— О делах наших скорбных побеседуем?
— С превеликим удовольствием. — Хорохорилась я перфектно, и голос не дрожал и глаза не влажнели. — Приступайте.
Я подозревала, что сейчас мне дадут отставку и вовсе не служебную.
Крестовский отвел взгляд:
— Зла на тебя не держу, ты барышня молоденькая, неопытная, от того ветрена…
Тут халдей принялся накрывать на стол, и чего там у меня дальше с качествами не ладилось, расслышать не удалось. На поверхности супа плавало блестящее пятно жира, меня замутило. Крестовский, продолжая говорить, расправил на коленях салфетку, взял ложку:
— … более молодого соперника… — Он попробовал суп, остался доволен. — … собою приятного, воспитанного и…
Есть не хотелось, я отодвинула тарелку.
— А то, что ты от Григория Ильича нынче уедешь, к лучшему. Ежели чувства ваши крепки, разлука их лишь укрепит. — Крестовский закончил с первым, кивнул подавать горячее. — Это я тебе с ответственностью, подкрепленной опытом, заявляю.
— Какая удача, — пробормотала я, — что смогла я получить совет от пожилого товарища.
Шеф крякнул и насупился, я принялась выписывать на скатерти столовым ножом вензельную «Г»:
— И какое невыразимое счастье, ваше превосходительство, что вы, с вашею мудростью, мое новое положение молниеносно уяснили, и разложили по полочкам. Господин Волков, он… Я только его увидала, поняла, вот оно, настоящее, а что прежде бывало, не более чем увлечения. — Я рисовала сердца и стрелы, крахмальный лен под ножом уже стал лохматиться. — Любовь, страсть, единение душ. Мы с Григорием Ильичом идеальную пару составили.
— Да уж наслышан.
— Потому что от людей не скроешь. — Отложив нож, я жалобно посмотрела на начальство. — Одно печалит, Семен Аристархович. Вы-то теперь как? Только представлю ваше одиночество, сердце щемит.
Крестовский изобразил лицом приличную грусть:
— Да уж как-нибудь.
— Отыщется какая-нибудь разбитная вдовушка, по возрасту вам подходящая, чтоб… — Умильно сложила я руки перед грудью. — Чтоб доживание ваше скрасить?
Одновременно мы с собеседником бросили взгляды на его кольцо.
— Добрая моя, славная девочка, — Крестовский взял меня за руку, наши с ним сапфиры оказались рядышком, мой выигрывал как чистотою, так и по размеру. — Не думай обо мне, следуй за сердцем.
Эх, жаль, расплакаться не получалось, а то бы оросила слезами сомкнутые ладони. Шут балаганный! Дай только возможность, такой скандал закачу, с битием посуды и ором вселенским. Ты только справься, Семка, живым и здоровым ко мне вернись.
Закончив с расставанием, мы приступили к горячему, беседуя о невинных столичных новостях, как то: театральные новинки и предстоящие масленичные гуляния.
Душа моя пела, отставка оказалась вовсе понарошечной, для виду, иначе вины за нее Семен на меня не взвалил бы. Кому именно представление предназначалось, я не знала, но и это меня не тревожило. Шеф взрослый, опытный, в нем я уверена. Мешать не буду.
Отдав должное десерту, мы вышли из ресторации. В темном уже небе грохотали, рассыпаясь, искры фейерверков. Последний день ярмарки подошел к концу. Сани ждали у приказного крыльца, Федор проверял багажные крепления. Мне даже внутрь заходить не пришлось, служивые вышли на двор попрощаться. На сей раз обошлось без объятий и поцелуев.
— Убедиться, что ее высокоблагородие со всеми удобствами разместилась, — велел шеф вознице, — и отправления дождаться.
Федор обещал.
Мы сели в сани, когда они тронулись, я, не удержавшись, обернулась. Группка мужчин в мундирах у крыльца окружала высоченного чародея, как стая ворон-падальщиц.
