Мессинг начал задумываться. Иногда я ловлю его взгляд, направленный на Аманду. Я подумала бы, что он влюблён, но во взгляде лишь сожаление и грусть. А меня гоняет, как новобранца.
Прошло четыре с половиной месяца. Через две недели нас "заберут". Мессинг пытается начать разговор по-душам, но никак не соберётся с силами. Я уже пугаюсь. Надо тряхнуть его хорошенько. Блин, раньше бы напоила, и слушала. А здесь... С лоа не поговоришь. Эти кошаки лакомятся болью, им пофиг всё остальное. Счастье, что их натура требует "естественной" пищи. В том смысле, что сами они боль причинять, чтобы полакомиться, не будут. Им неприятно, когда кто-то испытывает боль в их присутствии. А Мессинг... А-а-а, ладно! Захочет сказать, – скажет. Двум смертям не бывать, а одной – не миновать.
Нндаа, вот и поговорили. Лучше бы я ничего не знала. Меньше знаешь, – крепче спишь. Трудно поверить в то, что я услышала. Но подготовка наша вполне укладывается в обрисованное Мессингом, наше предназначение. Вот же гадство! Лучше бы меня тогда собаки порвали. Хотя это – вопрос спорный.
Ладно, по порядку. Вечером отзанимались латынью, втроём, как обычно. Скоро уже я смогу выучить на халяву все языки, известные Аманде, а она, в свою очередь – русский и русский матерный. За Мессинга – вообще не говорю, он усваивает не только земные языки, но и обычаи, традиции, и всё, что мы с Амандой знаем. Вот только счастливым от этого в последние дни он не выглядит. Может, действительно в Аманду влюбился? Но влюблённые, обычно, не смотрят на объект своих чувств с жалостью.
Разошлись по комнатам, а ночью Мессинг пришёл ко мне. Разбудил, бросил мне мою хламиду, балахон, то есть, и увёл к себе, запретив задавать вопросы раньше времени...
– Наблюдение возможно и в моей комнате. Поэтому свет включать не будем, и говорить я стану шёпотом. Будет лучше, если ты ляжешь рядом. О своей нравственности можешь не беспокоиться. Слишком важен этот разговор для твоего дальнейшего выживания.
Молча сбрасываю балахон и ложусь рядом с Мессингом, отметая в сторону древнюю мудрость "любопытство сгубило кошку".
– Первый вопрос: ты сказал за моё выживание. А что будет с Амандой?
– Ей по-любому не выжить. – Сказано буднично, как "приятного аппетита".
– Говори. Я слушаю. Подожди: если ты оставишь Аманду здесь, пусть на какое-то время, может быть удастся её вытащить. Ты можешь жениться на ней. Она тебе нравится, я заметила. Что-то можно сделать! – Лепечу бессвязно, отгоняя от себя мысль о том, что безоговорочно верю Мессингу.
– Если бы отсюда можно было уйти... Что ты слышала о Семинаре? – Произнёс именно с большой буквы.
– Это форма учебных занятий, в которой теория обязательно опирается на практику. Она возникла в древнегреческих и римских школах, когда сообщения учащихся сочетались с комментариями и заключениями преподавателей. – Заученно повторяю определение.
– Всё правильно. Теория пыток, опирается на практику. С комментариями и заключениями преподавателей.
– Я правильно поняла? Нас готовят, как объект применения пыток?
– Не только. Каждая из вас будет третьей в группе из троих студиозусов. Вы будете изучать "Спецметоды воздействия и защиты", проще говоря: "Пытка, как средство достижения результата". Большинство из этих "спецметодов" будете опробовать на себе. Чтобы знать пределы допустимого. Я не изучал это, подробностей не знаю. Знаю статистику. Вас тридцать три. Значит тридцать три группы. Девяносто девять студиозусов. Стандартный набор. Выпуск сорока пяти специалистов – небывалый случай. Такого не было никогда. Тридцать спецов – очень удачный набор. За всю историю Семинара, а это – несколько веков, выпущено только восемь женщин-спецов. Из них две – эмпаты. Как я уже сказал, вас уничтожают при выявлении. Не демонстрируй свои способности. Лучше падай в обморок. Целее будешь. Хотя об этом говорить не приходится.
