якобы, по окончании последнего похода, Солнцеподобный переключился только на третью супругу, обделяя вниманием других жён и наложниц. И наложниц?! Хотя, чего удивляться? Товарищ я нынче статусный.
Так, Михал Сергеич, делай лицо попроще. Главное, не спалиться. «Пилорама» продолжает работу на полную мощность, игноря охреневшего сынка. Монаршья мать митингует в защиту обойдённых гханским вниманием дамочек, жалуясь на склочный характер младшей невестки. Не то сказала. Не так посмотрела. Отказывается соблюдать их бабский дресс-код. И, вообще, после случая на конной прогулке, Лэйла стала несносна. Бла-бла-бла. Знакомая песня. Многие свекрови гадкого мнения о жёнах своих сыновей.
По моему скромному разумению, в женском коллективе надо иметь мужской характер, чтобы тебя не затюкали. Правильно Лялька делает, что даёт отпор. Мне всё больше нравится эта девица.
Ханим мечется по комнате, продолжая насиловать мозг болящему, между прочим, гхану. Тётка мученически подкатывает глаза, картинно заламывает руки, звеня украшениями на запястьях. Не понял, кто из нас двоих страдалец? Н-даа, мужику её я бы не позавидовал. Подозреваю, подобные представления могут длиться часами. Чего ей неймётся?
Эх, свалить бы куда-нибудь по-тихому. Ну, что поделать? Хочешь, не хочешь, надо вставать. Гханское тело, перейдя из горизонтального в вертикальное положение, требует водных процедур и покушать, а не вот это всё.
Помощь приходит с неожиданной стороны. Раздаётся грохот. Палимат-ханим затыкается, удивлённо поводя головой в поисках источника звука. В покои входит паренёк в красных шароварах с большим блюдом фруктов. Вчера его манера стучаться в дверь ногой раздражала, сегодня же я готов расцеловать мальчишку, до того он вовремя явился.
– Жду на женской половине, – сухо бросает ханим, прекращая словесный понос и выплывая из спальни.
Ага, щщас. Делать мне больше нечего, только шастать по чужим гаремам. Нет уж, сначала добуду максимум полезной информации, а там поглядим... Паренёк, назову-ка его «Кибальчиш», очень уж штаны у него революционные, оставив завтрак на кофейном столике, вытягивается по стойке смирно и ожидает дальнейших указаний. Будет тебе распоряжение, пацан.
– Передай Саиду, моему лекарю, чтобы он через час пришел сюда. И ещё… держи. Кушай, фрукты полезны растущему организму, – в обе ладони кладу мальчишке по румяному персику. Просияв, аки начищенный пятак, Кибальчиш низко кланяется и выбегает из комнаты.
Фф-ух, один, наконец. А теперь посмотрим, чем кормят величайшего по утрам. Финики, инжир, персики, напёрсток чёрного кофе, кусочек лепёхи с сыром. Не понял. И всё?
А где румяная котлетка с ещё дымящейся пюрешкой, где хрустящие маринованные огурчики, вприкуску с дарницким хлебушком? Эх, нету на вас, граждане подданные, моей Маняши. Она бы вас научила "Родину любить".
Оскорблённый в лучших гастрономических чувствах, иду умываться, дожёвывая финик. Санузел, да простит настоящий хозяин этого великолепия мою прорабскую манеру изъясняться, поражает богатством отделки: мрамор, гранит, плитка. Всё великолепного качества. Помимо фаянсового толчка, бидэ и раковины, в полу хитро устроен небольшой бассейн, наполненный тёплой водой.
С технической точки зрения, меня интересует устройство купальни на третьем этаже в условиях позапрошлого столетия. С точки зрения мужика, которому с утра высосали через коктейльную трубочку мозг, хочется послать всех, залезть в душистую водичку и пусть весь мир подождёт.
Что я с удовольствием и делаю, оставляя на каменной скамье гханские одежды. Счастливый, разомлевший от комфортной температуры, прикрываю глаза и начинаю мычать нехитрый мотив Чижика-пыжика. Мне влом двинуться, чтобы выплюнуть косточку от съеденного финика, и я просто гоняю её во рту.
– Тебе помочь, о, величайший?
Простой вопрос действует не хуже удара монтировкой по голове.
– Ни хуа себе чихуа! Тут проходной двор какой-то, а не гха-кхе… гханские покои, – дёргаюсь, глотая от неожиданности косточку.
Ощущение такое, словно булыжник попадает в пищевод. Больно, иттить-его…
У бассейна стоит высокая чернокожая женщина с ультра-короткой стрижкой. Возраст африканской «статуэтки» определению не поддаётся. Ей может быть и двадцать пять лет, и тридцатник с большим хвостом.
