Дышать стало тяжелее и я, гонимый страхом того, что сейчас опять скорчусь как сорняк, бегу из парка что хватает сил. В спину давит чей-то взгляд, сумка на моем плече постоянно спадает, ключи в кармане больно бьют по бедру, но я несусь, сломя голова, через парк к своему дому, очертания которого уже вижу за живой изгородью, высаженной по уровню паркового забора. Ноги дрожат и начинает покалывать в боку, а я, напряженно замечая боль, пугаюсь еще сильнее. Меня начинает подташнивать и уже в своем подсознании я рисую себе картины того, как резко сворачиваю к кустам, где меня выворачивает моим кофе и булками, а среди всего неаппетитного месива проскальзывают кровяные сгустки. Я начинаю задыхаться и меня рвет кровью, она течет по губам, уродливому костюму и льется через нос. Где-то в боку пульсирует нестерпимая боль и что-то лопается с глухим щелчком, я падаю на колени и истекаю кровь, мой живот раздувает от внутреннего кровотечения и гноя, моя печень отрывается и падает куда-то к позвоночнику да скатывается к почкам вниз, как шарик для гольфа попадает в лузу. Я замираю в неподвижности до тех пор, пока на следующее утро меня не находит дворник. Он тыкает в меня граблями, утопая ногами в крови и звонит в скорую, успев бросить мне "Ну ты ж придурок, я только подстриг этот долбанный газон".
Чертова печень ныла в правом боку и от нарастающий паники у меня начался нервный тик; веко правого глаза противно подрагивало, пока я, запыхавшись, добежал до калитки и вцепился в нее руками. Холодный пот стекал со лба по щекам, руки дрожали и в голове стоял гул от которого перед глазами плыл мой дом через дорогу, а мимо него медленно проползал черный автомобиль 1998 года выпуска. Не решаясь оглянуться, я стоял, прикладываясь лбом к прутьям калитки, придерживаясь за нее руками, а за моей спиной редкий шорох листьев заставлял вздрагивать и потеть еще сильнее, пока я и вовсе не провоняю настолько, что придется стирать этот старый костюм. Он особенно любил впитывать запахи и вместо неплохого одеколона от меня несло то сыростью после дождя, то кислым привкусом пота, то жаренной свининой, которую я любил приготовить себе на обед перед неспешной прогулкой на работу через этот парк, который меня сейчас пугал до колик в кишках. Я отвлекал себя воспоминаниями о дрянных запахах костюма и подгоревших корочках на свинине, чтобы не слышать этот скрип каблуков за моей спиной, который все отчетливее раздавался в уединенном парке, и тем он был противнее, чем ближе становился к моей спине. Мурашки сжали кожу в ледяные тиски, по затылку пробежал холодок и встали дыбом волосы на руках, когда стук каблуков и скрип хорошо лакированных туфель раздался прямо за мной. Я нервно сглотнул, вцепившись в железные прутья до того неистов, будто они могли стать моим последним спасением.
