Я прошла через комнату к креслу, села, посопела и начала скандал.
— Кто мне, — я посмотрела на Рузю, — обещал больше в любовь не баловаться и молодых людей друг с другом не сводить?
Тетка прижала к груди ладони и натурально удивилась:
— Анджей с Госькой?
— Это третья пара за последний год, образовавшаяся в нашем трактире. Когда мы все, вашими стараниями, по миру пойдем, любимые тетечки, сможем свахами подрабатывать. Только недолго. Потому что, если вас не сдерживать, во всем Лимбурге и окрестных деревнях одиноких людей совсем не останется, и не только людей, кошечки, собачки, свинки, мышки, блошки…
Фантазия закончилась, но я была уверена, что в природе еще немеряно двуполых существ, которые могут попасть в сферу деятельности моих неуемных родственниц.
— Скажешь тоже, по миру, — попробовала меня успокоить Гражина. — Ну поженятся и эти, так их можно и оставить, пусть семьей…
— Вот ты, Гражинка, дурочка! — Рузя изобразила обморок. — Забыла уже, что такое молодость. Они деток начнут нам строгать.
— Нам? Мне не нужно.
— Тетечка Гражиночка, — сказала я сладко, — а отчего это нам магистрат налог повысил? Может это от того, что кое-кто пану Килеру, нашему бургомистру, на ушко шепнул на меня внимание обратить? А?
— Он повысил? — испугалась тетка.
— Нет, ты точно дурочка. — Рузя проплыла к другому креслу, уселась, оправила на коленях кружева. — Она, она повысила! Панна Ясна, килерова секретарша. Ревнует. Вот уж кому до смерти в девках ходить. А я тебе, между прочим, говорила, не начинай даже. Пан Килер, конечно, мужчина видный, но…
— Клянусь, — Гражина подняла руку, — не моя работа. Бургомистр сам к Адичке прибился.
От клятвы оконные плотные занавески пошли волнами, правду значит тетушка говорит. Я вспомнила жалобный взгляд пана Килера, его неуверенное бормотание. Этот видный мужчина вел себя со мной как подросток.
— Раз так, — хихикнула Рузя, — пусть влюбленный пан нам старый налог вернет, нет, лучше пусть совсем отменит.
Я закрыла глаза и откинулась на подголовник. Денег почти нет, мясник поднял цену, мельник требует вернуть все накопившиеся за год долги, Госе с этим болваном Анджеем придется выплатить отпускные и свадебные, еще один налог нас действительно разорит. Что ж оно все одновременно навалилось?
Тетки спорили, Гражина басила, что не позволит Адичке свою красоту на презренный металл менять и что скажут люди. Рузя возражала, что менять не придется, что, в крайнем случае, он все равно женится. «Здоровая уже девка вымахала, двадцать три годочка, замуж давно пора». Представив себя замужем за бургомистром, я вздрогнула и жалобно попросила:
— Можно я часик без вас подремлю? Ночью не спала, а вечером в трактире между столами бегать.
Уже сквозь сон я почувствовала, как кто-то из родственниц ослабил мне шнуровку жилетки. Хорошо. Она жесткая, как настоящий корсет и натерла мне бока по жаре. Делать-то что? Крыша протекает, до осени ее нужно перекрыть, иначе через год весь дом отсыреет и зарастет плесенью. Я рассчитывала привлечь к этой работе Анджея… Ладно, все как-нибудь образуется. После праздника уже решать буду.
Проснулась я в сумерках, снизу из трактира доносился гул разговоров и звон посуды.
— Ополоснись, Адичка, — предложила тетка Рузя из соседнего кресла, — и блузку на свежую смени.
Я зевнула и поплелась в ванную. Покойная матушка, когда дела в трактире шли хорошо, то есть давно, оборудовала в доме прекрасную водопроводную систему. Пока я стояла под прохладным душем, тетка меня одобрительно разглядывала:
— Пан наш Спящий и женки его хорошим телом тебя, Адичка, одарили.
— Если вы опять про замужество…
— Проснулась? — возникла рядом Гражина. — Хороша.
— Внизу все в порядке? — спросила я, вытираясь полотенцем. — Гося справляется?
— Поздравления принимает, — наябедничала тетка. — Узел уже справа завязала.
