- Что же она такая дылда? – несколько обескураженно спросила королева.
- Это легко поправить, - любезно отвечала дама в черном, - стоит только пожелать вашему величеству.
Она встала позади Еканы, положила руки на плечи девушки и легонько надавила.
Голова у Еканы закружилась, она зажмурилась, а когда взглянула снова, то увидела лицо ее величества на уровне своего лица, а дама стала как бы выше. Край королевского письменного стола теперь приходился на уровне ее пояса.
- Совсем другое дело, - одобрила королева. – Милая куколка! – И взяла-таки Екану под подбородок.
- Не бойся, деточка. Из какого ты рода? Где жила?
Екана тупо присела, радуясь, что знает, как поступать в затруднительных случаях.
- Все исполнено по желанию вашего величества. Происходит из древнего дюшанского рода. Все родственники погибли во время восстания. Крайне послушна и вежлива.
- Я иногда боюсь вас, госпожа Дуррах, - серьезно сказала королева. - Человек не может столь точно выполнять поручения.
- Однако, выполняю же, ваше величество
- Покои, слуги для невесты – все это готово?
- Могли бы и не спрашивать.
- А… он?
Тут дама помрачнела
Королева поняла без слов и вздохнула.
- Что ж, поспешите, - она обратилась к девушке. - Умеешь ли ты танцевать, милая?
Королева вернулась за стол.
Екана присела еще глубже.
- Ее воспитывали в строгости, - пояснила дама в черном.
- Да может ли она говорить? Не немую ли вы мне подсунули?
- Вы же просили не болтливую.
- Да встань же ты, наконец, дорогуша! Тебя не видно под столом. - Екана с облегчением выпрямилась. – Как тебя звать?
- Екана, - девушка присела, но вспомнив, что королева потребовала стоять прямо, выпрямилась.
Ее величество взяла из резной коробочки листок с заголовком «Королевский указ», стала одновременно писать и говорить:
- Надо сделать вот что: обучить этикету, обучить танцам и грамоте – в разумных пределах.
Записав все это, королева опустила листок в специальную щель на столе.
- Ах, - вдруг воскликнула она, - благие небеса! Портрет! Первым делом – портрет!
Екана тем временем, осторожно водя глазами, оглядывала комнату, которая вроде бы стала просторнее. Дама в черном выросла на две головы. Девушка не могла поверить, что уменьшилась в самом деле. Она чувствовала себя беспомощной и беззащитной.
- Тотчас и начнем. – Королева позвонила в колокольчик.
Тут же явилась одна из девочек с дивана, веселая и раскрасневшаяся, тщетно пытавшаяся принять серьезный вид.
- Майна, отведи госпожу…
- Погодите, Ваше Величество. Майна, ступай обратно! Я сама отведу. Нам ведь не нужны лишние пересуды, не так ли? Слухи распространятся и без этого – я провела Екану через парадные комнаты.
- Вы, как всегда, дальновидны. Разумеется, так будет лучше. Просто я не хотела отнимать ваше драгоценное время, - говоря так, Королева строчила пером по светло-серой бумаге. Поставив замысловатую подпись, протянула записку даме.
- Я проведу ее коротким путем. – Взяв записку, дама шагнула в угол кабинета, мимо стола с королевой, и там открылась незаметная ранее дверца. Блеснул дневной свет.
- Пошли, Екана!
Они оказались в открытой галерее с прямоугольными арками без штор. Дама шагала стремительно, ее черный подол стлался над плитами пола. Екана семенила укоротившимися ножками, придерживая окаянный роллет, и едва поспевала за проводницей.
Они вошли в светлый зал - потолок и часть стены его представляли сплошное окно из матового стекла. Повсюду вдоль стен, опираясь друг на друга, стояли подрамники всевозможных размеров. Мальчик лет десяти усердно толок что-то в ступке. Руки и фартук его приобрели замечательный синий цвет. Он уставился на вошедших, открыв рот, но работы не прервал.
Из-за огромного холста вышел рыжеватый кудрявый мужчина со щеголеватыми усиками и бородкой. Одет он был в пестрый от красок балахон и держал в руке кисть.
