Море - прямо, Гималаи - направо
Морось, беспросветная, как моя тоска, окутала Город. Сегодня даже дежурство на крыше не радует. Обычно я люблю бывать здесь. Когда никто не видит, я взбираюсь на лифтовую надстройку, запрокидываю голову, и мир меняется. Небо становится морем, облака – волнами, и вот-вот из-за крыш выплывет корабль.
Но корабля нет. Корабли вообще не плавают по небу, если хотите знать. Стыдно в моем возрасте играть в такое – вот я никому и не рассказываю. Сегодня мне исполнилось тринадцать, но всем наплевать, да и мне тоже. Тринадцать или тридцать три – какая разница, будущего все равно нет. Ни у кого в этом гиблом Городе, на этой размокшей планете нет будущего.
Если я спрыгну с крыши, вдруг корабль подхватит меня на лету и унесет к счастью? Чем дольше я обдумываю эту мысль, тем больше она мне нравится.
И тут я вижу, что между кастрюль и тазиков для сбора дождевой воды, по-дурацки задирая ноги, пробирается человек. Вор! В кои-то веки на нашей крыше вор! Не зря дядя Коля заставляет дежурить! В ужасе вскакиваю, мир перевертывается, летит кувырком, я дотягиваюсь до рукоятки сирены, хватаю, но тут понимаю, что это всего-навсего Егор.
Он залезает ко мне на надстройку.
– Привет, – спрашивает. – Дежуришь?
Я строю кислую гримасу. Как будто и так не видно. Вообще-то я нормально отношусь к Егору, просто хочу побыть одной.
Егор из нашего Дома, но шляется везде. Дядя Коля разрешил ему в теплое время спать на чердаке, потому что в его Квартире живет столько народу, что даже для нашего Дома перебор. К нам он стал захаживать, когда близнецы вместо дров притащили книжки. Квартирные сперва погнали его, но Баба Люся неожиданно вступилась и разрешила Егору приходить и читать, когда вздумается, и даже брать некоторые книжки насовсем, в обмен на дрова, конечно.
Топливо из книг никудышное, но если добавить тряпки, то ничего, горят. Вслед за Егором я тоже пристрастилась к книжкам – которые с картинками. Однажды вместе с золой я выгребла из печки кусок обгоревшей обложки. На ней девушка, совсем как я, протягивала руки к кораблю с красными парусами. Ни названия, ни, тем более, страниц не осталось. Я обрезала горелый край и спрятала картинку. И теперь, дежуря на крыше, жду корабль.
Егор сидит рядом и молчит. Делать ему нечего, что ли! Шел бы уже. При нем не помечтаешь. Что бы как-то нарушить тупое молчание, говорю, что и так ясно:
– Скажи, странно: Землю затапливает, а воду для питья мы собираем с облаков.
– Ничего странного, – сразу оживляется Егор. – Вода в морях соленая, ее пить нельзя. Кроме того, в ней гниют затопленные деревья, свалки, утонувшие звери…
– Люди, – подсказываю я. Может, моя мрачность его отвадит.
– Да, – соглашается Егор, – люди. Но большинство все же ушло с затопленных мест. Скоро пойдут с юга. Там, говорят, холера.
Этот Егор шастает всюду, болтает с кем попало и собирает слухи из которых дай бог половина – правда. Как он меня достал! Может, он уже заразный.
– Я ухожу, – говорю, всем видом показывая, что мне надоело с ним сидеть, и встаю. Может, тогда до него дойдет, кто здесь лишний.
– Правда? – Егор быстро поворачивается и смотрит на меня, как на чудо.
– Я тоже давно хочу уйти из Города, – говорит он, не сводя с меня глаз.
Я сразу плюхаюсь обратно. С тех пор как мама ушла отоваривать карточки и пропала, никому я не интересна.
– А куда ты пойдешь? – спрашиваю небрежно, словно уходить из Города – обычное дело. Все люди, наоборот, идут в Город, где легче выжить.
Егор пожимает плечами.
– Не знаю, попробую в Гималаи. Это такие высокие горы, их уж точно не затопило, – поясняет он. – Надо идти все время на восток. Но это очень далеко, и я боюсь, они теперь за морем.
– А я хочу увидеть море, – говорю я и чувствую, как разгораются щеки. Потому что я почти призналась в своей мечте.
