— Честно пытался быть интригующим, забыв, с кем имею дело. И еще: не сможешь понять, то хотя бы запомни, что я не собираюсь давить на тебя, перетягивать на свою сторону, убеждать в чем–то. Раньше я верил, что так нам с тобой будет проще общаться. Признаю — ошибся. В то время это было лекарством для тебя, но не теперь. Я продолжал врачевать уже выздоровевшего человека. Знаю, что не прокатит, после… После того что между нами было, любые мои доводы ты станешь рассматривать под десятью лупами. Повторюсь: знаю и принимаю.
— Вот теперь заинтриговал по полной!
— Случайно получилось.
Я рассмеялась. Обстановка казалась мне дерьмовой, дикой и от этого смешной. Панин, как ни пытался сдержаться, чтобы продемонстрировать свою серьезность, тоже захохотал.
— Ну наконец–то.
Фраза, брошенная Грибоедовым в компании Логинова, могла относиться к чему угодно. Но когда я обернулась, уразумела, что сказана она была в отношении нас с четыреста одиннадцатым.
— Ты поговорил с ней? — обратился Дмитрий Иванович к Панину.
Тот в ответ легко пожал плечами и отозвался:
— В общих чертах.
В самую точку! Подходящее определение.
— Ты все поняла, Татьяна? — обратился ко мне друг отца.
— В общих чертах, — широко улыбнулась я.
— Хорошо, ребята, уточняйте детали, — продолжил Александр Кирович. — Работы предстоит много. Илья после твоего прибытия на место дислокации свяжется с тобой. Я тоже присоединюсь к разговору. Обсудим детали — это важно.
Послышался неприятный звук, будто что–то резко оборвалось и заскользило по несмазанному металлу. Табло высветило прибытие капсулы. Одновременно с этим из соседней двери вышли двое мужчин. Я видела их в отсеке перед отправкой с кольца военного корпуса в форме и не сразу узнала в гражданской одежде. Два, в общем–то, незаметных человека, которые легко затеряются среди толпы. По виду туристы. Уверена, что и легенда на время отбора у них будет именно такая.
Вошедшие мужчины сразу направились к открывшейся капсуле, но, заметив командиров, затормозили на полпути. Александр Кирович и Логинов устремились к «туристам» и протянули им руки для пожатия. Потом все четверо вошли внутрь капсулы. Замыкающими оказались мы с Паниным. Быстро протиснувшись в кабину, тоже пожали мужчинам руки.
— Ребята в деле, — мотнув в нашу сторону головой и обращаясь к одному из «туристов», сказал Логинов.
— Я так и понял, — кивнул собеседник. — Семен. Семен Иванов.
На вид ему около сорока. Голубые глаза, светлые волосы, узкое, вытянутое лицо. Тонкие губы кривились в подобии улыбки, но взор оставался напряженным, оценивающим.
— Татьяна Фрэй.
— Вадим Панин.
— Ну, а я — Юрий Соколов.
Другой мужчина светился весельем и, казалось, готов был одаривать им всех вокруг. Пухлые губы, курносый нос, круглая физиономия, лучики морщинок в уголках глаз — приятный парень, ничего не скажешь. Душа компании и заводила — видно сразу.
Впрочем, все мы в военном корпусе приятные до поры до времени…
— Рада знакомству, — улыбнулась я.
— Взаимно, — подмигнул Юрий и посмотрел на Панина. — Снова на одном задании, как в старые добрые времена.
— Воюем, братуха! — отозвался четыреста одиннадцатый.
Двери капсулы сомкнулись, и она полетела по тоннелю, унося нас в своем чреве. Экраны приборов показывали скорость передвижения и расстояние до следующего перевалочного узла. Выходило, что на Центральную северо–восточную развязочную станцию прибудем через три минуты с небольшим.
Мужчины сохраняли безмолвие, и я помалкивала, ловя на себе любопытные взгляды Соколова и недоверчивые — Иванова.