Гражина имела в виду завязку фартука. По старинному тарифскому обычаю она обозначает семейное положение женщины. Если узел слева — девица свободна, справа — обручена или замужем, вдовы завязывают фартук сзади, ну а невинные девицы, вроде меня, по центру, на пупке. Я надела пышную юбку, блузку (кажется, кто-то поработал над вырезом, декольте явно с последнего раза углубилось почти на пол ладони), жилетку-корсет, завязала передник. Костлявые пальчики Рузи расправили мой подол. Надевать чулки не хотелось. жарко. Но пришлось, тарифская юбка заканчивается на высоте пинтовой пивной кружки, поэтому открывает взорам женские щиколотки.
Из трактира донесся взрыв смеха.
— Марек, — сказала Гражина, прислушиваясь, — такой балабол.
— Тот парень, что у старой Агнешки остановился? — уточнила я, укладывая вокруг головы косы.
Волос было много, будь моя воля, я бы их давно отстригла, но обе родственницы, когда я озвучила свое желание, закатили мне такую истерику с угрозами…
— Тот самый. — Гражина кивнула Рузе, чтоб тетка заколола мой непослушный локон. — Из-за него в трактир сегодня народу набилось… Франчишка расфуфырилась. Монист вокруг шеи накрутила, сидеть ровно не может, на бок заваливается.
Тетка Рузя посмотрела в мое декольте:
— Нам-то монисты без надобности?
— Особенно по причине их отсутствия, — улыбнулась я.
Последние драгоценности из маменькиной шкатулки я продала еще в прошлом году, когда с гор сошла снежная лавина и половина города осталась без средств к существованию. А город без бургомистра, его вместе с домом снесло, насмерть. Потом нам из столицы новое начальство прислали, пана Килера с помощницей панной Ясной.
— Марек… — сказала тетка Гражина и замолчала.
— Чего?
— А ну-ка, Рузька, распусти ей волосы.
Я попыталась увернуться, но от костлявых ручонок тетки еще никто не уходил, блестящий черный водопад упал на плечи и спину до самой талии. Из зеркала на меня посмотрела лохматая румяная девица с большим ярким ртом, густыми изогнутыми бровями и карими глазами. Внешность у меня не тарифская, спасибо пану Спящему и супругам его-феям.
— То есть, — спросила я недовольно, беря волосяную щетку, — мы сейчас ради балабола-Марека стараемся?
— Хлопец в работники хочет наняться, говорит, туда пойдет, где невесты самые пригожие. Думаешь, почему панна мясникова расфуфырилась?
— И чем же этот работник так ценен? Силен? Мастер своего дела?
— Красавчик? — предположила сентиментальная Рузя.
— Женщины, — пробасила Гражина, — не на пригожесть падки. А нам этот Марек нужен потому что чаровник.
— Маг? Как дорогая тетенька это поняла?
— Да он сам… — Внизу опять захохотали и до нас донеслась музыка.
«Пан Рышард гармонику принес», — решила я.
— Что сам? — не выдержала Рузя.
— Сказал пану Богуславу, что-де для девиц Лимбургских опасности не представляет, потому как на горах священных с паннами-феями жил, и поэтому в миру ничего уже накуролесить не может. Мясника, похоже, и успокоил, только поспорю, что теперь каждая девушка мечтает с волшебными паннами сравниться, в чреслах Марека огонь зажечь.
Я хихикнула, а тетка Рузя серьезно закивала:
— Всем известно, что феи абы с кем не играют, значит, парень — чародей. Постарайся, Адичка, улыбнись нежно, сразу за сковородку не хватайся, пусть сначала наймется, договор в магистрате подпишет.
Маг… Я отложила щетку. Это любопытно. Если у него еще и руки из нужного места растут, нам этот Марек подходит.
Я вышла из комнат, задержалась наверху лестницы, осматривая трактирную залу. Гося сновала по ней, нагруженная тарелками и гроздьями пивных кружек. Еще один бочонок прикатить надо, нет, лучше два, и послать Анджея в пекарню, пусть возьмет полтора десятка брецелей, соленых кренделей, поднос с нашими уже опустел.
— Бум! Бум! Бум! — это гости стучали по столам в такт залихватской мелодии.
