Пунцовые щечки выдавали ее с потрохами, как и кокетливый взгляд, не сползающая с уст самодовольная улыбка.
— Проходите, пожалуйста, вот сюда, — девушка остановилась и, ухватившись за ручку двери с надписью: «Зарезервировано», обратилась к Панину: — Вам будет удобнее здесь.
Волонтерша, таинственно взглянув на командира группы, широко распахнула дверь. Меня она удостоила только взмаха руки в направлении двери с такой же надписью, находящейся напротив. Пожав плечами, я дернула полотно на себя, но Панин, успевший сунуть нос в предложенную ему комнату, резко возразил:
— Покажи–ка. Нет, твоя комната меньше. Таня, ты идешь сюда, а я эту займу.
— Твое благородство, Панин, не знает границ. Только и мне плевать, где переодеваться.
— А мне — нет. Это кольцо — мой дом родной. Не хочу позориться.
— Кто бы сомневался, — хмыкнула я, заметив блеснувшую в глазах волонтерши радость. — Да, как скажешь. Топай.
Я убрала ладошку девушки с дверной ручки, за которую она продолжала держаться, оставляя дверь открытой, чем несказанно удивила и отрезвила кокетку, не сводящую глаз с улыбающегося Панина.
— Можете идти, — не удержалась я, обращаясь к девушке, а четыреста одиннадцатый хохотнул и скрылся в комнате.
Помещение оказалось весьма уютным: габаритный стол, начиненный самыми последними разработками мира Абсолюта, мягкое кресло, интерактивная стена. При моем появлении на ней отобразилось приветствие, сменившееся началом ролика о кольце ученых. Для туристов и родителей, привозящих малышей и ребят старше, голос за кадром рассказывал, где можно остановиться на ночь или для длительного, многочасового ожидания.
Развязав сумку, достала из кармана паспорт, положила на стол. Интерактивная столешница моментально отреагировала, высветив посередине надпись с предложением начать работу. Я нажала на символ отмены, принялась выкладывать на стол вещи. Закончив, разделась до белья, аккуратно сложила форму на стол.
На стене менялись картинки. Теперь отображалось оснащение больниц для прибывших новичков, пункты заказа еды. Сообщалось, какие службы работают с туристами, какие с родителями способных детей, и в каких секторах находятся учебные блоки.
Одежда для гражданского лица оказалась вполне в духе землян: высокие сапоги на грубой подошве белого цвета, черные брюки, молочного цвета короткая куртка из унифицированной плотной ткани и темного оттенка топ. Сумка–кошелек была набита деньгами и слот–картами для возможности оплатить со счета, получить кредиты. Ко всему этому богатству я присовокупила электронный паспорт. Натянула одежду и произнесла:
— Система. Санитарную кабину.
Из стены выехал санитарный блок со встроенной в него умывальней и большим зеркалом. На полке перед умывальней лежала запечатанная одноразовая расческа, набор для чистки зубов и мыло с мочалкой.
Вскрыв пакетик с расческой, я принялась за кудри. Заплетя волосы в косу, по привычке одернула куртку, внимательно рассмотрела себя. Брюки подчеркивали бедра и длину ног. Куртка оттеняла цвет лица и светлые волосы, делая образ милым. Глаза казались крупнее, ярче. Топ с кружевами, коса и сумка, одетая через плечо, чтобы руки держать свободными, завершали облик наивной землянки–туристки.
— Система. Контейнер для пересылки.
Из соседней стены, что была похожа на лоскутное одеяло из ровных квадратов, выехал ящик. В него я погрузила форму, установила срок отправки его на кольцо военного корпуса, и ввела код склада.
На стене появились заставки с парками психологической разгрузки, места для отдыха и спорта. Вздохнув, я открыла дверь и шагнула в коридор. Панин подпирал плечом стену и болтал с волонтершей.
Я успела услышать конец анекдота, когда четыреста одиннадцатый заметил меня. Девушка даже не обернулась, полностью сосредоточившись на собеседнике. Не хотелось прерывать столь тесный момент, но пришлось:
— Встретимся чуть позже? Скажи, где и во сколько?
