Тысячник на это лишь зло зашипел, но боль в тот же момент усилилась – запястье словно бы медленно полосовали раскалённым добела лезвием ножа.
- Вдвоём нам не выбраться, - обречённый шёпот лесовички раздался у самого уха, но Остен лишь крепче сжал руки.
- Даже не думай, Энри. Поодиночке это место нас просто уничтожит!
Последние слова тысячника утонули в оглушительном грохоте – стены призрачного дома обрушились, обдав Олдера с Энейрой настоящим водопадом искр, и теперь вокруг беглецов было лишь яростное, плюющееся чёрным дымом пламя, за которым больше ничего нельзя было различить. Но тысячник всё ещё не готов был признать поражение.
- Послушай, Энри. Вы с Дари сильно привязались друг к другу, так попытайся сейчас почувствовать эту связь и его самого. Уверен, в это самое мгновение он молится Мечнику о наших душах…
Договорить Остен не успел – подняв голову, лесовичка одарила его до странности суровым взглядом внезапно потемневших глаз, но потом её веки опустились, а лицо стало на диво сосредоточенным. Она словно бы несколько мгновений вслушивалась в нечто, неуловимое даже для тысячника, а потом твёрдо произнесла.
- Надо идти прямо, через самое жаркое пламя. – После чего неожиданно поцеловала тысячника в самый край губ. Этот поцелуй – до крайности быстрый и лёгкий, возымел на Олдера самое странное действие. На короткий миг его словно бы обдул ледяной, зимний ветер – он прояснил голову, подарил Остену так необходимый ему глоток свежего воздуха, а ещё неожиданно ослабил режущую боль в запястье.
Тысячник вздохнул полной грудью, но потом, коротко взглянув на уронившую ему на плечо голову Энри, лишь крепче сжал зубы. Неожиданно подаренные ему силы негоже было растрачивать просто так. Пламя, точно почуяв мысли тысячника, стало ещё ярче, чем прежде, но Олдер всё равно уже сделал шаг в указанном Энейрой направлении. Ледяная защита продержалась совсем недолго – уже чрез несколько шагов Остен почувствовал, как на его голове начали тлеть волосы, а сыплющиеся со всех сторон раскалённые угольки превращают куртку в горелые лохмотья, но это было уже не важно. Теперь он и сам ощущал, что вернулся на верный путь, и его уже не могли сбить с толку ни тёмные тени, ни тянущиеся из пламени когтистые руки, ни хрустящие под сапогами кости. Взгляд Остена был прикован к проявившемуся в клубах чёрного дыма светлому пятну призрачной двери. Выход был совсем рядом, вот только створки спасительного выхода были уже сомкнуты более чем наполовину. Невидимые часы отсчитывали последние крупинки отведённого Олдеру времени, но он откуда-то знал, что успеет… Не смотря ни на что… Успеет…
Хрупкий лёд обещаний
Энейра
Когда я открыла глаза, то не сразу вспомнила, где нахожусь – светлые стены в первый миг навели меня на мысли о Дельконе, и лишь потом пришло понимание, что это за комната. Вместе с этим осознанием наступило, как ни странно, и облегчение, хотя дом амэнского тысячника никогда не воспринимался мною, как надёжное убежище. А тут… Я чувствовала себя так, словно после долгих блужданий в тёмной чаще наконец-то выбралась на верную тропу. Но странным было даже не это, а то, что очнулась я в своей постели, а не в домашнем святилище рода Остенов. Ведь последним, что мне ясно помнилось, были блики от огня на суровом лике каменного Мечника и обеспокоенная мина Антара, а дальше я словно бы проваливалась в тёмный колодец, в котором не было ни чувств, ни мыслей, ни времени, ни даже снов, и это было явно не к добру. Что я пропустила? И как долго длилось моё беспамятство?
Эта простая мысль заставила двигаться – неуклюже откинув ставшую невероятно тяжёлой овечью шкуру, я с трудом приподнялась на локте, оглянулась, и тут же встретилась взглядом с Дари. Какой-то миг мы просто смотрели друг на друга, а потом он с радостным криком бросился ко мне на шею.