– Море – тоже неплохо. Ты твердо решила уйти? – спрашивает он и смотрит на меня, прищурившись, словно пришпиливает к месту, чтоб я никуда не делась.
– Да.
Я согласна идти куда угодно, лишь бы не быть одной, лишь бы меня замечали.
– А как же твои квартирные?
– Моих там больше нет.
Егор поджимает губы и скорбно кивает. Он, конечно, знает про маму.
– Говорят, мужики поймали и повесили этих гадов, которые убивали за продукты.
Я пожимаю плечами. Мне-то какое дело! Маму не вернешь.
– Значит, так, – говорит Егор, – раз мы оба решили, давай сразу и пойдем. Чего тянуть-то? У меня все готово, на первое время хватит на нас обоих. Бери только самое нужное. Жду тебя на площадке между вторым и третьим этажами. Норм?
Я киваю. Конечно, норм! «На нас обоих» звучит во мне песней. Я больше не одна!
У меня появилось будущее. Словно в глухой стене приоткрылось окошко. Пусть маленькое, пусть ненадолго!
Тоску как ветром сдуло.
Я сбегаю до площадки между третьим и вторым этажами. Одеяло, завернутое в кусок брезента, мягко шлепает по спине, огниво оттягивает карман. Свои продуктовые карточки я оставила Бабе Люсе – я же не вор. Не украла из Квартиры общие вещи, а заплатила за них.
Егор уже здесь – сидит на ступеньках. Он вскидывает на спину мешок с пришитыми лямками. Мешок набит туго – Егору не впервой кочевать, хотя бы между этажами.
– Видала? – говорит он, ощупывая трещину в стене. – Растет.
Я понимаю, что это значит. Заболоченная земля не держит фундаменты. Дома падают все чаще. Люди живут в развалинах. Скоро и наш Дом рухнет. Но мне больше нет дела до этой трещины!
У двери на улицу в самодельном кресле дрыхнет дед Лысак. Повезло, что сегодня он дежурит – не придется объяснять, что мы уносим из Дома и зачем. Но как бы тихо Егор не отодвигал засов, дед проснулся.
– Чего несете? – кричит он, но мы уже за углом, бежим со всех ног, переглядываемся и хохочем.
Очередь за едой сегодня тянется аж с Большой площади. Я радуюсь, что больше не придется в ней стоять. Некоторые бездомные живут в очередях и продают свое место за часть пайка. Карточки-то есть далеко не у всех, а на черном рынке еда стоит дорого.
Егор находит торговца местом в самом начале очереди и сговаривается с ним. Вскоре сияющий мужичонка выносит из распределителя четыре брикета еды и только один отдает Егору.
– Конечно, транжирство, – говорит Егор, пряча брикет в рюкзак, – но задерживаться – плохая примета. Так ведь, Крошка?
Меня зовут Дашей, своих карточек у меня нет, поэтому не мое дело спорить или соглашаться. Решил Егор не стоять в очереди – и отлично. Мне не терпится выйти из города.
Мы идем сквозь толпу на знакомых улицах, потом – на незнакомых. Долго шагаем вдоль водяной очереди, и я радуюсь, что не стою в ней. Техническую воду дают всего на два часа в день, и те, кому не хватило воды, остаются ждать еще сутки. Мне плевать на ржавую тухлую воду. Прощайте, ненавистные «хвосты»!
Я уже устала, а город все не кончается. Никогда не думала, что он такой большой. Одно дело – смотреть с крыши, а другое – мерять своими ногами. Наконец, выходим к баракам. Их построили давно, еще до моего рождения, когда беженцев стало так много, что люди уже не помещались в квартирах у родных и знакомых. Тогда жильем еще распоряжались городские власти. Теперь они кое-как распределяют еду и воду, а в домах командуют Старшие. В городе пока есть порядок. Мы не одичали.
Про кольцо барачных поселков рассказывают ужасные вещи. Это одна из причин, по которой люди не стремятся из города. С прохожих барачные берут дань. Надо идти очень большой толпой, чтоб прорваться мимо них не обобранными.
На давно уже не белой стене ближнего барака написано: Поселок «Северный-10».
– Почему «Северный»? – удивляюсь я. – Море же на юге!
– На юге холера. Забыла?
А я-то мечтала, как девушка на картинке, вбежать по пояс в теплое колыхание волн. Северное море, наверное, холодное. Но мне не привыкать к разочарованиям.