Парень окинул меня взором, лукаво улыбнулся. Я не осталась в долгу и тоже осмотрела его с ног до головы. Сделала намеренно медленно, чем озадачила девушку. Мордашка ее вытянулась, а в глазах появилась злость.
Ай–ай, милая, нехорошо так реагировать. Ревность — дело зряшное. Впрочем, судя по тому, как выглядел боец, я могла понять абсолютовку. Темные брюки, футболка в обтяжку, в руках свернутая новая куртка. Брутальность и скромность в одном флаконе.
Панин переменился в лице:
— Нет. Идем.
Сосредоточенность читалась в его глазах. Видимо, мое нежелание идти на контакт его встряхнуло. Он первым поплелся по коридору.
Я посмотрела на девушку, пожала плечами, улыбнулась ее недоумению и пристроилась следом за коллегой, сохраняя дистанцию. Через некоторое время за спиной я услышала стук каблучков. Итак, волонтерша пришла в себя и вернулась к обязанностям. Тем лучше для нее.
Выведя нас к платформе пересадочного узла, девушка удалилась. На прощанье одарила Панина заинтересованным взглядом.
Мы стояли на нижней платформе. Семь пневматических трубных тоннелей, расположенных параллельно на разных уровнях, были хорошо видны через прозрачную стену. По ним из разных точек стартовали кабинки с людьми и грузами. Венозная транспортная система Абсолюта скреплялась частыми пересадочными перифериями, что по мне — большая недоработка.
Нижняя линия называлась особой. Сюда пристыковывался паромный модуль с военными. Остальные пять веток принимали пассажиров, путешествующих между кольцами на шаттлах, и туристов с Земли. Еще одна линия отдана под транспортные и грузовые корабли.
Пассажирские прозрачные капсулы, в простонародье называемые аквариумами, спускались партиями по пять кабинок одновременно. Интервал отправки и подачи следующей партии составлял пятнадцать минут.
К сожалению, с грузовой и особой линией все обстояло сложнее. Подача кабинок проводилась по запросу. Судя по информации на табло, первая группа из шести человек уже отправилась. Следующий «аквариум» прибудет через десять минут.
— Непрофессионально, Таня, — произнес Панин.
Он стоял рядом со мной, наблюдая за погрузкой металлических ящиков с маркировкой космического полигона, которые выкатили из широких дверей и устанавливали на платформу роботы–погрузчики. Панин кинул слова в пустоту, будто мусор, и продолжал смотреть на работу механизмов.
Спокойствие, леность во взгляде говорили о том, что тема моего непрофессионализма для него исчерпана. Но это напускное. В мире нет людей лучше инстинктивно понимающих, чувствующих и принимающих друг друга, чем мы с Паниным. Я кожей ощущала его ярость и негодование. Он не знал, как снова обратить меня в свою веру, заставить поклоняться тем же идолам, которым поклонялся он.
А все просто: я по капле получала информацию о будущем, и меня напрягала отведенная мне роль.
— В чем именно непрофессионализм? — отозвалась я, зачем–то одернув куртку.
— Мы сейчас в одной команде, а ты даешь волю эмоциям, сводишь старые счеты. Проблема давно исчерпана.
— Разве?
— Конечно. — Четыреста одиннадцатый пожал плечами и вяло развернулся ко мне. — Вспомни события. Две команды в интерактивном поле. Рейд. Моя группа по зачисленным баллам за выполнение поставленных задач с трудом прорвалась в финал, твоя — фаворит зачета. Командные очки суммировались, финальная битва коренным образом ничего не решала. Твоя команда брала все призовые баллы.
Панин говорил, и я понимала, что он начал с зачета специально, так объяснение казалось более логичным, доказательным, неоспоримым. Знала и снова глотала его доводы.