– Зачем это делается? Каждый год? Нас выбрасывало сюда из разных мест. Это всегда так бывает? Или кого-то вербуют, обещая лучшую жизнь?
Шепчу всякий бред, прижавшись к Мессингу, который начинает испытывать неловкость, пытаясь незаметно отстраниться, а у меня в голове калейдоскоп, в котором крутится слово "Инквизиция". Может от латинского языка, на котором мы говорим? Потом неловкость начинаю испытывать уже я, ввиду реакции Мессинга на мои прижимания к нему. Точнее не Мессинга, а его тела...
– Вас всех выбрасывает из разных мест. Мужчин тоже. По какому принципу идёт отбор, никто не знает. Двойки из мужчин уже собраны. Вас распределят наставники. Как правило подбирают наиболее неподходящих друг другу личностей. В идеале, вы не сможете находиться в одной комнате, не поцапавшись. – Решительно отстраняется от меня. – Твоя задача – выжить. Тебе единственной из всех этих девочек может повезти. Я не знаю мира, в котором ты жила. Из твоих воспоминаний мне не удалось понять причину твоей устойчивости к внешним обстоятельствам, но она у тебя есть. Если будет совсем плохо, – наблюдай себя со стороны. Абстрагируйся от действительности.
– Аманда не сможет абстрагироваться. То есть она вполне способна испытать на себе пытку. Но применять её к другим, она не сможет. Вытащи её! – Вцепляюсь в плечи Мессинга.
– Я вижу, ты уже поняла, что будет с теми, кто не выдержит условий обучения. – Леденящий шёпот. Я думала, что в книгах этот термин пишут "для красного словца". – С Семинара не уходят. То есть, желающих уйти, – отпустят. Но не выпустят. Объектов всегда не хватает. Семинар можно покинуть двумя способами. Или как выпускник, получивший метку, или как удобрение, после того, как станешь негоден в качестве объекта. Я ничего не могу сделать для Аманды. Мне жаль. Ещё более мне жаль тебя. Потому что у тебя одной есть шанс. Постарайся не сломаться, и не потерять себя. Найди защитника в своей тройке. Найди того, кто защитит тебя от тебя самой, когда это понадобится.
– Когда? Не если?
Мне нехорошо. Я не могу представить, что можно сделать со мной такого, что меня понадобится защищать от меня же.
– Именно "когда". Безо всяких "если". Вас всех будут ломать специалисты. У каждого найдут свою "Ахиллесову пяту". Тебе многое предстоит усвоить, сладкая.
Поворачивается ко мне, прикусывая меня за мочку уха. Я, в панике, шарахаюсь, и падаю с кровати. Мессинг, рассмеявшись шёпотом, швыряет мне мой балахон, и за руку отводит в мою комнату.
"Многая знания порождают многая печали" – как это верно сказано. Изучаю латынь, осваиваю эмпатию, совершенствуюсь в асанах и мудрах, улыбаюсь Аманде и Мессингу, и считаю дни. Так мало осталось. За себя не боюсь. Нет, вру! Страшно, очень! Но я верю Мессингу, сказавшему, что у меня есть шанс выбраться живой. Пока что, успешно абстрагируюсь от мысли, что если верить Мессингу, то живой я выберусь только став квалифицированным палачом. У слова "палач" нет женского рода. Символично.
А вот Аманда... Как её могло зацепить "призывом Семинара"?! Добрая девочка, старающаяся уладить даже самые мелкие конфликты, читающая молитвы... Искренне читающая. С верой. Я чувствую, когда действуют по обязанности, или по привычке; и когда от чистого сердца, по велению души. Мессинг натренировал во мне эмпата. Разве что, вспоминая "Первое правило волшебника" Терри Гудкайнда, когда для создания Морд-Сит отбирались самые добрые девочки, не способные причинить боль никому, даже своим палачам.
Я не знаю. Я не знаю, для чего Мессинг предупредил меня, потому ли, что сам не может сообщить Аманде, что нас всех ожидает? Или, чтобы я проявила больше прилежания в освоении уроков. Он гонял меня, как новобранца, а теперь гоняет как штрафника, которого ненавидит. Днём – физические нагрузки, вечером занятия эмпатией, поздно вечером – занятия с лоа. Мессинг до сих пор не может забыть, как я сняла его боль. Мои попытки объяснить, что это не целительство, а эмпатия, разбиваются, как волны о скалу.