На гармонике играл не пан Рышард, а чернявый улыбчивый парень. Не красавец, совсем нет, но женщины поглядывали на него вожделенно, и панны, занявшие отдельный девичий столик, и почтенные горожанки, пришедшие в трактир со своими супругами. Песня была, разумеется, фривольной, о том, как некий рыцарь по вечерам развлекался с молоденькой служанкой и к чему это привело. Понятно к чему, забеременела девица. Голос у Марека был приятный, когда все начали орать припев: «Тебе я кнехта дам в мужья и талеров пять сотен!», он оторвал одну руку от гармоники и опрокинул в себя пинту пива, кадык дернулся на жилистой шее. Раньше в наших краях именно так работников выбирали, кто мог одним глотком кружку опустошить, тот и подходит. Меня же интересовало совсем другое.
— Адичка, — шепнула у плеча тетка Гражина, — ты что-то видишь?
Я ждала, в зале было несколько голодных приблуд. Одна из них оседлала Франчишку мясникову, прижалась к ней, похоже, сосала девичье жаркое томление, другая сидела на шее Петрика, парень трясся от ревности. Злыдни, мелкие и почти не опасные, но их здесь, если этот болтун-Марек действительно чародей, быть не должно.
— Тетечка ошиблась, — наконец вздохнула я.
Но тут Франчишка подошла к музыканту, изогнулась, чтоб грудь ее оказалась перед длинным носом Марека, стала промокать его лоб платочком и Петрик не выдержал, бросился в драку.
— Ах, нет, ошиблась как раз я. Он нам подходит, — сказала я Гражине.
Приблуда Франчишки улепетнула за два шага до музыканта, вторая не успела. Подручный мельника стремительно бросился головой на соперника, злыдня развеялась, коснувшись мага. Гармоника жалобно всхлипнула, Петрик работал кулаками, Франчишка визжала. Кто-то предлагал раздвинуть столы, чтоб освободить место. Шутка ли, настоящая драка.
— Почтенные горожане! — сказала я очень громко, тетка прибавила гулкое эхо и поток ледяного воздуха, она это умеет. — Попрошу все ваши разногласия решать вне моего заведения.
В звенящей холодной тишине я спустилась по лестнице.
— Панна Моравянка…
Я подошла к драчунам, Марек смотрел на меня так, будто на голове у меня были рога, почти с ужасом, держался за живот. Наверное, успел туда получить.
— Адель! — пискнула Франчишка. — Выгони Петрика, запрети ему к тебе в трактир приходить!
Я посмотрела себе под ноги, передвинула носком туфельки осколок пивной кружки:
— Два талера за битую посуду.
Петрик отдал деньги Госе, он почти остыл, как обычно и бывает с жертвами злыдней. Пока она на шее у тебя сидит, твоя злоба бурлит, учетверяется, а потом просто наваливается слабость. Он бы уже и с дракой дело замял с удовольствием, гонор не позволял. Многие гости уже выходили на улицу, чтоб занять лучшие зрительские места. Франчишка со своим платочком хлопотала вокруг чернявого, он уже разогнулся, но выглядел, как будто его довольно долго колотили по голове сковородкой и он еще не понял, что перестали. Его черные как ночь глаза смотрели на меня, почти не мигая.
— Это дуэль, — сообщила я с улыбкой, — и вам, вельможный пришлый пан, придется в ней участвовать.
Он моргнул, улыбнулся:
— Дуэль? За честь прекрасной дамы?
Франчишка примерила на себя это звание и осталась довольна:
— Ты сразу в живот бей, у Петрика там слабое место.
Марек отмахнулся:
— Прекрасная Адель…
— Панна Моравянка, — поморщилась я, — не нужно панибратства, пан пришлый.
— Прекрасной панне работник не нужен?
Анджей, поправляющий мебель в пустеющей на глазах зале, прислушивался к разговору, я на него посмотрела и вздохнула:
— Скоро понадобится. Только работник, а не щеночек избитый. Поэтому, пусть пан сначала непокалеченным останется, а после, когда заживет, мы и поговорим.
— А, если пан пришлый в дуэли победит?