— Твои ребята расслабились, и ты не понимала, как собрать их для последнего рейда в интерактивном поле, перед комиссией. Мое звено упало духом. Мы вместе придумали план, вместе внедрили, вместе заставили бойцов встряхнуться. Так в чем дело? Почему все изменилось? Почему между нами все изменилось, Татьяна?
«Вместе», «нами», «Татьяна», — слова расставлены логично, выделены голосом, произнесены с нажимом, обращены ко мне, к нашему общему прошлому. Панин всегда мог правильно построить фразу и в большинстве споров выигрывал за счет гладкого изречения.
Но тут не просто беседа по душам о днях давно минувших — это вербовка и весьма профессиональная.
Что ему нужно сейчас? В чем пытался убедить?
Некая схема требовала моего участия в ней и еще нескольких людей. Другими словами — группа посвященных. Статус наблюдателя на играх — прикрытие. Я получу приказ и условия отбора чуть позже. Марков выразил желание поговорить со мной, когда буду у мамы. Больше чем уверена, он проработает со мной какие–то варианты, обговорит пункты приказа. Иначе бессмыслица получается.
Ладно, с этим разобрались, что дальше?
Наверняка будут инструкции. Может так статься, что несколько пунктов разработано исключительно для группы посвященных? Запросто. Панин заранее, думаю, знал о дополнительных разъяснениях. Еще как! После выпуска из военного училища его направили в разведывательный батальон. Пару лет о нем ни слуху ни духу. Поговаривали, что парень заделался супершпионом и выполнял особые поручения. Но на то и слухи, чтоб им не верить. Год назад он объявился и возглавил десятку в рейдах на Землю. Хорошая карьера у однокурсника, оттого и тревожно.
— Подумай, Танечка, почему нас свели вместе, зная о расхождении во мнениях по некоторым вопросам? — улыбнулся четыреста одиннадцатый. — В этом не только провидение заинтересовано, но и вполне человекоподобные существа. В твоей голове должно уложиться, что сейчас не время прежним спорам, бабьим самобичеваниям. Включай мозги, Татьяна. Чем раньше ты начнешь здраво размышлять, тем полезнее станет наше сотрудничество.
Хорошее пожелание, на которое у меня нет ответа.
По глазам Вадима я поняла, что именно о грядущем он собирался поговорить со мной в «милом местечке». А если присовокупить к этому слухи о разведывательном опыте бывшего однокурсника, то заварушка на Земле готовилась грандиозная. Оставалось признать, что на текущий момент он обладал большей информацией, чем я, и хотел обсудить недалекое будущее, опередив официальные инструкции и беседу с командиром фаланги.
Интересно.
— Знаешь, а поцеловать тебя все равно очень хочется, — неожиданность признания Панина выбила из колеи размышлений. — Я тоскую по тебе и потому использую выпавший шанс.
— Непрофессионально, Панин.
— Увы. Грешен.
Я не стала комментировать, отвернулась. Раздражало, когда четыреста одиннадцатый начинал переводить разговор на другие рельсы, но и выказывать свою заинтересованность беседой не хотела.
А ведь Панин провоцировал меня, в буквальном смысле агрессивно подсовывал наживку, чтобы не промахнулась, глотнула глубже. Если переспрошу и попытаюсь вернуться к теме — значит, признаю, что Панин одержал моральную победу, заинтриговал, пробудил маховик любопытства, и он начал раскручиваться в нужном для парня ритме.
Боже, как же все просто и предсказуемо! Даже смешно и скучно.
Тактика Панина не поменялась со времен нашей учебы. Начиналось с агрессивного анонса беседы для достижения заинтересованности. Далее следовало уклонение от прямых вопросов с постоянным присутствием в контактной близости. Проводились частые короткие словесные атаки для подогрева любопытства. Все как в бою, или во время тренировки в спортивном зале. Никакого разнообразия, только напористость, не изобилующая изяществом. Желание втянуть очередного глупца в игру по правилам одного человека, тем самым полностью его деморализовав.
