А потом был ужин с обязательной водочкой для здоровья после баньки. Кухарка Наталья расстаралась для молодого барина, наготовив ему кроме пирогов с самой разнообразной начинкой — от мясных до черемуховых, несколько видов желе — и смородинового, и ря-бинового, которые он обожал без меры.
Закончили они с батюшкой беседовать далеко за полночь, когда Петр Николаевич стал носом клевать да на полуслове замолкать, забывая завершить мысль. Тогда и порешили разойтись по своим спаль¬ным комнатам.
А сон не шел, хоть тресни! Владимир извертелся с боку на бок, сбил и измял все простыни, его ночная рубашка тонкого батиста задралась выше талии. Не выдержав, он сел на краю кровати, надо ему сходить на озеро и искупаться, а не спится из-за духоты майской ночи. Решено, сделано! Он скинул ночную рубашку, оставшись полностью обнаженным, достал из стоявшего здесь же в спальне комода с его прежней одеждой расшитую простую деревенскую рубаху и широкие штаны под вид портов. В таких он не ходил в столице, а в деревне мог себе позволить. Оделся и тихонечко вылез в приоткрытое окно — вдруг половица скрипнет, когда по коридору пойдет, затем объясняйся, почему шастает ночью. Постоял немного под стеной, прислушиваясь и присматриваясь — ничего, все тихо, и направился прямым ходом в конюшню. До озера, конечно, четверть часа пешком, но чего сапоги топтать, тем более что он их не надел, а босиком можно и на что-нибудь острое в темноте наступить.
Владимир прокрался в конюшню и сунулся в первое же стойло. Машка! Старенькая лошадка ткнулась своему бывшему хозяину в плечо.
— Машка, — прошептал Владимир, набрасывая на животное уздечку. — Свози меня, как в детстве, на озеро. Дорогу ведь не забыла?
И, не седлая, вывел лошадь за ворота конюшни. Уцепившись за гриву и подтянувшись руками, вскарабкался на спину кобылки — неудобно без седла и стремян. Но ничего, он вспомнит, как в детстве с крестьянскими мальчишками гонял на лошадях. Машка неспешно побрела в сторону озера, расположенного на самом дальнем конце господского парка. Еще прадеды Владимира заприметили это круглое, как блюдце, неглубокое озерцо с росшими осокой и камышом по пологим песчаным бережкам. И включили его в парковый ансамбль, сделав украшением усадьбы.
Не доезжая совсем чуть-чуть, Владимир соскользнул со спины лошадки и пошел к озеру пешком, оставив Машку на лужайке. Он не стал ее даже стреноживать, знал, что та никуда не уйдет, покуда он не накупается и не вернется. А потом домой она отвезет его легкой рысцой, чтобы обсохнуть успел по дороге от легкого ветерка, создаваемого скачкой. Это чтоб отец не ругался, что он опять на озеро убежал без спроса и без сопровождения. Прямо как в детстве.
Владимир уже почти подошел к берегу озерца, когда услышал пение. Пел Санька, пел негромко, но в ночном воздухе звук его голоса раздавался как будто рядом. Слов не разобрать и только мелодия будоражила воображение, медленная, тягучая, грустная.
Владимир скинул рубаху со штанами и стал осторожно входить в прохладную воду, не июль месяц все же. Озеро хоть и не глубокое, почти везде только по шейку, как говаривали дети, и нагревалась вода в нем от нескольких первых теплых дней. Но на дворе был май с его переменчивой погодой и прохладными ливнями, один из которых прошел только вчера и слегка остудил воду.
Из-за одинокой тучки высунулся наполовину съеденный блин луны, и от него по воде заскользила серебряная лунная дорожка, по которой вдруг захотелось пройтись и проплыть Владимиру. Что он и сделал, слегка переместившись вправо. Еще пара шажков, и он нырнул, проплыв немного саженками к середине озера, остановился, встав на песчаное дно на цыпочки. Прохладная водица колыхалась не выше груди. На берегу возле камышей раздался сильный всплеск.