Победит? Петрик его в полтора раза выше и вдвое шире в плечах, он на мельнице такие тяжеленные мешки таскает, что ему ничего не стоит этого чернявого надвое переломить.
— Если это произойдет, — сказала я торжественно, — место ваше. Двадцать талеров…
Марек не дослушал, как будто деньги его не интересовали, развернулся на каблуках и пошел к двери.
— Какая же ты, Аделька, зараза!
Франчишка шипела, тесня меня за стойку, ее шею опять оседлала злыдня, она болтала ножками, бормотала девице на ухо:
— Разлучница! Она и Петрика пыталась увести, и хороводной королевой в том году стала и в позапрошлом тоже. В патлы ей вцеплюсь! Рожу расцарапаю!
Франчишка думала, что это ее мысли, но я-то слышала. Пальцы привычно сомкнулись на ручке моей фамильной сковородки. Моравские колбаски, славные на весь Лимбург и далеко за его пределами, вполне обычные, ни в фарше, ни в оболочке секретов нет, исключительный и неповторимый вкус им придает приготовление на этой самой сковороде. Те колбаски, что на ней сейчас жарились, я сбросила в блюдо и, когда соперница потянулась в моим волосам, махнула сковородой над ее макушкой. Злыдня развеялась, Франчишка испуганно взвизгнула, решив, что я собиралась ее огреть.
— Мы на дуэль смотреть будем? — спросила я спокойно, возвращая посуду на огонь. — А то, вдруг она быстро закончится и наших мужиков другие панны разберут?
Тетка Гражина басовито хохотнула:
— Нашего не разберут, он уже совсем наш.
Панна мясникова этого не слышала, она уже расталкивала людей за порогом. Мне толкаться не пришлось, гости вежливо расступились. С крыльца я увидела, что Петрик, голый по пояс, встряхивает кулачищами, приятели трогают уважительно его бицепсы и улюлюкают. Марек тоже разделся. Худой, жилистый, вопреки ожиданиям, не хлюпик, на смуглом животе выделяются квадратики мускулов, крепкие плечи.
— Откормить бы не помешало, — протянула тетка жалобно. — Адичка, неужели ты позволишь этому громиле-мукомолу нашего мужика калечить?
Я фыркнула. А что я могу? Никогда такого не было, чтоб женщины в мужские разбирательства совались. И сегодня не будет.
Марек встретился со мной взглядом, улыбнулся. Хорошие зубы, жалко, что Петрик их ему проредит. Нос, наверное, тоже своротит.
— Между ног не бить! — провозгласил пан Рышард, его чудом уцелевшая гармоника болталась на плече и повизгивала мехами. — До первой крови!
— Ну уж нет, — взревел Петрик. — До победы! И чтоб проигравший извинился и поклялся на панну Богуславну мясникову не зариться.
— Хочешь, я тебе это прямо сейчас пообещаю?
— Струсил?
Марек затягивал в хвост волосы, его руки были подняты, корпус открыт. Петрик бросился к нему, занес кулак и упал от быстрой подножки.
— Дерешься как баба!
— Да что ты, милый, — рассмеялся чернявый, — я еще и не начинал. Вставай, продолжим.
Он уже справился с волосами, но стойку принимать не торопился. На поясе болтались пустые ножны. Тарифские мужчины ножи в карманах носят, в специальных карманах. И штаны у пришлого не наши, узкие, длинные, заправленные в кожаные сапоги.
Скоро стало понятно, что Марек опытный боец. Он уходил от ударов, быстро менял положение, его кулаки не сокрушали, жалили соперника. Помощник мельника запыхался, стал много пропускать.От прямого в челюсть пошатнулся, с трудом устоял на ногах. У него по подбородку текла кровь, глаз заплыл.
— Адичка, — отвлекла меня от зрелища тетка Гражина, — сходи к старой Агнешке, пора.
Сковородку я брать не стала, потихоньку пересекла площадь, здороваясь со встречными знакомыми. На улице Княжей народа уже не было, я ускорила шаг. Дверь агнешникиного домика скрипнула, хозяйка ждала меня в спальне, празднично одетая старушка лежала на узкой кроватке, сложив на груди руки. Она не дышала. Я присела рядом:
— Вельможна пани подготовилась?
— Чтоб не говорили, что Агнешка покойная грязнулей была, — прошелестело из угла.