Фу–у–ух…
— Самое противное… — Панин склонился к моему уху, и его дыхание потревожило короткие волоски, выбившиеся из косы. Стало щекотно. — Я для тебя давно стал открытой книгой, но ты не знаешь меня. Чувствуешь, но не понимаешь.
Нет. Я не поддамся, не вступлю в диалог, хотя тактически все к этому идет: его нависание надо мной предполагает какой–то выпад в его сторону. Например, отталкивающее движение, злое слово. Грубить не стану — будет расцениваться Паниным как моя промашка. Отталкивать рукой — тоже, он решит, что это мое поражение. Остается стоять и слушать.
«Чувствуешь, но не понимаешь»…
Слова против воли впитались в мозг. Вадим намекал на оставшееся между нами взаимопонимание, отточенное во время учебы. Но теперь все звучало иначе. Ощущалось и воспринималось через другую призму — остывшей, но никуда не девшейся родственности.
Чтоб тебя, Панин! Я слушаю, не тяни, продолжай вливать в мою душу яд. Убей, наконец! Но ты правильно рассчитал порции, добавляя каждый раз по чуть–чуть, отравляя меня, оставляя жить и адаптироваться. Многие скажут, что яд в таких мизерных долях — лекарство. Да, против другой отравы, но не этой.
Не хочу, чтобы ты касался душевных струн, намекал на что–то, что давно прошло и растворилось, разорвалось, пришло в негодность, растоптано и утилизировано. Остались только воспоминание и выводы. Другого ничего нет. Наше взаимопонимание теперь основывалось на грамотном распределении сил в совместных рейдах, на контактах между нашими группами, на возможности просчитать ситуацию, опираясь на личные качества характера.
Другого ничего нет.
Ничего.
Не надо втягивать меня в такие игры, рушить странный мир, который существует между нами. Подкладывать бомбу под сложившиеся отношения. Я варюсь в собственных эмоциях, ты — живешь своими. Между нами пусть и хрупкое, но равновесие, тонкий лед, иллюзия незыблемости и покоя.
Пусть так будет.
Пусть…
— Забавно, — продолжил Панин, нарушив возникшую паузу, — но я осознаю, что сейчас ты манипулируешь мной, крутишь, как тебе хочется, зная мои… Недостатки. Пожалуй, ты единственная о них знаешь. Я хочу видеть реакцию от тебя, а ее нет. Радуйся, ты победила. Ты держишь ситуацию под контролем. Я пытаюсь сблизиться, ты не реагируешь. Из тебя вышел отличный координатор, Татьяна. Молодец! У тебя неплохо получается, я почти взбешен, что не могу вызвать тебя на разговор. Но есть одна закавыка: тут ведь важно не передавить, милая, не перетянуть. За три года службы я научился терпению и выдержке. И буду пытаться говорить с тобой. Если надо, приеду в блок к твоей матери, но мы сделаем это: разговор состоится.
Ухмыльнулась и повернулась к Панину. Наши лица, глаза, губы были на одном уровне. Я заметила, как нервно дернулся рот у однокурсника. Панин взгляда не отводил. Видела, что ему было что сказать, и это нечто крайне важное. Предупреждение? Возможно…
— Ничего себе угроза! Твоя физиономия среди возвышенной публики! Дай отдохнуть от тебя, образина! Побыть среди милых душой и сердцем, не способных лукавить и выкручиваться людей. Все эти твои заходы вот где у меня сидят! Наглоталась их, потому не воспринимаю. Хватит! Я не ведусь на это!
Не сдержалась. Получилось грубо, по–детски. Словно ребенок, сводила счеты и расползалась на лоскуты под действием захлестнувших меня эмоций. Дрогнула…
«Не ведусь на это»…
Идиотка! Сдала себя с потрохами. Панин добился, чего хотел — реакции. Я все еще не могу спокойно воспринимать его — неоспоримый факт, но сейчас я перестала контролировать себя, сдерживать, урезонивать, смотреть на него отрешенно. Стало быть, еще не все кончено. Сколько бы я не уговаривала себя, не пыталась абстрагироваться, я продолжаю не просто мерить все и вся по Панину, а жить в поле его личности.