– Эй, Кроха, теперь не зевай. Делай сразу, что скажу, если жизнь дорога.
От такого напутствия я мигом оказываюсь в реальности.
Мы входим в поселок. Ряды бараков обросли шалашами и хибарами из мусора. Взрослых не видно, зато детишки посреди улицы увлеченно швыряют друг в друга грязью. Многие даже не замечают нас, но другие хватают за одежду, тащатся следом и клянчат. Мы прибавляем шаг. Егор уверенно ведет меня прямо к глухому забору с колючей проволокой поверху. Надеюсь, он знает, что делает. Я стараюсь держаться поближе.
Трое выходят из-за угла. Один – почти взрослый, другие – чуть старше меня. Все идут вразвалочку, нагло, чтоб мы сразу поняли, кто здесь хозяева. Наверное, малышня успела наболтать о нас.
– Ой, какие люди! – балагурит старший, расставляя руки, как добрый дядюшка. – Хабар нам несут. Ну, давайте мешочки! Ежели по доброй воле отдадите – только зубешники выбьем и отпустим.
У самого вместо зубов – гнилые пеньки. Мелкие прихлебатели вокруг ржут.
Егор передвигает меня за спину. Сердце мое колотится так, что я пропускаю начало разговора.
-… Леху Датого знаешь? – говорит Егор.
– Сдох твой Леха – опоздал, паря! Мы жмуров не боимся! – И они снова ржут.
Тут из-за барака выходит вторая банда. Эти приближаются медленно, тоже вразвалочку, будто гуляют. Руки в карманах. Наши грабители подбираются.
– Что, Гнилуха, опять на чужой земле шарпишь?
– Они с нашей стороны шли. – Куда только подевался его наглый тон.
Тут Егор сильно толкает меня, я проваливаюсь сквозь забор. Только что никакой щели в нем не было! Егор вылезает следом, поворачивает узкую секцию – забор снова цел. Он хватает меня за руку, и быстро-быстро тащит по каким-то хрустящим, плюющимся соком растениям к лесу. Егор бежит так быстро, что я едва успеваю перебирать ногами и почти развеваюсь за ним по воздуху. Одеяльный сверток лупит сзади, подгоняет.
Мы ломимся сквозь чащу, пересекаем растрескавшийся асфальт, но Егор не идет по дороге, а ныряет в кусты, на какую-то звериную тропку
– Смотри-ка, – говорит, отдуваясь, – сохранилась. Ходят еще.
– Они за нами гонятся?
– Нет, им не до нас. Потом, раз я лазейку знаю, неизвестно, чей я – лучше не связываться.
– А откуда ты ее знаешь?
– Я вырос здесь.
Я пытаюсь представить себе Егора среди чумазой малышни, потом – в банде. В груди и животе делается холодно. Я понимаю, что ушла из города неизвестно с кем!
Приходится долго лезть по тропинке. Именно лезть – перебираться через толстые склизкие стволы. Я сперва поминутно оглядываюсь – боюсь погони. Потом надоедает. Приходится быть внимательной. Зазеваешься, упадешь, напорешься на сучки. Вокруг – мокрый кустарник. Хочется пить, и я облизываю мокрые листья. Вкус у каждого куста свой. Не таким я представляла лес. Пожалуй, люди не дураки, что идут в город.
Но мне в город уже не попасть. Между нами – кольцо бараков.
Так мы бредем вечность. Мысли у меня – коротенькие и бестолковые. Егор-то, оказывается, из барачных! Что я натворила! Как меня угораздило увязаться за ним? Прямо наваждение какое-то. Спрыгнуть с крыши, чтоб меня подобрал корабль, и то было бы умнее! Он захватил меня врасплох и не дал подумать. Идем, говорил, сейчас же. Но делать уже нечего. Наверное, я засыпаю на ходу, потому что из листвы смотрят лани с прекрасными лиловыми глазами и пушистые ежики. Потом я спотыкаюсь – и снова вокруг только серо-зеленый сумрак, заросли, и гниющие склизкие ветки. Егор маячит впереди, за туманом-моросью. Он даже не оглядывается, если я падаю. Сам-то тащит свой мешок легко, как пушинку, гад.
Наконец, Егор останавливается. Когда я добираюсь до него, он уже снял с плеч мешок и поставил на землю.