- Энри! Энри! Ты очнулась!
- Дари! – в груди как то сразу потеплело. Я пригладила густые, тёмные волосы мальчика, легко поцеловала его в макушку и тут же замерла, потому что память услужливо подкинула мне главную тревогу последних дней – по ночам Дари стали изводить кошмары. У меня не вышло отогнать от мальчика насылавшую их мару, и тогда Остен решил…
Неожиданная боль пронзила висок раскалённой спицей, а перед глазами как-то сразу потемнело, когда до меня внезапно дошло – проблема была не в одолевающих сына Олдера кошмарах! Причиной всех бед оказалась я сама. Точнее, Морид, который стал являться мне во снах, о которых я забывала сразу после пробуждения… Зато теперь вспомнила все до единого!.. Малика-заступница, как я могла настолько поддаться морокам? Почему позволила полностью себя околдовать?
- Энри, - словно бы почуяв моё состояние, Дари чуть отстранился и наградил меня тревожным взглядом. – Тебе плохо?
- Немного голова кружится. Принеси мне, пожалуйста, воды. – Я попыталась улыбнуться, но попытка вышла не слишком удачной. Голова действительно шла кругом от обрушившихся на меня воспоминаний, а душу жёг стыд за свою невольную слепоту. И потому, не смотря на жажду, мне хотелось даже не пить, а зарыться в подушку лицом и проорать в неё все, известные мне, ругательства. Благо ещё, что Дари принял моё притворство за чистую монету – согласно кивнув, он уже готов было соскочить с постели, но его остановил тихий голос тысячника:
- Раз уж Энри пришла в себя, тебе лучше наведаться на кухню, сын. Предупреди, чтоб приготовили для нашей больной что-нибудь лёгкое.
- Хорошо. – Ещё раз обняв меня, Дари немедля покинул комнату, а тысячник неторопливо подошёл к столу. Налил из стоящего там кувшина какое-то питьё в кружку и подошёл ко мне.
- Это отвар из веток малины. Без мёда. Будешь?
- Спасибо, - я осторожно забрала у него небольшую глиняную чашу, пригубила отвар. А потом, хотя ослабевшие пальцы предательски дрожали, всё же сделала несколько глотков под пристальным взглядом тысячника. Он же, дождавшись, когда я напьюсь, осторожно забрал у меня чашку, задумчиво покрутил её в руках, и тихо спросил:
- Что ты помнишь, Энри?
Я потёрла всё ещё стреляющий болью висок – вкрадчивый тон Остена наводил на мысль, что вспомнила я ещё далеко не всё, и худшее, вполне возможно, ещё ждёт меня впереди:
- Если ты, тысячник, имеешь в виду последние дни, то буду честной – всё как в тумане.
Амэнец, услышав ответ, присел подле меня на постель. Вздохнул.
- Про последние две недели тебе, по хорошему, и нечего помнить, Энри. Ты провела их в лихорадке. Антар пророчил, что когда болезнь пойдёт на спад, ты, очнувшись, вряд ли узнаешь Дари или то место, где находишься, так что теперь я безмерно рад, что этот ворчун ошибся.
Тем не менее, запрет на колдовство для тебя по-прежнему в силе. И поскольку на тебе больше нет ограничивающего ошейника, пообещай мне, что хотя бы ещё месяц ты не возьмешься даже за самую лёгкую ворожбу.
Как только Остен упомянул об ошейнике, я мимовольно поднесла руку к шее, но пальцы больше не нащупали на ней металлического обруча. Я вновь была едина со своим даром. Он, правда, сейчас более всего напоминал слабый огонёк свечи, но ведь и сама я была едва жива. Так что в просьбе тысячника не было ничего удивительного. Странным было другое – то, что дар самого Остена теперь тоже чувствовался слабо. Так, как будто он тоже перенёс тяжёлую болезнь. Или попросту надорвал свои силы.