Из одежды на даме лишь множество рядов жемчужных бус, прикрывающих маленькую грудь. Смотреть незнакомке в лицо, избегая обнажённого тела, получается с трудом. Облизываю пересохшие губы, слегка покашливая. Чёртов финик.
Негритянку мой ошалелый вид, явно, забавляет. Она с хрустом потягивается и плавным, каким-то почти змеиным, движением соскальзывает в бассейн, гипнотизируя сумеречным взглядом. Ох, ты ж ё! Аж волосы дыбом. И не только они… Женщина притирается ко мне вплотную, скорый шепоток опаляет ухо:
– Приказывай, повелитель. Тсума выполнит любую твою фантазию.
Избегая гханского, стремительно твердеющего, достоинства, длинные пальцы ловко поглаживают под водой мои руки, живот, ноги.
Хм, вода потеплела, или это меня в жар бросило? Совсем некстати озаряет: а если красотка тоже шпионка ханим? Пыл мой слегка стихает. По идее, мы с Лэйлой должны были кувыркаться ночь напролёт и мне к утру надо бы притвориться выжатым лимоном.
Лекарь цокает языком, задумчивая полуулыбка озаряет чело старика:
– В твоей власти отложить и поход в неведомые земли, и утехи с молодой супругой.
– Отложить?
– Да. Тими-гхан никогда не отказывается ни от путешествий, ни от своих женщин.
– Так то Тими-гхан, а я…
Ну, не идиот ли? Проболтался. Дыхание останавливается, холодный пот катится по спине, а язык опять превращается в наждачку. Где-то приглушённо играет печальная музыка, Саид-баба, примостившись на пятках, невозмутимо изучает моё лицо. Спустя вечность, произносит:
– Но ты – не он, верно?
Горячий сквозняк, напитанный запахами гханского сада, распахивает витражное окно. Золотисто-розовый свет угасающего дня смягчает вычурное убранство комнаты. Механически дёргаюсь, чтобы закрыть створки. Тонкие занавески мельтешат невесомым облаком перед моим лицом, скрывая на несколько мгновений Саида.
Звуки обретают объёмность. В воздухе плывёт тоскливая мелодия дудука [1]
Закрыть
, разделяя мир на тот свет и этот, выворачивая душу наизнанку.дудук – духовой музыкальный инструмент
Капец, Мишка, отцарствовал. У окна на расписном блюде стоит конструкция, похожая на кальян. Затянуться напоследок, что ли? Нет, пусть голова будет ясной. Интересно, почему Саид не спешит поднимать хай? Сидит себе, в ус не дует, только следит за каждым моим движением.
– Давно догадался? – Спрашиваю деда, неторопливо и тщательно закрывая створки. Примечаю, комната – на уровне третьего этажа, внизу – густая садовая зелень. Если драпать через окошко, падать будет больно, но не смертельно.
– Почти сразу, – кивает Саид и, словно читая мои мысли, предупреждает, – прыгать с такой высоты не советую, ноги поломаешь.
Лекарь смеётся дробным хохотком, обнажая неожиданно-белые зубы. Неужто меня так просто разоблачить? Вот незадача. А я-то всегда гордился умением делать покер-фейс.
– Как догадался? Веду себя не по-царски? – Выдвигаю самое логичное предположение.
Саид-баба скребёт бородку и виновато признаётся:
– Всё проще. Уж извини меня, человек из четвёртого мира. С моей лёгкой руки ты оказался в теле Тими-гхана.
– Опта-ёпта, поясни.
Колени совсем не держат, и голова кругом... Фу ты! Присаживаюсь на краешек ложа. Телу, в котором я застрял, видно, тоже неслабо досталось. Саид-баба легко, без старческого кряхтения, подымается:
– Долго рассказывать. Может, немного позже? По коридорам дворца шныряют соглядатаи матушки Солнцеподобного. Если в ближайшее время ты не призовёшь в покои Лунноликую, а прекрасной Палимат доложат, что её невестка топчется у спальни Тими-гхана, Лэйла будет высечена розгами.
– За что? – Подскакиваю, будто ужаленный.
Я ни разу не борец за права угнетённых, но девчонку жалко.
– За неумение увлечь любимого супруга, и вообще…
Лекарь многозначительно улыбается, чем несказанно бесит. Без лишних слов, бросаюсь за третьей супругой и втаскиваю в спальню Тими-гхана. Саид исчезает, предоставляя мне возможность заняться «любимой женой» более предметно.
