Полицейская сирена пронзила застоявшийся воздух визгом и отпечаталась на потолке красно-синими всполохами, прорываясь через неплотно сомкнутые шторы. Пыль закружилась в неоновых огнях и снова исчезла в сгустившихся тенях, когда вой сирены смешался в городской какофонии. Рекламный баннер на угловой многоэтажке напротив отражался на внешней стороне штор, непроницаемой стеной закрывающей световой шум за окном, но в боковых щелях отчетливо заметны пробегающие полосы малиново-желтого цвета неоновой вывески. С кровати особенно заметно, что за плотной тканью никогда не смолкает жизнь. Шуршание шин и гудение моторов впиталось в воздух и кажется, словно город переродился в механическое существо, цифровое сознание, способное проникнуть в каждый угол своего бетонного тела, попускающее любые вольности только затем, чтобы толстые щупальца заползли в закрытое окно позже. Он всегда извивается вздутыми артериями в каждой квартире, каждой кухне, унитазе и в постели. Просачиваясь под кровать, расползаясь по стенам, забираясь под одежду, и сворачиваясь кольцом вокруг шеи и живота, стягивая свои механические жгуты на теле. Тогда слышится, как хрустит позвоночник под давлением щупалец, ребра сворачиваются внутрь, подозрительно плотно обхватывая печень и сердце, а кожа на голове натягивается от скопившейся крови, распухает и грозит взорваться, как воздушный шар набитый водой. Город проникает внутрь, врастая в костный мозг, медленно замещая его и оформляясь скелетом, остовом человеческого существа. Он выпрямляет скрипящие ребра, располагаясь металлическими спицами внутри них, прорастает в позвоночник и стремительно ползет по каждой косточке тела, пока не становится заменой скелету. Словно не насытившись, щупальца проникают в вены, расцветают капиллярной сеткой, оборачиваются механическими кольцами вокруг артерий, прокладывая серо-черные, словно асфальт, шоссе внутри тела, проникая пыльной дорогой прямо в мозг. Здесь город оканчивает свое путешествие серыми трубочками кровотока, металлическими костями черепа. Он уничтожает нервные клетки, отмирающие, словно увядшие цветы, а на их месте рождается электрическая сеть и пластиковая изоляция. Взрыв и замещение.
Как наваждение кажется, словно серые стены вздыхают огромным кишечником под потолком, пульсирующим от энергии, струящейся по вздутым энерго-токам. Вздох — расширение под мигание электро-баннера и выдох под смену синим лого названия рекламного бренда. По ним ползет рябь красновато-синих полос полицейских машин, вспыхивают желтые пятна фар, проникающих в щель между шторами. От них воздух становится особенно спертым, жарким, почти вязким, что хочется проснуться от наваждения и вырваться из кисельного океана на прохладный бриз под лучами яркого солнца.
Рука тянется к кнопке включения увлажнителя воздуха на ночном столике. Приятное бульканье ворвалось в вечернюю трясину и лэд-лампы осветили комнату приглушенным светом, разгоняя мираж и падая синевато-розовым на пустые стены. Никаких щупалец. Она поднялась с кровати, ставя ноги на прохладный пол и стряхивая с себя последние веяния фантазий. Открыла настежь окно, позволяя ворваться дождливой дымке вперемешку с городским смогом внутрь, задернула шторы плотнее и отправилась спать, пока мысли поглощал накрапывающий дождь и шелест автомобилей.
Здесь, за темными вздыхающими внутренностями города, можно просочиться на дикие, нехоженые тропинки, если знать под какой кабель подползти. Безбрежные океаны воображения заполонили лабиринты из городских щупалец-проводов, они черной стеной свисают с бесконечной бездны, но еле приметные просветы между ними ведут в диковинный лабиринт из кабельного потолка, заставляющего пригибаться или вовсе ползти, протискиваться или сжиматься, бежать или забираться, и кажется, словно кроме черных шнуров и бесконечной мглы с блеклыми лампочками где-то в пустоте между электронных червей, тусклого света на бетонном полу, испещренном мелкими, крупными, исполинскими тросами ничего нет. Забираешься на арку провода, а впереди только извилистые змеи кабельных стен, проходы между ними с бледными лужами призрачного света и потолок, состоящий из бесконечной тьмы и жгутов электропроводки.