Тихий звук, похожий на выдох, обозначил окончание маршрута. Двери разъехались в разные стороны, яркая вспышка заставила вздрогнуть и зажмуриться. Следом пришли боль в глазах и дезориентация.
«Око», чтоб его замкнуло! Никогда к этому не привыкну.
Я открыла глаза, вытерла тыльной стороной ладони выступившие слезы, шагнула из кабины. Три дрона овальной формы с цифрами на боковинах и абстрактным рисунком, напоминающим человеческий глаз, зависли напротив выхода. Их задача — идентифицировать личность по сетчатке глаза, отослать информацию о прибытии гостя и проверить по базе данных на наличие специфических запросов от разных служб.
— Прибывший. Номер паспорта сто двадцать три, четыре четверки, ноль. Передвижение согласовано, — монотонно озвучил заложенную информацию дрон.
Словно эхо, ему вторили другие дроны, произнося номера паспортов мужчин. Странная короткая какофония цифр, выполненная растянуто и бесстрастно, била меня в спину. Хотелось ускориться, преодолеть препятствие.
Неожиданно для себя поменяла курс и вместо прохода к магнитным линиям отправилась к боковой стене зоны отчуждения платформы, роль которой выполнял корпус кольца. Что меня понесло туда, не знаю. Просто чувствовала необходимость задержаться здесь. Меня будто не пускало в бурлящий людской поток станции, заставляло медлить, тянуть время.
Необъяснимое чувство застигло врасплох, казалось, что если я выйду за пределы платформы, то ничего не смогу изменить. Жизнь покатится по не зависящим от моих решений законам, а я побегу по рельсам впереди локомотива с желанием спастись. От чего? Да кто ж его знает? Возможно, сказывалось волнение, ведь впервые я в роли наблюдателя на таком мероприятии.
Игры на моей памяти проводились в четвертый раз. Первый отбор состоялся, и люди, увлеченные шоу, транслируемым на всех телеканалах планеты и Абсолюте, вмиг сделали его популярным и объединяющим наши два мира. Единство, которого не хватает в нынешней жизни, на время игр поселилось в каждой семье. Мы все стали одной расой, забыли о функциях, правилах, инструкциях и показаниях. Управляло нами в этот период только одно: болеть за лучших, чтобы определить первых из них.
А потом все рассыпалось. Десять индивидуалистов стали командой, затем — криминальной шайкой. Далее — бандой отъявленных головорезов. В одном из рейдов абсолютовцы их уничтожили, всех до единого.
Следующие два отбора закончились провалом. Нашим провалом. Тех, кто живет в космосе, а не на Земле. После первых игр было столько поручений и ограничений к тем, кто смог себя проявить в отборе или просто участвовал в нем, завоевать звание лучшего. Пятеро участников покончили жизнь самоубийством. Другие затерялись в толпе, стараясь спрятаться от обоих миров.
Что будет сейчас, никто не знал. С каждыми новыми играми правила менялись, усложнялись, становились жесткими, если не сказать жестокими. Но загадка в другом: почему раз от раза участников–землян становилось больше?
Фу–ух…
Мне предстоит выбирать.
Ненавижу не только это гнусное, категоричное слово «выбор», но и все, что оно олицетворяет. Оно подразумевает конечность чего–то, слом понятий, ненужные душевные затраты. Каждый раз, сопровождая в роли координатора рейд, я делаю выбор, и каждый раз он дается с трудом. Всегда есть история, будь то маленькая, в рамках одного человека, прожившего минуту, час, день. Или большая: в рамках страны, планеты, общества, судьбы цивилизации. Но выбор, словно портной ножницами, обрубает гладкость полотна существования. Потом притачивает другие, ранее отрезанные куски, моделируя, составляя по своему разумению лоскутный ковер эпохи, придерживаясь все тех же рамок: от минуты жизни человека до судьбы цивилизации.
Для меня ответственность стала синонимом выбора. Я ставлю знак равенства между этими двумя такими неодинаковыми, хрупкими в своей индивидуальности понятиями. Только они поддерживают меня со дня гибели папы. Всегда так было, кроме сегодняшнего дня.