Семен десяток раз успел пожалеть, что лично не посадил Гелю в вагон. Приказной Степанов все не возвращался, хотя время приближалось к половине восьмого. Крестовский ждал в кабинете. Попович умница, проблем быть не должно. Она все поняла и приняла, игру поддержала. Даже, если с ее стороны, это и не игра вовсе, и рыжая суфражистка влюбилась в заграничного хлыща Волкова, пусть. Главное, чтоб она сейчас уехала. Живой, здоровой, в своем уме. Ее отпустят, она им не нужна, ни сыскаркою, ни рычагом воздействия на столичного чародея.
В дверь постучали, Крестовский оторвал взгляд от настенных часов, отставной гренадир Федор отрапортовал, что чиновная барышня в вагон села, он багаж где положено разместил, поезд отправился с десятиминутною задержкой. Семен подчиненного похвалил, поднялся из-за стола. Теперь можно было и запереться в чудесном подземном каземате до рассвета. Один, он совсем один.
— Ваше превосходительство! — Давилов вбежал в присутствие, когда Крестовский уже пересекал общую залу. — Там Григорий Ильич сызнова…
Пришлось подниматься в казенку, осматривать спящего. Дело того не стоило, насколько уразумел чародей, конвульсивные телодвижения Григория Ильича происходили от того, что именно в этот момент он в своих туманных пределах астральную проекцию артефакта испытывал, фехтовал тростью, может даже против кого-то наколдованного сражался. Успокоив коллежского регистратора, Крестовский уже собирался покинуть спальню, но был остановлен громогласным женским воплем.
— Гриня-а-а-а! — Барышня Попович пронеслась к постели, сбрасывая на пол шубку, рухнула на колени, заломив руки. — Не могу, ваше превосходительство, возлюбленного своего покинуть! Сердце не велит! Что хотите со мною делайте! Хоть чина лишайте, хоть под арест, хоть….
Она поправила на носике очки и сказала спокойно:
— Слыхали новости? Бобруйского-то нашего Гаврилу Степановича…
Волков застонал, зашарил рукою по одеялу, Евангелина Романовна взяла его ладонь, сжала:
— Гришенька, сокол мой ясный.
— Что с купцом? — обреченно спросил Семен.
Попович всхлипнула, подняла на него сухие злые глаза.
— Убили барина, королька нашего золоченого. Вы, Евсей Харитонович, — обратилась она к Давилову, — в приказ ступайте, там господин Хрущ в нервическом припадке бьется, заявление представляет.
— Какого… — начал Крестовский, когда регистратор ушел.
— Такого, — перебила Евангелина Романовна. — Эдакого. Знаю я ваше мужское злонравие, я в дверь, а прочие отставные возлюбленные Гриню моего портить. Не так что ли? Едва успела.
— Геля!
— Что Геля? Скажете, не чардеили? То-то мятою на двор даже смердит! Нет уж, ваше превосходительство, останусь я при возлюбленном своем и ничего вы мне не сделаете. А, знаете, почему?
— Почему?
Попович поднялась, вытерла руку о подол:
— Кроме меня, непослушной, убийство Бобруйского у вас расследовать некому. Потому петлички с меня рвать вы погодите, сперва службу исполнить позволите. А в свободное от службы время я с Грегори своего драгоценного глаз не спущу. После, когда он ото сна пробудится, мы с ним вместе решим, в каком качестве я при нем в Крыжовене останусь, любезною супругой вовсе без чина, либо… Впрочем, вашего превосходительства это уже касаться не будет.
В голове Семена Аристарховича стало пусто и гулко, он шумно дышал, не в силах подобрать приличных слов, наконец выдавил:
— Расследование?
— Поделим полномочия, — кивнула сыскарка. — Я займусь купцом, вы окончите старинное дело вашего Блохина.
Они помолчали. Вернувшийся Давилов многозначительно кашлянул от порога.
— Евсей Харитонович, — Геля развела руки, будто готовясь заключить коллежского регистратора в объятия, — коечку мне здесь организуйте, не в службу, а в дружбу. Репутация моя девичья вовсе порушена, посему скрываться более не желаю. Распорядитесь. Хрущ ждет? Тогда я с ним к Бобруйским отправлюсь, тело осмотреть. Вас же, господин Крестовский, более задерживать не смею, подземелья вас, кажется, заждались.
Семен витиевато, но неслышно ругнулся.