Дама без всяких церемоний протянула ему записку от королевы, повернулась и вышла прочь.
- Надо же, какая стремительность! Ни «здрасти», ни «пожалуйста»! – пробормотал мужчина, разворачивая записку. - О, простите меня, госпожа! Рад приветствовать! Счастлив, что моей скромной особе оказана великая честь: писать портрет невесты нашего будущего государя! Прошу, садитесь вот сюда, - заговорил он елейным голосом, профессиональной скороговоркой придворного живописца, потом откашлялся и вдруг гаркнул весело – Софита, Кар!
Подошел мальчуган с синими руками.
- Ай, Кар, я забыл, что ты занят. Нет, уж с лазуритом лучше держись подальше. Мы с Софитой как-нибудь справимся.
Явилась девушка в ярком полосатом платье. Хотя волосы ее, как и полагалось, прятались под чепчик, веснушки и золотистые брови выдавали их рыжий цвет. Екана с завистью увидела, что роллет у помощницы художника совсем мал – скорее напоминает игрушечное коромысло, чем бочонок – зато на приподнятых концах его болтались целые грозди подвесок в виде острокрылых птиц. Птицы звенели при каждом ее движении.
Девушка была выше Еканы, что не удивительно.
- Прошу вас, госпожа, садитесь, - говорила она, налегая все телом на тяжелое кресло, чтобы развернуть его, и одновременно спрашивая художника, правильно ли она его поставила. Софита набросила на кресло голубой шелк.
- Не этот, - сказал Тьер, не отрывавший острого взгляда от Еканы, - возьми серый с золотом. А голубое разложи понизу – для рефлексов. «Повелеваю в кратчайшие сроки представить портрет», видала? – Он помахал запиской. - А что за портрет – миниатюру, парадный, набросок – никаких указаний? Портрет – и все тут! Ну, ладно, начнем с камерного. Наверное, нужен для представления жениху.
Екана кое-как взгромоздилась на странное кресло, скорее напоминавшее пыточный инструмент. Ступни ее не доставали до подножки, и Екана с горечью ощутила свою ущербность.
Что-то ткнуло ее в затылок.
- Я выдвинула полочку, госпожа, обоприте, пожалуйста, на нее роллет. Сидеть придется долго, а выражение лица должно быть приятным. Позировать – дело трудное. Удобно ли вам?
Екана молча кивнула. Наконец, после унижения у королевы, кто-то заговорил с ней по-человечески. Горло у нее сдавило. Она едва сдерживала слезы.
Софита заметила, что ноги натурщицы болтаются в воздухе и подложила подушечку. Это заботливое движение стало последней каплей – Екана зарыдала в голос, сидя прямо, не смея пошевелиться, чтоб не помять драгоценный наряд. Все обиды, напряжение этого утра, вся ее потерянность вырвались в неудержимом плаче.
Окружающие замерли, уставясь на нее в замешательстве. Первой опомнилась Софита.
- Миленькая! Да что ты! Ты недавно во дворце?
Екана затрясла головой, делая героические усилия совладать с рыданиями, но они все равно вырывались безобразными выкриками.
- Детка, - Тьер погладил ее щеку ладонью, пропахшей растворителями, - дорогая. Что же ты делаешь, а? Ты ведь всю натуру испортишь, а королева приказала, чтоб портрет был готов немедленно. Как же нам быть-то?
Под давлением таких разумных аргументов Екана стала успокаиваться. Рыдания сменились судорожными вздохами. Лицо Тьера, сперва плохо различимое сквозь слезы, приняло четкие очертания. Он сочувственно, чуть укоризненно смотрел на Екану и протягивал ей платок. Не совсем платок – белую тряпочку, видимо, для обтирания кистей или чего-то подобного.
- Может, ты голодна? – догадалась Софита. – Кормили тебя сегодня?
Екана покачала головой, насколько позволял закрепленный на полочке роллет.
- Кар! Лети духом на кухню, добудь чего посытнее, и сладкого! Да, много сладкого, пирожных! И кувшин морса! Да брось ты этот лазурит в болото! А что, - обратилась она к художнику, - у нее лицо все равно, как оладий: распухшее и в пятнах – писать нельзя.