Но среди них есть просветы в которые нужно сворачивать ровно на юг, протиснуться в щель между двумя особо жирными линиями проводки и затем ползти на четвереньках под густым занавесом из мелких проводов, пока не придется ползком пробираться в тесную лазейку, выдыхая весь воздух из легких, чтобы ребра пролезли в лаз. Осторожно отодвигая поврежденный кабель под ладонями оказывается сочная прохлада травы, щекочущая кисти рук и издающая сладкий аромат, оседающая в голове свежестью от которой в груди пробегают мурашки. Зелень пестрит в глазах, что сначала кажется ослепительной после утомительной тьмы с серыми вкраплениями люминесценции. Травы качаются под ветерком, приносящим с собой пыльцу и тополиный пух. Цветы гроздьями свисают к земле и стрелами стремятся к лучистому солнцу. Их цвета кажутся пятнами фантастических голограмм, чудные сочетания и пятнистые, полосатые и стрельчатые окраски, они утопают в еще не высохших каплях дождя, сверкая, как искристые алмазы и рубины, сапфиры и аквамарины, а над ними густой аромат сладкого нектара от которого рой пчел и ос жужжит в унисон птичьей трели.
Здесь я раздеваюсь до гола, оставляя пижаму у входа в кабельный лабиринт, а сама окунаюсь в тепло солнечных лучей и заросли травы. Чтобы пробраться к склонам холма с цветочными кустами и изящными гортензиями я ныряю в траву сорго и она расходится передо мной, словно зеленое море, ласкающее плечи и бедра. Волосы я распускаю ,чтобы в них оставались травинки и застревали цветы и пух, чтобы воздух вплетал в них своих песни, которые он поет в унисон с богатой листвой деревьев и звонким хором рек. Я не ходила дальше этого холма с ручьем у подножья, хотя и виднеется манящий лес на горизонте, и поля продолжают свой бег, украшая себя раздольем полевых цветов, а возле подступов к лесу виднеется малинник со спелой ягодой. Но я остаюсь здесь, иногда спускаясь к ручью помочить ноги и снова ложусь у разноцветных гортензий пока Солнце не сядет за горизонт, выпуская на небосвод Луну в тонком кружеве звезд. Мягкий ночной ветерок успокаивается и природа словно затихает перед величием космической бездны.
Но стоит взобраться Луне над поляной, как я, нехотя, собираюсь обратно, отряхивая травинки, приклеившиеся к обнаженной коже, и спускаюсь к кабельной дыре, виднеющейся среди стволов тополей, стоящих, как стражи, на границы двух миров. Утро в той городской суете всегда совпадает со временем лунного зенита во владениях воображения.
Оно встречает серым смогом за которым угадывается диск солнца, выкатывающийся из-за горизонта и прорывающийся сквозь загазованность и ряды зубов высотных зданий. В окно пробивается серый дрожащий свет, пытаясь просочиться сквозь появляющиеся щели в плотных шторах, покачивающихся при дуновении ветра. Воздух кажется более свежим, чем вечером, но стремительно густеет плотное облако выхлопных газов и хроническая горечь снова остро ощущается в горле и обжигает нос. К этому привыкаешь, поэтому она поднимается с кровати и отправляется в ванную комнату. Распутывая волосы, кажется, словно в них действительно найдется позабытая травинка или тополиный пух застрянет на пластиковых зубчиках расчески, оставшись единственных природным, естественным проявлением в заколоченной пластиком и стеклом ванной комнате.
Не завтракая, она выходит из своей квартиры, плотно окруженной такими же маленькими квартирками на узком этаже и, бросая взгляд на вечно занятый лифт с медленно переключающимися цифрами этажей, спускающихся вниз, направляется к лестничной клетке где бетонные ступеньки погружаются в густой сумрак в тесной шахте. Лампочки в доме либо перегорели, либо потускнели настолько, что несколько месяцев назад их отключили полностью, тем более, что лестницей почти никто не пользуется. По утрам в лифт набивается столько народу, что приходится стоять в очереди, пока можно будет спуститься на первый этаж, однако лестницей предпочитают не пользоваться даже в случае спешки. Узкая, темная, пыльная и к тому же, требующая усилий, спускаясь с 20-ых или 30-ых этажей.