Всё ещё не веря своей догадке, я потянулась было к ладони тысячника, но он, заметив мой манёвр, поспешил избежать прикосновения. Ему это вполне удалось, вот только на несколько мгновений запястье Остена оказалось открытым, и я увидела, то, что его пересекает свежий, едва начавший заживать рубец – толстый, неровный, багрово-красный, с шелушащейся по краям кожей.
- Что это? - я смотрела на запястье тысячника, и не верила собственным глазам, а в памяти одно за одним стали всплывать видения горящего дома, объятой огнём вышивки и разгневанной, непохожей на саму себя, матери. А потом я вспомнила свой кошмар полностью, и, не выдержав, застонала, закрыв лицо руками.
- Тише. - Тысячник немедля притянул меня к себе и начал гладить по голове, точно малого ребёнка. - Всё уже закончилось, и больше не вернётся.
- Дело не в этом, - я с трудом удержала уже рвущийся наружу всхлип, но амэнец всё одно что-то почуял, потому как прижал меня к себе ещё крепче.
- Грань часто смеётся над людьми, Энри. Она действительно помогает найти скрытое, вот только плату за это берёт непомерно высокую. А ещё любит вытаскивать на свет все человеческие страхи и слабости, превращая их в кошмары и пороки. Так что не верь всему, что там увидела. А ещё лучше – забудь.
- Забыть? – я всё же нашла в себе силы поднять голову и посмотреть тысячнику в глаза. - Ты предлагаешь забыть мне о том, что я позволила себя околдовать и подставила под удар Дари?
- Ты не могла противиться магии Ловчего с ограничителем на шее, так что первопричиной всему стал именно мой просчёт. - Амэнец даже не думал отводить взгляд своих тёмных, действительно колдовских глаз. - А вот что действительно важно, так это то, что поодиночке мы бы из нашей последней передряги не выбрались.
- Не пойму, к чему ты клонишь, - я всё же отвела глаза от лица тысячника – последние события изменили что-то в наших душах, но вот к добру или к худу оказались эти перемены, понять было ещё трудно.
- Грань заставила нас пройти Реймет ещё раз. Это ни в коем разе не изменит то, что случилось, но… - Остен замолк, подбирая подходящие слова. – Давай раз и навсегда закроем вопрос о том, кто кому и чем обязан. Все свои обещания я выполню – они мне не в тягость, но ты в свою очередь перестань ждать от меня подвоха по любому поводу. Договорились?
- Договорились, - я согласна кивнула головой, хотя думала совершенно не о том, о чём толковал тысячник. Почему то казалось, что в своих воспоминаниях о Грани я упускаю нечто важное, но понять, в чём оно заключалось, никак не удавалось.
…Следующие за этим дни тянулись медленно и однообразно. Я много спала, почти не ела и через силу пила приготовленные Антаром отвары. Дари навещал меня с завидной регулярностью, что же до тысячника, то он предпочитал приходить с сыном, но при этом редко вступал в разговор - большей частью он, устроившись на лавке и вытянув ноги к жаровне, просто читал захваченную с собою книгу. А то и вовсе дремал. Ну, а если начинал говорить, то лишь на самые отвлечённые темы. Рассказывал какие-то потешные истории из своего детства, и то, как отмечает праздники амэнское простонародье. Расспрашивал меня о прочитанных ранее книгах, развлекал Дари сказками, которые, казалось, выдумывал на ходу… И старательно избегал любых вопросов касательно себя и своего здоровья, так что о том, что происходит с самим Остеном, я могла судить лишь по следам усталости на его лице и тому, как заживает оставленный Гранью ожог на его запястье.
Согласно этим признакам, дела у неугомонного тысячника потихоньку шли на лад. А вот я ничем похожим похвастаться не могла. Но потом покой, тепло и целебные отвары всё же обратили мой, едва тлеющий под сердцем огонёк во вполне сносное пламя, и ко мне стали понемногу возвращаться силы.