— Ух, ты, сом пудовый или щука большая, — восхищенно прошептал Владимир — в русалок и водяных он не верил.
Зажмурившись и откинув голову назад, так что волосы почти касались воды, он провел руками по лицу, убирая лишнюю влагу и замер, когда вдоль его тела скользнуло другое тело, и чужие прохладные руки обняли его за плечи, крепко прижимая к себе.
«Вот так нет русалок!» — скользнула запоздалая мысль, а потом теплые, совсем не русалочьи, губы накрыли его рот. Губы с запахом разнотравья и молока нежно посасывали его, сначала верхнюю, потом нижнюю, а потом обе вместе, не пытаясь сделать поцелуй страстным. Он приоткрыл один глаз и при свете луны узнал и этот нос, и эти прикрытые от вожделения глаза. Владимир с силой оттолкнул от себя человека, целующего его.
— Барин, — прошептал Санька, с головой уходя под воду от толчка.
— А ты кого хотел здесь застать? — рассмеялся Владимир, когда голова Саньки вновь оказалась на поверхности.
Он брызнул в него водой.
— С кем у тебя здесь назначено рандеву? — на французский манер в нос процедил Владимир.
— Я ничего такого не делал, я вас с другим перепутал, обознатушки вышли — оправдывался парнишка.
— Вот я и спрашиваю, с кем у тебя здесь встреча, свидание назначено?
— Ни с кем не назначено, просто в темноте, барин Владимир Петрович, я обознался и хотел пошутить. Никак не думал, что это могли быть вы. Простите великодушно.
— Ладно, шутник, прощаю.
И он, отплыв от Саньки немного в сторону, снова встал на ноги и стал наблюдать, как тот прямо по лунной дорожке пошел к берегу. А на губах у Владимира так и остался вкус и запах паренька.
— Нежный, молочный, как у маленьких телят, — изумился Владимир. Ему всегда казалось, что крестьяне должны пахнуть или табаком-самосадом, или кислыми щами, но никак не молоком.
— Вот, шельмец, и не стесняется нисколько, — проворчал негромко Владимир, но глаз не отвел, продолжая его рассматривать в лунном свете.
А Санька, как специально, дойдя до мелководья, развернулся и, улыбаясь, что было прекрасно видно даже при неполной луне, пошел спиной вперед, демонстрируя барину свое стройное молочно-белое тело.
— Тьфу, ты, — выругался Владимир, но улыбнулся, вспомнив, как он принял Саньку за русалку.
Плавать сразу расхотелось, впрочем, он уже и замерз. Владимир вышел из воды, разыскал Машку, которая продолжала мирно пастись на той же самой полянке, где он ее оставил, голышом забрался на нее, чтобы ехать домой. И замер — совсем близко запел Санька:
«Что так сердце, что так сердце растревожено,
Словно ветром тронуло струну.
О любви немало песен сложено.
Я спою, тебе спою еще одну».
Он пел просто и в тоже время с такой страстью, что Владимиру вдруг захотелось, чтобы Санька пел в ночи эту песню о любви только для него. И он никуда не поехал пока не затихли последние звуки, а потом еще немного постоял пока не закоченел совсем — все ждал, что паренек споет еще одну, только ему предназначенную песню.
Засыпая уже в своей комнате, Владимир, улыбаясь, все вспоминал, как он паренька за русалку принял, песню и вкус поцелуя на губах.
Глава 6
Не пустил Петр Николаевич Владимира на утреннюю репетицию — сказал, что хочет ему и всем остальным приглашенным сюрприз устроить, раз тот ему такую славную актрису нашел. А всем дворовым и театральным строго-настрого запретил шептаться где бы то ни было и про постановку, и про Санькину роль в ней.
Девок-рукодельниц засадил с утра до вечера костюмы новые изготавливать, а мужиков отправил декорации переделывать, да еще им в помощь крестьян и крестьянок и из Разгуляевки и из Раздольного понагнал, благо посевная почти закончилась, а летние покосы еще не начались. А с личными огородами уж как-нибудь разберутся.