– Устала? – спрашивает, как не в чем ни бывало.
У меня нет сил даже нагрубить. Я валюсь на мох, прислоняюсь к дереву.
– Не сиди на земле.
Егор притаскивает охапку колючих веток, я перебираюсь на это пружинящее ложе, и кладу свой сверток под голову.
Егор тем временем зачерпывает котелком воду из какой-то ямы, согнав в сторону сизый налет, нюхает, морщится. Командует:
– Давай свою кружку.
Кружка у меня большая, литровая. Все шутят про ее размер
Егор не шутит, видно, тоже устал.
Отмеряет воду своей кружечкой и выливает в мою. Получается на дне.
– Тебе что, воды жалко?
– Не воды, а таблеток.
Таблетка бурлит в моей кружке, крутится белым водоворотом. Когда она растворяется, Егор говорит:
– Теперь пей – зараза сдохла. Все точно отмеряно. И не вздумай вылить!
Будто кто-то выливает питьевую воду!
Как у Егора все налажено! Словно он и не городской. В мою пустую от усталости голову забредает страшилка о нелюдях, которые уводят глупых детей в лес, чтобы съесть. Может, Егор из таких? Вот почему он так легко отдал мужичонке брикеты. И вот зачем он не дал мне времени подумать. Надо бежать! Но тело не хочет шевелиться. Не сразу же он меня съест. Ладно, успею еще. Сбегу при первом же удобном случае.
Он протягивает мне два сухаря. И два берет себе. По правде, он мог бы взять себе больше – ведь он крупнее меня, и вообще – это его сухари!
Я макаю сухарь в воду, высасываю ее, наполненную хлебным вкусом, и жмурюсь от удовольствия.
Засыпаю, так и не решив, удрать ли мне от Егора ночью, пока он спит или погодить? Остаться одной в лесу страшно, а непонятно с кем – еще страшнее. Ладно, завтра, все завтра. Закрываю глаза и…
… и сразу открываю их. Ночь пропала, будто ее и не было. Так бывает, если очень устать. Я лежу на ветках, которые Егор назвал лапником, под навесом из белесого полиэтилена. На пленке скопилась лужица дождевой воды. Кем бы ни был Егор, устроиться он умеет. Его самого нет, но вещи тут.
Я сажусь. Схватить, что получше, и бежать!
Но на полиэтилен уже легла тень. Егор наклоняется и подсовывает под навес горсть синеватых шариков.
– Попробуй.
Я осторожно кладу один в рот и давлю языком. Шарик кислый, но хочется еще и еще. Я деликатно беру щепотку.
– Ешь все, – говорит Егор. – Там их целые заросли.
Губы у него синие, и язык синий – вылитый лешак!
– Что это? – спрашиваю.
– В поселке их зовут синенькими.
Он ведет меня в лесок, заросший низким кустарничком с красиво расходящимися листьями, унизанными этими синенькими. Вот здорово! Еда растет сама! И как ее много! Мы рвем шарики обеими руками, и пальцы у меня становятся сине-багровыми. Я гляжусь в подвернувшуюся лужу и вижу ведьму, ужасную и прекрасную: рот черный, волосы дыбом. Встретишь такую в лесу – с визгом убежишь. Мочу пальцы в лужице, разбив отражение, приглаживаю волосы. А губы не отмываются. Вдруг они навсегда останутся такими?!
Егор приносит мне фунтик из большого листа, чтоб набрать синеньких впрок. Это он хорошо придумал. Вернувшись с едой к месту ночевки, мы упаковываем вещи, причем Егор делает это куда быстрее меня, хотя мне нужно только свернуть одеяло и замотать туда кружку.
Упаковавшись, он оглядывает место стоянки – не забыли ли чего. Потом, к моему удивлению, кланяется и говорит:
– Спасибо этому дому – пойдем к другому.
Перехватив мой взгляд, чуть смущается, потом смеется.
– Так мой дед говорил.
Значит, у него был дедушка, он меня накормил, спать уложил – может, он нормальный парень? Может, зря я про него плохо думаю? Но подозрение – такая штука, что раз появившись, не исчезает.
Сегодня идти куда легче, хоть мы бредем без тропинки, зато по мягкому мху, по колено в зарослях синеньких. Время от времени наклоняемся и едим шарики. Синеньких так много, что они перестали быть роскошью.