Я не целитель, и лоа не пытается меня учить, потому что знает это. Тогда Мессинг ломает себе пальцы и приказывает мне воспринимать ощущения лоа в момент исцеления. Он псих, это совершенно точно! Я не могу "пожрать" боль и раны, как это делает лоа. Всё, что мне удалось – это перенести очередной перелом костей Мессинга на себя. Зато в качестве бонуса увидела хохочущего лоа. Зрелище не для слабонервных!
День "Икс". С утра – никаких занятий. Сидим по комнатам. Кто сидит, а кто резаные раны лечит. Точнее, лоа лечит, а я впитываю его эмоции. Очень положительные, надо сказать. Спрашиваю Мессинга, есть ли лоа на Семинаре. Ответ меня поразил: нет, и быть не может. А я думала, они там всё время пасутся. Оказывается, там для них слишком тяжело!
Всерьёз озаботилась проблемой инвалидности. Мессинг развеселился, и сказал, что у меня – только одна проблема – выжить. А если получу метку Семинара, то, как правило, уже после выполнения первого заказа, монет хватает на оплату услуг Гильдейского целителя. И это при том, что первые три года деятельности три пятых гонорара отдаётся на нужды Семинара, и сама деятельность занимает примерно четыре месяца (по земному счёту), то есть треть года. Остальное время необходимо посвящать повышению квалификации. Чтобы метка переросла в полноценный знак. Было произнесено слово "клеймо", но увидев выражение моего лица, Мессинг срочно исправился.
Осторожно интересуюсь, а так ли необходимо заниматься профессиональной деятельностью. И надо ли метке перерастать в знак. Мессинг посмотрел с жалостью к моим умственным способностям, и посоветовал озаботиться получением метки. В общем, очень мило поговорили напоследок.
– Время. Пойдём, сладкая! Провожу, чтобы не заблудилась по дороге.
– Уже?!! А Аманда?! Может, всё-таки...
– Твоя подруга уже там. Ты – последняя. Вас отправляют поодиночке. Так же, как вы прибыли сюда.
– И голыми? Или балахоны нам оставят? – вцепляюсь в балахон обеими руками. Сюда я переносилась вообще в тёплой одежде. В Москве начало апреля не каждый год теплом радует. А попала – голой и босой.
– И голыми, и босыми. Как у вас говорят: "в чём мать родила."
– Меня в рубашке мама родила. Оставь мне рубашку!
– Не дури. Вряд ли у тебя под рубашкой что-то, способное удивить принимающую сторону. Я, во всяком случае, ничего такого не заметил.
– Наглец!
– Мы пришли. Вставай в центр пентаграммы.
Дёргаться не стала. Поняла – бесполезно. Встала в центр, предварительно сняв рубашку, а поскольку, мы ходили здесь босыми, то разуваться не пришлось. Мессинг произнёс какую-то фразу на неизвестном мне языке, и по границам пентаграммы встали световые, переливающиеся, полотна, похожие на Северное Сияние. Я услышала: "удачи, сладкая!", и свет полотен вспыхнул так ярко, что мне пришлось зажмуриться.
– Открывай, открывай глазки, дорогуша! Кстати, мой благородный светлый лорд, как вам наша дама?
– Как только я увижу здесь даму, я сообщу вам своё мнение, мой благородный тёмный лорд.
– Если бы вы были чуть более сообразительны, Высокий Светлый, то поняли бы, что мы встречаем здесь именно эту даму.
Блин! Даже глаза открывать не хочется! Мессинг сказал, что в идеале мы не сможем находиться в одной комнате. Надеюсь, что он икает там сейчас!
– Выйди из пентаграммы. Она не может отключиться от источника, пока ты в ней стоишь. И что, там насчёт идеала?