Первое, что я сделала поле того, как обнаружила, что могу вполне твёрдо держаться на ногах, это остригла себе волосы. Не так коротко, как когда-то это сделал Стемба, но итог всё одно вышел удручающим. Когда я срезала все посёкшиеся или превратившиеся в паклю за время болезни пряди, от моей косы осталась меньше половины, и собрать из этих остатков мало-мальски приличный узел или иную причёску было невозможно.
Мысленно представив недовольно поджатые губы престарелых наставников Дари, я, тем не менее, не стала убирать остриженные пряди под покрывало, а лишь немного подобрала распущенные волосы у ушей. Это, конечно, было наглым попранием всех традиций, но и пакля вместо волос не значилась ни в одном уставе обителей Малики. А сухие и жёсткие пряди теперь даже расчёсывались с трудом, так что я простилась с ними без всякого сожаления и угрызений совести.
А вот что мне было по настоящему жалко, так это подаренный амэнцем браслет – отдав вложенную в них колдовскую силу, и без того хрупкие ракушки стали ломкими, почти прозрачными и готовы были рассыпаться в прах от малейшего прикосновения. Пришлось аккуратно снять их с нити и пересыпать в шкатулку, которую, специально для этой цели нашёл Дари. По-хорошему ракушки стоило отдать проточной воде, но для этого стоило дождаться весны, вот только теперь, глядя на засыпанный снегом сад, я всё чаще думала о том, что ледяные оковы зимы в этот раз будет разбить не так уж и просто.
Да и то сказать – голые деревья и низкое, серое небо не только нагоняли тоску, но и наводили на мрачные мысли, для которых у меня, конечно, было немало поводов. Спасало лишь осознание того, что поддаваться такому настроению нельзя – оно лишь вновь меня ослабит. Вот только от засевшей под сердцем тревоги было никак не избавиться, и я поспешила найти себе занятие, способное отвлечь меня и от непонятной тоски, и от грустных мыслей. Поскольку сил у меня было ещё мало, таким занятием я избрала вышивание. Собрала целую корзину ниток и засела за работу.
В самом начале, правда, когда я только взялась за иглу, начинать вышивку было немного страшно – перед глазами вновь вставала та трижды проклятая канва, которую упрямо подсовывала мне Грань, да только поддаться своим чувствам теперь, когда всё самое страшное позади, было бы и вовсе глупо. А потому за вышивание я всё же взялась. Вначале дело шло небыстро – и стежки получались не такими красивыми, как прежде, и глаза быстро уставали, но по мере того, как дни текли своим чередом, а на ткани распускались всё новые и новые цветы чертополоха, воспоминания о Грани потихоньку отступали.
В этот раз колючего упрямца-бурьяна на моей вышивке оказалось действительно много – именно он должен был обрамлять центральную часть полотна, заменив собою обычные в таких случаях розы, лилии, сосновые или дубовые ветви. Но хотя чертополох в этот раз удался особенно хорошо, самая сложная работа была ещё впереди. Мне хотелось вышить коня, но не такого, какого обычно вышивают на гербах, а дикого и свободного. Он должен был воплощать в себе биение жизни и кипучую силу в противовес так приевшемуся мне мертвенному зимнему покою. Вот только воплотить эту жизнь было непросто, и я вкладывала всё своё умение в то, чтобы передать в вышивке и игру мышц под лоснящейся шкурой жеребца, и шелковистость его длинной гривы, и лукавый, точно зовущий за собою взгляд лиловых глаз.
Вот только, как назло, именно взгляд и выражение конской морды мне никак не давались – распаров почти готовый кусок работы в третий раз, я решила немного отвлечься, направив усилия на что-нибудь другое. И, сама не зная почему, стала вышивать над конём силуэт птицы, в которой с каждым стежком всё больше угадывался беркут. Его не было в моём изначальном замысле, но я всё же продолжала работу, точно заговорённая, и лишь потом, в очередной раз втыкая иглу в ткань, неожиданно поняла, что же я так упорно забывала всё это время. Хотя и не должна была.