- Ладно, корми бедняжку, - согласился Тьер, - я займусь одеждой, а личико потом пририсую. Буду работать, пока некоторые наслаждаются, - с усмешкой добавил он.
Не стесняясь присутствием Еканы, Софита подошла к Тьеру, и они обстоятельно и с удовольствием поцеловались.
«Как у них хорошо! - позавидовала Екана. – Вот бы почаще бывать здесь. Придется постоянно заказывать портреты. Раз я такая важная особа, уж, наверное, имею право на прихоти?» - подумала она неуверенно.
Она почти успокоилась, когда, открыв задом дверь, в мастерскую влез Кар, нагруженный корзинкой и кувшином. Он успел помыть руки, и теперь они нежно голубели.
Софита пододвинула заляпанный красками столик, разложила на салфетке помятые пирожки, пирожные с размазанным кремом.
- У нас с кухней дружба: мы рисуем им картинки, а они взамен делятся браком, который не годится на господский стол. – Софита впилась зубами в пирожок и аж застонала от удовольствия. – С ливером! Ты любишь с ливером? Ешь, не стесняйся! - Она подвинула тарелку к Екане. – Фрейлин кормят плохо, они должны быть воздушными, а на деле получаются вроде сушеных рыб! Ты новенькая?
- Она невеста принца, - сухо сказал Тьер.
- А! – Софита опустила пирожок и прикрыла рот ладонью. Глаза ее расширились от ужаса. – Бедняжка!
- Почему? – спросила Екана, чувствуя, как мурашки собираются в груди и разбегаются оттуда по всему телу.
- Да ведь говорят…
- Софита, - предостерег Тьер.
- Трудно быть принцессой, вот почему! Церемонии, этикет, не минутки свободной. Ты ешь, ешь - затараторила Софита, и убежала за большой холст.
- …Мы все равно не сможем ей помочь, - услышала Екана тихий голос Тьера.
Данила стоял на задней площадке автобуса и смотрел, как болтается за стеклом мусоровоз. Грузовик и дело отклонялся влево, намереваясь обогнать автобус, но каждый раз ему что-то мешало, и он возвращался на место, почти бодая автобусный зад
- После таксистов мусорщики – самые лихие водилы, - заметил кто-то из пассажиров. Справа паренек слушал рок в наушниках. Басы сотрясали воздух. Как парень еще не оглох?!
Вдруг зазвучала прекрасная мелодия. Данила глянул на парнишку, но тот продолжал подергивать головой под свое «бум-бум».
Прелестная и грустная мелодия пела про дальние страны, про неоткрытые острова, неведомые пути, моря, водопады, укромные пещеры и диких зверей, про радуги и северные сияния – про то, чему нет места в буднях. Мелодия не звала и ничего не обещала - просто рассказывала, как бывает, но невозможно было не пойти за ней.
Данила вдруг понял, что автобус остановился. На заднюю площадку поднимались, складывая зонты, люди. Ему показалось, что напев уплыл из автобуса и вот-вот растворится в городском воздухе.
Он растолкал народ, не слыша возмущенных криков, спрыгнул с подножки и прошел несколько шагов вслепую, как лунатик за лунным лучом. Это было все равно, что гнаться за радугой.
Данила гнался за музыкой и понимал, что всегда жаждал именно ее. Он ступал по воздуху, не замечая того. Сердце его стремилось за напевом – не мог же Данила остановиться и позволить ему улететь из груди.
Он увидел девушку с распущенными волосами. Незнакомка стояла к нему спиной и, судя по положению рук и покачиванию стана, упоенно играла на флейте. Плененный звуками, Данила подошел и встал рядом.
Флейтистка обернулась. Чарующая мелодия смолкла, волшебство пропало. Словно выключили свет, и Данила рухнул с небес на землю. В сумраке он увидел неприглядную картину.
Напротив стояла нечесаная девчонка в рванье. В руках она держала флейту - полую кость с дырками. Такую могли бы сделать первобытные люди. Оборванка смотрела на Данилу, оскалившись, как мартышка.