Его губы расплылись в улыбке:
— Проходите, пожалуйста, вот сюда, — девушка остановилась и, ухватившись за ручку двери с надписью: «Зарезервировано», обратилась к Панину: — Вам будет удобнее здесь.
Волонтерша, таинственно взглянув на командира группы, широко распахнула дверь. Меня она удостоила только взмаха руки в направлении двери с такой же надписью, находящейся напротив. Пожав плечами, я дернула полотно на себя, но Панин, успевший сунуть нос в предложенную ему комнату, резко возразил:
— Покажи–ка. Нет, твоя комната меньше. Таня, ты идешь сюда, а я эту займу.
— Твое благородство, Панин, не знает границ. Только и мне плевать, где переодеваться.
— А мне — нет. Это кольцо — мой дом родной. Не хочу позориться.
— Кто бы сомневался, — хмыкнула я, заметив блеснувшую в глазах волонтерши радость. — Да, как скажешь. Топай.
Я убрала ладошку девушки с дверной ручки, за которую она продолжала держаться, оставляя дверь открытой, чем несказанно удивила и отрезвила кокетку, не сводящую глаз с улыбающегося Панина.
— Можете идти, — не удержалась я, обращаясь к девушке, а четыреста одиннадцатый хохотнул и скрылся в комнате.
Помещение оказалось весьма уютным: габаритный стол, начиненный самыми последними разработками мира Абсолюта, мягкое кресло, интерактивная стена. При моем появлении на ней отобразилось приветствие, сменившееся началом ролика о кольце ученых. Для туристов и родителей, привозящих малышей и ребят старше, голос за кадром рассказывал, где можно остановиться на ночь или для длительного, многочасового ожидания.
Развязав сумку, достала из кармана паспорт, положила на стол. Интерактивная столешница моментально отреагировала, высветив посередине надпись с предложением начать работу. Я нажала на символ отмены, принялась выкладывать на стол вещи. Закончив, разделась до белья, аккуратно сложила форму на стол.
На стене менялись картинки. Теперь отображалось оснащение больниц для прибывших новичков, пункты заказа еды. Сообщалось, какие службы работают с туристами, какие с родителями способных детей, и в каких секторах находятся учебные блоки.
Одежда для гражданского лица оказалась вполне в духе землян: высокие сапоги на грубой подошве белого цвета, черные брюки, молочного цвета короткая куртка из унифицированной плотной ткани и темного оттенка топ. Сумка–кошелек была набита деньгами и слот–картами для возможности оплатить со счета, получить кредиты. Ко всему этому богатству я присовокупила электронный паспорт. Натянула одежду и произнесла:
— Система. Санитарную кабину.
Из стены выехал санитарный блок со встроенной в него умывальней и большим зеркалом. На полке перед умывальней лежала запечатанная одноразовая расческа, набор для чистки зубов и мыло с мочалкой.
Вскрыв пакетик с расческой, я принялась за кудри. Заплетя волосы в косу, по привычке одернула куртку, внимательно рассмотрела себя. Брюки подчеркивали бедра и длину ног. Куртка оттеняла цвет лица и светлые волосы, делая образ милым. Глаза казались крупнее, ярче. Топ с кружевами, коса и сумка, одетая через плечо, чтобы руки держать свободными, завершали облик наивной землянки–туристки.
— Система. Контейнер для пересылки.
Из соседней стены, что была похожа на лоскутное одеяло из ровных квадратов, выехал ящик. В него я погрузила форму, установила срок отправки его на кольцо военного корпуса, и ввела код склада.
На стене появились заставки с парками психологической разгрузки, места для отдыха и спорта. Вздохнув, я открыла дверь и шагнула в коридор. Панин подпирал плечом стену и болтал с волонтершей.
Я успела услышать конец анекдота, когда четыреста одиннадцатый заметил меня. Девушка даже не обернулась, полностью сосредоточившись на собеседнике. Не хотелось прерывать столь тесный момент, но пришлось:
— Встретимся чуть позже? Скажи, где и во сколько?