- Вдвоём нам не выбраться, - обречённый шёпот лесовички раздался у самого уха, но Остен лишь крепче сжал руки.
- Даже не думай, Энри. Поодиночке это место нас просто уничтожит!
Последние слова тысячника утонули в оглушительном грохоте – стены призрачного дома обрушились, обдав Олдера с Энейрой настоящим водопадом искр, и теперь вокруг беглецов было лишь яростное, плюющееся чёрным дымом пламя, за которым больше ничего нельзя было различить. Но тысячник всё ещё не готов был признать поражение.
- Послушай, Энри. Вы с Дари сильно привязались друг к другу, так попытайся сейчас почувствовать эту связь и его самого. Уверен, в это самое мгновение он молится Мечнику о наших душах…
Договорить Остен не успел – подняв голову, лесовичка одарила его до странности суровым взглядом внезапно потемневших глаз, но потом её веки опустились, а лицо стало на диво сосредоточенным. Она словно бы несколько мгновений вслушивалась в нечто, неуловимое даже для тысячника, а потом твёрдо произнесла.
- Надо идти прямо, через самое жаркое пламя. – После чего неожиданно поцеловала тысячника в самый край губ. Этот поцелуй – до крайности быстрый и лёгкий, возымел на Олдера самое странное действие. На короткий миг его словно бы обдул ледяной, зимний ветер – он прояснил голову, подарил Остену так необходимый ему глоток свежего воздуха, а ещё неожиданно ослабил режущую боль в запястье.
Тысячник вздохнул полной грудью, но потом, коротко взглянув на уронившую ему на плечо голову Энри, лишь крепче сжал зубы. Неожиданно подаренные ему силы негоже было растрачивать просто так. Пламя, точно почуяв мысли тысячника, стало ещё ярче, чем прежде, но Олдер всё равно уже сделал шаг в указанном Энейрой направлении. Ледяная защита продержалась совсем недолго – уже чрез несколько шагов Остен почувствовал, как на его голове начали тлеть волосы, а сыплющиеся со всех сторон раскалённые угольки превращают куртку в горелые лохмотья, но это было уже не важно. Теперь он и сам ощущал, что вернулся на верный путь, и его уже не могли сбить с толку ни тёмные тени, ни тянущиеся из пламени когтистые руки, ни хрустящие под сапогами кости. Взгляд Остена был прикован к проявившемуся в клубах чёрного дыма светлому пятну призрачной двери. Выход был совсем рядом, вот только створки спасительного выхода были уже сомкнуты более чем наполовину. Невидимые часы отсчитывали последние крупинки отведённого Олдеру времени, но он откуда-то знал, что успеет… Не смотря ни на что… Успеет…
Глава 7
Хрупкий лёд обещаний
Энейра
Когда я открыла глаза, то не сразу вспомнила, где нахожусь – светлые стены в первый миг навели меня на мысли о Дельконе, и лишь потом пришло понимание, что это за комната. Вместе с этим осознанием наступило, как ни странно, и облегчение, хотя дом амэнского тысячника никогда не воспринимался мною, как надёжное убежище. А тут… Я чувствовала себя так, словно после долгих блужданий в тёмной чаще наконец-то выбралась на верную тропу. Но странным было даже не это, а то, что очнулась я в своей постели, а не в домашнем святилище рода Остенов. Ведь последним, что мне ясно помнилось, были блики от огня на суровом лике каменного Мечника и обеспокоенная мина Антара, а дальше я словно бы проваливалась в тёмный колодец, в котором не было ни чувств, ни мыслей, ни времени, ни даже снов, и это было явно не к добру. Что я пропустила? И как долго длилось моё беспамятство?
Эта простая мысль заставила двигаться – неуклюже откинув ставшую невероятно тяжёлой овечью шкуру, я с трудом приподнялась на локте, оглянулась, и тут же встретилась взглядом с Дари. Какой-то миг мы просто смотрели друг на друга, а потом он с радостным криком бросился ко мне на шею.