Она всегда предпочитает лестницу общению с незнакомцами или дыханию в спину, когда горячее сопение соседей неприятно щекочет ухо, а некоторые могут выхватить что-нибудь из сумки или ощупать между ног.
На самом низком ярусе — улице первых этажей, газовое облако становится гуще, плотнее, почти скапливаясь туманом, сероватой дымкой повисает над всеми главными автомобильными артериями города, отходя облаком по остальным ответвлениям дорог. Городские закоулки и внутренние дворы оказываются в стоячем болоте из горького дыма, который по ночам с худым дождем несколько рассеивается, но копоть и городская пыль уже въелась в стены зданий и окна. Поэтому она надевает маску, выходя из подъезда и пока медленно встает на место тяжелая, металлическая дверь маска оказывается на лице и смог режет только глаза. Они начинают слезиться и тушь, опутывающая ресницы плотным коконом, начинает размыливаться по уголкам глаз.
Ее зовут Ровэн. На четверть ирландка, она получила имя в наследство от старых корней по отцовской линии и унаследовала медный отсвет в средней насыщенности волосах. Студентка государственного художественного университета, где изучает прикладное искусство и ландшафтный дизайн, который пригодится только для богатых вилл, торговых центров на высших ярусах городов в закрытых помещениях под стеклянным куполом оранжерейных бутиков. Перспективное направление при условии, что природные материалы становятся роскошью и диковинкой в закисших от гари, смога и накипи городах, и достать их становится все труднее. Подрабатывает по вечерам и в свободное время в небольшой лавке подарков и искусственных цветов, где есть маленькое секретное чудо, ради которого она с большой охотой возвращается в магазин — живой суккулент. Его пузатые листья, наполненные влагой, кажутся лоснящимися, тугими, полными жизни и энергии, которых не хватает в суетливой спешке вокруг. Светло-зеленые молодые листья, прохладные, с белесыми пятнами у краев, словно россыпь звезд на рассветном небе…. Он прячется в углу стола, закрытый от посторонних глаз и назойливых покупателей, оберегаемый, как сокровище. От него словно исходит ощущение свежести, которого не хватает в городе и магазине, погрязшего в звуках кондиционеров, высасывающих гарь и смог, пробирающийся в помещение с улицы. Пыль оседала серыми хлопьями на кафельный пол и его белые плиты уже впитали грязь настолько, что остаются пятнистыми и после влажной химической уборки. Искусственные цветы, заполонившие небольшую комнатку магазина со всеми их пестрыми оттенками, изощренными узорами, резными лепестками, блестками, имитациями росы и голографическими экранами, встроенными в сердцевину бутонов, совершенно не шли в сравнение с живым суккулентом, скромно усаженным в коричневый пластиковый горшок. Все эти шикарные букеты малиновых роз с золотой каймой, стройные ирисы насыщенного цвета индиго в аккомпанементе жемчужных лилий с алыми и багряными стрелками на лепестках, жизнерадостные подсолнухи с королевскими орхидеями глубоких изумрудных и сапфировых цветов кажутся безжизненной, жалкой подделкой, не достойной внимания, когда рядом впитывает из клочка земли перехлорированную воду маленький, плотный суккулент, стойко выдерживающий недостаток солнечного света, чистой воды и хорошего кислорода. Так Ровэн думала каждый раз, когда перевязывала лентами букеты, составляла новые композиции и продавала их покупателям, глядя, как радуются подаркам девушки и матери, мужья и братья, и все остальные; букетам из ткани и пластика, стекла и бумаги, но никогда — из живых цветов.