Ещё один телепат на мою голову! Судьба злодейка, а жизнь – копейка! Открываю глаза. Нндаа! Жизнь, прямо скажем, радует! Оба два моих соученика? Партнёра? Согруппника? Подельника? Не важно! Блондины. Очень светлые. Длинноволосые. Один серебристый, похожий на полярного волка, другой платиновый, – похож на песчаную гадюку. Тот, который серебристый, мог бы в любом боевике о викингах играть. Высокий, мускулистый, хищный, красивый, и свирепо-весёлый. Это, вероятно, он ко мне обратился "дорогуша". Эмоции от него в общем то невраждебные. Вероятно, даже защитит. Если заметит нужду в защите, конечно. А вот второй... платиновый, то есть. Мороз по коже! Ему только чистокровных арийцев играть. Тоже высокий, и тоже красивый, как и первый. На этом сходство заканчивается. Телосложение худощавое, напоминает боевой хлыст с режущей кромкой. По силе вряд ли уступит первому, но сила его маскируется общей изысканностью облика. Что касается характера, – нордический, твёрдый, нетерпим к врагам Рейха... К эмоциям его даже касаться страшно. Я для него не женщина, и не человек, а даже затрудняюсь с определением...
– Помесь помойная. – Сказано мелодичным голосом, и самым любезным тоном.
– Отчего же помесь? Я чистокровный человек.
– Меня не удивляет, что ты ничего не знаешь о своей родословной. В трущобах вряд ли отслеживают от какого спаривания появилось потомство.
– А ты не джентльмен!
– Вы.
– Что "вы"?
– Не "ты", а "Вы".
– Ты, и кто ещё? – смотрю с искренним любопытством.
Серебристый хмыкнул, подмигнул мне, и протянул руку, неожиданно изящным жестом. Ну да, благородные лорды...
– Позволь помочь тебе покинуть эту пентаграмму. И, кстати, почему мой светлый собрат "не джентльмен"?
– Джентльмен всегда назовёт кошку кошкой. Даже если он упал, споткнувшись, спьяну, об эту тварь. – Мило улыбаюсь обоим лордам, старательно игнорируя тот факт, что я голая.
Лорды этот факт игнорировать не желают. Впрочем, откуда мне знать, какие у них традиции. Серебристый вежливо разглядывает меня, платиновый делает то же самое, но с неудовольствием. Сами они одеты в какие-то свинцово-серые балахоны, даже с капюшонами. На ум приходит только монашеская ряса. Оба босые. Это секта, что ли такая, на Семинаре этом? Стою спокойно, безмятежно улыбаюсь. Йога помогает. А ещё, – я ведь из Советской Империи. У нас – "кто был никем, тот станет всем!"
Платиновому надоело меня разглядывать, делает шаг в сторону, берёт с полки упаковку, напоминающую ту, что лоа выдал мне в Учебке (так буду теперь называть место, откуда нас сюда перебросили), и с поклоном протягивает мне. А я знаю, что стоит мне попытаться взять у него из рук этот пакет, как он тут же его уронит. Детский сад, трусы на лямках! Смотрит на меня с бешенством, а я запоздало вспоминаю, что имею дело с телепатом.
– Позвольте, Высокий Светлый, я помогу даме одеться. – Серебристый решил прийти мне на помощь.
– Привыкли заменять камеристку, Высокий Тёмный?
– А можно я сама оденусь? Я умею, правда!
– Нет! – Трогательное единодушие. Оба два произнесли одновременно. Будут дружить против меня, судя по всему.
– Не обольщайся.
Это уже платиновый. Отвечает на мои мысли. Серебристый, вероятно, начинает въезжать в ситуацию, потому что прищуривается уж больно нехорошо. Не по доброму.
Но мне на это по большому счёту наплевать, потому что Платиновый всё таки вручает мне упаковку с одеждой. Начинаю её терзать, чтобы распаковать, и уже Серебристый забирает её у меня, быстро раскрывает, и передаёт мне балахон. В точности такой же как у них двоих. Быстренько одеваюсь. Ну вот, теперь жить можно.
Только открыла рот, чтобы начать расспросы, как пришлось его закрывать, потому что открылась дверь. Попросту говоря, часть стены отъехала в сторону, открывая тёмный проход, в котором Серебристому придётся передвигаться боком, чтобы не обдирать плечи. Молча смотрим друг на друга. Ждать или идти, вот в чём вопрос.