- Энри! Энри! Ты очнулась!
- Дари! – в груди как то сразу потеплело. Я пригладила густые, тёмные волосы мальчика, легко поцеловала его в макушку и тут же замерла, потому что память услужливо подкинула мне главную тревогу последних дней – по ночам Дари стали изводить кошмары. У меня не вышло отогнать от мальчика насылавшую их мару, и тогда Остен решил…
Неожиданная боль пронзила висок раскалённой спицей, а перед глазами как-то сразу потемнело, когда до меня внезапно дошло – проблема была не в одолевающих сына Олдера кошмарах! Причиной всех бед оказалась я сама. Точнее, Морид, который стал являться мне во снах, о которых я забывала сразу после пробуждения… Зато теперь вспомнила все до единого!.. Малика-заступница, как я могла настолько поддаться морокам? Почему позволила полностью себя околдовать?
- Энри, - словно бы почуяв моё состояние, Дари чуть отстранился и наградил меня тревожным взглядом. – Тебе плохо?
- Немного голова кружится. Принеси мне, пожалуйста, воды. – Я попыталась улыбнуться, но попытка вышла не слишком удачной. Голова действительно шла кругом от обрушившихся на меня воспоминаний, а душу жёг стыд за свою невольную слепоту. И потому, не смотря на жажду, мне хотелось даже не пить, а зарыться в подушку лицом и проорать в неё все, известные мне, ругательства. Благо ещё, что Дари принял моё притворство за чистую монету – согласно кивнув, он уже готов было соскочить с постели, но его остановил тихий голос тысячника:
- Раз уж Энри пришла в себя, тебе лучше наведаться на кухню, сын. Предупреди, чтоб приготовили для нашей больной что-нибудь лёгкое.
- Хорошо. – Ещё раз обняв меня, Дари немедля покинул комнату, а тысячник неторопливо подошёл к столу. Налил из стоящего там кувшина какое-то питьё в кружку и подошёл ко мне.
- Это отвар из веток малины. Без мёда. Будешь?
- Спасибо, - я осторожно забрала у него небольшую глиняную чашу, пригубила отвар. А потом, хотя ослабевшие пальцы предательски дрожали, всё же сделала несколько глотков под пристальным взглядом тысячника. Он же, дождавшись, когда я напьюсь, осторожно забрал у меня чашку, задумчиво покрутил её в руках, и тихо спросил:
- Что ты помнишь, Энри?
Я потёрла всё ещё стреляющий болью висок – вкрадчивый тон Остена наводил на мысль, что вспомнила я ещё далеко не всё, и худшее, вполне возможно, ещё ждёт меня впереди:
- Если ты, тысячник, имеешь в виду последние дни, то буду честной – всё как в тумане.
Амэнец, услышав ответ, присел подле меня на постель. Вздохнул.
- Про последние две недели тебе, по хорошему, и нечего помнить, Энри. Ты провела их в лихорадке. Антар пророчил, что когда болезнь пойдёт на спад, ты, очнувшись, вряд ли узнаешь Дари или то место, где находишься, так что теперь я безмерно рад, что этот ворчун ошибся.
Тем не менее, запрет на колдовство для тебя по-прежнему в силе. И поскольку на тебе больше нет ограничивающего ошейника, пообещай мне, что хотя бы ещё месяц ты не возьмешься даже за самую лёгкую ворожбу.
Как только Остен упомянул об ошейнике, я мимовольно поднесла руку к шее, но пальцы больше не нащупали на ней металлического обруча. Я вновь была едина со своим даром. Он, правда, сейчас более всего напоминал слабый огонёк свечи, но ведь и сама я была едва жива. Так что в просьбе тысячника не было ничего удивительного. Странным было другое – то, что дар самого Остена теперь тоже чувствовался слабо. Так, как будто он тоже перенёс тяжёлую болезнь. Или попросту надорвал свои силы.