Зеленые глаза сыскарки дрогнули, ручка поднялась к правой мочке:
— Стыдитесь, ваше превосходительство, при дамах…
Крестовский рассмотрел в девичьем ушке белоснежный продолговатый предмет, сказал одними губами:
— Ты уверена?
Геля улыбнулась и молча решительно кивнула.
«Определяемые законом наказания уголовные суть следующие:
- Лишение всех прав состояния и смертная казнь.
- Лишение всех прав состояния и ссылка в каторжные работы; для людей же, не изъятых от наказаний телесных, публичное наказание от тридцати до ста ударов плетьми через палачей, с наложением клейм, а также ссылка в каторжные работы с потерею всех прав состояния.
- Лишение всех прав состояния и ссылка на поселение в Сибирь; для людей же, не изъятых от наказаний телесных, публичное наказание от десяти до тридцати ударов плетьми через палачей, но без наложения клейм, и также ссылка на поселение в Сибирь с потерею всех прав состояния.
- Лишение всех прав состояния и ссылка на поселение за Кавказ.
Виды смертной казни определяются судом в приговоре его».
Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845
Неспокойно было на сердце, вроде же все ладно сделала, правильно, по закону и по уму, а все равно удовольствия не ощущала. Федор дотащил мой сундук до вагона, задвинул на багажную полку, отдал честь и вышел на перрон дожидаться отправления поезда под вокзальным фонарем. Попутчиков пока не появилось, я сидела в душноватом купе в одиночестве и пыталась ни о чем не думать. Три дня дороги мне время для раздумий предоставят с избытком. Однако, что меня гложет? Привычно разделим переживания на две неравные части: личную и служебную. Личная… Ты, Геля, ветреница. Будучи влюбленной в Семена Аристарховича, ухаживания господина Волкова принимала, целовалась с ним даже не единожды, то есть, поцелуям не противилась, но все равно считается. И от того неловко себя чувствуешь, потому что Семушке в измене не призналась. Времени не нашлось? Ну да, да, ни минуточки.
Печально вздохнув, я прижала ладони к горячим щекам.
Не ложь, но умолчание. Исправлюсь. Что еще? Кольцо на руке Крестовского? Ну да. Ревнуешь? И это тоже. Ну так прекрати. Ты не барышня сентиментальная, чтоб по косвенным признакам ужасы надумывать.
С личным пока все. Что ж до дел сыскарских, после подумаю.
Отправление задерживалось, я рассеянно порылась в сумочке, достала очки с чародейскими стеклами, зачем-то их нацепила. Над дверью купе мерцала рунная вязь, то ли от клопов, то ли от сквозняка, больше ничего чародейского не наблюдалось. Прижавшись лицом к оконному стеклу, я стала глядеть наружу. Федор дежурил у фонаря, рядом стоял какой-то провожающий господин в темном цилиндре и с меховым воротником на пальто. Губы господина шевелились. Забавно. С кем он говорит?
Скользнув рукою в сумочку, я достала «жужу», свой полезный амулетик. Все развлечение.
— …в окно смотрит… — перевела «жужа». — Младший чин сопровождает… а чародей не стал…
Он обо мне?
Прищурившись, я рассмотрела на галстуке мужчины массивную металлическую булавку явно чародейского вида.
— … не уйдет, пусть поезд тронется… убедится, что рыжая в нем уехала… в Змеевичах возьмем на вокзале… да, наши люди…
Ветер за окном раскачивал фонарь, тени метались по лицу говорившего, всего расслышать не удавалось.
По дороге меня снимут с поезда. Крестовский об этом не узнает. Зачем? Кто?
— Ну наконец, — сказал объект подошедшему, которого я опознала.
Герочка, смазливый спутник бандерши Мишкиной на приеме у купца Бобруйского. Он, помнится, мечтал меня в публичный дом пристроить.
Мы встретились взглядами, Герочка раскланялся, я, после паузы, будто припоминая знакомство, ему кивнула.
— Хороша, — сказал молодчик, — и на фотографических карточках даже лучше. Ты уж попроси барина по первости шкурку ей не портить, я сначала портретиков наделаю особых для ценителей, ну ты знаешь… ха-ха-ха… стиль ню по-французски называется. И в приказ комплектик отправим, мы люди не жадные. Что скажешь, Федор?