И пошла работа. Больше всех, конечно, актрисе Саньке доставалось — и на репетицию беги, и на примерку беги, и петь с учителем музыки не забывай. А поесть когда? Перед репетицией нельзя, а после просто некогда. Никак не удавалось Саньке за общим столом в людской посидеть, а может, оно и к лучшему — сдружился он с кухаркой Натальей, за песенку какую стала она его подкармливать, где пирожком, а где и сметанкой или сливочками. Если бы не она, спал бы Санька и с лица, и с тела. А так даже немного выправляться начал, не таким заморенным выглядеть стал. Хоть и шутил он по этому поводу, что, мол, были бы кости, а мясо нарастет, но все равно сильно переживал, что нет у него такой стати, как у конюха Степана, сильно за¬видовал, когда тот, шутя, закидывал его на плечо и усаживал, как на стуле.
Ну, а Владимир от нечего делать стал соседей навещать, не слоняться же без дела, пока батюшка занят постановкой. И в первый же день отправился к Извековым, к Софьюшке. Любил он это семейство — Марья Алексеевна, графиня, привечала его, втайне надеясь породниться с такими богатыми соседями, как Татищевы. Да вот только Софья Николаевна не очень жаловала Владимира, нравился ей кто-то другой. О чем она часто заявляла маменьке. Екатерина, вторая дочка Извековых, была еще маловата для вступления в брак. Правда, если с другой стороны посмотреть, то так в самый раз — семнадцатый годок уже шел. А сам Владимир всегда шутил, что ему Лизаветка по душе — этакая мелкая язва, самая младшая Извекова.
Сам же граф Николай Иванович, который в деревне бывал редко, в основном председательствовал в уездном дворянском собрании и жил там, в особняке, в разборки своей жены не лез и на женихов особенного внимания не обращал, не ему же замуж идти. А что обеднели они несколько, так что с того? Дворянский род Извековых известен не только в губернии Т, но и в Московской, а жениха можно и в пер¬вопрестольной подыскать, если уж приспичит.
А Марья Алексеевна расстаралась для дорогого гостя, доложили ей, что Владимир приехал на побывку и к ним направляется. Пряников медовых напекли, чаю вскипятили, прямо в саду по этому поводу столы накрыли, благо денек выдался солнечным и не по-майски жарким. В тенечке деревьев в самый раз чаи гонять. А еще она девок из деревеньки своей нагнала, сама подбирала и посмазливей, и поголосистей, да и чтоб фигура была. Вдруг барин молодой на какую глаз положит, пока те его песнями слух тешут, для себя или для батюшкиного театра, так можно немного и финансовые дела поправить. Вот не артачилась бы Софьюшка, давно бы жили в особняке Татищевых в Петербурге. Она спала и видела себя на балах в Зимнем или у какого князя.
Видел Владимир, что Софья Николаевна не рада его приезду, но как успокоить девушку не знал. Да и как успокоить-то, если маменька их и усадила рядом, и все вздыхает, глядя на них. Только егоза Лизаветка и спасала от неприятных разговорах о женитьбе.
— Надолго приехали, Владимир Николаевич, — начала разговор графиня.
— Не очень. Всего на две недельки, плюс дорожные, из которых я два денечка сэкономил, прибыв верхом, без слуг и вещей. А так только-только две недельки и вышло бы.
— Как служилтся у наследника-цесаревича? — продолжала вести разговор хозяйка.
— Тяжело, очень требователен наследник, — притворно вздохнул Владимир, откусывая ароматный пряник и прихлебывая чай из чашки. Кухарка у Извековых замечательные пряники пекла, не хуже туль¬ских. Много за чаем мог съесть их Владимир. Ему всегда было стыдно за свой неуемный аппетит, но уж больно вкусны были пряники.
Софья Николаевна молчала, не ела, не пила, только нервно теребила подол платья, да поглядывала на калитку сада. И не зря, по тропинке к ним направлялся молодой человек на вид лет двадцати пяти — ровесник Владимира.
Их представили друг другу. Карл Генрихович фон Керн служил доктором в уезде и по просьбе или по приказу предводителя дворянства обслуживал деревеньку Извековых. Видимо, хороший был он доктор, если в деревне больных и хворых не наблюдалось, об этом шушукались все в округе.