Сомнения — вот причина моего промедления и желания дольше оставаться в зоне отчуждения.
Хм, символично получилось: сомнения в зоне отчуждения. Нарочно не придумаешь.
Пусть так. Да, я сомневалась, что смогу сделать правильный выбор. Я не готова к этому. Мне нужна передышка, чтобы собраться, настроиться.
Огляделась.
Вокруг пустынно, свободно. Серый пол из искусственного камня со встроенной в него системой слежения и реагирования. Около двух десятков ботов–охранников зависло над головой на высоте не меньше семи метров. С моего места они смотрелись роем пчел, готовым в любой момент сорваться по приказу своей королевы — системы безопасности. Над ними только купол кольца и космос.
Серебристые блестки звезд затмили огни шаттлов, грузовых кораблей и паромных военных модулей, курсирующих между частями Абсолюта.
Платформа довольно узкая. Через огромные иллюминаторы в выпуклой боковине просматривались четыре кольца Абсолюта. Они горящими нимбами сверкали в кромешной черноте, но не могли затмить сияния ярко–голубой, манящей, единственной для любого человека планеты — Земли.
— Отомри, — раздался голос за спиной. — Пора топать, пока система безопасности не попросила это сделать.
— Конечно, Вадим.
Я наткнулась на удивленное лицо однокурсника:
— Что?
— Ты впервые за год назвала меня по имени, — развел руками коллега. — Это надо отметить. Прогресс в отношениях или…
— Или.
— Умолкаю, но не могу не поделиться радостью, что пусть перемены и случились в рамках нашего задания, я готов к более внушительному прорыву, — хихикнул Панин и поплелся следом за мной к контрольному пункту.
— Прорыву? — постаралась придать голосу больше удивления. — На что намекаешь?
— Я даже боюсь высказать свои пожелания вслух, чтобы не спугнуть удачу.
Мы подошли к проходу, по бокам которого стояли сканеры, и одновременно приложили ладони к экранам.
— Вот и держи все в себе, — посоветовала я, оглядываясь из коридора, ведущего к магнитным платформам, на замешкавшегося Панина.
Пока я любовалась видом из иллюминатора, коллеги успели пройти регистрацию и раствориться в бурлящем, нескончаемом потоке людей. Мы с Паниным были в полном одиночестве, не считая двух дронов–охранников, летевших следом за нами.
— Плохой совет, милая.
Панин, ухватив лямку моей сумки, легко дернул поклажу на себя. Я возражать не стала. С показной отрешенностью пожала плечами, сняла сумку. Она так и осталась болтаться на руке парня, когда я, развернувшись, спокойным шагом двинулась по хорошо освещенному тоннелю, обшитому металлическими листами.
— Чем совет так плох? — глядя перед собой, спросила я, выдержав короткую паузу.
— Тем, что самая большая глупость в мире — не заявлять о себе и своих желаниях. Но еще значительнее глупость, которую сейчас совершаю — бояться, что все задуманное сорвется, и потому молчать.
— Итак, впереди большие свершения и грандиозные события, о которых тебе что–то известно. Мало того, ты активно пытаешься «расколоться» и выложить все, что знаешь. Мое сопротивление тебя не останавливает, значит, разговор неизбежен. Поделись, так уж и быть. Хорошо–хорошо, перефразирую: расскажи, не люблю сюрпризов.
— Всему свое время, Танечка. Потерпи. Расколюсь и выложу, что положено тебе знать. Обещаю, что не утаю ничего в рамках дозволенного. В противном случае, боюсь, это обернется недобрыми словами командования в мой адрес.
— Ага, все интригуешь. Судя по вопросу командира, ты должен был «расколоться» еще в военном корпусе. Непорядок, Панин.
— Как увидел тебя без полотенца, с мокрыми волосами, раскрасневшуюся, так и забыл обо всем.
— И это говорит бравый командир десятки. Стыдоба!
— Что естественно, то не стыдно.