Я стоял неподвижно, боясь шелохнуться лишний раз, и прислушивался к шуршанию листьев за спиной, скрипу деревьев под прохладным ветром, к отдаленному шороху автомобильных шин по асфальтовым дорогам, где-то стукнула дверь и закричал мужской голос:"Дениэл, живо домой, тебе еще делать уроки!". И этот несчастный мальчуган пропищал в ответ неразборчивое восклицание, а за моей спиной все так же тихо лежал парк в полудреме, но сквозь мое учащенное, обрывистое дыхание и пульсацию крови в ушах я слышал сопение и это заставляло меня втягивать голову в плечи. Я скривился и прокашлялся, отчего пробежал мороз по коже и, инстинктивно, я пригнулся, приседая в коленях. Не зная как справиться с паникой, вспоминая всевозможные советы из передач о здоровье и медицинских буклетах в приемной семейного терапевта, я все равно оставался неподвижен, будто прирос к металлической решетке. Только когда я заметил, что сумерки начали сгущаться и вокруг появилась голубовато-серая вечерняя дымка, я дернулся и, рванув калитку, развернулся. Передо мной раскинулась пустая асфальтовая дорожка, слегка поддернутая туманом, темные силуэты деревьев неподвижно стояли на своих местах, вознося раскидистые ветви к сереющим небесам. Грохот металлических цепей затих, оставив за собой эхо, а калитка ударила меня в спину. Я вздрогнул, пятясь назад и нащупывая ворота ладонью, но стоило мне выйти за пределы парка, как я метнулся через дорогу к дому, взбегая по деревянным ступенькам крыльца, и будто бы слышал, как кто-то стукнул каблуками туфель об асфальт, а петли калитки скрипнули, когда я нервно доставал ключи из кармана, путаясь во внутренней подкладке. Мое воспаленное сознание рисовало картины того, как высвечиваются глаза из темноты парка, а калита ходит туда-сюда, ударяется о металлический замок и скрипит цепями, затем снова откидывается обратно, открывая зияющую черноту и асфальтовый извилистый путь через ночной парк; я стою возле окон, выглядывая из-за старых пыльных занавесок и меня трясет от неописуемого холода. Ветер завывает в прихожей и я выглядываю из-за косяка кухни, видя как моя входная дверь настежь отворена, жалюзи на дверном оконце бьются о стекло, и сизый туман заползает мне под кожу вместе с паническим ужасом.
"Черт бы побрал эти карманы!", прошипел я сквозь зубы, дергая ключи, и они с треском ткани показываются на свет увесистой связкой, которой я отворяю дверь и раздражительно захлопываю ее, закрываясь на два замка. Пальцами я раздвигаю жалюзи, выглядывая наружу, но на меня смотрит желтая, в свете фонарей, дорога и пустой парк с изгородью кустов. Переводя дух, удовлетворительно подмечаю отсутствие боли в боку и нервного тика, а потому я выпиваю пару таблеток валерьяны и открываю бутылку виски, но резкий запах алкоголя вызывает приступ тошноты и я, скрючившись, доползаю до дивана и ложусь на него, включая телевизор с выключенным звуком. Эту передачу я уже видел, там молодая мамочка жаловалась на отсутствие грудного молока и вздутие живота у младенца, а ей посоветовали вести активную половую жизнь и русские таблетки от изжоги. Дотянувшись до телефонной трубки я на автомате набираю номер, выученный наизусть, и после длительных гудков на другом конце отвечают:
— Алло?, — приятный женский голос, ничуть не изменившийся за столько лет.
— Алло?Я слушаю, — говорит она с большим нетерпением, а я не решаюсь сказать и слова, вслушиваясь как она тихо дышит в трубку и на фоне играет знакомый мотив Патрисии Касс, которую она слушала перед сном, намазывая себя кремом с ароматом пачули, а ее светлые кудри прятались под белым полотенцем, выбиваясь небрежными мокрыми завитками на лбу.
— Я слушаю, говорите, — говорит она, а я невольно опускаю свою руку в штаны и сжимаю ее, держа трубку возле уха, представляя как она сидит в своем велюровом халате на обнаженное тело, кожа лоснится кремом, длинные ноги она перекидывает одна на другую и покачивает тапок на пальцах, пока держит трубку телефона возле уха. Золотые сережки покачиваются в такт ее движениям, грудь вздымается… Она бросает трубку, а по мне пробегает горячая волна и ностальгия, я вижу ее рядом с собой, но моя жена в Бостоне, пока я впервые за столько лет слышу ее голос и фантазирую о ней.