Ровэн и сегодня, мизинцем стирая растекшуюся тушь, стояла за прилавком, поглядывая на полный жизни суккулент, пока не пискнул пропуск входной двери. В помещение вошла пожилая женщина, несколько сгорбившаяся, словно под тяжестью лет. Она куталась в салатовый шарф из искусственной шерсти, украшенный бахромой. Ее белые, как полотно бумаги, волосы были собраны на затылки в небрежный пучок, заколотый пластиковой шпилькой. Цветастая юбка и ярко-голубая блузка, стоптанные коричневые сапожки с малиновыми шнурками и совершенно несуразная бижутерия на руках и в ушах — пластиковые бусины с металлическими вставками в виде листьев, животных и разноцветные осколки стекла. Она медленно озиралась по сторонам, кутаясь в шаль и пряча руки на груди, задерживалась взглядом на букетах, стоящих в металлических ведрах на вертикальных полках, отчего все стены были сплошным буйством разноцветных бутонов, среди которых угадывались жидкокристаллические экраны рекламных баннеров за стендами. Она медленно проводила взглядом по цветочным композициям и моно-товарам пока ее пристальный взгляд не лег на Ровэн, а в поддернутой тонкой дымкой старости глазах оказались кристально-голубые, почти искрящиеся, как лед на солнце, радужки, чистые, прозрачные и абсолютно сосредоточенные. От нее доносился какой-то пряный запах жженого дерева и специй, лавровый лист и душистый перец, сандал и пало санто. Словно все эти ароматы из парфюмерных электронных композиций, только намного более глубокие, свежие, словно из самой глубины Земли поднимающиеся на поверхность. Она смотрела на Ровэн, пока ее несколько глубоких морщин у рта не углубились и чуть заметная улыбка не отразилась на лице. Старуха подошла ближе к стойке, оглядывая цветы на прилавке у окна — искусственная пальма, экзотические цветы востока, лилии и несколько ваз с розовыми розами на акции.
— Пахнет розами у вас хорошо, — говорит старушка, задерживая свой взгляд на них, размещенных охапкой у входной двери. В сердцевине этих цветов расположился ароматизатор с розовым искусственным маслом, действующий в течении 72 часов и далее постепенно уменьшающий свою насыщенность в течении следующих трех месяцев, а после окончательного выветривания запаха нужно вернуться в магазин и купить заменитель. Таких в магазине множество, розы пахнут лилиями или скошенной травой, если есть такое желание.
— Да, действительно, сегодня у нас акция на крупные розовые бутоны со стойким ароматом, заполнение не требуется в течении трех месяцев, но может продержаться и дольше, если ставить вазу подальше от проветривания. Чем больше цветов - тем насыщенней аромат и красивее букет, -— отвечаю я старухе, которая сразу же останавливает свой внимательный взгляд на мне и я постоянно отмечаю про себя, насколько же красивый и чистый цвет глаз этой пожилой даме достался.
— У Вас отменный выбор, — говорит она мне, кутаясь в свой насыщенно-салатовый шарф-шаль, пока вокруг ее глаз тонкой паутинкой не ложится вязь неприметных морщинок, — Но у вас же есть что-то более особенное?
— Вы имеете ввиду экзотическое и необычное? — отвечаю я ровным голосом, каким привыкла разговаривать со всеми клиентами, кто просит что-то особенное и уникальное. Время от времени такие появляются, чаще всего богатые мужчины, требующие нечто совершенно специфическое, либо очень озабоченные женщины со строгими стрижками и дорогими нарядами, но случаются и исключения, и эта старуха — одно из них.
Как наваждение кажется, словно серые стены вздыхают огромным кишечником под потолком, пульсирующим от энергии, струящейся по вздутым энерго-токам. Вздох — расширение под мигание электро-баннера и выдох под смену синим лого названия рекламного бренда. По ним ползет рябь красновато-синих полос полицейских машин, вспыхивают желтые пятна фар, проникающих в щель между шторами. От них воздух становится особенно спертым, жарким, почти вязким, что хочется проснуться от наваждения и вырваться из кисельного океана на прохладный бриз под лучами яркого солнца.
Рука тянется к кнопке включения увлажнителя воздуха на ночном столике. Приятное бульканье ворвалось в вечернюю трясину и лэд-лампы осветили комнату приглушенным светом, разгоняя мираж и падая синевато-розовым на пустые стены. Никаких щупалец. Она поднялась с кровати, ставя ноги на прохладный пол и стряхивая с себя последние веяния фантазий. Открыла настежь окно, позволяя ворваться дождливой дымке вперемешку с городским смогом внутрь, задернула шторы плотнее и отправилась спать, пока мысли поглощал накрапывающий дождь и шелест автомобилей.