Крикнув визгливо и грубо, она указала пальцем вдоль улицы: гнала прочь. Вообще, девчонка была премерзкая. Изможденная, нечесаная, злобная, в рванье. Бомжовка какая-то! Ну ее!
Данила пожал плечами, обошел подальше психованную, и зашагал прочь. Он с изумлением озирался. Ума не мог приложить, как попал в такое место. Странные дома смыкались в сплошную стену. Верхние этажи нависали над нижними, в результате крыши почти соприкасались, оставляя для света кривую узкую щель. Воняло здесь ужасно. Больше всего окружение походило декорацию для фильма про средневековье, подробную и дорогую. В компьютерную эпоху таких никто не делает. Да и кому понадобилось бы воссоздавать помоечную вонь? Может, конечно, для атмосферы, чтоб артисты играли достовернее? Или это заброшенная декорация? Но как он мог заехать сюда на 40-м автобусе, на котором ездит каждый день? Бред какой-то! Данила оглянулся.
Нищенка снова прилаживала к губам флейту.
И опять, все, кроме музыки, перестало существовать.
Когда мелодия оборвалась, Данила обнаружил, что стоит, глупо улыбаясь и тяжело дыша, перед музыкантшей. Та разразилась потоком визгливой брани, очень понятно покрутила пальцем у виска, и ушла в дом, хлопнув дверью так, что труха посыпалась. В домах вокруг начали раскрываться окна, свешивались любопытные головы, орали тарабарщину. Гнилой фрукт разбился у его ног.
Данила отбежал подальше от скверного места, не желая привлекать внимания и поспешил прочь, в полном недоумении.
И тут его осенило! Действительно, у него бред!
Мусоровоз догнал-таки автобус, вмазался в него со всей дури, и теперь он, Данила, лежит в «скорой», а то и в реанимации, и видит глюки! Законно прогулял контрольную! Теперь вся группа мается, пишет, а он лежит себе на носилках. Скоро все, а значит, и Маринка, придут навещать его в больничку. С Маринкой он даже заговаривать стеснялся, а теперь она сама придет к нему… Сядет у постели, может быть, протянет апельсин…. Жаль, если академку придется брать, коль сильно тряхнуло. Вот, оказывается, как это происходит.
Данила расслабился и отдался на волю своего сверхдетализированного гипернатуралистичного бреда.
Бред привел его на пятачок, окруженный каменными домами более пристойного вида. Посреди маленькой площади стояло подобие колодца или широкой мраморной бочки, до краев полной воды. Поверху плавал мусор. Вокруг был устроен желоб, наверное, поилка для лошадей. Самый заметный дом щеголял вывеской с изображением собаки с рюмкой в зубах, причем ножка этой рюмки несколько раз обвивала толстое собачье туловище. Напротив стоял дом похуже и пониже, зато с широкой, гостеприимно распахнутой дверью, почти воротами. Его тоже украшала вывеска, правда, изрядно потертая, на этот раз - с синей ящерицей в короне и торчащими из спины розовыми пятернями. Между домами темнели устья улиц. Данила медлил, выбирая дорогу. Ему не хотелось снова попасть в такую же вонючую клоаку. Пока он раздумывал, из двери под коронованной ящерицей, поддерживая друг друга, вывалились два приятеля.
Долговязый, с волосами, напоминавшими желтую пену, вдруг выпучил глаза, ткнул пальцем прямо в Данилу и крикнул:
- О!
Потом он еще прибавил несколько слов – по звуковой части бред хромал. Однако мешковатый низенький приятель его понял, согласно затряс головой. Дружки разделились и стали обходить Данилу с двух сторон, стараясь принять совершенно невинный вид, однако напружившиеся руки и блестящие глаза выдавали их.
Данила не стал ждать, пока чудаки приблизятся, обежал бочку и шмыгнул в первый попавшийся проулок. Он затрусил по улице, вихлявой и узкой, кое-как протиснулся между стеной и тачкой какого-то вылупившегося на него деда. Сзади послышались пыхтение и топот, к ним прибавились ругань и возгласы. Данила оглянулся. Низенький во всю прыть толстых ножек поспешал к нему. Не желая связываться со странным местным жителем, Данила прибавил ходу. Где такому коротышке угнаться за ним!