Морось, беспросветная, как моя тоска, окутала Город. Сегодня даже дежурство на крыше не радует. Обычно я люблю бывать здесь. Когда никто не видит, я взбираюсь на лифтовую надстройку, запрокидываю голову, и мир меняется. Небо становится морем, облака – волнами, и вот-вот из-за крыш выплывет корабль.
Но корабля нет. Корабли вообще не плавают по небу, если хотите знать. Стыдно в моем возрасте играть в такое – вот я никому и не рассказываю. Сегодня мне исполнилось тринадцать, но всем наплевать, да и мне тоже. Тринадцать или тридцать три – какая разница, будущего все равно нет. Ни у кого в этом гиблом Городе, на этой размокшей планете нет будущего.
Если я спрыгну с крыши, вдруг корабль подхватит меня на лету и унесет к счастью? Чем дольше я обдумываю эту мысль, тем больше она мне нравится.
И тут я вижу, что между кастрюль и тазиков для сбора дождевой воды, по-дурацки задирая ноги, пробирается человек. Вор! В кои-то веки на нашей крыше вор! Не зря дядя Коля заставляет дежурить! В ужасе вскакиваю, мир перевертывается, летит кувырком, я дотягиваюсь до рукоятки сирены, хватаю, но тут понимаю, что это всего-навсего Егор.
Он залезает ко мне на надстройку.
– Привет, – спрашивает. – Дежуришь?
Я строю кислую гримасу. Как будто и так не видно. Вообще-то я нормально отношусь к Егору, просто хочу побыть одной.
Егор из нашего Дома, но шляется везде. Дядя Коля разрешил ему в теплое время спать на чердаке, потому что в его Квартире живет столько народу, что даже для нашего Дома перебор. К нам он стал захаживать, когда близнецы вместо дров притащили книжки. Квартирные сперва погнали его, но Баба Люся неожиданно вступилась и разрешила Егору приходить и читать, когда вздумается, и даже брать некоторые книжки насовсем, в обмен на дрова, конечно.
Топливо из книг никудышное, но если добавить тряпки, то ничего, горят. Вслед за Егором я тоже пристрастилась к книжкам – которые с картинками. Однажды вместе с золой я выгребла из печки кусок обгоревшей обложки. На ней девушка, совсем как я, протягивала руки к кораблю с красными парусами. Ни названия, ни, тем более, страниц не осталось. Я обрезала горелый край и спрятала картинку. И теперь, дежуря на крыше, жду корабль.
Егор сидит рядом и молчит. Делать ему нечего, что ли! Шел бы уже. При нем не помечтаешь. Что бы как-то нарушить тупое молчание, говорю, что и так ясно:
– Скажи, странно: Землю затапливает, а воду для питья мы собираем с облаков.
– Ничего странного, – сразу оживляется Егор. – Вода в морях соленая, ее пить нельзя. Кроме того, в ней гниют затопленные деревья, свалки, утонувшие звери…
– Люди, – подсказываю я. Может, моя мрачность его отвадит.
– Да, – соглашается Егор, – люди. Но большинство все же ушло с затопленных мест. Скоро пойдут с юга. Там, говорят, холера.
Этот Егор шастает всюду, болтает с кем попало и собирает слухи из которых дай бог половина – правда. Как он меня достал! Может, он уже заразный.
– Я ухожу, – говорю, всем видом показывая, что мне надоело с ним сидеть, и встаю. Может, тогда до него дойдет, кто здесь лишний.
– Правда? – Егор быстро поворачивается и смотрит на меня, как на чудо.
– Я тоже давно хочу уйти из Города, – говорит он, не сводя с меня глаз.
Я сразу плюхаюсь обратно. С тех пор как мама ушла отоваривать карточки и пропала, никому я не интересна.
– А куда ты пойдешь? – спрашиваю небрежно, словно уходить из Города – обычное дело. Все люди, наоборот, идут в Город, где легче выжить.
Егор пожимает плечами.
– Не знаю, попробую в Гималаи. Это такие высокие горы, их уж точно не затопило, – поясняет он. – Надо идти все время на восток. Но это очень далеко, и я боюсь, они теперь за морем.
– А я хочу увидеть море, – говорю я и чувствую, как разгораются щеки. Потому что я почти призналась в своей мечте.