Здесь, за темными вздыхающими внутренностями города, можно просочиться на дикие, нехоженые тропинки, если знать под какой кабель подползти. Безбрежные океаны воображения заполонили лабиринты из городских щупалец-проводов, они черной стеной свисают с бесконечной бездны, но еле приметные просветы между ними ведут в диковинный лабиринт из кабельного потолка, заставляющего пригибаться или вовсе ползти, протискиваться или сжиматься, бежать или забираться, и кажется, словно кроме черных шнуров и бесконечной мглы с блеклыми лампочками где-то в пустоте между электронных червей, тусклого света на бетонном полу, испещренном мелкими, крупными, исполинскими тросами ничего нет. Забираешься на арку провода, а впереди только извилистые змеи кабельных стен, проходы между ними с бледными лужами призрачного света и потолок, состоящий из бесконечной тьмы и жгутов электропроводки.
Но среди них есть просветы в которые нужно сворачивать ровно на юг, протиснуться в щель между двумя особо жирными линиями проводки и затем ползти на четвереньках под густым занавесом из мелких проводов, пока не придется ползком пробираться в тесную лазейку, выдыхая весь воздух из легких, чтобы ребра пролезли в лаз. Осторожно отодвигая поврежденный кабель под ладонями оказывается сочная прохлада травы, щекочущая кисти рук и издающая сладкий аромат, оседающая в голове свежестью от которой в груди пробегают мурашки. Зелень пестрит в глазах, что сначала кажется ослепительной после утомительной тьмы с серыми вкраплениями люминесценции. Травы качаются под ветерком, приносящим с собой пыльцу и тополиный пух. Цветы гроздьями свисают к земле и стрелами стремятся к лучистому солнцу. Их цвета кажутся пятнами фантастических голограмм, чудные сочетания и пятнистые, полосатые и стрельчатые окраски, они утопают в еще не высохших каплях дождя, сверкая, как искристые алмазы и рубины, сапфиры и аквамарины, а над ними густой аромат сладкого нектара от которого рой пчел и ос жужжит в унисон птичьей трели.
Здесь я раздеваюсь до гола, оставляя пижаму у входа в кабельный лабиринт, а сама окунаюсь в тепло солнечных лучей и заросли травы. Чтобы пробраться к склонам холма с цветочными кустами и изящными гортензиями я ныряю в траву сорго и она расходится передо мной, словно зеленое море, ласкающее плечи и бедра. Волосы я распускаю ,чтобы в них оставались травинки и застревали цветы и пух, чтобы воздух вплетал в них своих песни, которые он поет в унисон с богатой листвой деревьев и звонким хором рек. Я не ходила дальше этого холма с ручьем у подножья, хотя и виднеется манящий лес на горизонте, и поля продолжают свой бег, украшая себя раздольем полевых цветов, а возле подступов к лесу виднеется малинник со спелой ягодой. Но я остаюсь здесь, иногда спускаясь к ручью помочить ноги и снова ложусь у разноцветных гортензий пока Солнце не сядет за горизонт, выпуская на небосвод Луну в тонком кружеве звезд. Мягкий ночной ветерок успокаивается и природа словно затихает перед величием космической бездны.
Но стоит взобраться Луне над поляной, как я, нехотя, собираюсь обратно, отряхивая травинки, приклеившиеся к обнаженной коже, и спускаюсь к кабельной дыре, виднеющейся среди стволов тополей, стоящих, как стражи, на границы двух миров. Утро в той городской суете всегда совпадает со временем лунного зенита во владениях воображения.
Оно встречает серым смогом за которым угадывается диск солнца, выкатывающийся из-за горизонта и прорывающийся сквозь загазованность и ряды зубов высотных зданий. В окно пробивается серый дрожащий свет, пытаясь просочиться сквозь появляющиеся щели в плотных шторах, покачивающихся при дуновении ветра. Воздух кажется более свежим, чем вечером, но стремительно густеет плотное облако выхлопных газов и хроническая горечь снова остро ощущается в горле и обжигает нос. К этому привыкаешь, поэтому она поднимается с кровати и отправляется в ванную комнату. Распутывая волосы, кажется, словно в них действительно найдется позабытая травинка или тополиный пух застрянет на пластиковых зубчиках расчески, оставшись единственных природным, естественным проявлением в заколоченной пластиком и стеклом ванной комнате.