Утром я нахожу себя в той же позе на диване с рукой в штанах, телевизор мерцает рекламой пылесоса, а в окно проникают лучи солнца и это тот день, когда наконец-то можно полежать спокойно, выпить пива или пойти в библиотеку полистать детективы, читая только первые три строчки и последнюю одну, но вместо этого я вспоминаю как звонил вчера бывшей жене и чуть не умер в пустынном парке от сердечного приступа или печеночной недостаточности. Под потолком трясется тонкая паутинка и я слежу за ней, прокручивая вчерашние события, поглаживая свой бок, который тих и спокоен, а от старого костюма воняет потом, сыростью и застывшими выделениями, которые сливаются в тошнотворную кислую вонь. Телефон трезвонил на тумбочке, но я оставался неподвижен, словно парализованный в своих переживаниях, которые сам же не понимал.
— Слушаю, — говорю я, когда все-таки спустя восемь продолжительных звонков дотягиваюсь до телефона, а в нем мне отвечает тонкий голос Мери, которая говорит:
— Сегодня суббота, мы должна были прогуляться. У меня выходной.
— Конечно, сегодня в три. Я зайду за тобой, если ты скажешь где живешь, — и я удивляюсь своей наглости, и напористости, которая проявляется с молодой и пышущей здоровьем девушкой.
— Миддл стрит 5, — отвечает она и я заверяю ее, что подойду ровно в три.
Я привык к своей размеренной жизни и свидание с красоткой из булочной выбивает меня из привычной колеи, а ее приятная внешность и неизменная схожесть с моей женой вызывали во мне небольшой мандраж . Амбиции Мери и ее стремление к лучшей жизни были столь сходны с желаниями моей жены, что я, умываясь в ванной, бессознательно прокручивал картины прошлого. Наши с ней диалоги и ссоры, когда Джудит вставала из-за стола, опрокидывая стул, и кричал на меня за завтраком:
"Тед, ты ленивый придурок! Ты хочешь сгнить в этом чертовом городишке?", ее волосы тогда рассыпались по плечам, а щеки краснели, по шее спускались гневные пунцовые пятна, отчего она было похожа на сексуальную штучку, только что зацелованную до засосов. Ее глаза сверкали и морщились, рот кривился в гримасах, но даже это не портило ее миловидную внешность, стоило только опустить глаза с ее раздраженного личика прямо на вздымающуюся грудь и ухватится за проступающие швы бюстгальтера.
"Ты совершенно ничего не хочешь менять, не то что Флойд! Он хотя бы пытается", кричала она и я чувствовал, как подступает ненависть, которую я испытывал мгновенно ко всем, кого она упоминала вскользь или специально, лишь бы только они ее не трогали. Джудит принадлежала мне, со всеми ее чертовыми потрохами, именно поэтому тогда я смотрел на ее грудь и успокаивал себя фантазиями о чувственном сексе с ней, но она мне упрямо напоминала о сынишке этих Бейли, который приехал из Бостона на уикенд, где он учится на кого-то там в банковской сфере. Ее жесты становятся более размашистыми и агрессивными, она кричит мне в ухо:
"Может мне стоит к нему уйти!", и я подскакиваю со стула, как ошпаренный, хватаю ее за руки и опрокидываю на столешницу, она ударяется о кран и падает рукой в раковину, ударяется головой о край кухонных подвесных шкафчиков и визжит мне в ухо, пинаясь ногами. А я вцепляюсь в ее шею и прикусываю, рыча прямо ей в лицо:
"Дура, не смей мне говорить об этом подонке!"
Я кусаю ее шею, она пихается и начинает всхлипывать, одновременно крича что-то невразумительное, но я затыкаю ее поцелуем и она упрямо кусает мне нижнюю губу, я чувствую соленный привкус крови, а она цепляется ногтями мне в спину. Я сжимаю свою ладонь на ее талии и она ослабевает под моими руками. Постанывая и отвечая мне на поцелуй, Джудит занимается страстным примирительным сексом со мной на кухонной столешнице в окружении капающего крана и крошек хлеба, а за окном, прямо за ее спиной, краем глаза я вижу Флойда Бейли, прогуливающегося со своей дворнягой и мамашей.