– Море – тоже неплохо. Ты твердо решила уйти? – спрашивает он и смотрит на меня, прищурившись, словно пришпиливает к месту, чтоб я никуда не делась.
– Да.
Я согласна идти куда угодно, лишь бы не быть одной, лишь бы меня замечали.
– А как же твои квартирные?
– Моих там больше нет.
Егор поджимает губы и скорбно кивает. Он, конечно, знает про маму.
– Говорят, мужики поймали и повесили этих гадов, которые убивали за продукты.
Я пожимаю плечами. Мне-то какое дело! Маму не вернешь.
– Значит, так, – говорит Егор, – раз мы оба решили, давай сразу и пойдем. Чего тянуть-то? У меня все готово, на первое время хватит на нас обоих. Бери только самое нужное. Жду тебя на площадке между вторым и третьим этажами. Норм?
Я киваю. Конечно, норм! «На нас обоих» звучит во мне песней. Я больше не одна!
У меня появилось будущее. Словно в глухой стене приоткрылось окошко. Пусть маленькое, пусть ненадолго!
Тоску как ветром сдуло.
***
Я сбегаю до площадки между третьим и вторым этажами. Одеяло, завернутое в кусок брезента, мягко шлепает по спине, огниво оттягивает карман. Свои продуктовые карточки я оставила Бабе Люсе – я же не вор. Не украла из Квартиры общие вещи, а заплатила за них.
Егор уже здесь – сидит на ступеньках. Он вскидывает на спину мешок с пришитыми лямками. Мешок набит туго – Егору не впервой кочевать, хотя бы между этажами.
– Видала? – говорит он, ощупывая трещину в стене. – Растет.
Я понимаю, что это значит. Заболоченная земля не держит фундаменты. Дома падают все чаще. Люди живут в развалинах. Скоро и наш Дом рухнет. Но мне больше нет дела до этой трещины!
У двери на улицу в самодельном кресле дрыхнет дед Лысак. Повезло, что сегодня он дежурит – не придется объяснять, что мы уносим из Дома и зачем. Но как бы тихо Егор не отодвигал засов, дед проснулся.
– Чего несете? – кричит он, но мы уже за углом, бежим со всех ног, переглядываемся и хохочем.
Очередь за едой сегодня тянется аж с Большой площади. Я радуюсь, что больше не придется в ней стоять. Некоторые бездомные живут в очередях и продают свое место за часть пайка. Карточки-то есть далеко не у всех, а на черном рынке еда стоит дорого.
Егор находит торговца местом в самом начале очереди и сговаривается с ним. Вскоре сияющий мужичонка выносит из распределителя четыре брикета еды и только один отдает Егору.
– Конечно, транжирство, – говорит Егор, пряча брикет в рюкзак, – но задерживаться – плохая примета. Так ведь, Крошка?
Меня зовут Дашей, своих карточек у меня нет, поэтому не мое дело спорить или соглашаться. Решил Егор не стоять в очереди – и отлично. Мне не терпится выйти из города.
Мы идем сквозь толпу на знакомых улицах, потом – на незнакомых. Долго шагаем вдоль водяной очереди, и я радуюсь, что не стою в ней. Техническую воду дают всего на два часа в день, и те, кому не хватило воды, остаются ждать еще сутки. Мне плевать на ржавую тухлую воду. Прощайте, ненавистные «хвосты»!
***
Я уже устала, а город все не кончается. Никогда не думала, что он такой большой. Одно дело – смотреть с крыши, а другое – мерять своими ногами. Наконец, выходим к баракам. Их построили давно, еще до моего рождения, когда беженцев стало так много, что люди уже не помещались в квартирах у родных и знакомых. Тогда жильем еще распоряжались городские власти. Теперь они кое-как распределяют еду и воду, а в домах командуют Старшие. В городе пока есть порядок. Мы не одичали.
Про кольцо барачных поселков рассказывают ужасные вещи. Это одна из причин, по которой люди не стремятся из города. С прохожих барачные берут дань. Надо идти очень большой толпой, чтоб прорваться мимо них не обобранными.
На давно уже не белой стене ближнего барака написано: Поселок «Северный-10».
– Почему «Северный»? – удивляюсь я. – Море же на юге!
– На юге холера. Забыла?
А я-то мечтала, как девушка на картинке, вбежать по пояс в теплое колыхание волн. Северное море, наверное, холодное. Но мне не привыкать к разочарованиям.