Не завтракая, она выходит из своей квартиры, плотно окруженной такими же маленькими квартирками на узком этаже и, бросая взгляд на вечно занятый лифт с медленно переключающимися цифрами этажей, спускающихся вниз, направляется к лестничной клетке где бетонные ступеньки погружаются в густой сумрак в тесной шахте. Лампочки в доме либо перегорели, либо потускнели настолько, что несколько месяцев назад их отключили полностью, тем более, что лестницей почти никто не пользуется. По утрам в лифт набивается столько народу, что приходится стоять в очереди, пока можно будет спуститься на первый этаж, однако лестницей предпочитают не пользоваться даже в случае спешки. Узкая, темная, пыльная и к тому же, требующая усилий, спускаясь с 20-ых или 30-ых этажей.
Она всегда предпочитает лестницу общению с незнакомцами или дыханию в спину, когда горячее сопение соседей неприятно щекочет ухо, а некоторые могут выхватить что-нибудь из сумки или ощупать между ног.
На самом низком ярусе — улице первых этажей, газовое облако становится гуще, плотнее, почти скапливаясь туманом, сероватой дымкой повисает над всеми главными автомобильными артериями города, отходя облаком по остальным ответвлениям дорог. Городские закоулки и внутренние дворы оказываются в стоячем болоте из горького дыма, который по ночам с худым дождем несколько рассеивается, но копоть и городская пыль уже въелась в стены зданий и окна. Поэтому она надевает маску, выходя из подъезда и пока медленно встает на место тяжелая, металлическая дверь маска оказывается на лице и смог режет только глаза. Они начинают слезиться и тушь, опутывающая ресницы плотным коконом, начинает размыливаться по уголкам глаз.
Ее зовут Ровэн. На четверть ирландка, она получила имя в наследство от старых корней по отцовской линии и унаследовала медный отсвет в средней насыщенности волосах. Студентка государственного художественного университета, где изучает прикладное искусство и ландшафтный дизайн, который пригодится только для богатых вилл, торговых центров на высших ярусах городов в закрытых помещениях под стеклянным куполом оранжерейных бутиков. Перспективное направление при условии, что природные материалы становятся роскошью и диковинкой в закисших от гари, смога и накипи городах, и достать их становится все труднее. Подрабатывает по вечерам и в свободное время в небольшой лавке подарков и искусственных цветов, где есть маленькое секретное чудо, ради которого она с большой охотой возвращается в магазин — живой суккулент. Его пузатые листья, наполненные влагой, кажутся лоснящимися, тугими, полными жизни и энергии, которых не хватает в суетливой спешке вокруг. Светло-зеленые молодые листья, прохладные, с белесыми пятнами у краев, словно россыпь звезд на рассветном небе…. Он прячется в углу стола, закрытый от посторонних глаз и назойливых покупателей, оберегаемый, как сокровище. От него словно исходит ощущение свежести, которого не хватает в городе и магазине, погрязшего в звуках кондиционеров, высасывающих гарь и смог, пробирающийся в помещение с улицы. Пыль оседала серыми хлопьями на кафельный пол и его белые плиты уже впитали грязь настолько, что остаются пятнистыми и после влажной химической уборки. Искусственные цветы, заполонившие небольшую комнатку магазина со всеми их пестрыми оттенками, изощренными узорами, резными лепестками, блестками, имитациями росы и голографическими экранами, встроенными в сердцевину бутонов, совершенно не шли в сравнение с живым суккулентом, скромно усаженным в коричневый пластиковый горшок. Все эти шикарные букеты малиновых роз с золотой каймой, стройные ирисы насыщенного цвета индиго в аккомпанементе жемчужных лилий с алыми и багряными стрелками на лепестках, жизнерадостные подсолнухи с королевскими орхидеями глубоких изумрудных и сапфировых цветов кажутся безжизненной, жалкой подделкой, не достойной внимания, когда рядом впитывает из клочка земли перехлорированную воду маленький, плотный суккулент, стойко выдерживающий недостаток солнечного света, чистой воды и хорошего кислорода. Так Ровэн думала каждый раз, когда перевязывала лентами букеты, составляла новые композиции и продавала их покупателям, глядя, как радуются подаркам девушки и матери, мужья и братья, и все остальные; букетам из ткани и пластика, стекла и бумаги, но никогда — из живых цветов.