— Ну все, Вадим, снова скатился к банальности. Никакого воображения. Теряю интерес, исправляйся.
Мы вышли к началу магнитных линий. Открывшееся пространство зала для свободного перемещения казалось бесконечным, бездонным, давящим своей ложной широтой.
Не часто за мою теперешнюю жизнь приходилось бывать на этом кольце. Впрочем, не так уж все изменилось с тех пор, когда была в последний раз: то же деление на три яруса с промежуточными уровнями между ними, по семь платформ для отправки пассажиров на каждом из них. От платформ отходило по пятнадцать пневмотуннелей. Мелкие группки прибывших людей, пересекая барьеры зон отчуждения платформ, смешивались с общим потоком, стекающим непрерывной рекой по эскалаторам и на передвижных площадках. Магнитные линии соединяли ярусы, что помогало достичь дна зала с верхнего уровня третьего яруса гораздо быстрее, чем это могло занять при переходе другим путем.
Однообразное человеческое месиво, сотканное из однотипных костюмов абсолютовцев, отличающихся только цветом, смешивалось с разношерстным и ярким немногочисленным потоком туристов. Огромная людская лента казалась непрерывной и шумной.
— Там рекреация, — напомнил Панин. — Дальше — зона кафе и ресторанов.
Общая площадка для прибывших людей заканчивалась ограждением со встроенными калитками. Мы подошли к одной из них, и я вдавила кнопку подачи магнитной доски:
— И?
Люки в полу по обе стороны от нас автоматически открылись, две широкие металлические автономные доски, поддерживаемые магнитным полем, взмыли в воздух. Выдвижение решетчатых спинок и подлокотников досок ознаменовалось резким щелчком.
Добро пожаловать! Жестковато, зато надежно.
— Потом, — подхватил мой вопрос Панин, — то самое место, о котором говорил. Буду тебя удивлять.
Мы с бывшим возлюбленным уселись на подлетевшие доски — калитка открылась. Стали спускаться к площадке на два пролета ниже. Там можно пересесть на передвижную горизонтальную платформу, от которой отправлялся модуль к нужному мне кольцу, и заодно выслушать Панина, зайдя в рекламируемое им «милое местечко».
Реклама.
Даже в мысли закралась. Впрочем, неудивительно — что вижу, о том и думаю.
Я будто парила над огромным цветастым, прозрачным полотном. Его части то вспыхивали, укрывая сверху людей, стоящих на эскалаторах; то исчезали, обнажая пеструю толпу и создавая прямоугольную дыру с ровными краями.
По бокам передвижных горизонтальных платформ, словно аквариумные стены, горели голографические проекции, сообщающие пассажирам информацию о передвижении, разбавляя ее яркими плакатами рекламы новых книг, короткими роликами готовящихся к прокату фильмов.
Под куполом кольца развернулись три самых масштабных голографических баннера, один из которых я в буквальном смысле пронзила на своей парящей доске. Демонстрационный ролик рассказывал о предстоящих играх, показывал достижения конкурсантов, их лица. Мне довелось прорезать насквозь момент, когда парень из третьего отбора выбил десять из десяти мишеней с расстояния…
Хм… Не помню, с какого расстояния, но что–то на пределе возможностей.
Я обернулась и попыталась рассмотреть цифры рекорда, луч ослепил меня. Когда потерла глаза и поискала взглядом источник внезапного света, увидела…
Этого не может быть потому, что не может быть никогда! Тот светловолосый, кучерявый парень на эскалаторе… У меня обман зрения?
Кирилл. Кирилл жив!
Жив!
Нет, это не он, просто похожий человек.
Я развернулась сильнее, и наши с незнакомцем взоры встретились. У меня перехватило дыхание, сердце ухнуло куда–то в область живота, там раскололось на несколько мелких осколков, больно раня внутренности, разрывая мышцы, кромсая плоть.