– Эй, Кроха, теперь не зевай. Делай сразу, что скажу, если жизнь дорога.
От такого напутствия я мигом оказываюсь в реальности.
Мы входим в поселок. Ряды бараков обросли шалашами и хибарами из мусора. Взрослых не видно, зато детишки посреди улицы увлеченно швыряют друг в друга грязью. Многие даже не замечают нас, но другие хватают за одежду, тащатся следом и клянчат. Мы прибавляем шаг. Егор уверенно ведет меня прямо к глухому забору с колючей проволокой поверху. Надеюсь, он знает, что делает. Я стараюсь держаться поближе.
***
Трое выходят из-за угла. Один – почти взрослый, другие – чуть старше меня. Все идут вразвалочку, нагло, чтоб мы сразу поняли, кто здесь хозяева. Наверное, малышня успела наболтать о нас.
– Ой, какие люди! – балагурит старший, расставляя руки, как добрый дядюшка. – Хабар нам несут. Ну, давайте мешочки! Ежели по доброй воле отдадите – только зубешники выбьем и отпустим.
У самого вместо зубов – гнилые пеньки. Мелкие прихлебатели вокруг ржут.
Егор передвигает меня за спину. Сердце мое колотится так, что я пропускаю начало разговора.
-… Леху Датого знаешь? – говорит Егор.
– Сдох твой Леха – опоздал, паря! Мы жмуров не боимся! – И они снова ржут.
Тут из-за барака выходит вторая банда. Эти приближаются медленно, тоже вразвалочку, будто гуляют. Руки в карманах. Наши грабители подбираются.
– Что, Гнилуха, опять на чужой земле шарпишь?
– Они с нашей стороны шли. – Куда только подевался его наглый тон.
Тут Егор сильно толкает меня, я проваливаюсь сквозь забор. Только что никакой щели в нем не было! Егор вылезает следом, поворачивает узкую секцию – забор снова цел. Он хватает меня за руку, и быстро-быстро тащит по каким-то хрустящим, плюющимся соком растениям к лесу. Егор бежит так быстро, что я едва успеваю перебирать ногами и почти развеваюсь за ним по воздуху. Одеяльный сверток лупит сзади, подгоняет.
Мы ломимся сквозь чащу, пересекаем растрескавшийся асфальт, но Егор не идет по дороге, а ныряет в кусты, на какую-то звериную тропку
– Смотри-ка, – говорит, отдуваясь, – сохранилась. Ходят еще.
– Они за нами гонятся?
– Нет, им не до нас. Потом, раз я лазейку знаю, неизвестно, чей я – лучше не связываться.
– А откуда ты ее знаешь?
– Я вырос здесь.
Я пытаюсь представить себе Егора среди чумазой малышни, потом – в банде. В груди и животе делается холодно. Я понимаю, что ушла из города неизвестно с кем!
***
Приходится долго лезть по тропинке. Именно лезть – перебираться через толстые склизкие стволы. Я сперва поминутно оглядываюсь – боюсь погони. Потом надоедает. Приходится быть внимательной. Зазеваешься, упадешь, напорешься на сучки. Вокруг – мокрый кустарник. Хочется пить, и я облизываю мокрые листья. Вкус у каждого куста свой. Не таким я представляла лес. Пожалуй, люди не дураки, что идут в город.
Но мне в город уже не попасть. Между нами – кольцо бараков.
Так мы бредем вечность. Мысли у меня – коротенькие и бестолковые. Егор-то, оказывается, из барачных! Что я натворила! Как меня угораздило увязаться за ним? Прямо наваждение какое-то. Спрыгнуть с крыши, чтоб меня подобрал корабль, и то было бы умнее! Он захватил меня врасплох и не дал подумать. Идем, говорил, сейчас же. Но делать уже нечего. Наверное, я засыпаю на ходу, потому что из листвы смотрят лани с прекрасными лиловыми глазами и пушистые ежики. Потом я спотыкаюсь – и снова вокруг только серо-зеленый сумрак, заросли, и гниющие склизкие ветки. Егор маячит впереди, за туманом-моросью. Он даже не оглядывается, если я падаю. Сам-то тащит свой мешок легко, как пушинку, гад.
Наконец, Егор останавливается. Когда я добираюсь до него, он уже снял с плеч мешок и поставил на землю.