Прошло четыре с половиной месяца. Через две недели нас "заберут". Мессинг пытается начать разговор по-душам, но никак не соберётся с силами. Я уже пугаюсь. Надо тряхнуть его хорошенько. Блин, раньше бы напоила, и слушала. А здесь... С лоа не поговоришь. Эти кошаки лакомятся болью, им пофиг всё остальное. Счастье, что их натура требует "естественной" пищи. В том смысле, что сами они боль причинять, чтобы полакомиться, не будут. Им неприятно, когда кто-то испытывает боль в их присутствии. А Мессинг... А-а-а, ладно! Захочет сказать, – скажет. Двум смертям не бывать, а одной – не миновать.
Глава 3. Мы вас тут угробим, или "Добро пожаловать в ад!"
Нндаа, вот и поговорили. Лучше бы я ничего не знала. Меньше знаешь, – крепче спишь. Трудно поверить в то, что я услышала. Но подготовка наша вполне укладывается в обрисованное Мессингом, наше предназначение. Вот же гадство! Лучше бы меня тогда собаки порвали. Хотя это – вопрос спорный.
Ладно, по порядку. Вечером отзанимались латынью, втроём, как обычно. Скоро уже я смогу выучить на халяву все языки, известные Аманде, а она, в свою очередь – русский и русский матерный. За Мессинга – вообще не говорю, он усваивает не только земные языки, но и обычаи, традиции, и всё, что мы с Амандой знаем. Вот только счастливым от этого в последние дни он не выглядит. Может, действительно в Аманду влюбился? Но влюблённые, обычно, не смотрят на объект своих чувств с жалостью.
Разошлись по комнатам, а ночью Мессинг пришёл ко мне. Разбудил, бросил мне мою хламиду, балахон, то есть, и увёл к себе, запретив задавать вопросы раньше времени...
– Наблюдение возможно и в моей комнате. Поэтому свет включать не будем, и говорить я стану шёпотом. Будет лучше, если ты ляжешь рядом. О своей нравственности можешь не беспокоиться. Слишком важен этот разговор для твоего дальнейшего выживания.
Молча сбрасываю балахон и ложусь рядом с Мессингом, отметая в сторону древнюю мудрость "любопытство сгубило кошку".
– Первый вопрос: ты сказал за моё выживание. А что будет с Амандой?
– Ей по-любому не выжить. – Сказано буднично, как "приятного аппетита".
– Говори. Я слушаю. Подожди: если ты оставишь Аманду здесь, пусть на какое-то время, может быть удастся её вытащить. Ты можешь жениться на ней. Она тебе нравится, я заметила. Что-то можно сделать! – Лепечу бессвязно, отгоняя от себя мысль о том, что безоговорочно верю Мессингу.
– Если бы отсюда можно было уйти... Что ты слышала о Семинаре? – Произнёс именно с большой буквы.
– Это форма учебных занятий, в которой теория обязательно опирается на практику. Она возникла в древнегреческих и римских школах, когда сообщения учащихся сочетались с комментариями и заключениями преподавателей. – Заученно повторяю определение.
– Всё правильно. Теория пыток, опирается на практику. С комментариями и заключениями преподавателей.
– Я правильно поняла? Нас готовят, как объект применения пыток?
– Не только. Каждая из вас будет третьей в группе из троих студиозусов. Вы будете изучать "Спецметоды воздействия и защиты", проще говоря: "Пытка, как средство достижения результата". Большинство из этих "спецметодов" будете опробовать на себе. Чтобы знать пределы допустимого. Я не изучал это, подробностей не знаю. Знаю статистику. Вас тридцать три. Значит тридцать три группы. Девяносто девять студиозусов. Стандартный набор. Выпуск сорока пяти специалистов – небывалый случай. Такого не было никогда. Тридцать спецов – очень удачный набор. За всю историю Семинара, а это – несколько веков, выпущено только восемь женщин-спецов. Из них две – эмпаты. Как я уже сказал, вас уничтожают при выявлении. Не демонстрируй свои способности. Лучше падай в обморок. Целее будешь. Хотя об этом говорить не приходится.