Возвращаясь из воспоминаний, я выхожу из душа и опрыскиваю себя одеколоном, который ей нравилось использовать как освежитель воздуха.
"Тед, это превосходная штучка для воздуха!", говорит она и распыляет мой одеколон в разные углы комнаты.
"Хочешь сказать, что он настолько плох?", спрашиваю ее я, отрываясь от газеты в которой читаю некролог малознакомого мне писателя современника.
"Я не думаю что он плох, но тебе не кажется, что он пахнет грибами?", она садится рядом со мной, поджимая под себя ноги, и смотрит кошачьим взглядом на меня, опрыскивая мне газету одеколоном.
"Что ты делаешь, Джудит?", спрашиваю я, отодвигаясь от нее, а она наклоняется ко мне и шепчет:
"Ну понюхай, так пахнут сушенные грибы у моей мамы в погребе. Она обожает их вешать на леске к потолку".
"Если ты хочешь, чтобы я сменил парфюм ты можешь сказать об этом прямо", говорю ей я, представляя как в темном подвале висят гирлянды из грибов, свисают до самого пола, а там их пожирает крыса.
"Нет, ты можешь его использовать, просто ты пахнешь как подвал моей мамочки", и Джудит наклоняется к моему лицу, надушивает мою шею и целуют в губы, ее мягкое тело прижимается ко мне, а я заползаю руками ей под юбку, не обращая внимания на то, что вся комната провоняла концентрированным ароматом мокрой земли, прелых листьев и сушенных грибов.
"Я до сих пор пахнут как подвал твоей мамочки", говорю я сам себе, подходя к шкафу и переодеваясь в потрепанный джинсы, оставшиеся с давних лет, и серую майку. Почти каждое мое действие сопровождалось воспоминаниями, которые всплывали из глубин подсознания и вставали перед глазами, как барьер к построению личной жизни. И хотя я шел на свидание с Мери, обаятельной девчушкой и совершенно свежей красавицей, передо мной вырисовывался образ жены, которая то своими тонкими пальчиками залезает мне в трусы, то целует, языком проводя по нижней губе, то смотрит на меня с вожделением от которого я особенно быстро кончал в постели с ней, то она снимает свои трусики, готовя мне яичницу на завтрак с вольностями и непристойностями, но они заводили меня настолько, что даже сейчас я поправил штаны, скрывая неловкость, и вышел из дома, направляясь в цветочный магазин. Выбирая там букет для Мери я приметил в углу любимые ирисы Джудит.
"Тед, они великолепны!", восклицает моя жена, обнимая приличный букет синих цветов, которые своими изгибами до сих пор напоминают мне ее чувственное тело, а я только обвиваю ее за талию и целую в щеку.
"Ты прямо балуешь меня!", продолжает она и я понимаю, что Джудит опять затеяла свою любимую театральную постановку, в которой я должен обласкать ее комплиментами и флиртом,а она будет отвечать кокетливым взглядом и ужимками, достойными самых капризных принцесс.
Но эта игра прекращается, когда вместо синих ирисов с фиолетовой каймой я покупаю розовые розы и направляюсь к Мери.
Мери выглядела сногсшибательно, хотя даже в своей булочной она всегда представала передо мной совершенно невероятно соблазнительной, но сегодня ее черные волосы спускались на плечи водопадом из легкой волны, кошачий взгляд подчеркнули толстые стрелки, а румяна на скулах сделали их еще более острыми и выраженными. Губы, по привычки, она оставила пепельно-малиновыми, зато облегающее тонкое платье и вязанный кардиган сделали ее одновременно доступной для похотливого взгляда и недоступной для него, оставаясь загадкой под толстой шерстяной вязкой. Она держалась уверенно, но несколько молчаливо, а потому я первым прервал тишину, сделав ей комплимент, который она, несомненно, заслуживала. И передал цветы, отчего она стала мягче и улыбнулась мне, расправив напряженную морщинку между бровей. Пока мы шли по Миддл стрит 5 и она рассказывала что-то из рабочих будней, я перебирал варианты куда можно пригласить Мери. Джудит была права, этот чертов город вовсе не дает вариантов, возможностей, которые могли бы помочь человеку раскрыться как личности, превзойти собственную лень и апатию, но я все же решил повести ее в местную забегаловку, выглядящую более-менее прилично и с неплохим меню, если не заказывать цыпленка табака и креветки. Мы проходили под сенью дубов, среди двухэтажных жилых домиков, а там уже и по центральной улице, гармонию которой разрывали уродливые фонарные столбы и офисные здания.