- Это легко поправить, - любезно отвечала дама в черном, - стоит только пожелать вашему величеству.
Она встала позади Еканы, положила руки на плечи девушки и легонько надавила.
Голова у Еканы закружилась, она зажмурилась, а когда взглянула снова, то увидела лицо ее величества на уровне своего лица, а дама стала как бы выше. Край королевского письменного стола теперь приходился на уровне ее пояса.
- Совсем другое дело, - одобрила королева. – Милая куколка! – И взяла-таки Екану под подбородок.
- Не бойся, деточка. Из какого ты рода? Где жила?
Екана тупо присела, радуясь, что знает, как поступать в затруднительных случаях.
- Все исполнено по желанию вашего величества. Происходит из древнего дюшанского рода. Все родственники погибли во время восстания. Крайне послушна и вежлива.
- Я иногда боюсь вас, госпожа Дуррах, - серьезно сказала королева. - Человек не может столь точно выполнять поручения.
- Однако, выполняю же, ваше величество
- Покои, слуги для невесты – все это готово?
- Могли бы и не спрашивать.
- А… он?
Тут дама помрачнела
Королева поняла без слов и вздохнула.
- Что ж, поспешите, - она обратилась к девушке. - Умеешь ли ты танцевать, милая?
Королева вернулась за стол.
Екана присела еще глубже.
- Ее воспитывали в строгости, - пояснила дама в черном.
- Да может ли она говорить? Не немую ли вы мне подсунули?
- Вы же просили не болтливую.
- Да встань же ты, наконец, дорогуша! Тебя не видно под столом. - Екана с облегчением выпрямилась. – Как тебя звать?
- Екана, - девушка присела, но вспомнив, что королева потребовала стоять прямо, выпрямилась.
Ее величество взяла из резной коробочки листок с заголовком «Королевский указ», стала одновременно писать и говорить:
- Надо сделать вот что: обучить этикету, обучить танцам и грамоте – в разумных пределах.
Записав все это, королева опустила листок в специальную щель на столе.
- Ах, - вдруг воскликнула она, - благие небеса! Портрет! Первым делом – портрет!
Екана тем временем, осторожно водя глазами, оглядывала комнату, которая вроде бы стала просторнее. Дама в черном выросла на две головы. Девушка не могла поверить, что уменьшилась в самом деле. Она чувствовала себя беспомощной и беззащитной.
- Тотчас и начнем. – Королева позвонила в колокольчик.
Тут же явилась одна из девочек с дивана, веселая и раскрасневшаяся, тщетно пытавшаяся принять серьезный вид.
- Майна, отведи госпожу…
- Погодите, Ваше Величество. Майна, ступай обратно! Я сама отведу. Нам ведь не нужны лишние пересуды, не так ли? Слухи распространятся и без этого – я провела Екану через парадные комнаты.
- Вы, как всегда, дальновидны. Разумеется, так будет лучше. Просто я не хотела отнимать ваше драгоценное время, - говоря так, Королева строчила пером по светло-серой бумаге. Поставив замысловатую подпись, протянула записку даме.
- Я проведу ее коротким путем. – Взяв записку, дама шагнула в угол кабинета, мимо стола с королевой, и там открылась незаметная ранее дверца. Блеснул дневной свет.
- Пошли, Екана!
Они оказались в открытой галерее с прямоугольными арками без штор. Дама шагала стремительно, ее черный подол стлался над плитами пола. Екана семенила укоротившимися ножками, придерживая окаянный роллет, и едва поспевала за проводницей.
Они вошли в светлый зал - потолок и часть стены его представляли сплошное окно из матового стекла. Повсюду вдоль стен, опираясь друг на друга, стояли подрамники всевозможных размеров. Мальчик лет десяти усердно толок что-то в ступке. Руки и фартук его приобрели замечательный синий цвет. Он уставился на вошедших, открыв рот, но работы не прервал.
Из-за огромного холста вышел рыжеватый кудрявый мужчина со щеголеватыми усиками и бородкой. Одет он был в пестрый от красок балахон и держал в руке кисть.
Дама без всяких церемоний протянула ему записку от королевы, повернулась и вышла прочь.