– Зачем это делается? Каждый год? Нас выбрасывало сюда из разных мест. Это всегда так бывает? Или кого-то вербуют, обещая лучшую жизнь?
Шепчу всякий бред, прижавшись к Мессингу, который начинает испытывать неловкость, пытаясь незаметно отстраниться, а у меня в голове калейдоскоп, в котором крутится слово "Инквизиция". Может от латинского языка, на котором мы говорим? Потом неловкость начинаю испытывать уже я, ввиду реакции Мессинга на мои прижимания к нему. Точнее не Мессинга, а его тела...
– Вас всех выбрасывает из разных мест. Мужчин тоже. По какому принципу идёт отбор, никто не знает. Двойки из мужчин уже собраны. Вас распределят наставники. Как правило подбирают наиболее неподходящих друг другу личностей. В идеале, вы не сможете находиться в одной комнате, не поцапавшись. – Решительно отстраняется от меня. – Твоя задача – выжить. Тебе единственной из всех этих девочек может повезти. Я не знаю мира, в котором ты жила. Из твоих воспоминаний мне не удалось понять причину твоей устойчивости к внешним обстоятельствам, но она у тебя есть. Если будет совсем плохо, – наблюдай себя со стороны. Абстрагируйся от действительности.
– Аманда не сможет абстрагироваться. То есть она вполне способна испытать на себе пытку. Но применять её к другим, она не сможет. Вытащи её! – Вцепляюсь в плечи Мессинга.
– Я вижу, ты уже поняла, что будет с теми, кто не выдержит условий обучения. – Леденящий шёпот. Я думала, что в книгах этот термин пишут "для красного словца". – С Семинара не уходят. То есть, желающих уйти, – отпустят. Но не выпустят. Объектов всегда не хватает. Семинар можно покинуть двумя способами. Или как выпускник, получивший метку, или как удобрение, после того, как станешь негоден в качестве объекта. Я ничего не могу сделать для Аманды. Мне жаль. Ещё более мне жаль тебя. Потому что у тебя одной есть шанс. Постарайся не сломаться, и не потерять себя. Найди защитника в своей тройке. Найди того, кто защитит тебя от тебя самой, когда это понадобится.
– Когда? Не если?
Мне нехорошо. Я не могу представить, что можно сделать со мной такого, что меня понадобится защищать от меня же.
– Именно "когда". Безо всяких "если". Вас всех будут ломать специалисты. У каждого найдут свою "Ахиллесову пяту". Тебе многое предстоит усвоить, сладкая.
Поворачивается ко мне, прикусывая меня за мочку уха. Я, в панике, шарахаюсь, и падаю с кровати. Мессинг, рассмеявшись шёпотом, швыряет мне мой балахон, и за руку отводит в мою комнату.
"Многая знания порождают многая печали" – как это верно сказано. Изучаю латынь, осваиваю эмпатию, совершенствуюсь в асанах и мудрах, улыбаюсь Аманде и Мессингу, и считаю дни. Так мало осталось. За себя не боюсь. Нет, вру! Страшно, очень! Но я верю Мессингу, сказавшему, что у меня есть шанс выбраться живой. Пока что, успешно абстрагируюсь от мысли, что если верить Мессингу, то живой я выберусь только став квалифицированным палачом. У слова "палач" нет женского рода. Символично.
А вот Аманда... Как её могло зацепить "призывом Семинара"?! Добрая девочка, старающаяся уладить даже самые мелкие конфликты, читающая молитвы... Искренне читающая. С верой. Я чувствую, когда действуют по обязанности, или по привычке; и когда от чистого сердца, по велению души. Мессинг натренировал во мне эмпата. Разве что, вспоминая "Первое правило волшебника" Терри Гудкайнда, когда для создания Морд-Сит отбирались самые добрые девочки, не способные причинить боль никому, даже своим палачам.
Я не знаю. Я не знаю, для чего Мессинг предупредил меня, потому ли, что сам не может сообщить Аманде, что нас всех ожидает? Или, чтобы я проявила больше прилежания в освоении уроков. Он гонял меня, как новобранца, а теперь гоняет как штрафника, которого ненавидит. Днём – физические нагрузки, вечером занятия эмпатией, поздно вечером – занятия с лоа. Мессинг до сих пор не может забыть, как я сняла его боль. Мои попытки объяснить, что это не целительство, а эмпатия, разбиваются, как волны о скалу.