Всё ещё не веря своей догадке, я потянулась было к ладони тысячника, но он, заметив мой манёвр, поспешил избежать прикосновения. Ему это вполне удалось, вот только на несколько мгновений запястье Остена оказалось открытым, и я увидела, то, что его пересекает свежий, едва начавший заживать рубец – толстый, неровный, багрово-красный, с шелушащейся по краям кожей.
- Что это? - я смотрела на запястье тысячника, и не верила собственным глазам, а в памяти одно за одним стали всплывать видения горящего дома, объятой огнём вышивки и разгневанной, непохожей на саму себя, матери. А потом я вспомнила свой кошмар полностью, и, не выдержав, застонала, закрыв лицо руками.
Прода от 02.03.2022, 19:47
- Тише. - Тысячник немедля притянул меня к себе и начал гладить по голове, точно малого ребёнка. - Всё уже закончилось, и больше не вернётся.
- Дело не в этом, - я с трудом удержала уже рвущийся наружу всхлип, но амэнец всё одно что-то почуял, потому как прижал меня к себе ещё крепче.
- Грань часто смеётся над людьми, Энри. Она действительно помогает найти скрытое, вот только плату за это берёт непомерно высокую. А ещё любит вытаскивать на свет все человеческие страхи и слабости, превращая их в кошмары и пороки. Так что не верь всему, что там увидела. А ещё лучше – забудь.
- Забыть? – я всё же нашла в себе силы поднять голову и посмотреть тысячнику в глаза. - Ты предлагаешь забыть мне о том, что я позволила себя околдовать и подставила под удар Дари?
- Ты не могла противиться магии Ловчего с ограничителем на шее, так что первопричиной всему стал именно мой просчёт. - Амэнец даже не думал отводить взгляд своих тёмных, действительно колдовских глаз. - А вот что действительно важно, так это то, что поодиночке мы бы из нашей последней передряги не выбрались.
- Не пойму, к чему ты клонишь, - я всё же отвела глаза от лица тысячника – последние события изменили что-то в наших душах, но вот к добру или к худу оказались эти перемены, понять было ещё трудно.
- Грань заставила нас пройти Реймет ещё раз. Это ни в коем разе не изменит то, что случилось, но… - Остен замолк, подбирая подходящие слова. – Давай раз и навсегда закроем вопрос о том, кто кому и чем обязан. Все свои обещания я выполню – они мне не в тягость, но ты в свою очередь перестань ждать от меня подвоха по любому поводу. Договорились?
- Договорились, - я согласна кивнула головой, хотя думала совершенно не о том, о чём толковал тысячник. Почему то казалось, что в своих воспоминаниях о Грани я упускаю нечто важное, но понять, в чём оно заключалось, никак не удавалось.
…Следующие за этим дни тянулись медленно и однообразно. Я много спала, почти не ела и через силу пила приготовленные Антаром отвары. Дари навещал меня с завидной регулярностью, что же до тысячника, то он предпочитал приходить с сыном, но при этом редко вступал в разговор - большей частью он, устроившись на лавке и вытянув ноги к жаровне, просто читал захваченную с собою книгу. А то и вовсе дремал. Ну, а если начинал говорить, то лишь на самые отвлечённые темы. Рассказывал какие-то потешные истории из своего детства, и то, как отмечает праздники амэнское простонародье. Расспрашивал меня о прочитанных ранее книгах, развлекал Дари сказками, которые, казалось, выдумывал на ходу… И старательно избегал любых вопросов касательно себя и своего здоровья, так что о том, что происходит с самим Остеном, я могла судить лишь по следам усталости на его лице и тому, как заживает оставленный Гранью ожог на его запястье.
Согласно этим признакам, дела у неугомонного тысячника потихоньку шли на лад. А вот я ничем похожим похвастаться не могла. Но потом покой, тепло и целебные отвары всё же обратили мой, едва тлеющий под сердцем огонёк во вполне сносное пламя, и ко мне стали понемногу возвращаться силы.
Первое, что я сделала поле того, как обнаружила, что могу вполне твёрдо держаться на ногах, это остригла себе волосы. Не так коротко, как когда-то это сделал Стемба, но итог всё одно вышел удручающим. Когда я срезала все посёкшиеся или превратившиеся в паклю за время болезни пряди, от моей косы осталась меньше половины, и собрать из этих остатков мало-мальски приличный узел или иную причёску было невозможно.
Мысленно представив недовольно поджатые губы престарелых наставников Дари, я, тем не менее, не стала убирать остриженные пряди под покрывало, а лишь немного подобрала распущенные волосы у ушей. Это, конечно, было наглым попранием всех традиций, но и пакля вместо волос не значилась ни в одном уставе обителей Малики. А сухие и жёсткие пряди теперь даже расчёсывались с трудом, так что я простилась с ними без всякого сожаления и угрызений совести.
А вот что мне было по настоящему жалко, так это подаренный амэнцем браслет – отдав вложенную в них колдовскую силу, и без того хрупкие ракушки стали ломкими, почти прозрачными и готовы были рассыпаться в прах от малейшего прикосновения. Пришлось аккуратно снять их с нити и пересыпать в шкатулку, которую, специально для этой цели нашёл Дари. По-хорошему ракушки стоило отдать проточной воде, но для этого стоило дождаться весны, вот только теперь, глядя на засыпанный снегом сад, я всё чаще думала о том, что ледяные оковы зимы в этот раз будет разбить не так уж и просто.
Да и то сказать – голые деревья и низкое, серое небо не только нагоняли тоску, но и наводили на мрачные мысли, для которых у меня, конечно, было немало поводов. Спасало лишь осознание того, что поддаваться такому настроению нельзя – оно лишь вновь меня ослабит. Вот только от засевшей под сердцем тревоги было никак не избавиться, и я поспешила найти себе занятие, способное отвлечь меня и от непонятной тоски, и от грустных мыслей. Поскольку сил у меня было ещё мало, таким занятием я избрала вышивание. Собрала целую корзину ниток и засела за работу.
В самом начале, правда, когда я только взялась за иглу, начинать вышивку было немного страшно – перед глазами вновь вставала та трижды проклятая канва, которую упрямо подсовывала мне Грань, да только поддаться своим чувствам теперь, когда всё самое страшное позади, было бы и вовсе глупо. А потому за вышивание я всё же взялась. Вначале дело шло небыстро – и стежки получались не такими красивыми, как прежде, и глаза быстро уставали, но по мере того, как дни текли своим чередом, а на ткани распускались всё новые и новые цветы чертополоха, воспоминания о Грани потихоньку отступали.
В этот раз колючего упрямца-бурьяна на моей вышивке оказалось действительно много – именно он должен был обрамлять центральную часть полотна, заменив собою обычные в таких случаях розы, лилии, сосновые или дубовые ветви. Но хотя чертополох в этот раз удался особенно хорошо, самая сложная работа была ещё впереди. Мне хотелось вышить коня, но не такого, какого обычно вышивают на гербах, а дикого и свободного. Он должен был воплощать в себе биение жизни и кипучую силу в противовес так приевшемуся мне мертвенному зимнему покою. Вот только воплотить эту жизнь было непросто, и я вкладывала всё своё умение в то, чтобы передать в вышивке и игру мышц под лоснящейся шкурой жеребца, и шелковистость его длинной гривы, и лукавый, точно зовущий за собою взгляд лиловых глаз.
Вот только, как назло, именно взгляд и выражение конской морды мне никак не давались – распаров почти готовый кусок работы в третий раз, я решила немного отвлечься, направив усилия на что-нибудь другое. И, сама не зная почему, стала вышивать над конём силуэт птицы, в которой с каждым стежком всё больше угадывался беркут. Его не было в моём изначальном замысле, но я всё же продолжала работу, точно заговорённая, и лишь потом, в очередной раз втыкая иглу в ткань, неожиданно поняла, что же я так упорно забывала всё это время. Хотя и не должна была.