Мои руки, поправляющие складки вагонных штор замерли. Герочка обращался вовсе не к господину в цилиндре. Ему ответил Степанов:
— Тьфу, нелюди вы, а не люди! Девка-то ни при чем. Отпустили бы ее, чародей вам на блюдечке…
Из застекольной дали донесся до меня пронзительный свист, вагонные начинали закрывать двери, мы отправлялись. Юный жиголо исчез из зоны видимости, Федор помахал, прощаясь.
— Крыса ты Степанов! — помахала я в ответ с широкой улыбкой. — Чародей вам на блюде? Да он вам это блюдо в такие неизведанные глубины засунет, и неприлично даже представить через какие отверстия.
Поезд тронулся, я опустила руки, резко развернувшись ко входу в купе.
— Какая приятная неожиданность, Евангелина Романовна, — провозгласил Герочка с поклоном, одновременно запирая за собою двери. — Мы, оказывается, с вами попутчики. Не имел чести быть вам представленным, корнет…
Его правая рука скользнула в карман, я свои раскинула в стороны, опираясь ладонями о выступы багажных полок, и, выбросив вперед согнутые ноги, ударила корнета в голову. Что-то хрустнуло, предположительно, нос, тело попутчика глухо стукнулось о двери, он стал медленно сползать, повизгивал, прижав к лицу ладони, сквозь пальцы пузырилась кровь, а на подбородок из руки спускалась блестящая зеленая змейка. Знакомая штука — навий артефакт подчинения, так вот каким образом меня с поезда снимать собирались. Змейка обхватывает человеческую конечность, и человек этот будет все делать, что ему владелец второй части амулета, факирской дудочки, велит.
— Будешь дергаться, — проговорила я ласково, наступив ему каблуком на голень всем весом, — мужские причиндалы твои раздавлю, сможешь перфектным фальцетом на помощь звать.
Ответ прозвучал невнятно, кровавыми пузырями.
— Дудку давай!
Глаза Герочки наполнились ужасом, он сызнова булькнул и попытался меня спихнуть, и ему бы это удалось, останься я балансировать на живой ступеньке, но я, поймав ритм его движения, качнулась в сторону, дернув одновременно с багажной полки сундук. Тот упал, я отпрыгнуть успела, корнет взвыл, деревянный бок намертво прихлопнул к полу обе его ноги.
«Экая ты, Попович, живодерка, — подумала я бесчувственно,— на сундук еще сядь для пущего эффекта, чтоб эта гнида все-таки ухитрилась на тебя навий артефакт набросить».
В двери требовательно постучали, вагонный осведомлялся, все ли у пассажиров в порядке.
— Не тревожьтесь, любезный, — хохотнула я, — милые бранятся, только тешатся.
Герочка застонал, я присоединилась с картинною женской страстью:
— О да, милый, еще!
Поезд шел тихо, не набрав полной скорости, удаляющиеся шаги вагонного были отчетливо слышны.
— Дудку! — скомандовала я. — Да не протягивай, дураков нет к тебе наклоняться, к окну брось. Хороший мальчик.
Я подняла дудочку, засунула ее в сумку, последнюю набросив на запястье, достала револьвер, солидно щелкнув затвором.
— Времени нет. Поэтому… — Я с усилием столкнула сундук. — Поднимайся, садись в кресло. Знаю, что больно. Потерпи. Кто тебя послал?
— Не могу, барышня, не могу! — хрипел Гера. — Заклятие на мне, язык откушу прежде…
Он заполз уже боком на сидение, марая атласную обивку кровью и соплями, ожившая змейка жадно тыкалась пастью в эти разводы:
— Только ему не вы нужны, а чародей настоящий…
Не слушая дальше, я сдернула шубу и выскочила из купе. Допрос требовал времени, а его не было абсолютно. Семен там один в окружении крыс, и вскорости его потащат на потеху крысиному королю. Барин! А кто у нас барин? Разумеется, Бобруйский. Или нет?