Чертова печень ныла в правом боку и от нарастающий паники у меня начался нервный тик; веко правого глаза противно подрагивало, пока я, запыхавшись, добежал до калитки и вцепился в нее руками. Холодный пот стекал со лба по щекам, руки дрожали и в голове стоял гул от которого перед глазами плыл мой дом через дорогу, а мимо него медленно проползал черный автомобиль 1998 года выпуска. Не решаясь оглянуться, я стоял, прикладываясь лбом к прутьям калитки, придерживаясь за нее руками, а за моей спиной редкий шорох листьев заставлял вздрагивать и потеть еще сильнее, пока я и вовсе не провоняю настолько, что придется стирать этот старый костюм. Он особенно любил впитывать запахи и вместо неплохого одеколона от меня несло то сыростью после дождя, то кислым привкусом пота, то жаренной свининой, которую я любил приготовить себе на обед перед неспешной прогулкой на работу через этот парк, который меня сейчас пугал до колик в кишках. Я отвлекал себя воспоминаниями о дрянных запахах костюма и подгоревших корочках на свинине, чтобы не слышать этот скрип каблуков за моей спиной, который все отчетливее раздавался в уединенном парке, и тем он был противнее, чем ближе становился к моей спине. Мурашки сжали кожу в ледяные тиски, по затылку пробежал холодок и встали дыбом волосы на руках, когда стук каблуков и скрип хорошо лакированных туфель раздался прямо за мной. Я нервно сглотнул, вцепившись в железные прутья до того неистов, будто они могли стать моим последним спасением.
Я стоял неподвижно, боясь шелохнуться лишний раз, и прислушивался к шуршанию листьев за спиной, скрипу деревьев под прохладным ветром, к отдаленному шороху автомобильных шин по асфальтовым дорогам, где-то стукнула дверь и закричал мужской голос:"Дениэл, живо домой, тебе еще делать уроки!". И этот несчастный мальчуган пропищал в ответ неразборчивое восклицание, а за моей спиной все так же тихо лежал парк в полудреме, но сквозь мое учащенное, обрывистое дыхание и пульсацию крови в ушах я слышал сопение и это заставляло меня втягивать голову в плечи. Я скривился и прокашлялся, отчего пробежал мороз по коже и, инстинктивно, я пригнулся, приседая в коленях. Не зная как справиться с паникой, вспоминая всевозможные советы из передач о здоровье и медицинских буклетах в приемной семейного терапевта, я все равно оставался неподвижен, будто прирос к металлической решетке. Только когда я заметил, что сумерки начали сгущаться и вокруг появилась голубовато-серая вечерняя дымка, я дернулся и, рванув калитку, развернулся. Передо мной раскинулась пустая асфальтовая дорожка, слегка поддернутая туманом, темные силуэты деревьев неподвижно стояли на своих местах, вознося раскидистые ветви к сереющим небесам. Грохот металлических цепей затих, оставив за собой эхо, а калитка ударила меня в спину. Я вздрогнул, пятясь назад и нащупывая ворота ладонью, но стоило мне выйти за пределы парка, как я метнулся через дорогу к дому, взбегая по деревянным ступенькам крыльца, и будто бы слышал, как кто-то стукнул каблуками туфель об асфальт, а петли калитки скрипнули, когда я нервно доставал ключи из кармана, путаясь во внутренней подкладке. Мое воспаленное сознание рисовало картины того, как высвечиваются глаза из темноты парка, а калита ходит туда-сюда, ударяется о металлический замок и скрипит цепями, затем снова откидывается обратно, открывая зияющую черноту и асфальтовый извилистый путь через ночной парк; я стою возле окон, выглядывая из-за старых пыльных занавесок и меня трясет от неописуемого холода. Ветер завывает в прихожей и я выглядываю из-за косяка кухни, видя как моя входная дверь настежь отворена, жалюзи на дверном оконце бьются о стекло, и сизый туман заползает мне под кожу вместе с паническим ужасом.