Лэйла жмётся у входа, переминаясь с ноги на ногу, не зная куда девать руки. Странное поведение для примы гарема. Ну, да ладно. Лишь бы "железной маменьке" не нажаловалась. Почему-то, в отношении Саида я спокоен, не сдаст. С лекарем потолкую позже, а сейчас…
Говорю сразу, я – не любитель пышных блондинок с макияжем в несколько слоёв. К тому же, давно и безоговорочно женат. Юное создание, навязанное для плотских утех, вызывает лишь приступ острой жалости. Девахе крупно не повезло со свекровью. Факт.
Когда за дверью слышится властный голос Палимат-ханим, блондинка прыгает ко мне в объятия, едва не сшибая с ног. Царская мама влетает в гханские покои, зловеще улыбаясь и цедя сквозь зубы: «Я же говорила…». Всё-таки, наябедничал кто-то.
Дама успела переодеться. Теперь она в чёрном наряде, предназначенном для верховой езды. В руках, затянутых замшевыми белыми перчатками, хлыст. Не удивлюсь, если мадам собралась оседлать помело. Одно слово – ведьма.
Я не конфликтный товарищ, но если что-то не нравится, говорю об этом честно и прямо. Вот и сейчас издаю, во-истину, львиный рык:
– Стучаться надо, мама.
Да, я такой. «Матушка» цепенеет, холёное лицо некрасиво искажается от переполняющего её гнева. Ханим фыркает, круто разворачивается на каблуках и выскакивает из спальни с завидной для своего возраста прытью.
Звуки рыдающего дудука сменяются лихими напевами зурны [2]
Закрыть
. Заводная музыка сопровождается хлопками в ладоши. В саду, что ли, вечеринка? Ну, хоть кому-то весело. Мы с Лэйлой стоим, прилипнув друг к другу, ещё некоторое время. Напряжение спадает, девчонка отталкивает меня и садится на тахту. Слёзы непрерывно текут по пухлым щекам, смывая «камуфляж».зурна – духовой музыкальный инструмент
Вот чего не хватает для полного счастья, так это женской истерики. Одно радует, Лэйла не стремится выплакаться на монаршей, то бишь, моей, груди, сжимается в комок и сидит, пускает сопли в свои голубые одежды.
Чем может помочь нормальный мужик в данной ситуации? Да, хрен его зна… О, водичка. Поднимаю серебряный кубок с кофейного столика, инкрустированного перламутром. Лэйла безропотно принимает протянутый сосуд и осушает его в несколько жадных глотков. Кубок пляшет в непослушных пальцах, выбивая чечётку на передних зубах третьей жены гхана. Чтобы не пялиться на зарёванную царевну, любуюсь искусной работой столяра-краснодеревщика. Не смотря на резные ножки столика, предмет интерьера не выглядит хрупким. Сделано на века, что называется.
Раздаётся стук. Да не просто стук, какой-то придурок долбится с ноги в помещение, затем осторожно открывает дверь. В спальне появляются круглый поднос, заставленный самой разной едой, тонкие, но жилистые руки, бережно поддерживающие драгоценную ношу, и, уж потом, долговязый нескладный подросток в красных шароварах, подвязанных золотистым кушаком.
Думаю, пацан – один из шпионов ханим, очень уж смышлёная физиономия у вошедшего. Следовательно, надо ему пустить пыль в глаза. Типа, у гхана всё отлично.
Выбиваю из рук Лэйлы кубок, хватаю её за плечи, разворачиваю спиной к слуге, чтобы тому не видно было заплаканного лица Лунноликой, целую девушку взасос. И это я проделываю за пару-тройку секунд. Красава!
Девчонка трепыхается в моих лапах, сопротивляется. И пусть. А, может, у нас с ней сексуальные игрища такие.
Кланяясь и не переставая превозносить до небес гхана с супругой, юнец оставляет ужин на кофейном столике и мигом испаряется с глаз долой. Ханим будет удовлетворена докладом. Сдаётся мне, ведьму никто не ублажает, вот она и лезет в личную жизнь сына.
Лэйла перестаёт отбиваться, расслабляется и отвечает на поцелуй. Оу… да ещё как… Возникает ощущение де-жавю. Прикрываю глаза, дух захватывает, будто Маша целует меня, подушечками пальцев едва касаясь щеки. Прижимаю к себе податливое тело… ц, не любимка. Маня стройнее, гибче. Где ты сейчас, радость моя? Полжизни отдал бы, лишь бы вместо размалёванной девицы рядом оказалась Маруся. В груди тоскливо заныло…
– Ладно, хорошего понемногу, – отстраняюсь от Лэйлы, заправляю полы халата, смахивая невидимую соринку с плеча. – Может, поедим?