Внутренне собралась и вгляделась в незнакомца. Молодой человек не сводил с меня взгляда. У него светлые крупные глаза, думаю, голубые, или мне хочется, чтобы они были такими, как у Кирилла. Оттенок волос темнее. Определенно темнее… Или я пытаюсь себя убедить в этом. Стрижка короткая, бесформенная. Земляне любят подобные несуразности. Брюки и куртка одного цвета — коричневого. Кирилл терпеть не мог подобные оттенки.
— Вот теперь заинтриговал по полной!
— Случайно получилось.
Я рассмеялась. Обстановка казалась мне дерьмовой, дикой и от этого смешной. Панин, как ни пытался сдержаться, чтобы продемонстрировать свою серьезность, тоже захохотал.
— Ну наконец–то.
Фраза, брошенная Грибоедовым в компании Логинова, могла относиться к чему угодно. Но когда я обернулась, уразумела, что сказана она была в отношении нас с четыреста одиннадцатым.
— Ты поговорил с ней? — обратился Дмитрий Иванович к Панину.
Тот в ответ легко пожал плечами и отозвался:
— В общих чертах.
В самую точку! Подходящее определение.
— Ты все поняла, Татьяна? — обратился ко мне друг отца.
— В общих чертах, — широко улыбнулась я.
— Хорошо, ребята, уточняйте детали, — продолжил Александр Кирович. — Работы предстоит много. Илья после твоего прибытия на место дислокации свяжется с тобой. Я тоже присоединюсь к разговору. Обсудим детали — это важно.
Послышался неприятный звук, будто что–то резко оборвалось и заскользило по несмазанному металлу. Табло высветило прибытие капсулы. Одновременно с этим из соседней двери вышли двое мужчин. Я видела их в отсеке перед отправкой с кольца военного корпуса в форме и не сразу узнала в гражданской одежде. Два, в общем–то, незаметных человека, которые легко затеряются среди толпы. По виду туристы. Уверена, что и легенда на время отбора у них будет именно такая.
Вошедшие мужчины сразу направились к открывшейся капсуле, но, заметив командиров, затормозили на полпути. Александр Кирович и Логинов устремились к «туристам» и протянули им руки для пожатия. Потом все четверо вошли внутрь капсулы. Замыкающими оказались мы с Паниным. Быстро протиснувшись в кабину, тоже пожали мужчинам руки.
— Ребята в деле, — мотнув в нашу сторону головой и обращаясь к одному из «туристов», сказал Логинов.
— Я так и понял, — кивнул собеседник. — Семен. Семен Иванов.
На вид ему около сорока. Голубые глаза, светлые волосы, узкое, вытянутое лицо. Тонкие губы кривились в подобии улыбки, но взор оставался напряженным, оценивающим.
— Татьяна Фрэй.
— Вадим Панин.
— Ну, а я — Юрий Соколов.
Другой мужчина светился весельем и, казалось, готов был одаривать им всех вокруг. Пухлые губы, курносый нос, круглая физиономия, лучики морщинок в уголках глаз — приятный парень, ничего не скажешь. Душа компании и заводила — видно сразу.
Впрочем, все мы в военном корпусе приятные до поры до времени…
— Рада знакомству, — улыбнулась я.
— Взаимно, — подмигнул Юрий и посмотрел на Панина. — Снова на одном задании, как в старые добрые времена.
— Воюем, братуха! — отозвался четыреста одиннадцатый.
Двери капсулы сомкнулись, и она полетела по тоннелю, унося нас в своем чреве. Экраны приборов показывали скорость передвижения и расстояние до следующего перевалочного узла. Выходило, что на Центральную северо–восточную развязочную станцию прибудем через три минуты с небольшим.
Мужчины сохраняли безмолвие, и я помалкивала, ловя на себе любопытные взгляды Соколова и недоверчивые — Иванова.
Тихий звук, похожий на выдох, обозначил окончание маршрута. Двери разъехались в разные стороны, яркая вспышка заставила вздрогнуть и зажмуриться. Следом пришли боль в глазах и дезориентация.
«Око», чтоб его замкнуло! Никогда к этому не привыкну.