Ровэн и сегодня, мизинцем стирая растекшуюся тушь, стояла за прилавком, поглядывая на полный жизни суккулент, пока не пискнул пропуск входной двери. В помещение вошла пожилая женщина, несколько сгорбившаяся, словно под тяжестью лет. Она куталась в салатовый шарф из искусственной шерсти, украшенный бахромой. Ее белые, как полотно бумаги, волосы были собраны на затылки в небрежный пучок, заколотый пластиковой шпилькой. Цветастая юбка и ярко-голубая блузка, стоптанные коричневые сапожки с малиновыми шнурками и совершенно несуразная бижутерия на руках и в ушах — пластиковые бусины с металлическими вставками в виде листьев, животных и разноцветные осколки стекла. Она медленно озиралась по сторонам, кутаясь в шаль и пряча руки на груди, задерживалась взглядом на букетах, стоящих в металлических ведрах на вертикальных полках, отчего все стены были сплошным буйством разноцветных бутонов, среди которых угадывались жидкокристаллические экраны рекламных баннеров за стендами. Она медленно проводила взглядом по цветочным композициям и моно-товарам пока ее пристальный взгляд не лег на Ровэн, а в поддернутой тонкой дымкой старости глазах оказались кристально-голубые, почти искрящиеся, как лед на солнце, радужки, чистые, прозрачные и абсолютно сосредоточенные. От нее доносился какой-то пряный запах жженого дерева и специй, лавровый лист и душистый перец, сандал и пало санто. Словно все эти ароматы из парфюмерных электронных композиций, только намного более глубокие, свежие, словно из самой глубины Земли поднимающиеся на поверхность. Она смотрела на Ровэн, пока ее несколько глубоких морщин у рта не углубились и чуть заметная улыбка не отразилась на лице. Старуха подошла ближе к стойке, оглядывая цветы на прилавке у окна — искусственная пальма, экзотические цветы востока, лилии и несколько ваз с розовыми розами на акции.
— Пахнет розами у вас хорошо, — говорит старушка, задерживая свой взгляд на них, размещенных охапкой у входной двери. В сердцевине этих цветов расположился ароматизатор с розовым искусственным маслом, действующий в течении 72 часов и далее постепенно уменьшающий свою насыщенность в течении следующих трех месяцев, а после окончательного выветривания запаха нужно вернуться в магазин и купить заменитель. Таких в магазине множество, розы пахнут лилиями или скошенной травой, если есть такое желание.
— Да, действительно, сегодня у нас акция на крупные розовые бутоны со стойким ароматом, заполнение не требуется в течении трех месяцев, но может продержаться и дольше, если ставить вазу подальше от проветривания. Чем больше цветов - тем насыщенней аромат и красивее букет, -— отвечаю я старухе, которая сразу же останавливает свой внимательный взгляд на мне и я постоянно отмечаю про себя, насколько же красивый и чистый цвет глаз этой пожилой даме достался.
— У Вас отменный выбор, — говорит она мне, кутаясь в свой насыщенно-салатовый шарф-шаль, пока вокруг ее глаз тонкой паутинкой не ложится вязь неприметных морщинок, — Но у вас же есть что-то более особенное?
— Вы имеете ввиду экзотическое и необычное? — отвечаю я ровным голосом, каким привыкла разговаривать со всеми клиентами, кто просит что-то особенное и уникальное. Время от времени такие появляются, чаще всего богатые мужчины, требующие нечто совершенно специфическое, либо очень озабоченные женщины со строгими стрижками и дорогими нарядами, но случаются и исключения, и эта старуха — одно из них.