"Черт бы побрал эти карманы!", прошипел я сквозь зубы, дергая ключи, и они с треском ткани показываются на свет увесистой связкой, которой я отворяю дверь и раздражительно захлопываю ее, закрываясь на два замка. Пальцами я раздвигаю жалюзи, выглядывая наружу, но на меня смотрит желтая, в свете фонарей, дорога и пустой парк с изгородью кустов. Переводя дух, удовлетворительно подмечаю отсутствие боли в боку и нервного тика, а потому я выпиваю пару таблеток валерьяны и открываю бутылку виски, но резкий запах алкоголя вызывает приступ тошноты и я, скрючившись, доползаю до дивана и ложусь на него, включая телевизор с выключенным звуком. Эту передачу я уже видел, там молодая мамочка жаловалась на отсутствие грудного молока и вздутие живота у младенца, а ей посоветовали вести активную половую жизнь и русские таблетки от изжоги. Дотянувшись до телефонной трубки я на автомате набираю номер, выученный наизусть, и после длительных гудков на другом конце отвечают:
— Алло?, — приятный женский голос, ничуть не изменившийся за столько лет.
— Алло?Я слушаю, — говорит она с большим нетерпением, а я не решаюсь сказать и слова, вслушиваясь как она тихо дышит в трубку и на фоне играет знакомый мотив Патрисии Касс, которую она слушала перед сном, намазывая себя кремом с ароматом пачули, а ее светлые кудри прятались под белым полотенцем, выбиваясь небрежными мокрыми завитками на лбу.
— Я слушаю, говорите, — говорит она, а я невольно опускаю свою руку в штаны и сжимаю ее, держа трубку возле уха, представляя как она сидит в своем велюровом халате на обнаженное тело, кожа лоснится кремом, длинные ноги она перекидывает одна на другую и покачивает тапок на пальцах, пока держит трубку телефона возле уха. Золотые сережки покачиваются в такт ее движениям, грудь вздымается… Она бросает трубку, а по мне пробегает горячая волна и ностальгия, я вижу ее рядом с собой, но моя жена в Бостоне, пока я впервые за столько лет слышу ее голос и фантазирую о ней.
*******
Утром я нахожу себя в той же позе на диване с рукой в штанах, телевизор мерцает рекламой пылесоса, а в окно проникают лучи солнца и это тот день, когда наконец-то можно полежать спокойно, выпить пива или пойти в библиотеку полистать детективы, читая только первые три строчки и последнюю одну, но вместо этого я вспоминаю как звонил вчера бывшей жене и чуть не умер в пустынном парке от сердечного приступа или печеночной недостаточности. Под потолком трясется тонкая паутинка и я слежу за ней, прокручивая вчерашние события, поглаживая свой бок, который тих и спокоен, а от старого костюма воняет потом, сыростью и застывшими выделениями, которые сливаются в тошнотворную кислую вонь. Телефон трезвонил на тумбочке, но я оставался неподвижен, словно парализованный в своих переживаниях, которые сам же не понимал.