- Надо же, какая стремительность! Ни «здрасти», ни «пожалуйста»! – пробормотал мужчина, разворачивая записку. - О, простите меня, госпожа! Рад приветствовать! Счастлив, что моей скромной особе оказана великая честь: писать портрет невесты нашего будущего государя! Прошу, садитесь вот сюда, - заговорил он елейным голосом, профессиональной скороговоркой придворного живописца, потом откашлялся и вдруг гаркнул весело – Софита, Кар!
Подошел мальчуган с синими руками.
- Ай, Кар, я забыл, что ты занят. Нет, уж с лазуритом лучше держись подальше. Мы с Софитой как-нибудь справимся.
Явилась девушка в ярком полосатом платье. Хотя волосы ее, как и полагалось, прятались под чепчик, веснушки и золотистые брови выдавали их рыжий цвет. Екана с завистью увидела, что роллет у помощницы художника совсем мал – скорее напоминает игрушечное коромысло, чем бочонок – зато на приподнятых концах его болтались целые грозди подвесок в виде острокрылых птиц. Птицы звенели при каждом ее движении.
Девушка была выше Еканы, что не удивительно.
- Прошу вас, госпожа, садитесь, - говорила она, налегая все телом на тяжелое кресло, чтобы развернуть его, и одновременно спрашивая художника, правильно ли она его поставила. Софита набросила на кресло голубой шелк.
- Не этот, - сказал Тьер, не отрывавший острого взгляда от Еканы, - возьми серый с золотом. А голубое разложи понизу – для рефлексов. «Повелеваю в кратчайшие сроки представить портрет», видала? – Он помахал запиской. - А что за портрет – миниатюру, парадный, набросок – никаких указаний? Портрет – и все тут! Ну, ладно, начнем с камерного. Наверное, нужен для представления жениху.
Екана кое-как взгромоздилась на странное кресло, скорее напоминавшее пыточный инструмент. Ступни ее не доставали до подножки, и Екана с горечью ощутила свою ущербность.
Что-то ткнуло ее в затылок.
- Я выдвинула полочку, госпожа, обоприте, пожалуйста, на нее роллет. Сидеть придется долго, а выражение лица должно быть приятным. Позировать – дело трудное. Удобно ли вам?
Екана молча кивнула. Наконец, после унижения у королевы, кто-то заговорил с ней по-человечески. Горло у нее сдавило. Она едва сдерживала слезы.
Софита заметила, что ноги натурщицы болтаются в воздухе и подложила подушечку. Это заботливое движение стало последней каплей – Екана зарыдала в голос, сидя прямо, не смея пошевелиться, чтоб не помять драгоценный наряд. Все обиды, напряжение этого утра, вся ее потерянность вырвались в неудержимом плаче.
Окружающие замерли, уставясь на нее в замешательстве. Первой опомнилась Софита.
- Миленькая! Да что ты! Ты недавно во дворце?
Екана затрясла головой, делая героические усилия совладать с рыданиями, но они все равно вырывались безобразными выкриками.
- Детка, - Тьер погладил ее щеку ладонью, пропахшей растворителями, - дорогая. Что же ты делаешь, а? Ты ведь всю натуру испортишь, а королева приказала, чтоб портрет был готов немедленно. Как же нам быть-то?
Под давлением таких разумных аргументов Екана стала успокаиваться. Рыдания сменились судорожными вздохами. Лицо Тьера, сперва плохо различимое сквозь слезы, приняло четкие очертания. Он сочувственно, чуть укоризненно смотрел на Екану и протягивал ей платок. Не совсем платок – белую тряпочку, видимо, для обтирания кистей или чего-то подобного.
- Может, ты голодна? – догадалась Софита. – Кормили тебя сегодня?
Екана покачала головой, насколько позволял закрепленный на полочке роллет.
- Кар! Лети духом на кухню, добудь чего посытнее, и сладкого! Да, много сладкого, пирожных! И кувшин морса! Да брось ты этот лазурит в болото! А что, - обратилась она к художнику, - у нее лицо все равно, как оладий: распухшее и в пятнах – писать нельзя.