Парень окинул меня взором, лукаво улыбнулся. Я не осталась в долгу и тоже осмотрела его с ног до головы. Сделала намеренно медленно, чем озадачила девушку. Мордашка ее вытянулась, а в глазах появилась злость.
Ай–ай, милая, нехорошо так реагировать. Ревность — дело зряшное. Впрочем, судя по тому, как выглядел боец, я могла понять абсолютовку. Темные брюки, футболка в обтяжку, в руках свернутая новая куртка. Брутальность и скромность в одном флаконе.
Панин переменился в лице:
— Нет. Идем.
Сосредоточенность читалась в его глазах. Видимо, мое нежелание идти на контакт его встряхнуло. Он первым поплелся по коридору.
Я посмотрела на девушку, пожала плечами, улыбнулась ее недоумению и пристроилась следом за коллегой, сохраняя дистанцию. Через некоторое время за спиной я услышала стук каблучков. Итак, волонтерша пришла в себя и вернулась к обязанностям. Тем лучше для нее.
Выведя нас к платформе пересадочного узла, девушка удалилась. На прощанье одарила Панина заинтересованным взглядом.
Мы стояли на нижней платформе. Семь пневматических трубных тоннелей, расположенных параллельно на разных уровнях, были хорошо видны через прозрачную стену. По ним из разных точек стартовали кабинки с людьми и грузами. Венозная транспортная система Абсолюта скреплялась частыми пересадочными перифериями, что по мне — большая недоработка.
Нижняя линия называлась особой. Сюда пристыковывался паромный модуль с военными. Остальные пять веток принимали пассажиров, путешествующих между кольцами на шаттлах, и туристов с Земли. Еще одна линия отдана под транспортные и грузовые корабли.
Пассажирские прозрачные капсулы, в простонародье называемые аквариумами, спускались партиями по пять кабинок одновременно. Интервал отправки и подачи следующей партии составлял пятнадцать минут.
К сожалению, с грузовой и особой линией все обстояло сложнее. Подача кабинок проводилась по запросу. Судя по информации на табло, первая группа из шести человек уже отправилась. Следующий «аквариум» прибудет через десять минут.
— Непрофессионально, Таня, — произнес Панин.
Он стоял рядом со мной, наблюдая за погрузкой металлических ящиков с маркировкой космического полигона, которые выкатили из широких дверей и устанавливали на платформу роботы–погрузчики. Панин кинул слова в пустоту, будто мусор, и продолжал смотреть на работу механизмов.
Спокойствие, леность во взгляде говорили о том, что тема моего непрофессионализма для него исчерпана. Но это напускное. В мире нет людей лучше инстинктивно понимающих, чувствующих и принимающих друг друга, чем мы с Паниным. Я кожей ощущала его ярость и негодование. Он не знал, как снова обратить меня в свою веру, заставить поклоняться тем же идолам, которым поклонялся он.
А все просто: я по капле получала информацию о будущем, и меня напрягала отведенная мне роль.
— В чем именно непрофессионализм? — отозвалась я, зачем–то одернув куртку.
— Мы сейчас в одной команде, а ты даешь волю эмоциям, сводишь старые счеты. Проблема давно исчерпана.
— Разве?
— Конечно. — Четыреста одиннадцатый пожал плечами и вяло развернулся ко мне. — Вспомни события. Две команды в интерактивном поле. Рейд. Моя группа по зачисленным баллам за выполнение поставленных задач с трудом прорвалась в финал, твоя — фаворит зачета. Командные очки суммировались, финальная битва коренным образом ничего не решала. Твоя команда брала все призовые баллы.
Панин говорил, и я понимала, что он начал с зачета специально, так объяснение казалось более логичным, доказательным, неоспоримым. Знала и снова глотала его доводы.
— Твои ребята расслабились, и ты не понимала, как собрать их для последнего рейда в интерактивном поле, перед комиссией. Мое звено упало духом. Мы вместе придумали план, вместе внедрили, вместе заставили бойцов встряхнуться. Так в чем дело? Почему все изменилось? Почему между нами все изменилось, Татьяна?
