Всё ещё стараясь овладеть собой, я замолчала, успокаивая дыхание, но тут Гордек вдруг визгливо, по-бабьи закричал: — Да сам Ирко во всем и виноват! Сам!.. И Лушек тоже!!! Не стал бы по своим грошам слезы лить, крохобор несчастный, все бы и обошлось!.. А Ирко твоего никто не просил в драку лезть!!!
— Ах, так!!! — мои, с трудом сдерживаемые слезы мгновенно высохли, уступив место гневу. — Подлость свою и мерзость вы не спрячете и не оправдаете! Будет вам расплата за эту кровь!
Гордек замер, хватая воздух ртом, точно вытащенная из воды рыба, а собравшаяся к этому времени на площади толпа после моих слов загудела точно улей. Кто-то плакал, кто-то причитал, кто-то вовсю материл Радко с товарищами, а еще несколько селян требовали заткнуть рот травнице, пока она всех не прокляла…
Я отвернулась от телеги, и, не обращая внимания на усиливающиеся крики и споры, пошла прочь. Здесь мне помощи ждать не от кого, а Ирко надо найти — живого ли, мертвого… Я прошла уже четыре двора, когда меня нагнала вездесущая Кветка.
— Куда ты, Эрка!?
— К Ирко… — ответила я, повернувшись к вдове. Та все еще держала на руках мои кровинку, вот только Мали проснулась и теперь отчаянно хныкала. Я погладила дочку по волосам.
— Успокойся, доченька… Сегодня ты заночуешь у тети…
— И мамка твоя бестолковая заночует вместе с тобой. — Кветка поудобней перехватила малышку и сурово взглянула на меня. — Не чуди, Эрка! Тебе ли с разбойниками тягаться?! И мужа не спасешь, и дочку круглой сиротой оставишь!..
Вместо ответа я, почувствовав слабость в ногах, отстранилась от Кветки и оперлась на плетень.
— Я не могу все так оставить! Разбойники вряд ли до сих пор на дороге стоят… Я найду его!..
Но Кветка была непреклонна.
— Одну я тебя не отпущу. Как ни крути, а мужиков на помощь звать надо. Тот же Марек не из робкого десятка…
— Да, Марек… Я его жене в родах помогала… И руку ему после волчьего укуса лечила… — К слабости в ногах добавился и шум в ушах. В глазах потемнело так, точно уже наступила ночь… Доселе послушное тело теперь просто отказывалось мне повиноваться, но я не могла быть слабой… Не могла…
Чтобы не упасть, я из последних сил уцепилась за плетень, а Кветка, заметив, мое состояние, шагнула ближе.
— Лучше обопрись об меня, деточка, и пойдем ко мне потихоньку… Я Мали уложу, тебя отпою, да и сама за Мареком схожу… Пойдем, солнышко…
— Хорошо… — я вцепилась в Кветку, точно утопающий за соломинку, а мир вокруг плыл и кружился…
В себя я пришла уже в хате Кветки. Мне по-прежнему было плохо, но на лбу у меня обнаружилось мокрое, сложенное в несколько слоев полотно, а сама вдова уже подносила к моим губам кружку с самогоном.
— Выпей, а то страшней покойника стала!
Я послушно выпила огненную жидкость, закашлялась… Кветка немедля сунула мне в руки пирожок.
— Закусывай. Знаю, что кусок в горло не лезет, но силам надо откуда-то браться…
Я послушно откусила от угощения. Начала жевать, не чувствуя вкуса, а Кветка оправила полотно у меня на лбу.
— Мали твоя как на подушку головенку-то склонила, так и уснула. Не беспокойся…
Я с трудом проглотила кое-как пережеванный кусок.
— А Марек? Ты пойдешь к нему?
— А зачем ко мне идти, если я уже здеся… — Раздался от дверей немного сиплый голос. Марек любил промышлять капканами да охотой, и был ещё тем красавцем — крепкий, грузный, с разорванными рысью щекой и ухом… Впрочем, уродливые эти следы — так же, как и безрукавка из той самой рыси — были для Марека предметом гордости, а жену Марека его шрамы не смущали вовсе…
— Я так подумал, что толку от этих крикунов на площади не будет, а тебе помощь нужна. — Марек прошел в хату и сел около меня на лавку. — Побудь пока у Кветки. Я за братом зайду, а потом отправлюсь на тракт… Этот заячий хвост Яблоньки поминал, верно?
— Да… — я нашла в себе силы распрямиться. — Я тоже с вами пойду…
Но Марек только головой покачал.
— Нет, Эрка. Твое женское дело дочку баюкать, да новостей ждать, а наше — мужа твоего найти и сюда доставить…
Марек залпом выпил немедля поднесенный Кветкой самогон и сердито тряхнул головой.