— С превеликим удовольствием. — Хорохорилась я перфектно, и голос не дрожал и глаза не влажнели. — Приступайте.
Я подозревала, что сейчас мне дадут отставку и вовсе не служебную.
Крестовский отвел взгляд:
— Зла на тебя не держу, ты барышня молоденькая, неопытная, от того ветрена…
Тут халдей принялся накрывать на стол, и чего там у меня дальше с качествами не ладилось, расслышать не удалось. На поверхности супа плавало блестящее пятно жира, меня замутило. Крестовский, продолжая говорить, расправил на коленях салфетку, взял ложку:
— … более молодого соперника… — Он попробовал суп, остался доволен. — … собою приятного, воспитанного и…
Есть не хотелось, я отодвинула тарелку.
— А то, что ты от Григория Ильича нынче уедешь, к лучшему. Ежели чувства ваши крепки, разлука их лишь укрепит. — Крестовский закончил с первым, кивнул подавать горячее. — Это я тебе с ответственностью, подкрепленной опытом, заявляю.
— Какая удача, — пробормотала я, — что смогла я получить совет от пожилого товарища.
Шеф крякнул и насупился, я принялась выписывать на скатерти столовым ножом вензельную «Г»:
— И какое невыразимое счастье, ваше превосходительство, что вы, с вашею мудростью, мое новое положение молниеносно уяснили, и разложили по полочкам. Господин Волков, он… Я только его увидала, поняла, вот оно, настоящее, а что прежде бывало, не более чем увлечения. — Я рисовала сердца и стрелы, крахмальный лен под ножом уже стал лохматиться. — Любовь, страсть, единение душ. Мы с Григорием Ильичом идеальную пару составили.
— Да уж наслышан.
— Потому что от людей не скроешь. — Отложив нож, я жалобно посмотрела на начальство. — Одно печалит, Семен Аристархович. Вы-то теперь как? Только представлю ваше одиночество, сердце щемит.
Крестовский изобразил лицом приличную грусть:
— Да уж как-нибудь.
— Отыщется какая-нибудь разбитная вдовушка, по возрасту вам подходящая, чтоб… — Умильно сложила я руки перед грудью. — Чтоб доживание ваше скрасить?
Одновременно мы с собеседником бросили взгляды на его кольцо.
— Добрая моя, славная девочка, — Крестовский взял меня за руку, наши с ним сапфиры оказались рядышком, мой выигрывал как чистотою, так и по размеру. — Не думай обо мне, следуй за сердцем.
Эх, жаль, расплакаться не получалось, а то бы оросила слезами сомкнутые ладони. Шут балаганный! Дай только возможность, такой скандал закачу, с битием посуды и ором вселенским. Ты только справься, Семка, живым и здоровым ко мне вернись.
Закончив с расставанием, мы приступили к горячему, беседуя о невинных столичных новостях, как то: театральные новинки и предстоящие масленичные гуляния.
Душа моя пела, отставка оказалась вовсе понарошечной, для виду, иначе вины за нее Семен на меня не взвалил бы. Кому именно представление предназначалось, я не знала, но и это меня не тревожило. Шеф взрослый, опытный, в нем я уверена. Мешать не буду.
Отдав должное десерту, мы вышли из ресторации. В темном уже небе грохотали, рассыпаясь, искры фейерверков. Последний день ярмарки подошел к концу. Сани ждали у приказного крыльца, Федор проверял багажные крепления. Мне даже внутрь заходить не пришлось, служивые вышли на двор попрощаться. На сей раз обошлось без объятий и поцелуев.
— Убедиться, что ее высокоблагородие со всеми удобствами разместилась, — велел шеф вознице, — и отправления дождаться.
Федор обещал.
Мы сели в сани, когда они тронулись, я, не удержавшись, обернулась. Группка мужчин в мундирах у крыльца окружала высоченного чародея, как стая ворон-падальщиц.