- Ладно, корми бедняжку, - согласился Тьер, - я займусь одеждой, а личико потом пририсую. Буду работать, пока некоторые наслаждаются, - с усмешкой добавил он.
Не стесняясь присутствием Еканы, Софита подошла к Тьеру, и они обстоятельно и с удовольствием поцеловались.
«Как у них хорошо! - позавидовала Екана. – Вот бы почаще бывать здесь. Придется постоянно заказывать портреты. Раз я такая важная особа, уж, наверное, имею право на прихоти?» - подумала она неуверенно.
Она почти успокоилась, когда, открыв задом дверь, в мастерскую влез Кар, нагруженный корзинкой и кувшином. Он успел помыть руки, и теперь они нежно голубели.
Софита пододвинула заляпанный красками столик, разложила на салфетке помятые пирожки, пирожные с размазанным кремом.
- У нас с кухней дружба: мы рисуем им картинки, а они взамен делятся браком, который не годится на господский стол. – Софита впилась зубами в пирожок и аж застонала от удовольствия. – С ливером! Ты любишь с ливером? Ешь, не стесняйся! - Она подвинула тарелку к Екане. – Фрейлин кормят плохо, они должны быть воздушными, а на деле получаются вроде сушеных рыб! Ты новенькая?
- Она невеста принца, - сухо сказал Тьер.
- А! – Софита опустила пирожок и прикрыла рот ладонью. Глаза ее расширились от ужаса. – Бедняжка!
- Почему? – спросила Екана, чувствуя, как мурашки собираются в груди и разбегаются оттуда по всему телу.
- Да ведь говорят…
- Софита, - предостерег Тьер.
- Трудно быть принцессой, вот почему! Церемонии, этикет, не минутки свободной. Ты ешь, ешь - затараторила Софита, и убежала за большой холст.
- …Мы все равно не сможем ей помочь, - услышала Екана тихий голос Тьера.
Глава третья
Данила стоял на задней площадке автобуса и смотрел, как болтается за стеклом мусоровоз. Грузовик и дело отклонялся влево, намереваясь обогнать автобус, но каждый раз ему что-то мешало, и он возвращался на место, почти бодая автобусный зад
- После таксистов мусорщики – самые лихие водилы, - заметил кто-то из пассажиров. Справа паренек слушал рок в наушниках. Басы сотрясали воздух. Как парень еще не оглох?!
Вдруг зазвучала прекрасная мелодия. Данила глянул на парнишку, но тот продолжал подергивать головой под свое «бум-бум».
Прелестная и грустная мелодия пела про дальние страны, про неоткрытые острова, неведомые пути, моря, водопады, укромные пещеры и диких зверей, про радуги и северные сияния – про то, чему нет места в буднях. Мелодия не звала и ничего не обещала - просто рассказывала, как бывает, но невозможно было не пойти за ней.
Данила вдруг понял, что автобус остановился. На заднюю площадку поднимались, складывая зонты, люди. Ему показалось, что напев уплыл из автобуса и вот-вот растворится в городском воздухе.
Он растолкал народ, не слыша возмущенных криков, спрыгнул с подножки и прошел несколько шагов вслепую, как лунатик за лунным лучом. Это было все равно, что гнаться за радугой.
Данила гнался за музыкой и понимал, что всегда жаждал именно ее. Он ступал по воздуху, не замечая того. Сердце его стремилось за напевом – не мог же Данила остановиться и позволить ему улететь из груди.
Он увидел девушку с распущенными волосами. Незнакомка стояла к нему спиной и, судя по положению рук и покачиванию стана, упоенно играла на флейте. Плененный звуками, Данила подошел и встал рядом.
Флейтистка обернулась. Чарующая мелодия смолкла, волшебство пропало. Словно выключили свет, и Данила рухнул с небес на землю. В сумраке он увидел неприглядную картину.
Напротив стояла нечесаная девчонка в рванье. В руках она держала флейту - полую кость с дырками. Такую могли бы сделать первобытные люди. Оборванка смотрела на Данилу, оскалившись, как мартышка.
Крикнув визгливо и грубо, она указала пальцем вдоль улицы: гнала прочь. Вообще, девчонка была премерзкая. Изможденная, нечесаная, злобная, в рванье. Бомжовка какая-то! Ну ее!