Я не целитель, и лоа не пытается меня учить, потому что знает это. Тогда Мессинг ломает себе пальцы и приказывает мне воспринимать ощущения лоа в момент исцеления. Он псих, это совершенно точно! Я не могу "пожрать" боль и раны, как это делает лоа. Всё, что мне удалось – это перенести очередной перелом костей Мессинга на себя. Зато в качестве бонуса увидела хохочущего лоа. Зрелище не для слабонервных!
День "Икс". С утра – никаких занятий. Сидим по комнатам. Кто сидит, а кто резаные раны лечит. Точнее, лоа лечит, а я впитываю его эмоции. Очень положительные, надо сказать. Спрашиваю Мессинга, есть ли лоа на Семинаре. Ответ меня поразил: нет, и быть не может. А я думала, они там всё время пасутся. Оказывается, там для них слишком тяжело!
Всерьёз озаботилась проблемой инвалидности. Мессинг развеселился, и сказал, что у меня – только одна проблема – выжить. А если получу метку Семинара, то, как правило, уже после выполнения первого заказа, монет хватает на оплату услуг Гильдейского целителя. И это при том, что первые три года деятельности три пятых гонорара отдаётся на нужды Семинара, и сама деятельность занимает примерно четыре месяца (по земному счёту), то есть треть года. Остальное время необходимо посвящать повышению квалификации. Чтобы метка переросла в полноценный знак. Было произнесено слово "клеймо", но увидев выражение моего лица, Мессинг срочно исправился.
Осторожно интересуюсь, а так ли необходимо заниматься профессиональной деятельностью. И надо ли метке перерастать в знак. Мессинг посмотрел с жалостью к моим умственным способностям, и посоветовал озаботиться получением метки. В общем, очень мило поговорили напоследок.
– Время. Пойдём, сладкая! Провожу, чтобы не заблудилась по дороге.
– Уже?!! А Аманда?! Может, всё-таки...
– Твоя подруга уже там. Ты – последняя. Вас отправляют поодиночке. Так же, как вы прибыли сюда.
– И голыми? Или балахоны нам оставят? – вцепляюсь в балахон обеими руками. Сюда я переносилась вообще в тёплой одежде. В Москве начало апреля не каждый год теплом радует. А попала – голой и босой.
– И голыми, и босыми. Как у вас говорят: "в чём мать родила."
– Меня в рубашке мама родила. Оставь мне рубашку!
– Не дури. Вряд ли у тебя под рубашкой что-то, способное удивить принимающую сторону. Я, во всяком случае, ничего такого не заметил.
– Наглец!
– Мы пришли. Вставай в центр пентаграммы.
Дёргаться не стала. Поняла – бесполезно. Встала в центр, предварительно сняв рубашку, а поскольку, мы ходили здесь босыми, то разуваться не пришлось. Мессинг произнёс какую-то фразу на неизвестном мне языке, и по границам пентаграммы встали световые, переливающиеся, полотна, похожие на Северное Сияние. Я услышала: "удачи, сладкая!", и свет полотен вспыхнул так ярко, что мне пришлось зажмуриться.
– Открывай, открывай глазки, дорогуша! Кстати, мой благородный светлый лорд, как вам наша дама?
– Как только я увижу здесь даму, я сообщу вам своё мнение, мой благородный тёмный лорд.
– Если бы вы были чуть более сообразительны, Высокий Светлый, то поняли бы, что мы встречаем здесь именно эту даму.
Блин! Даже глаза открывать не хочется! Мессинг сказал, что в идеале мы не сможем находиться в одной комнате. Надеюсь, что он икает там сейчас!
– Выйди из пентаграммы. Она не может отключиться от источника, пока ты в ней стоишь. И что, там насчёт идеала?