Семен десяток раз успел пожалеть, что лично не посадил Гелю в вагон. Приказной Степанов все не возвращался, хотя время приближалось к половине восьмого. Крестовский ждал в кабинете. Попович умница, проблем быть не должно. Она все поняла и приняла, игру поддержала. Даже, если с ее стороны, это и не игра вовсе, и рыжая суфражистка влюбилась в заграничного хлыща Волкова, пусть. Главное, чтоб она сейчас уехала. Живой, здоровой, в своем уме. Ее отпустят, она им не нужна, ни сыскаркою, ни рычагом воздействия на столичного чародея.
В дверь постучали, Крестовский оторвал взгляд от настенных часов, отставной гренадир Федор отрапортовал, что чиновная барышня в вагон села, он багаж где положено разместил, поезд отправился с десятиминутною задержкой. Семен подчиненного похвалил, поднялся из-за стола. Теперь можно было и запереться в чудесном подземном каземате до рассвета. Один, он совсем один.
— Ваше превосходительство! — Давилов вбежал в присутствие, когда Крестовский уже пересекал общую залу. — Там Григорий Ильич сызнова…
Пришлось подниматься в казенку, осматривать спящего. Дело того не стоило, насколько уразумел чародей, конвульсивные телодвижения Григория Ильича происходили от того, что именно в этот момент он в своих туманных пределах астральную проекцию артефакта испытывал, фехтовал тростью, может даже против кого-то наколдованного сражался. Успокоив коллежского регистратора, Крестовский уже собирался покинуть спальню, но был остановлен громогласным женским воплем.
— Гриня-а-а-а! — Барышня Попович пронеслась к постели, сбрасывая на пол шубку, рухнула на колени, заломив руки. — Не могу, ваше превосходительство, возлюбленного своего покинуть! Сердце не велит! Что хотите со мною делайте! Хоть чина лишайте, хоть под арест, хоть….
Она поправила на носике очки и сказала спокойно:
— Слыхали новости? Бобруйского-то нашего Гаврилу Степановича…
Волков застонал, зашарил рукою по одеялу, Евангелина Романовна взяла его ладонь, сжала:
— Гришенька, сокол мой ясный.
— Что с купцом? — обреченно спросил Семен.
Попович всхлипнула, подняла на него сухие злые глаза.
— Убили барина, королька нашего золоченого. Вы, Евсей Харитонович, — обратилась она к Давилову, — в приказ ступайте, там господин Хрущ в нервическом припадке бьется, заявление представляет.
— Какого… — начал Крестовский, когда регистратор ушел.
— Такого, — перебила Евангелина Романовна. — Эдакого. Знаю я ваше мужское злонравие, я в дверь, а прочие отставные возлюбленные Гриню моего портить. Не так что ли? Едва успела.
— Геля!
— Что Геля? Скажете, не чардеили? То-то мятою на двор даже смердит! Нет уж, ваше превосходительство, останусь я при возлюбленном своем и ничего вы мне не сделаете. А, знаете, почему?
— Почему?
Попович поднялась, вытерла руку о подол:
— Кроме меня, непослушной, убийство Бобруйского у вас расследовать некому. Потому петлички с меня рвать вы погодите, сперва службу исполнить позволите. А в свободное от службы время я с Грегори своего драгоценного глаз не спущу. После, когда он ото сна пробудится, мы с ним вместе решим, в каком качестве я при нем в Крыжовене останусь, любезною супругой вовсе без чина, либо… Впрочем, вашего превосходительства это уже касаться не будет.
В голове Семена Аристарховича стало пусто и гулко, он шумно дышал, не в силах подобрать приличных слов, наконец выдавил:
— Расследование?
— Поделим полномочия, — кивнула сыскарка. — Я займусь купцом, вы окончите старинное дело вашего Блохина.
Они помолчали. Вернувшийся Давилов многозначительно кашлянул от порога.
— Евсей Харитонович, — Геля развела руки, будто готовясь заключить коллежского регистратора в объятия, — коечку мне здесь организуйте, не в службу, а в дружбу. Репутация моя девичья вовсе порушена, посему скрываться более не желаю. Распорядитесь. Хрущ ждет? Тогда я с ним к Бобруйским отправлюсь, тело осмотреть. Вас же, господин Крестовский, более задерживать не смею, подземелья вас, кажется, заждались.
Семен витиевато, но неслышно ругнулся.