— Кто мне, — я посмотрела на Рузю, — обещал больше в любовь не баловаться и молодых людей друг с другом не сводить?
Тетка прижала к груди ладони и натурально удивилась:
— Анджей с Госькой?
— Это третья пара за последний год, образовавшаяся в нашем трактире. Когда мы все, вашими стараниями, по миру пойдем, любимые тетечки, сможем свахами подрабатывать. Только недолго. Потому что, если вас не сдерживать, во всем Лимбурге и окрестных деревнях одиноких людей совсем не останется, и не только людей, кошечки, собачки, свинки, мышки, блошки…
Фантазия закончилась, но я была уверена, что в природе еще немеряно двуполых существ, которые могут попасть в сферу деятельности моих неуемных родственниц.
— Скажешь тоже, по миру, — попробовала меня успокоить Гражина. — Ну поженятся и эти, так их можно и оставить, пусть семьей…
— Вот ты, Гражинка, дурочка! — Рузя изобразила обморок. — Забыла уже, что такое молодость. Они деток начнут нам строгать.
— Нам? Мне не нужно.
— Тетечка Гражиночка, — сказала я сладко, — а отчего это нам магистрат налог повысил? Может это от того, что кое-кто пану Килеру, нашему бургомистру, на ушко шепнул на меня внимание обратить? А?
— Он повысил? — испугалась тетка.
— Нет, ты точно дурочка. — Рузя проплыла к другому креслу, уселась, оправила на коленях кружева. — Она, она повысила! Панна Ясна, килерова секретарша. Ревнует. Вот уж кому до смерти в девках ходить. А я тебе, между прочим, говорила, не начинай даже. Пан Килер, конечно, мужчина видный, но…
— Клянусь, — Гражина подняла руку, — не моя работа. Бургомистр сам к Адичке прибился.
От клятвы оконные плотные занавески пошли волнами, правду значит тетушка говорит. Я вспомнила жалобный взгляд пана Килера, его неуверенное бормотание. Этот видный мужчина вел себя со мной как подросток.
— Раз так, — хихикнула Рузя, — пусть влюбленный пан нам старый налог вернет, нет, лучше пусть совсем отменит.
Я закрыла глаза и откинулась на подголовник. Денег почти нет, мясник поднял цену, мельник требует вернуть все накопившиеся за год долги, Госе с этим болваном Анджеем придется выплатить отпускные и свадебные, еще один налог нас действительно разорит. Что ж оно все одновременно навалилось?
Тетки спорили, Гражина басила, что не позволит Адичке свою красоту на презренный металл менять и что скажут люди. Рузя возражала, что менять не придется, что, в крайнем случае, он все равно женится. «Здоровая уже девка вымахала, двадцать три годочка, замуж давно пора». Представив себя замужем за бургомистром, я вздрогнула и жалобно попросила:
— Можно я часик без вас подремлю? Ночью не спала, а вечером в трактире между столами бегать.
Уже сквозь сон я почувствовала, как кто-то из родственниц ослабил мне шнуровку жилетки. Хорошо. Она жесткая, как настоящий корсет и натерла мне бока по жаре. Делать-то что? Крыша протекает, до осени ее нужно перекрыть, иначе через год весь дом отсыреет и зарастет плесенью. Я рассчитывала привлечь к этой работе Анджея… Ладно, все как-нибудь образуется. После праздника уже решать буду.
Проснулась я в сумерках, снизу из трактира доносился гул разговоров и звон посуды.
— Ополоснись, Адичка, — предложила тетка Рузя из соседнего кресла, — и блузку на свежую смени.
Я зевнула и поплелась в ванную. Покойная матушка, когда дела в трактире шли хорошо, то есть давно, оборудовала в доме прекрасную водопроводную систему. Пока я стояла под прохладным душем, тетка меня одобрительно разглядывала:
— Пан наш Спящий и женки его хорошим телом тебя, Адичка, одарили.
— Если вы опять про замужество…
— Проснулась? — возникла рядом Гражина. — Хороша.
— Внизу все в порядке? — спросила я, вытираясь полотенцем. — Гося справляется?
— Поздравления принимает, — наябедничала тетка. — Узел уже справа завязала.