Ещё один телепат на мою голову! Судьба злодейка, а жизнь – копейка! Открываю глаза. Нндаа! Жизнь, прямо скажем, радует! Оба два моих соученика? Партнёра? Согруппника? Подельника? Не важно! Блондины. Очень светлые. Длинноволосые. Один серебристый, похожий на полярного волка, другой платиновый, – похож на песчаную гадюку. Тот, который серебристый, мог бы в любом боевике о викингах играть. Высокий, мускулистый, хищный, красивый, и свирепо-весёлый. Это, вероятно, он ко мне обратился "дорогуша". Эмоции от него в общем то невраждебные. Вероятно, даже защитит. Если заметит нужду в защите, конечно. А вот второй... платиновый, то есть. Мороз по коже! Ему только чистокровных арийцев играть. Тоже высокий, и тоже красивый, как и первый. На этом сходство заканчивается. Телосложение худощавое, напоминает боевой хлыст с режущей кромкой. По силе вряд ли уступит первому, но сила его маскируется общей изысканностью облика. Что касается характера, – нордический, твёрдый, нетерпим к врагам Рейха... К эмоциям его даже касаться страшно. Я для него не женщина, и не человек, а даже затрудняюсь с определением...
– Помесь помойная. – Сказано мелодичным голосом, и самым любезным тоном.
– Отчего же помесь? Я чистокровный человек.
– Меня не удивляет, что ты ничего не знаешь о своей родословной. В трущобах вряд ли отслеживают от какого спаривания появилось потомство.
– А ты не джентльмен!
– Вы.
– Что "вы"?
– Не "ты", а "Вы".
– Ты, и кто ещё? – смотрю с искренним любопытством.
Серебристый хмыкнул, подмигнул мне, и протянул руку, неожиданно изящным жестом. Ну да, благородные лорды...
– Позволь помочь тебе покинуть эту пентаграмму. И, кстати, почему мой светлый собрат "не джентльмен"?
– Джентльмен всегда назовёт кошку кошкой. Даже если он упал, споткнувшись, спьяну, об эту тварь. – Мило улыбаюсь обоим лордам, старательно игнорируя тот факт, что я голая.
Лорды этот факт игнорировать не желают. Впрочем, откуда мне знать, какие у них традиции. Серебристый вежливо разглядывает меня, платиновый делает то же самое, но с неудовольствием. Сами они одеты в какие-то свинцово-серые балахоны, даже с капюшонами. На ум приходит только монашеская ряса. Оба босые. Это секта, что ли такая, на Семинаре этом? Стою спокойно, безмятежно улыбаюсь. Йога помогает. А ещё, – я ведь из Советской Империи. У нас – "кто был никем, тот станет всем!"
Платиновому надоело меня разглядывать, делает шаг в сторону, берёт с полки упаковку, напоминающую ту, что лоа выдал мне в Учебке (так буду теперь называть место, откуда нас сюда перебросили), и с поклоном протягивает мне. А я знаю, что стоит мне попытаться взять у него из рук этот пакет, как он тут же его уронит. Детский сад, трусы на лямках! Смотрит на меня с бешенством, а я запоздало вспоминаю, что имею дело с телепатом.
– Позвольте, Высокий Светлый, я помогу даме одеться. – Серебристый решил прийти мне на помощь.
– Привыкли заменять камеристку, Высокий Тёмный?
– А можно я сама оденусь? Я умею, правда!
– Нет! – Трогательное единодушие. Оба два произнесли одновременно. Будут дружить против меня, судя по всему.
– Не обольщайся.
Это уже платиновый. Отвечает на мои мысли. Серебристый, вероятно, начинает въезжать в ситуацию, потому что прищуривается уж больно нехорошо. Не по доброму.
Но мне на это по большому счёту наплевать, потому что Платиновый всё таки вручает мне упаковку с одеждой. Начинаю её терзать, чтобы распаковать, и уже Серебристый забирает её у меня, быстро раскрывает, и передаёт мне балахон. В точности такой же как у них двоих. Быстренько одеваюсь. Ну вот, теперь жить можно.
Только открыла рот, чтобы начать расспросы, как пришлось его закрывать, потому что открылась дверь. Попросту говоря, часть стены отъехала в сторону, открывая тёмный проход, в котором Серебристому придётся передвигаться боком, чтобы не обдирать плечи. Молча смотрим друг на друга. Ждать или идти, вот в чём вопрос.