Зеленые глаза сыскарки дрогнули, ручка поднялась к правой мочке:
— Стыдитесь, ваше превосходительство, при дамах…
Крестовский рассмотрел в девичьем ушке белоснежный продолговатый предмет, сказал одними губами:
— Ты уверена?
Геля улыбнулась и молча решительно кивнула.
Глава третья, в коей раскрываются причины возвращения надворной советницы, а также немало места отводится дамской обуви
«Определяемые законом наказания уголовные суть следующие:
- Лишение всех прав состояния и смертная казнь.
- Лишение всех прав состояния и ссылка в каторжные работы; для людей же, не изъятых от наказаний телесных, публичное наказание от тридцати до ста ударов плетьми через палачей, с наложением клейм, а также ссылка в каторжные работы с потерею всех прав состояния.
- Лишение всех прав состояния и ссылка на поселение в Сибирь; для людей же, не изъятых от наказаний телесных, публичное наказание от десяти до тридцати ударов плетьми через палачей, но без наложения клейм, и также ссылка на поселение в Сибирь с потерею всех прав состояния.
- Лишение всех прав состояния и ссылка на поселение за Кавказ.
Виды смертной казни определяются судом в приговоре его».
Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845
Неспокойно было на сердце, вроде же все ладно сделала, правильно, по закону и по уму, а все равно удовольствия не ощущала. Федор дотащил мой сундук до вагона, задвинул на багажную полку, отдал честь и вышел на перрон дожидаться отправления поезда под вокзальным фонарем. Попутчиков пока не появилось, я сидела в душноватом купе в одиночестве и пыталась ни о чем не думать. Три дня дороги мне время для раздумий предоставят с избытком. Однако, что меня гложет? Привычно разделим переживания на две неравные части: личную и служебную. Личная… Ты, Геля, ветреница. Будучи влюбленной в Семена Аристарховича, ухаживания господина Волкова принимала, целовалась с ним даже не единожды, то есть, поцелуям не противилась, но все равно считается. И от того неловко себя чувствуешь, потому что Семушке в измене не призналась. Времени не нашлось? Ну да, да, ни минуточки.
Печально вздохнув, я прижала ладони к горячим щекам.
Не ложь, но умолчание. Исправлюсь. Что еще? Кольцо на руке Крестовского? Ну да. Ревнуешь? И это тоже. Ну так прекрати. Ты не барышня сентиментальная, чтоб по косвенным признакам ужасы надумывать.
С личным пока все. Что ж до дел сыскарских, после подумаю.
Отправление задерживалось, я рассеянно порылась в сумочке, достала очки с чародейскими стеклами, зачем-то их нацепила. Над дверью купе мерцала рунная вязь, то ли от клопов, то ли от сквозняка, больше ничего чародейского не наблюдалось. Прижавшись лицом к оконному стеклу, я стала глядеть наружу. Федор дежурил у фонаря, рядом стоял какой-то провожающий господин в темном цилиндре и с меховым воротником на пальто. Губы господина шевелились. Забавно. С кем он говорит?
Скользнув рукою в сумочку, я достала «жужу», свой полезный амулетик. Все развлечение.
— …в окно смотрит… — перевела «жужа». — Младший чин сопровождает… а чародей не стал…
Он обо мне?
Прищурившись, я рассмотрела на галстуке мужчины массивную металлическую булавку явно чародейского вида.
— … не уйдет, пусть поезд тронется… убедится, что рыжая в нем уехала… в Змеевичах возьмем на вокзале… да, наши люди…
Ветер за окном раскачивал фонарь, тени метались по лицу говорившего, всего расслышать не удавалось.
По дороге меня снимут с поезда. Крестовский об этом не узнает. Зачем? Кто?
— Ну наконец, — сказал объект подошедшему, которого я опознала.
Герочка, смазливый спутник бандерши Мишкиной на приеме у купца Бобруйского. Он, помнится, мечтал меня в публичный дом пристроить.
Мы встретились взглядами, Герочка раскланялся, я, после паузы, будто припоминая знакомство, ему кивнула.