– Устала? – спрашивает, как не в чем ни бывало.
У меня нет сил даже нагрубить. Я валюсь на мох, прислоняюсь к дереву.
– Не сиди на земле.
Егор притаскивает охапку колючих веток, я перебираюсь на это пружинящее ложе, и кладу свой сверток под голову.
Егор тем временем зачерпывает котелком воду из какой-то ямы, согнав в сторону сизый налет, нюхает, морщится. Командует:
– Давай свою кружку.
Кружка у меня большая, литровая. Все шутят про ее размер
Егор не шутит, видно, тоже устал.
Отмеряет воду своей кружечкой и выливает в мою. Получается на дне.
– Тебе что, воды жалко?
– Не воды, а таблеток.
Таблетка бурлит в моей кружке, крутится белым водоворотом. Когда она растворяется, Егор говорит:
– Теперь пей – зараза сдохла. Все точно отмеряно. И не вздумай вылить!
Будто кто-то выливает питьевую воду!
Как у Егора все налажено! Словно он и не городской. В мою пустую от усталости голову забредает страшилка о нелюдях, которые уводят глупых детей в лес, чтобы съесть. Может, Егор из таких? Вот почему он так легко отдал мужичонке брикеты. И вот зачем он не дал мне времени подумать. Надо бежать! Но тело не хочет шевелиться. Не сразу же он меня съест. Ладно, успею еще. Сбегу при первом же удобном случае.
Он протягивает мне два сухаря. И два берет себе. По правде, он мог бы взять себе больше – ведь он крупнее меня, и вообще – это его сухари!
Я макаю сухарь в воду, высасываю ее, наполненную хлебным вкусом, и жмурюсь от удовольствия.
Засыпаю, так и не решив, удрать ли мне от Егора ночью, пока он спит или погодить? Остаться одной в лесу страшно, а непонятно с кем – еще страшнее. Ладно, завтра, все завтра. Закрываю глаза и…
***
… и сразу открываю их. Ночь пропала, будто ее и не было. Так бывает, если очень устать. Я лежу на ветках, которые Егор назвал лапником, под навесом из белесого полиэтилена. На пленке скопилась лужица дождевой воды. Кем бы ни был Егор, устроиться он умеет. Его самого нет, но вещи тут.
Я сажусь. Схватить, что получше, и бежать!
Но на полиэтилен уже легла тень. Егор наклоняется и подсовывает под навес горсть синеватых шариков.
– Попробуй.
Я осторожно кладу один в рот и давлю языком. Шарик кислый, но хочется еще и еще. Я деликатно беру щепотку.
– Ешь все, – говорит Егор. – Там их целые заросли.
Губы у него синие, и язык синий – вылитый лешак!
– Что это? – спрашиваю.
– В поселке их зовут синенькими.
Он ведет меня в лесок, заросший низким кустарничком с красиво расходящимися листьями, унизанными этими синенькими. Вот здорово! Еда растет сама! И как ее много! Мы рвем шарики обеими руками, и пальцы у меня становятся сине-багровыми. Я гляжусь в подвернувшуюся лужу и вижу ведьму, ужасную и прекрасную: рот черный, волосы дыбом. Встретишь такую в лесу – с визгом убежишь. Мочу пальцы в лужице, разбив отражение, приглаживаю волосы. А губы не отмываются. Вдруг они навсегда останутся такими?!
Егор приносит мне фунтик из большого листа, чтоб набрать синеньких впрок. Это он хорошо придумал. Вернувшись с едой к месту ночевки, мы упаковываем вещи, причем Егор делает это куда быстрее меня, хотя мне нужно только свернуть одеяло и замотать туда кружку.
Упаковавшись, он оглядывает место стоянки – не забыли ли чего. Потом, к моему удивлению, кланяется и говорит:
– Спасибо этому дому – пойдем к другому.
Перехватив мой взгляд, чуть смущается, потом смеется.
– Так мой дед говорил.
Значит, у него был дедушка, он меня накормил, спать уложил – может, он нормальный парень? Может, зря я про него плохо думаю? Но подозрение – такая штука, что раз появившись, не исчезает.
Сегодня идти куда легче, хоть мы бредем без тропинки, зато по мягкому мху, по колено в зарослях синеньких. Время от времени наклоняемся и едим шарики. Синеньких так много, что они перестали быть роскошью.