«Вместе», «нами», «Татьяна», — слова расставлены логично, выделены голосом, произнесены с нажимом, обращены ко мне, к нашему общему прошлому. Панин всегда мог правильно построить фразу и в большинстве споров выигрывал за счет гладкого изречения.
Но тут не просто беседа по душам о днях давно минувших — это вербовка и весьма профессиональная.
Что ему нужно сейчас? В чем пытался убедить?
Некая схема требовала моего участия в ней и еще нескольких людей. Другими словами — группа посвященных. Статус наблюдателя на играх — прикрытие. Я получу приказ и условия отбора чуть позже. Марков выразил желание поговорить со мной, когда буду у мамы. Больше чем уверена, он проработает со мной какие–то варианты, обговорит пункты приказа. Иначе бессмыслица получается.
Ладно, с этим разобрались, что дальше?
Наверняка будут инструкции. Может так статься, что несколько пунктов разработано исключительно для группы посвященных? Запросто. Панин заранее, думаю, знал о дополнительных разъяснениях. Еще как! После выпуска из военного училища его направили в разведывательный батальон. Пару лет о нем ни слуху ни духу. Поговаривали, что парень заделался супершпионом и выполнял особые поручения. Но на то и слухи, чтоб им не верить. Год назад он объявился и возглавил десятку в рейдах на Землю. Хорошая карьера у однокурсника, оттого и тревожно.
— Подумай, Танечка, почему нас свели вместе, зная о расхождении во мнениях по некоторым вопросам? — улыбнулся четыреста одиннадцатый. — В этом не только провидение заинтересовано, но и вполне человекоподобные существа. В твоей голове должно уложиться, что сейчас не время прежним спорам, бабьим самобичеваниям. Включай мозги, Татьяна. Чем раньше ты начнешь здраво размышлять, тем полезнее станет наше сотрудничество.
Хорошее пожелание, на которое у меня нет ответа.
По глазам Вадима я поняла, что именно о грядущем он собирался поговорить со мной в «милом местечке». А если присовокупить к этому слухи о разведывательном опыте бывшего однокурсника, то заварушка на Земле готовилась грандиозная. Оставалось признать, что на текущий момент он обладал большей информацией, чем я, и хотел обсудить недалекое будущее, опередив официальные инструкции и беседу с командиром фаланги.
Интересно.
— Знаешь, а поцеловать тебя все равно очень хочется, — неожиданность признания Панина выбила из колеи размышлений. — Я тоскую по тебе и потому использую выпавший шанс.
— Непрофессионально, Панин.
— Увы. Грешен.
Я не стала комментировать, отвернулась. Раздражало, когда четыреста одиннадцатый начинал переводить разговор на другие рельсы, но и выказывать свою заинтересованность беседой не хотела.
А ведь Панин провоцировал меня, в буквальном смысле агрессивно подсовывал наживку, чтобы не промахнулась, глотнула глубже. Если переспрошу и попытаюсь вернуться к теме — значит, признаю, что Панин одержал моральную победу, заинтриговал, пробудил маховик любопытства, и он начал раскручиваться в нужном для парня ритме.
Боже, как же все просто и предсказуемо! Даже смешно и скучно.
Тактика Панина не поменялась со времен нашей учебы. Начиналось с агрессивного анонса беседы для достижения заинтересованности. Далее следовало уклонение от прямых вопросов с постоянным присутствием в контактной близости. Проводились частые короткие словесные атаки для подогрева любопытства. Все как в бою, или во время тренировки в спортивном зале. Никакого разнообразия, только напористость, не изобилующая изяществом. Желание втянуть очередного глупца в игру по правилам одного человека, тем самым полностью его деморализовав.
Фу–у–ух…
— Самое противное… — Панин склонился к моему уху, и его дыхание потревожило короткие волоски, выбившиеся из косы. Стало щекотно. — Я для тебя давно стал открытой книгой, но ты не знаешь меня. Чувствуешь, но не понимаешь.