— Хороша, — сказал молодчик, — и на фотографических карточках даже лучше. Ты уж попроси барина по первости шкурку ей не портить, я сначала портретиков наделаю особых для ценителей, ну ты знаешь… ха-ха-ха… стиль ню по-французски называется. И в приказ комплектик отправим, мы люди не жадные. Что скажешь, Федор?
Мои руки, поправляющие складки вагонных штор замерли. Герочка обращался вовсе не к господину в цилиндре. Ему ответил Степанов:
— Тьфу, нелюди вы, а не люди! Девка-то ни при чем. Отпустили бы ее, чародей вам на блюдечке…
Из застекольной дали донесся до меня пронзительный свист, вагонные начинали закрывать двери, мы отправлялись. Юный жиголо исчез из зоны видимости, Федор помахал, прощаясь.
— Крыса ты Степанов! — помахала я в ответ с широкой улыбкой. — Чародей вам на блюде? Да он вам это блюдо в такие неизведанные глубины засунет, и неприлично даже представить через какие отверстия.
Поезд тронулся, я опустила руки, резко развернувшись ко входу в купе.
— Какая приятная неожиданность, Евангелина Романовна, — провозгласил Герочка с поклоном, одновременно запирая за собою двери. — Мы, оказывается, с вами попутчики. Не имел чести быть вам представленным, корнет…
Его правая рука скользнула в карман, я свои раскинула в стороны, опираясь ладонями о выступы багажных полок, и, выбросив вперед согнутые ноги, ударила корнета в голову. Что-то хрустнуло, предположительно, нос, тело попутчика глухо стукнулось о двери, он стал медленно сползать, повизгивал, прижав к лицу ладони, сквозь пальцы пузырилась кровь, а на подбородок из руки спускалась блестящая зеленая змейка. Знакомая штука — навий артефакт подчинения, так вот каким образом меня с поезда снимать собирались. Змейка обхватывает человеческую конечность, и человек этот будет все делать, что ему владелец второй части амулета, факирской дудочки, велит.
— Будешь дергаться, — проговорила я ласково, наступив ему каблуком на голень всем весом, — мужские причиндалы твои раздавлю, сможешь перфектным фальцетом на помощь звать.
Ответ прозвучал невнятно, кровавыми пузырями.
— Дудку давай!
Глаза Герочки наполнились ужасом, он сызнова булькнул и попытался меня спихнуть, и ему бы это удалось, останься я балансировать на живой ступеньке, но я, поймав ритм его движения, качнулась в сторону, дернув одновременно с багажной полки сундук. Тот упал, я отпрыгнуть успела, корнет взвыл, деревянный бок намертво прихлопнул к полу обе его ноги.
«Экая ты, Попович, живодерка, — подумала я бесчувственно,— на сундук еще сядь для пущего эффекта, чтоб эта гнида все-таки ухитрилась на тебя навий артефакт набросить».
В двери требовательно постучали, вагонный осведомлялся, все ли у пассажиров в порядке.
— Не тревожьтесь, любезный, — хохотнула я, — милые бранятся, только тешатся.
Герочка застонал, я присоединилась с картинною женской страстью:
— О да, милый, еще!
Поезд шел тихо, не набрав полной скорости, удаляющиеся шаги вагонного были отчетливо слышны.
— Дудку! — скомандовала я. — Да не протягивай, дураков нет к тебе наклоняться, к окну брось. Хороший мальчик.
Я подняла дудочку, засунула ее в сумку, последнюю набросив на запястье, достала револьвер, солидно щелкнув затвором.
— Времени нет. Поэтому… — Я с усилием столкнула сундук. — Поднимайся, садись в кресло. Знаю, что больно. Потерпи. Кто тебя послал?
— Не могу, барышня, не могу! — хрипел Гера. — Заклятие на мне, язык откушу прежде…
Он заполз уже боком на сидение, марая атласную обивку кровью и соплями, ожившая змейка жадно тыкалась пастью в эти разводы:
— Только ему не вы нужны, а чародей настоящий…
Не слушая дальше, я сдернула шубу и выскочила из купе. Допрос требовал времени, а его не было абсолютно. Семен там один в окружении крыс, и вскорости его потащат на потеху крысиному королю. Барин! А кто у нас барин? Разумеется, Бобруйский. Или нет?