Гражина имела в виду завязку фартука. По старинному тарифскому обычаю она обозначает семейное положение женщины. Если узел слева — девица свободна, справа — обручена или замужем, вдовы завязывают фартук сзади, ну а невинные девицы, вроде меня, по центру, на пупке. Я надела пышную юбку, блузку (кажется, кто-то поработал над вырезом, декольте явно с последнего раза углубилось почти на пол ладони), жилетку-корсет, завязала передник. Костлявые пальчики Рузи расправили мой подол. Надевать чулки не хотелось. жарко. Но пришлось, тарифская юбка заканчивается на высоте пинтовой пивной кружки, поэтому открывает взорам женские щиколотки.
Из трактира донесся взрыв смеха.
— Марек, — сказала Гражина, прислушиваясь, — такой балабол.
— Тот парень, что у старой Агнешки остановился? — уточнила я, укладывая вокруг головы косы.
Волос было много, будь моя воля, я бы их давно отстригла, но обе родственницы, когда я озвучила свое желание, закатили мне такую истерику с угрозами…
— Тот самый. — Гражина кивнула Рузе, чтоб тетка заколола мой непослушный локон. — Из-за него в трактир сегодня народу набилось… Франчишка расфуфырилась. Монист вокруг шеи накрутила, сидеть ровно не может, на бок заваливается.
Тетка Рузя посмотрела в мое декольте:
— Нам-то монисты без надобности?
— Особенно по причине их отсутствия, — улыбнулась я.
Последние драгоценности из маменькиной шкатулки я продала еще в прошлом году, когда с гор сошла снежная лавина и половина города осталась без средств к существованию. А город без бургомистра, его вместе с домом снесло, насмерть. Потом нам из столицы новое начальство прислали, пана Килера с помощницей панной Ясной.
— Марек… — сказала тетка Гражина и замолчала.
— Чего?
— А ну-ка, Рузька, распусти ей волосы.
Я попыталась увернуться, но от костлявых ручонок тетки еще никто не уходил, блестящий черный водопад упал на плечи и спину до самой талии. Из зеркала на меня посмотрела лохматая румяная девица с большим ярким ртом, густыми изогнутыми бровями и карими глазами. Внешность у меня не тарифская, спасибо пану Спящему и супругам его-феям.
— То есть, — спросила я недовольно, беря волосяную щетку, — мы сейчас ради балабола-Марека стараемся?
— Хлопец в работники хочет наняться, говорит, туда пойдет, где невесты самые пригожие. Думаешь, почему панна мясникова расфуфырилась?
— И чем же этот работник так ценен? Силен? Мастер своего дела?
— Красавчик? — предположила сентиментальная Рузя.
— Женщины, — пробасила Гражина, — не на пригожесть падки. А нам этот Марек нужен потому что чаровник.
— Маг? Как дорогая тетенька это поняла?
— Да он сам… — Внизу опять захохотали и до нас донеслась музыка.
«Пан Рышард гармонику принес», — решила я.
— Что сам? — не выдержала Рузя.
— Сказал пану Богуславу, что-де для девиц Лимбургских опасности не представляет, потому как на горах священных с паннами-феями жил, и поэтому в миру ничего уже накуролесить не может. Мясника, похоже, и успокоил, только поспорю, что теперь каждая девушка мечтает с волшебными паннами сравниться, в чреслах Марека огонь зажечь.
Я хихикнула, а тетка Рузя серьезно закивала:
— Всем известно, что феи абы с кем не играют, значит, парень — чародей. Постарайся, Адичка, улыбнись нежно, сразу за сковородку не хватайся, пусть сначала наймется, договор в магистрате подпишет.
Маг… Я отложила щетку. Это любопытно. Если у него еще и руки из нужного места растут, нам этот Марек подходит.
Я вышла из комнат, задержалась наверху лестницы, осматривая трактирную залу. Гося сновала по ней, нагруженная тарелками и гроздьями пивных кружек. Еще один бочонок прикатить надо, нет, лучше два, и послать Анджея в пекарню, пусть возьмет полтора десятка брецелей, соленых кренделей, поднос с нашими уже опустел.
— Бум! Бум! Бум! — это гости стучали по столам в такт залихватской мелодии.