Я открыла глаза, вытерла тыльной стороной ладони выступившие слезы, шагнула из кабины. Три дрона овальной формы с цифрами на боковинах и абстрактным рисунком, напоминающим человеческий глаз, зависли напротив выхода. Их задача — идентифицировать личность по сетчатке глаза, отослать информацию о прибытии гостя и проверить по базе данных на наличие специфических запросов от разных служб.
— Прибывший. Номер паспорта сто двадцать три, четыре четверки, ноль. Передвижение согласовано, — монотонно озвучил заложенную информацию дрон.
Словно эхо, ему вторили другие дроны, произнося номера паспортов мужчин. Странная короткая какофония цифр, выполненная растянуто и бесстрастно, била меня в спину. Хотелось ускориться, преодолеть препятствие.
Неожиданно для себя поменяла курс и вместо прохода к магнитным линиям отправилась к боковой стене зоны отчуждения платформы, роль которой выполнял корпус кольца. Что меня понесло туда, не знаю. Просто чувствовала необходимость задержаться здесь. Меня будто не пускало в бурлящий людской поток станции, заставляло медлить, тянуть время.
Необъяснимое чувство застигло врасплох, казалось, что если я выйду за пределы платформы, то ничего не смогу изменить. Жизнь покатится по не зависящим от моих решений законам, а я побегу по рельсам впереди локомотива с желанием спастись. От чего? Да кто ж его знает? Возможно, сказывалось волнение, ведь впервые я в роли наблюдателя на таком мероприятии.
Игры на моей памяти проводились в четвертый раз. Первый отбор состоялся, и люди, увлеченные шоу, транслируемым на всех телеканалах планеты и Абсолюте, вмиг сделали его популярным и объединяющим наши два мира. Единство, которого не хватает в нынешней жизни, на время игр поселилось в каждой семье. Мы все стали одной расой, забыли о функциях, правилах, инструкциях и показаниях. Управляло нами в этот период только одно: болеть за лучших, чтобы определить первых из них.
А потом все рассыпалось. Десять индивидуалистов стали командой, затем — криминальной шайкой. Далее — бандой отъявленных головорезов. В одном из рейдов абсолютовцы их уничтожили, всех до единого.
Следующие два отбора закончились провалом. Нашим провалом. Тех, кто живет в космосе, а не на Земле. После первых игр было столько поручений и ограничений к тем, кто смог себя проявить в отборе или просто участвовал в нем, завоевать звание лучшего. Пятеро участников покончили жизнь самоубийством. Другие затерялись в толпе, стараясь спрятаться от обоих миров.
Что будет сейчас, никто не знал. С каждыми новыми играми правила менялись, усложнялись, становились жесткими, если не сказать жестокими. Но загадка в другом: почему раз от раза участников–землян становилось больше?
Фу–ух…
Мне предстоит выбирать.
Ненавижу не только это гнусное, категоричное слово «выбор», но и все, что оно олицетворяет. Оно подразумевает конечность чего–то, слом понятий, ненужные душевные затраты. Каждый раз, сопровождая в роли координатора рейд, я делаю выбор, и каждый раз он дается с трудом. Всегда есть история, будь то маленькая, в рамках одного человека, прожившего минуту, час, день. Или большая: в рамках страны, планеты, общества, судьбы цивилизации. Но выбор, словно портной ножницами, обрубает гладкость полотна существования. Потом притачивает другие, ранее отрезанные куски, моделируя, составляя по своему разумению лоскутный ковер эпохи, придерживаясь все тех же рамок: от минуты жизни человека до судьбы цивилизации.
Для меня ответственность стала синонимом выбора. Я ставлю знак равенства между этими двумя такими неодинаковыми, хрупкими в своей индивидуальности понятиями. Только они поддерживают меня со дня гибели папы. Всегда так было, кроме сегодняшнего дня.
Сомнения — вот причина моего промедления и желания дольше оставаться в зоне отчуждения.
Хм, символично получилось: сомнения в зоне отчуждения. Нарочно не придумаешь.