— Слушаю, — говорю я, когда все-таки спустя восемь продолжительных звонков дотягиваюсь до телефона, а в нем мне отвечает тонкий голос Мери, которая говорит:
— Сегодня суббота, мы должна были прогуляться. У меня выходной.
— Конечно, сегодня в три. Я зайду за тобой, если ты скажешь где живешь, — и я удивляюсь своей наглости, и напористости, которая проявляется с молодой и пышущей здоровьем девушкой.
— Миддл стрит 5, — отвечает она и я заверяю ее, что подойду ровно в три.
Я привык к своей размеренной жизни и свидание с красоткой из булочной выбивает меня из привычной колеи, а ее приятная внешность и неизменная схожесть с моей женой вызывали во мне небольшой мандраж . Амбиции Мери и ее стремление к лучшей жизни были столь сходны с желаниями моей жены, что я, умываясь в ванной, бессознательно прокручивал картины прошлого. Наши с ней диалоги и ссоры, когда Джудит вставала из-за стола, опрокидывая стул, и кричал на меня за завтраком:
"Тед, ты ленивый придурок! Ты хочешь сгнить в этом чертовом городишке?", ее волосы тогда рассыпались по плечам, а щеки краснели, по шее спускались гневные пунцовые пятна, отчего она было похожа на сексуальную штучку, только что зацелованную до засосов. Ее глаза сверкали и морщились, рот кривился в гримасах, но даже это не портило ее миловидную внешность, стоило только опустить глаза с ее раздраженного личика прямо на вздымающуюся грудь и ухватится за проступающие швы бюстгальтера.
"Ты совершенно ничего не хочешь менять, не то что Флойд! Он хотя бы пытается", кричала она и я чувствовал, как подступает ненависть, которую я испытывал мгновенно ко всем, кого она упоминала вскользь или специально, лишь бы только они ее не трогали. Джудит принадлежала мне, со всеми ее чертовыми потрохами, именно поэтому тогда я смотрел на ее грудь и успокаивал себя фантазиями о чувственном сексе с ней, но она мне упрямо напоминала о сынишке этих Бейли, который приехал из Бостона на уикенд, где он учится на кого-то там в банковской сфере. Ее жесты становятся более размашистыми и агрессивными, она кричит мне в ухо:
"Может мне стоит к нему уйти!", и я подскакиваю со стула, как ошпаренный, хватаю ее за руки и опрокидываю на столешницу, она ударяется о кран и падает рукой в раковину, ударяется головой о край кухонных подвесных шкафчиков и визжит мне в ухо, пинаясь ногами. А я вцепляюсь в ее шею и прикусываю, рыча прямо ей в лицо:
"Дура, не смей мне говорить об этом подонке!"
Я кусаю ее шею, она пихается и начинает всхлипывать, одновременно крича что-то невразумительное, но я затыкаю ее поцелуем и она упрямо кусает мне нижнюю губу, я чувствую соленный привкус крови, а она цепляется ногтями мне в спину. Я сжимаю свою ладонь на ее талии и она ослабевает под моими руками. Постанывая и отвечая мне на поцелуй, Джудит занимается страстным примирительным сексом со мной на кухонной столешнице в окружении капающего крана и крошек хлеба, а за окном, прямо за ее спиной, краем глаза я вижу Флойда Бейли, прогуливающегося со своей дворнягой и мамашей.
Возвращаясь из воспоминаний, я выхожу из душа и опрыскиваю себя одеколоном, который ей нравилось использовать как освежитель воздуха.
"Тед, это превосходная штучка для воздуха!", говорит она и распыляет мой одеколон в разные углы комнаты.
"Хочешь сказать, что он настолько плох?", спрашиваю ее я, отрываясь от газеты в которой читаю некролог малознакомого мне писателя современника.
"Я не думаю что он плох, но тебе не кажется, что он пахнет грибами?", она садится рядом со мной, поджимая под себя ноги, и смотрит кошачьим взглядом на меня, опрыскивая мне газету одеколоном.