Нет. Я не поддамся, не вступлю в диалог, хотя тактически все к этому идет: его нависание надо мной предполагает какой–то выпад в его сторону. Например, отталкивающее движение, злое слово. Грубить не стану — будет расцениваться Паниным как моя промашка. Отталкивать рукой — тоже, он решит, что это мое поражение. Остается стоять и слушать.
«Чувствуешь, но не понимаешь»…
Слова против воли впитались в мозг. Вадим намекал на оставшееся между нами взаимопонимание, отточенное во время учебы. Но теперь все звучало иначе. Ощущалось и воспринималось через другую призму — остывшей, но никуда не девшейся родственности.
Чтоб тебя, Панин! Я слушаю, не тяни, продолжай вливать в мою душу яд. Убей, наконец! Но ты правильно рассчитал порции, добавляя каждый раз по чуть–чуть, отравляя меня, оставляя жить и адаптироваться. Многие скажут, что яд в таких мизерных долях — лекарство. Да, против другой отравы, но не этой.
Не хочу, чтобы ты касался душевных струн, намекал на что–то, что давно прошло и растворилось, разорвалось, пришло в негодность, растоптано и утилизировано. Остались только воспоминание и выводы. Другого ничего нет. Наше взаимопонимание теперь основывалось на грамотном распределении сил в совместных рейдах, на контактах между нашими группами, на возможности просчитать ситуацию, опираясь на личные качества характера.
Другого ничего нет.
Ничего.
Не надо втягивать меня в такие игры, рушить странный мир, который существует между нами. Подкладывать бомбу под сложившиеся отношения. Я варюсь в собственных эмоциях, ты — живешь своими. Между нами пусть и хрупкое, но равновесие, тонкий лед, иллюзия незыблемости и покоя.
Пусть так будет.
Пусть…
— Забавно, — продолжил Панин, нарушив возникшую паузу, — но я осознаю, что сейчас ты манипулируешь мной, крутишь, как тебе хочется, зная мои… Недостатки. Пожалуй, ты единственная о них знаешь. Я хочу видеть реакцию от тебя, а ее нет. Радуйся, ты победила. Ты держишь ситуацию под контролем. Я пытаюсь сблизиться, ты не реагируешь. Из тебя вышел отличный координатор, Татьяна. Молодец! У тебя неплохо получается, я почти взбешен, что не могу вызвать тебя на разговор. Но есть одна закавыка: тут ведь важно не передавить, милая, не перетянуть. За три года службы я научился терпению и выдержке. И буду пытаться говорить с тобой. Если надо, приеду в блок к твоей матери, но мы сделаем это: разговор состоится.
Ухмыльнулась и повернулась к Панину. Наши лица, глаза, губы были на одном уровне. Я заметила, как нервно дернулся рот у однокурсника. Панин взгляда не отводил. Видела, что ему было что сказать, и это нечто крайне важное. Предупреждение? Возможно…
— Ничего себе угроза! Твоя физиономия среди возвышенной публики! Дай отдохнуть от тебя, образина! Побыть среди милых душой и сердцем, не способных лукавить и выкручиваться людей. Все эти твои заходы вот где у меня сидят! Наглоталась их, потому не воспринимаю. Хватит! Я не ведусь на это!
Не сдержалась. Получилось грубо, по–детски. Словно ребенок, сводила счеты и расползалась на лоскуты под действием захлестнувших меня эмоций. Дрогнула…
«Не ведусь на это»…
Идиотка! Сдала себя с потрохами. Панин добился, чего хотел — реакции. Я все еще не могу спокойно воспринимать его — неоспоримый факт, но сейчас я перестала контролировать себя, сдерживать, урезонивать, смотреть на него отрешенно. Стало быть, еще не все кончено. Сколько бы я не уговаривала себя, не пыталась абстрагироваться, я продолжаю не просто мерить все и вся по Панину, а жить в поле его личности.
Его губы расплылись в улыбке:
