Кровь толчками вытекала из раны. Движения умирающей кобылы стали плавными, заторможенными, как будто она засыпала. Амир вытер лезвие с обеих сторон о бархатную шкуру лошади, засунул нож за пояс и на секунду прикрыл глаза, прощаясь с обеими Чёрными Вишнями. Прислушался к себе. Боль и пустота ушли. Стало спокойно и хорошо.
Он переступил через подёргивающуюся ногу кобылы и медленно пошёл к конюшне. Теперь всё. Он снова ожил. Ценой смерти.
В просторных покоях с пушистыми коврами на каменном полу и облицованных плиткой стенах, под задёрнутым пологом балдахина, на шёлковых простынях с цветочным узором двигались в слаженной гармонии страсти два обнажённых тела. Светлое, гладкое, с бархатной персиковой кожей — женское, и смуглое, волосатое, мускулистое — мужское. Руки ласкали грудь, ноги сплетались в причудливые комбинации, губы сливались в поцелуях…
— Мой повелитель! — простонала женщина, высвободив рот из сладостного плена. — Пощадите!
— Несчастная! Как ты смеешь просить пощады! — мужчина грозно сдвинул брови, наклонился, впившись губами, как жалом, в торчащий от возбуждения сосок. Сдавил грудь, совсем немного, но достаточно, чтобы женщина изогнулась, словно послушное древко лука, и охватила его бёдра ногами, умоляя:
— Табрис! Не мучай меня!
— Ты сама виновата, — он со стоном наслаждения вошёл в неё, не щадя и не смягчая напор. — Женщина, ты снова разожгла затухающий огонь… Так получай сполна!
Она билась под ним, точно бабочка на булавке, только не от боли, а от вожделения и долгожданной страсти. Обострённые чувства переполняли тело Бахиры, грозя выплеснуться наружу и затопить покои, кровать с балдахином и её рычащего от удовольствия мужа… Как давно, Великие Деи, как давно они не были вместе!
— Моя шахидше… — нежно пророкотал Аль Табрис, когда они лежали обнявшись, остывая от жаркой любовной схватки, и намотал на палец длинный чёрный локон её волос.
— Мой повелитель… — выдохнула Бахира, провела ладонью по его щеке на стыке гладкой кожи и жёсткой бороды. — Я так счастлива...
— Надеюсь на это, иначе мне придётся вернуть гарем!
— О нет! Только не это, мой падишах! Ты разобьёшь мне сердце! — запротестовала она, приподнявшись на локте.
— Коварная женщина, — усмехнулся Аль Табрис. — Четверть века я люблю тебя и не знаю, за что!
Бахира запечатлела долгий нежный поцелуй на его губах и спросила нерешительно:
— А тебе никогда не хотелось… Ну, бросить всё, уехать на несколько дней в Старый мир… Туда, где мы были свободны и счастливы?
Падишах в раздумьях качнул головой:
— Я давно там не был. Наверное, в Москве всё изменилось до неузнаваемости...
— Мне так хочется вернуть молодость, — тихо и мечтательно произнесла Бахира, но Аль Табрис прижал её к себе, к разгорячённому, влажному от пота телу:
— Ты никогда не постареешь, моя шахидше! Для меня ты навсегда останешься Ариной Горделиной с первого курса экономики и финансов!
— А ты для меня — студентом-третьекурсником, мой Табрис… Но мы постареем, одряхлеем и однажды ты покинешь меня, чтобы уйти в царство мёртвых. Я останусь одна, как сейчас твоя матушка...
— Я буду ждать, когда ты присоединишься ко мне. И мы проведём вечность вдвоём, любя друг друга...
— А как же райские сады и сорок девственниц? — ревниво спросила Бахира. Аль Табрис чмокнул её в нос:
— Райские сады будут нашей спальней. А девственниц Великие Деи могут оставить себе! Мне нужна только ты, моя шахидше.
Он переступил через подёргивающуюся ногу кобылы и медленно пошёл к конюшне. Теперь всё. Он снова ожил. Ценой смерти.
***
В просторных покоях с пушистыми коврами на каменном полу и облицованных плиткой стенах, под задёрнутым пологом балдахина, на шёлковых простынях с цветочным узором двигались в слаженной гармонии страсти два обнажённых тела. Светлое, гладкое, с бархатной персиковой кожей — женское, и смуглое, волосатое, мускулистое — мужское. Руки ласкали грудь, ноги сплетались в причудливые комбинации, губы сливались в поцелуях…
— Мой повелитель! — простонала женщина, высвободив рот из сладостного плена. — Пощадите!
— Несчастная! Как ты смеешь просить пощады! — мужчина грозно сдвинул брови, наклонился, впившись губами, как жалом, в торчащий от возбуждения сосок. Сдавил грудь, совсем немного, но достаточно, чтобы женщина изогнулась, словно послушное древко лука, и охватила его бёдра ногами, умоляя:
— Табрис! Не мучай меня!
— Ты сама виновата, — он со стоном наслаждения вошёл в неё, не щадя и не смягчая напор. — Женщина, ты снова разожгла затухающий огонь… Так получай сполна!
Она билась под ним, точно бабочка на булавке, только не от боли, а от вожделения и долгожданной страсти. Обострённые чувства переполняли тело Бахиры, грозя выплеснуться наружу и затопить покои, кровать с балдахином и её рычащего от удовольствия мужа… Как давно, Великие Деи, как давно они не были вместе!
— Моя шахидше… — нежно пророкотал Аль Табрис, когда они лежали обнявшись, остывая от жаркой любовной схватки, и намотал на палец длинный чёрный локон её волос.
— Мой повелитель… — выдохнула Бахира, провела ладонью по его щеке на стыке гладкой кожи и жёсткой бороды. — Я так счастлива...
— Надеюсь на это, иначе мне придётся вернуть гарем!
— О нет! Только не это, мой падишах! Ты разобьёшь мне сердце! — запротестовала она, приподнявшись на локте.
— Коварная женщина, — усмехнулся Аль Табрис. — Четверть века я люблю тебя и не знаю, за что!
Бахира запечатлела долгий нежный поцелуй на его губах и спросила нерешительно:
— А тебе никогда не хотелось… Ну, бросить всё, уехать на несколько дней в Старый мир… Туда, где мы были свободны и счастливы?
Падишах в раздумьях качнул головой:
— Я давно там не был. Наверное, в Москве всё изменилось до неузнаваемости...
— Мне так хочется вернуть молодость, — тихо и мечтательно произнесла Бахира, но Аль Табрис прижал её к себе, к разгорячённому, влажному от пота телу:
— Ты никогда не постареешь, моя шахидше! Для меня ты навсегда останешься Ариной Горделиной с первого курса экономики и финансов!
— А ты для меня — студентом-третьекурсником, мой Табрис… Но мы постареем, одряхлеем и однажды ты покинешь меня, чтобы уйти в царство мёртвых. Я останусь одна, как сейчас твоя матушка...
— Я буду ждать, когда ты присоединишься ко мне. И мы проведём вечность вдвоём, любя друг друга...
— А как же райские сады и сорок девственниц? — ревниво спросила Бахира. Аль Табрис чмокнул её в нос:
— Райские сады будут нашей спальней. А девственниц Великие Деи могут оставить себе! Мне нужна только ты, моя шахидше.