Пусть так. Да, я сомневалась, что смогу сделать правильный выбор. Я не готова к этому. Мне нужна передышка, чтобы собраться, настроиться.
Огляделась.
Вокруг пустынно, свободно. Серый пол из искусственного камня со встроенной в него системой слежения и реагирования. Около двух десятков ботов–охранников зависло над головой на высоте не меньше семи метров. С моего места они смотрелись роем пчел, готовым в любой момент сорваться по приказу своей королевы — системы безопасности. Над ними только купол кольца и космос.
Серебристые блестки звезд затмили огни шаттлов, грузовых кораблей и паромных военных модулей, курсирующих между частями Абсолюта.
Платформа довольно узкая. Через огромные иллюминаторы в выпуклой боковине просматривались четыре кольца Абсолюта. Они горящими нимбами сверкали в кромешной черноте, но не могли затмить сияния ярко–голубой, манящей, единственной для любого человека планеты — Земли.
— Отомри, — раздался голос за спиной. — Пора топать, пока система безопасности не попросила это сделать.
— Конечно, Вадим.
Я наткнулась на удивленное лицо однокурсника:
— Что?
— Ты впервые за год назвала меня по имени, — развел руками коллега. — Это надо отметить. Прогресс в отношениях или…
— Или.
— Умолкаю, но не могу не поделиться радостью, что пусть перемены и случились в рамках нашего задания, я готов к более внушительному прорыву, — хихикнул Панин и поплелся следом за мной к контрольному пункту.
— Прорыву? — постаралась придать голосу больше удивления. — На что намекаешь?
— Я даже боюсь высказать свои пожелания вслух, чтобы не спугнуть удачу.
Мы подошли к проходу, по бокам которого стояли сканеры, и одновременно приложили ладони к экранам.
— Вот и держи все в себе, — посоветовала я, оглядываясь из коридора, ведущего к магнитным платформам, на замешкавшегося Панина.
Пока я любовалась видом из иллюминатора, коллеги успели пройти регистрацию и раствориться в бурлящем, нескончаемом потоке людей. Мы с Паниным были в полном одиночестве, не считая двух дронов–охранников, летевших следом за нами.
— Плохой совет, милая.
Панин, ухватив лямку моей сумки, легко дернул поклажу на себя. Я возражать не стала. С показной отрешенностью пожала плечами, сняла сумку. Она так и осталась болтаться на руке парня, когда я, развернувшись, спокойным шагом двинулась по хорошо освещенному тоннелю, обшитому металлическими листами.
— Чем совет так плох? — глядя перед собой, спросила я, выдержав короткую паузу.
— Тем, что самая большая глупость в мире — не заявлять о себе и своих желаниях. Но еще значительнее глупость, которую сейчас совершаю — бояться, что все задуманное сорвется, и потому молчать.
— Итак, впереди большие свершения и грандиозные события, о которых тебе что–то известно. Мало того, ты активно пытаешься «расколоться» и выложить все, что знаешь. Мое сопротивление тебя не останавливает, значит, разговор неизбежен. Поделись, так уж и быть. Хорошо–хорошо, перефразирую: расскажи, не люблю сюрпризов.
— Всему свое время, Танечка. Потерпи. Расколюсь и выложу, что положено тебе знать. Обещаю, что не утаю ничего в рамках дозволенного. В противном случае, боюсь, это обернется недобрыми словами командования в мой адрес.
— Ага, все интригуешь. Судя по вопросу командира, ты должен был «расколоться» еще в военном корпусе. Непорядок, Панин.
— Как увидел тебя без полотенца, с мокрыми волосами, раскрасневшуюся, так и забыл обо всем.
— И это говорит бравый командир десятки. Стыдоба!
— Что естественно, то не стыдно.
— Ну все, Вадим, снова скатился к банальности. Никакого воображения. Теряю интерес, исправляйся.
Мы вышли к началу магнитных линий. Открывшееся пространство зала для свободного перемещения казалось бесконечным, бездонным, давящим своей ложной широтой.