"Что ты делаешь, Джудит?", спрашиваю я, отодвигаясь от нее, а она наклоняется ко мне и шепчет:
"Ну понюхай, так пахнут сушенные грибы у моей мамы в погребе. Она обожает их вешать на леске к потолку".
"Если ты хочешь, чтобы я сменил парфюм ты можешь сказать об этом прямо", говорю ей я, представляя как в темном подвале висят гирлянды из грибов, свисают до самого пола, а там их пожирает крыса.
"Нет, ты можешь его использовать, просто ты пахнешь как подвал моей мамочки", и Джудит наклоняется к моему лицу, надушивает мою шею и целуют в губы, ее мягкое тело прижимается ко мне, а я заползаю руками ей под юбку, не обращая внимания на то, что вся комната провоняла концентрированным ароматом мокрой земли, прелых листьев и сушенных грибов.
"Я до сих пор пахнут как подвал твоей мамочки", говорю я сам себе, подходя к шкафу и переодеваясь в потрепанный джинсы, оставшиеся с давних лет, и серую майку. Почти каждое мое действие сопровождалось воспоминаниями, которые всплывали из глубин подсознания и вставали перед глазами, как барьер к построению личной жизни. И хотя я шел на свидание с Мери, обаятельной девчушкой и совершенно свежей красавицей, передо мной вырисовывался образ жены, которая то своими тонкими пальчиками залезает мне в трусы, то целует, языком проводя по нижней губе, то смотрит на меня с вожделением от которого я особенно быстро кончал в постели с ней, то она снимает свои трусики, готовя мне яичницу на завтрак с вольностями и непристойностями, но они заводили меня настолько, что даже сейчас я поправил штаны, скрывая неловкость, и вышел из дома, направляясь в цветочный магазин. Выбирая там букет для Мери я приметил в углу любимые ирисы Джудит.
"Тед, они великолепны!", восклицает моя жена, обнимая приличный букет синих цветов, которые своими изгибами до сих пор напоминают мне ее чувственное тело, а я только обвиваю ее за талию и целую в щеку.
"Ты прямо балуешь меня!", продолжает она и я понимаю, что Джудит опять затеяла свою любимую театральную постановку, в которой я должен обласкать ее комплиментами и флиртом,а она будет отвечать кокетливым взглядом и ужимками, достойными самых капризных принцесс.
Но эта игра прекращается, когда вместо синих ирисов с фиолетовой каймой я покупаю розовые розы и направляюсь к Мери.
*********
Мери выглядела сногсшибательно, хотя даже в своей булочной она всегда представала передо мной совершенно невероятно соблазнительной, но сегодня ее черные волосы спускались на плечи водопадом из легкой волны, кошачий взгляд подчеркнули толстые стрелки, а румяна на скулах сделали их еще более острыми и выраженными. Губы, по привычки, она оставила пепельно-малиновыми, зато облегающее тонкое платье и вязанный кардиган сделали ее одновременно доступной для похотливого взгляда и недоступной для него, оставаясь загадкой под толстой шерстяной вязкой. Она держалась уверенно, но несколько молчаливо, а потому я первым прервал тишину, сделав ей комплимент, который она, несомненно, заслуживала. И передал цветы, отчего она стала мягче и улыбнулась мне, расправив напряженную морщинку между бровей. Пока мы шли по Миддл стрит 5 и она рассказывала что-то из рабочих будней, я перебирал варианты куда можно пригласить Мери. Джудит была права, этот чертов город вовсе не дает вариантов, возможностей, которые могли бы помочь человеку раскрыться как личности, превзойти собственную лень и апатию, но я все же решил повести ее в местную забегаловку, выглядящую более-менее прилично и с неплохим меню, если не заказывать цыпленка табака и креветки. Мы проходили под сенью дубов, среди двухэтажных жилых домиков, а там уже и по центральной улице, гармонию которой разрывали уродливые фонарные столбы и офисные здания.