Гханская жена настороженно разглядывает меня, приводя в порядок выбившиеся из причёски светлые пряди, одёргивая полупрозрачную рубаху с высокими разрезами по бокам. В разрезах видны крепкие босые ноги в лёгких брюках в облипку. Лэйла, по-прежнему, пренебрегает гениальным и, главное, своевременным предложением пожрать. А зря.
Трудно перепутать с чем-либо сытный дух бозбаша. Этим невероятным блюдом часто угощает Рубик, когда я заглядываю к другу в гости. Среди неизвестных блюд взгляд выделяет, так же, дымящиеся куски шашлыка, соусник с ткемали и яркий пучок зелени на аккуратной стопке ещё тёплых лавашей. И тянет меня к этой красоте, как магнитом, напрочь перешибая душевные страдания.
От одуряюще-аппетитных ароматов желудок выдаёт голодную воркотню. Я с ним полностью согласен. Нетерпеливым жестом приглашаю Лэйлу к дастархану, предусмотрительно заблокировав дверь старинным ятаганом, снятым со стены.
На бледном личике девушки, перепачканном разводами косметики, читается внутренняя борьба. В конце-концов, барышня исчезает за дверью, вход в которую скрыт гобеленом, перед этим тихо ругнувшись.
Это чё сейчас было? Удивила Лялька, да. Прямо-таки, доставила извращённое удовольствие моему внутреннему прорабу. Не я один такой, матершинник. Вскоре, умытая и похорошевшая, Лэйла выходит из ванной комнаты. Пухлые губы девушки трогает робкая улыбка:
– Начнём трапезу?
В полном молчании мы жадно поглощаем обильную и жирную снедь, запивая всё это кулинарное «безобразие» лёгким вином. Объевшись до неприличия, слегка окосевшие, мы засыпаем: я – в позе морской звезды, Лэйла посапывает, свернувшись калачиком на краю ложа. Ой, ой, ой, цену себе набивает. Не очень-то и хотелось.
Такой вот трепетной барышней автору видится Лэйла
https://vk.com/photo167102090_457239572
Прода от 31.10.2022, 18:54
Глава 3.
Утро начинается с кудахтанья Палимат-ханим. Видите ли, моя любимица, удравшая, кстати, с первыми лучами солнца, устроила бардак в гареме. Открываю глаз, закрываю, со стоном отворачиваюсь от источника дискомфорта. Мои патлы, коими так восхищается «матушка», лезут в нос, щекочут подбородок. Отмечаю про себя, надо обязательно постричься. Бу-га-га! Пальмитатша лопнет от злости. Звучит по-детски, конечно. Но, хоть как-то хочется насолить старой мымре, сохраняя своё иномирное инкогнито... Вот не нравится мне эта мадам. Категорически. Не выдержав женского нытья, предлагаю в пустоту:
– А давайте прекратим этот адский пи-лёж.
Матерное существительное виртуозно совмещаю с цензурным глаголом «пилить». А что, вполне прилично. Маша гордилась бы мной… Зато, Палимат, как глухарь на току, исполняет свою песнь, остальных не слыша. Она требует немедленного вмешательства в дела гарема. Якобы, по окончании последнего похода, Солнцеподобный переключился только на третью супругу, обделяя вниманием других жён и наложниц. И наложниц?! Хотя, чего удивляться? Товарищ я нынче статусный.
Так, Михал Сергеич, делай лицо попроще. Главное, не спалиться. «Пилорама» продолжает работу на полную мощность, игноря охреневшего сынка. Монаршья мать митингует в защиту обойдённых гханским вниманием дамочек, жалуясь на склочный характер младшей невестки. Не то сказала. Не так посмотрела. Отказывается соблюдать их бабский дресс-код. И, вообще, после случая на конной прогулке, Лэйла стала несносна. Бла-бла-бла. Знакомая песня. Многие свекрови гадкого мнения о жёнах своих сыновей.
По моему скромному разумению, в женском коллективе надо иметь мужской характер, чтобы тебя не затюкали. Правильно Лялька делает, что даёт отпор. Мне всё больше нравится эта девица.
Ханим мечется по комнате, продолжая насиловать мозг болящему, между прочим, гхану. Тётка мученически подкатывает глаза, картинно заламывает руки, звеня украшениями на запястьях. Не понял, кто из нас двоих страдалец? Н-даа, мужику её я бы не позавидовал. Подозреваю, подобные представления могут длиться часами. Чего ей неймётся?