Данила пожал плечами, обошел подальше психованную, и зашагал прочь. Он с изумлением озирался. Ума не мог приложить, как попал в такое место. Странные дома смыкались в сплошную стену. Верхние этажи нависали над нижними, в результате крыши почти соприкасались, оставляя для света кривую узкую щель. Воняло здесь ужасно. Больше всего окружение походило декорацию для фильма про средневековье, подробную и дорогую. В компьютерную эпоху таких никто не делает. Да и кому понадобилось бы воссоздавать помоечную вонь? Может, конечно, для атмосферы, чтоб артисты играли достовернее? Или это заброшенная декорация? Но как он мог заехать сюда на 40-м автобусе, на котором ездит каждый день? Бред какой-то! Данила оглянулся.
Нищенка снова прилаживала к губам флейту.
Прода от 23.06.22.
И опять, все, кроме музыки, перестало существовать.
Когда мелодия оборвалась, Данила обнаружил, что стоит, глупо улыбаясь и тяжело дыша, перед музыкантшей. Та разразилась потоком визгливой брани, очень понятно покрутила пальцем у виска, и ушла в дом, хлопнув дверью так, что труха посыпалась. В домах вокруг начали раскрываться окна, свешивались любопытные головы, орали тарабарщину. Гнилой фрукт разбился у его ног.
Данила отбежал подальше от скверного места, не желая привлекать внимания и поспешил прочь, в полном недоумении.
И тут его осенило! Действительно, у него бред!
Мусоровоз догнал-таки автобус, вмазался в него со всей дури, и теперь он, Данила, лежит в «скорой», а то и в реанимации, и видит глюки! Законно прогулял контрольную! Теперь вся группа мается, пишет, а он лежит себе на носилках. Скоро все, а значит, и Маринка, придут навещать его в больничку. С Маринкой он даже заговаривать стеснялся, а теперь она сама придет к нему… Сядет у постели, может быть, протянет апельсин…. Жаль, если академку придется брать, коль сильно тряхнуло. Вот, оказывается, как это происходит.
Данила расслабился и отдался на волю своего сверхдетализированного гипернатуралистичного бреда.
Бред привел его на пятачок, окруженный каменными домами более пристойного вида. Посреди маленькой площади стояло подобие колодца или широкой мраморной бочки, до краев полной воды. Поверху плавал мусор. Вокруг был устроен желоб, наверное, поилка для лошадей. Самый заметный дом щеголял вывеской с изображением собаки с рюмкой в зубах, причем ножка этой рюмки несколько раз обвивала толстое собачье туловище. Напротив стоял дом похуже и пониже, зато с широкой, гостеприимно распахнутой дверью, почти воротами. Его тоже украшала вывеска, правда, изрядно потертая, на этот раз - с синей ящерицей в короне и торчащими из спины розовыми пятернями. Между домами темнели устья улиц. Данила медлил, выбирая дорогу. Ему не хотелось снова попасть в такую же вонючую клоаку. Пока он раздумывал, из двери под коронованной ящерицей, поддерживая друг друга, вывалились два приятеля.
Долговязый, с волосами, напоминавшими желтую пену, вдруг выпучил глаза, ткнул пальцем прямо в Данилу и крикнул:
- О!
Потом он еще прибавил несколько слов – по звуковой части бред хромал. Однако мешковатый низенький приятель его понял, согласно затряс головой. Дружки разделились и стали обходить Данилу с двух сторон, стараясь принять совершенно невинный вид, однако напружившиеся руки и блестящие глаза выдавали их.
Данила не стал ждать, пока чудаки приблизятся, обежал бочку и шмыгнул в первый попавшийся проулок. Он затрусил по улице, вихлявой и узкой, кое-как протиснулся между стеной и тачкой какого-то вылупившегося на него деда. Сзади послышались пыхтение и топот, к ним прибавились ругань и возгласы. Данила оглянулся. Низенький во всю прыть толстых ножек поспешал к нему. Не желая связываться со странным местным жителем, Данила прибавил ходу. Где такому коротышке угнаться за ним!