Не часто за мою теперешнюю жизнь приходилось бывать на этом кольце. Впрочем, не так уж все изменилось с тех пор, когда была в последний раз: то же деление на три яруса с промежуточными уровнями между ними, по семь платформ для отправки пассажиров на каждом из них. От платформ отходило по пятнадцать пневмотуннелей. Мелкие группки прибывших людей, пересекая барьеры зон отчуждения платформ, смешивались с общим потоком, стекающим непрерывной рекой по эскалаторам и на передвижных площадках. Магнитные линии соединяли ярусы, что помогало достичь дна зала с верхнего уровня третьего яруса гораздо быстрее, чем это могло занять при переходе другим путем.
Однообразное человеческое месиво, сотканное из однотипных костюмов абсолютовцев, отличающихся только цветом, смешивалось с разношерстным и ярким немногочисленным потоком туристов. Огромная людская лента казалась непрерывной и шумной.
— Там рекреация, — напомнил Панин. — Дальше — зона кафе и ресторанов.
Общая площадка для прибывших людей заканчивалась ограждением со встроенными калитками. Мы подошли к одной из них, и я вдавила кнопку подачи магнитной доски:
— И?
Люки в полу по обе стороны от нас автоматически открылись, две широкие металлические автономные доски, поддерживаемые магнитным полем, взмыли в воздух. Выдвижение решетчатых спинок и подлокотников досок ознаменовалось резким щелчком.
Добро пожаловать! Жестковато, зато надежно.
— Потом, — подхватил мой вопрос Панин, — то самое место, о котором говорил. Буду тебя удивлять.
Мы с бывшим возлюбленным уселись на подлетевшие доски — калитка открылась. Стали спускаться к площадке на два пролета ниже. Там можно пересесть на передвижную горизонтальную платформу, от которой отправлялся модуль к нужному мне кольцу, и заодно выслушать Панина, зайдя в рекламируемое им «милое местечко».
Реклама.
Даже в мысли закралась. Впрочем, неудивительно — что вижу, о том и думаю.
Я будто парила над огромным цветастым, прозрачным полотном. Его части то вспыхивали, укрывая сверху людей, стоящих на эскалаторах; то исчезали, обнажая пеструю толпу и создавая прямоугольную дыру с ровными краями.
По бокам передвижных горизонтальных платформ, словно аквариумные стены, горели голографические проекции, сообщающие пассажирам информацию о передвижении, разбавляя ее яркими плакатами рекламы новых книг, короткими роликами готовящихся к прокату фильмов.
Под куполом кольца развернулись три самых масштабных голографических баннера, один из которых я в буквальном смысле пронзила на своей парящей доске. Демонстрационный ролик рассказывал о предстоящих играх, показывал достижения конкурсантов, их лица. Мне довелось прорезать насквозь момент, когда парень из третьего отбора выбил десять из десяти мишеней с расстояния…
Хм… Не помню, с какого расстояния, но что–то на пределе возможностей.
Я обернулась и попыталась рассмотреть цифры рекорда, луч ослепил меня. Когда потерла глаза и поискала взглядом источник внезапного света, увидела…
Этого не может быть потому, что не может быть никогда! Тот светловолосый, кучерявый парень на эскалаторе… У меня обман зрения?
Кирилл. Кирилл жив!
Жив!
Нет, это не он, просто похожий человек.
Я развернулась сильнее, и наши с незнакомцем взоры встретились. У меня перехватило дыхание, сердце ухнуло куда–то в область живота, там раскололось на несколько мелких осколков, больно раня внутренности, разрывая мышцы, кромсая плоть.
Внутренне собралась и вгляделась в незнакомца. Молодой человек не сводил с меня взгляда. У него светлые крупные глаза, думаю, голубые, или мне хочется, чтобы они были такими, как у Кирилла. Оттенок волос темнее. Определенно темнее… Или я пытаюсь себя убедить в этом. Стрижка короткая, бесформенная. Земляне любят подобные несуразности. Брюки и куртка одного цвета — коричневого. Кирилл терпеть не мог подобные оттенки.