На гармонике играл не пан Рышард, а чернявый улыбчивый парень. Не красавец, совсем нет, но женщины поглядывали на него вожделенно, и панны, занявшие отдельный девичий столик, и почтенные горожанки, пришедшие в трактир со своими супругами. Песня была, разумеется, фривольной, о том, как некий рыцарь по вечерам развлекался с молоденькой служанкой и к чему это привело. Понятно к чему, забеременела девица. Голос у Марека был приятный, когда все начали орать припев: «Тебе я кнехта дам в мужья и талеров пять сотен!», он оторвал одну руку от гармоники и опрокинул в себя пинту пива, кадык дернулся на жилистой шее. Раньше в наших краях именно так работников выбирали, кто мог одним глотком кружку опустошить, тот и подходит. Меня же интересовало совсем другое.
— Адичка, — шепнула у плеча тетка Гражина, — ты что-то видишь?
Я ждала, в зале было несколько голодных приблуд. Одна из них оседлала Франчишку мясникову, прижалась к ней, похоже, сосала девичье жаркое томление, другая сидела на шее Петрика, парень трясся от ревности. Злыдни, мелкие и почти не опасные, но их здесь, если этот болтун-Марек действительно чародей, быть не должно.
— Тетечка ошиблась, — наконец вздохнула я.
Но тут Франчишка подошла к музыканту, изогнулась, чтоб грудь ее оказалась перед длинным носом Марека, стала промокать его лоб платочком и Петрик не выдержал, бросился в драку.
— Ах, нет, ошиблась как раз я. Он нам подходит, — сказала я Гражине.
Приблуда Франчишки улепетнула за два шага до музыканта, вторая не успела. Подручный мельника стремительно бросился головой на соперника, злыдня развеялась, коснувшись мага. Гармоника жалобно всхлипнула, Петрик работал кулаками, Франчишка визжала. Кто-то предлагал раздвинуть столы, чтоб освободить место. Шутка ли, настоящая драка.
— Почтенные горожане! — сказала я очень громко, тетка прибавила гулкое эхо и поток ледяного воздуха, она это умеет. — Попрошу все ваши разногласия решать вне моего заведения.
В звенящей холодной тишине я спустилась по лестнице.
— Панна Моравянка…
Я подошла к драчунам, Марек смотрел на меня так, будто на голове у меня были рога, почти с ужасом, держался за живот. Наверное, успел туда получить.
— Адель! — пискнула Франчишка. — Выгони Петрика, запрети ему к тебе в трактир приходить!
Я посмотрела себе под ноги, передвинула носком туфельки осколок пивной кружки:
— Два талера за битую посуду.
Петрик отдал деньги Госе, он почти остыл, как обычно и бывает с жертвами злыдней. Пока она на шее у тебя сидит, твоя злоба бурлит, учетверяется, а потом просто наваливается слабость. Он бы уже и с дракой дело замял с удовольствием, гонор не позволял. Многие гости уже выходили на улицу, чтоб занять лучшие зрительские места. Франчишка со своим платочком хлопотала вокруг чернявого, он уже разогнулся, но выглядел, как будто его довольно долго колотили по голове сковородкой и он еще не понял, что перестали. Его черные как ночь глаза смотрели на меня, почти не мигая.
— Это дуэль, — сообщила я с улыбкой, — и вам, вельможный пришлый пан, придется в ней участвовать.
Он моргнул, улыбнулся:
— Дуэль? За честь прекрасной дамы?
Франчишка примерила на себя это звание и осталась довольна:
— Ты сразу в живот бей, у Петрика там слабое место.
Марек отмахнулся:
— Прекрасная Адель…
— Панна Моравянка, — поморщилась я, — не нужно панибратства, пан пришлый.
— Прекрасной панне работник не нужен?
Анджей, поправляющий мебель в пустеющей на глазах зале, прислушивался к разговору, я на него посмотрела и вздохнула:
— Скоро понадобится. Только работник, а не щеночек избитый. Поэтому, пусть пан сначала непокалеченным останется, а после, когда заживет, мы и поговорим.
— А, если пан пришлый в дуэли победит?
Победит? Петрик его в полтора раза выше и вдвое шире в плечах, он на мельнице такие тяжеленные мешки таскает, что ему ничего не стоит этого чернявого надвое переломить.