Эх, свалить бы куда-нибудь по-тихому. Ну, что поделать? Хочешь, не хочешь, надо вставать. Гханское тело, перейдя из горизонтального в вертикальное положение, требует водных процедур и покушать, а не вот это всё.
Помощь приходит с неожиданной стороны. Раздаётся грохот. Палимат-ханим затыкается, удивлённо поводя головой в поисках источника звука. В покои входит паренёк в красных шароварах с большим блюдом фруктов. Вчера его манера стучаться в дверь ногой раздражала, сегодня же я готов расцеловать мальчишку, до того он вовремя явился.
– Жду на женской половине, – сухо бросает ханим, прекращая словесный понос и выплывая из спальни.
Ага, щщас. Делать мне больше нечего, только шастать по чужим гаремам. Нет уж, сначала добуду максимум полезной информации, а там поглядим... Паренёк, назову-ка его «Кибальчиш», очень уж штаны у него революционные, оставив завтрак на кофейном столике, вытягивается по стойке смирно и ожидает дальнейших указаний. Будет тебе распоряжение, пацан.
– Передай Саиду, моему лекарю, чтобы он через час пришел сюда. И ещё… держи. Кушай, фрукты полезны растущему организму, – в обе ладони кладу мальчишке по румяному персику. Просияв, аки начищенный пятак, Кибальчиш низко кланяется и выбегает из комнаты.
Фф-ух, один, наконец. А теперь посмотрим, чем кормят величайшего по утрам. Финики, инжир, персики, напёрсток чёрного кофе, кусочек лепёхи с сыром. Не понял. И всё?
А где румяная котлетка с ещё дымящейся пюрешкой, где хрустящие маринованные огурчики, вприкуску с дарницким хлебушком? Эх, нету на вас, граждане подданные, моей Маняши. Она бы вас научила "Родину любить".
Оскорблённый в лучших гастрономических чувствах, иду умываться, дожёвывая финик. Санузел, да простит настоящий хозяин этого великолепия мою прорабскую манеру изъясняться, поражает богатством отделки: мрамор, гранит, плитка. Всё великолепного качества. Помимо фаянсового толчка, бидэ и раковины, в полу хитро устроен небольшой бассейн, наполненный тёплой водой.
С технической точки зрения, меня интересует устройство купальни на третьем этаже в условиях позапрошлого столетия. С точки зрения мужика, которому с утра высосали через коктейльную трубочку мозг, хочется послать всех, залезть в душистую водичку и пусть весь мир подождёт.
Что я с удовольствием и делаю, оставляя на каменной скамье гханские одежды. Счастливый, разомлевший от комфортной температуры, прикрываю глаза и начинаю мычать нехитрый мотив Чижика-пыжика. Мне влом двинуться, чтобы выплюнуть косточку от съеденного финика, и я просто гоняю её во рту.
– Тебе помочь, о, величайший?
Простой вопрос действует не хуже удара монтировкой по голове.
– Ни хуа себе чихуа! Тут проходной двор какой-то, а не гха-кхе… гханские покои, – дёргаюсь, глотая от неожиданности косточку.
Ощущение такое, словно булыжник попадает в пищевод. Больно, иттить-его…
У бассейна стоит высокая чернокожая женщина с ультра-короткой стрижкой. Возраст африканской «статуэтки» определению не поддаётся. Ей может быть и двадцать пять лет, и тридцатник с большим хвостом.
Из одежды на даме лишь множество рядов жемчужных бус, прикрывающих маленькую грудь. Смотреть незнакомке в лицо, избегая обнажённого тела, получается с трудом. Облизываю пересохшие губы, слегка покашливая. Чёртов финик.
Негритянку мой ошалелый вид, явно, забавляет. Она с хрустом потягивается и плавным, каким-то почти змеиным, движением соскальзывает в бассейн, гипнотизируя сумеречным взглядом. Ох, ты ж ё! Аж волосы дыбом. И не только они… Женщина притирается ко мне вплотную, скорый шепоток опаляет ухо:
– Приказывай, повелитель. Тсума выполнит любую твою фантазию.
Избегая гханского, стремительно твердеющего, достоинства, длинные пальцы ловко поглаживают под водой мои руки, живот, ноги.
Хм, вода потеплела, или это меня в жар бросило? Совсем некстати озаряет: а если красотка тоже шпионка ханим? Пыл мой слегка стихает. По идее, мы с Лэйлой должны были кувыркаться ночь напролёт и мне к утру надо бы притвориться выжатым лимоном.