Софья Николаевна сразу засуетилась, расцвела, молодому человеку саморучно чаю налила и пряников положила в блюдце.
«Вот ты по ком сохнешь, милая», — усмехнулся про себя Владимир, но виду не подал и как беседовал, так и продолжил, как будто ничего не произошло. Но тут вдруг Катерина подсела к нему поближе, как будто случайно, отсадив Лизаветку подальше по причине, что утомила она гостя. А сама то прикоснется к руке Владимира словно нечаянно, то засмеется громко и невпопад.
В общем, засиделся он в гостях почти до сумерек. Проводить его вызвался доктор, сославшись, что им по пути. Впрочем, им, действительно, было почти по пути, его попросили навестить престарелую бабушку Завалишиных, еще одних соседей Татищевых.
— Владимир Петрович, — обратился к нему доктор, когда они покинули усадьбу Извековых и неспешно покачивались рядом верхом на лошадях. — Простите, великодушно, но я хотел побеседовать с вами о Софье Николаевне.
— Слушаю вас, — вежливо отозвался Владимир, понимая, что разговора не избежать, только о чем с ним хочет беседовать молодой мужчина, не понимал. Они с Софьей не обручены, клятв, даже шутя, друг другу не давали никогда.
— Понимаете, так сложилось, что мы с Софьей Николаевной полюбили друг друга. И все бы ничего, только матушка ее очень хочет породниться с вами. Она по несколько раз на дню произносит это, чем выводит Софьюшку из душевного равновесия. Катенька захотела ей помочь, только не знает, как сказать вам об этом. Они сговорились, чтобы маменька отстала от Софьюшки, Катенька готова объявить себя вашей невестой, если вы согласитесь. Вам бы это тоже ничего не стоило, вы ведь пробудете всего две недельки, мне Софьюшка сказала, а потом опять на службу уедете. А потом, как будто Катенька вас разлюбит, и брак не состоится — была молодая, глупая.
Владимир громко рассмеялся.
— Не смейтесь, пожалуйста, нам совершенно не до смеха. Марья Алексеевна ни от вас, ни от Софьюшки просто так не отстанет, пока не появится другая из ее дочерей в претендентках. Ведь у вас же нет невесты, она справки наводит непрерывно, ей письма из Петербурга с донесениями шлют. Софья Николаевна случайно видела.
— Что ж, — продолжил смеяться Владимир, — Похоже, мне придется принять ваше предложение. Вижу сам, что Марья Алексеевна хочет что-то предпринять. Да и счастья вам хочется пожелать. Объявимся мы с Катериной женихом и невестой. Подождем до ее восемнадцатилетия, а там помолвку расторгнем.
— Спасибо, — доктор подъехал ближе к Владимиру и протянул для пожатия руку. — Я всегда верил, что вы благородный человек и Софье Николаевне дружескими чувствами готовы помочь.
Они договорились, что Владимир подъедет к Извековым через пару дней, чтобы побеседовать с Катериной, неудобно в гости каждый день наведываться. Доктор еще что-то говорил очень сбивчиво о своих родственниках в Саксонии, которые будут рады такой невесте, как Софья Николаевна, хоть и небогаты сейчас Извековы, пока они не доехали до усадьбы Татищевых и не попрощались.
Когда Владимир добрался до дома, стало совсем темно и, судя по всему, все уже спали, только отец его поджидал в кабинете и волновался по причине долгого отсутствия. Они выпили на сон грядущий с ним по рюмочке слабенькой наливочки, которую готовила кухарка Наталья, и разошлись по спальням.
Владимиру почему-то опять припомнился медово-молочный запах губ Саньки.
— И кого все же поджидал ты, шельмец, на озере? — прошептал Владимир, засыпая.
Глава 4
Утром после завтрака Петр Николаевич снова ушел на репетицию, чувствуя себя весьма виноватым — что же такое, сын к нему приехал всего на две недельки, а ему некогда с ним побыть.