— Если это произойдет, — сказала я торжественно, — место ваше. Двадцать талеров…
Марек не дослушал, как будто деньги его не интересовали, развернулся на каблуках и пошел к двери.
— Какая же ты, Аделька, зараза!
Франчишка шипела, тесня меня за стойку, ее шею опять оседлала злыдня, она болтала ножками, бормотала девице на ухо:
— Разлучница! Она и Петрика пыталась увести, и хороводной королевой в том году стала и в позапрошлом тоже. В патлы ей вцеплюсь! Рожу расцарапаю!
Франчишка думала, что это ее мысли, но я-то слышала. Пальцы привычно сомкнулись на ручке моей фамильной сковородки. Моравские колбаски, славные на весь Лимбург и далеко за его пределами, вполне обычные, ни в фарше, ни в оболочке секретов нет, исключительный и неповторимый вкус им придает приготовление на этой самой сковороде. Те колбаски, что на ней сейчас жарились, я сбросила в блюдо и, когда соперница потянулась в моим волосам, махнула сковородой над ее макушкой. Злыдня развеялась, Франчишка испуганно взвизгнула, решив, что я собиралась ее огреть.
— Мы на дуэль смотреть будем? — спросила я спокойно, возвращая посуду на огонь. — А то, вдруг она быстро закончится и наших мужиков другие панны разберут?
Тетка Гражина басовито хохотнула:
— Нашего не разберут, он уже совсем наш.
Панна мясникова этого не слышала, она уже расталкивала людей за порогом. Мне толкаться не пришлось, гости вежливо расступились. С крыльца я увидела, что Петрик, голый по пояс, встряхивает кулачищами, приятели трогают уважительно его бицепсы и улюлюкают. Марек тоже разделся. Худой, жилистый, вопреки ожиданиям, не хлюпик, на смуглом животе выделяются квадратики мускулов, крепкие плечи.
— Откормить бы не помешало, — протянула тетка жалобно. — Адичка, неужели ты позволишь этому громиле-мукомолу нашего мужика калечить?
Я фыркнула. А что я могу? Никогда такого не было, чтоб женщины в мужские разбирательства совались. И сегодня не будет.
Марек встретился со мной взглядом, улыбнулся. Хорошие зубы, жалко, что Петрик их ему проредит. Нос, наверное, тоже своротит.
— Между ног не бить! — провозгласил пан Рышард, его чудом уцелевшая гармоника болталась на плече и повизгивала мехами. — До первой крови!
— Ну уж нет, — взревел Петрик. — До победы! И чтоб проигравший извинился и поклялся на панну Богуславну мясникову не зариться.
— Хочешь, я тебе это прямо сейчас пообещаю?
— Струсил?
Марек затягивал в хвост волосы, его руки были подняты, корпус открыт. Петрик бросился к нему, занес кулак и упал от быстрой подножки.
— Дерешься как баба!
— Да что ты, милый, — рассмеялся чернявый, — я еще и не начинал. Вставай, продолжим.
Он уже справился с волосами, но стойку принимать не торопился. На поясе болтались пустые ножны. Тарифские мужчины ножи в карманах носят, в специальных карманах. И штаны у пришлого не наши, узкие, длинные, заправленные в кожаные сапоги.
Скоро стало понятно, что Марек опытный боец. Он уходил от ударов, быстро менял положение, его кулаки не сокрушали, жалили соперника. Помощник мельника запыхался, стал много пропускать.От прямого в челюсть пошатнулся, с трудом устоял на ногах. У него по подбородку текла кровь, глаз заплыл.
— Адичка, — отвлекла меня от зрелища тетка Гражина, — сходи к старой Агнешке, пора.
Сковородку я брать не стала, потихоньку пересекла площадь, здороваясь со встречными знакомыми. На улице Княжей народа уже не было, я ускорила шаг. Дверь агнешникиного домика скрипнула, хозяйка ждала меня в спальне, празднично одетая старушка лежала на узкой кроватке, сложив на груди руки. Она не дышала. Я присела рядом:
— Вельможна пани подготовилась?
— Чтоб не говорили, что Агнешка покойная грязнулей была, — прошелестело из угла.