— То, что Гордеки — паскуды, вся округа знает, но с Радко и Лушеком я сам не раз и в Эргль, и в Брно ездил, и такой подлости от них не ожидал… А теперь выходит, что рабская кровь гнилью у них внутри сидела…
— Рабская? — невольно нахмурилась я, пытаясь понять, о чем толкует Марек, но ответила мне Кветка.
— Дело в том, Эрка, что в Поляне лишь треть семей, которые испокон веков свободными поселенцами были. Остальные же пришлые — их деды да прадеды рабами тогдашнего Владетеля являлись, но по предсмертному его завещанию, были отпущены на вольные хлеба. Дело это давнее, про него уже и не поминают почти. Кто ж знал, что оно так аукнется…
— Отцы ели кислый виноград, а у детей оскомина… — прошептала я старую присказку, только теперь постигнув весь её горький смысл, а Марек тяжело вздохнул:
— Ладно, что уж теперь… Пойду я, пожалуй — что время зря терять… — после этих слов он решительно поднялся с лавки. Я потянулась было за Мареком, но он, заметив это, сказал. — Нет, Эрка. Первую помощь Ирко я и сам оказать смогу, а ты до сих пор сама на себя не похожа — белая, как полотно… Оставайся-ка лучше у Кветки и не расходуй попусту силы. Чувствую, они тебе вскоре понадобятся…
Я опустила голову, упрямо закусила губу — соглашаться с Мареком мне не хотелось, но и проклятая слабость никак не проходила!.. Конец так и не начавшемуся толком противостоянию положила Кветка. Вдова присела рядом, обняла меня за плечи, точно маленькую, прижала к себе… И я, поняв что этих двоих не переломить, да и толку от меня — с трудом переставляющей ноги будет мало, подчинилась…
Марек ушел, а Кветка, кое-как впихнув в меня несколько ложек творога и заставив допить самогонку, постелила мне на лавке. Я послушно легла, но еще долго не могла уснуть — одолженная Кветкой длинная сорочка слишком резко пахла мятой, а слабость сменилась ноющей под сердцем пустотой, в которой тонули тяжелые, страшные мысли… Из полудремы-полуоцепенения меня вывел тревожный стук в дверь. Я вскинулась, гадая, как Марек с братом успели так быстро обернуться, а из-за двери раздался голос Роско.
— Кветка! Эрка не у тебя, часом!..
Вдова ещё только ноги с лавки спустила, а я, накинув поверх рубашки шаль, уже отворяла дверь. Роско переступил порог, печально посмотрел на меня.
— Я вижу, ты знаешь…
— Да… — прошептала я, и Роско вздохнул.
— Так уж вышло, что я с Гревко тоже в Эргль подался — позавчера еще отбыл, да Гревко гульнул сильно. Потому и отправились в дорогу уже на ночь глядя — время упущенное наверстывать… — Роско еще раз исподлобья посмотрел на меня, и тряхнув головой резко закончил. — Нашли мы Ирко. Живой он…
— Спасибо тебе, Роско… Если б не ты… — голос предательски задрожал, и я поспешно вытерла начавшие наливаться непрошенными слезами глаза, но селянин лишь грустно вздохнул.
— Подожди меня благодарить, Эрка. Муж твой в беспамятстве, да и изувечен страшно… Мы его домой доправили, но поскольку тебя там не оказалось, Гревко остался в хате караулить подле Ирко, а я решил тебя в Поляне поискать…
К концу его рассказа я кое-как взяла себя в руки и тихо произнесла.
— Все равно спасибо… Обожди меня тут, я быстро соберусь…
Роско согласно кивнул головой и устроился на одной из лавок, Кветка немедля присела рядом и стала пытать его о подробностях, а я, схватив одежду, забежала в боковую светелку, в которой спала дочка, и стала торопливо одеваться. Переплела косу и, подойдя к мирно спящей малютке, осторожно ее поцеловала. Провела рукой по разметавшимся на подушке волосам дочки, и лишь потом вернулась к вдове и Роско.
— Я готова. Кветка, ты сможешь присмотреть пока за Мали? — Мой вопрос был задан неспроста. В ближайшие дни мне, похоже, понадобятся все силы, какие только смогу в себе разыскать, а делить внимание между израненным мужем и дочерью будет очень непросто… Впрочем, высказывать все эти соображения вслух мне не пришлось — Кветка, услышав мою просьбу, тут же согласно закивала головой и сказала, что проведает меня завтра…
Хотя Роско шел по лесу быстрым шагом, я с трудом подавляла желание побежать впереди него. Бег ничего не изменит — только утомит, а я должна была быть сильной ради Ирко. Я повторяла это себе снова и снова, а, заодно, внутренне готовилась к тому, что увижу, и, тем не менее, когда я увидела, что разбойники сделали с мужем, ноги у меня едва не подкосились…
Передо мною на лавке лежал не человек, а кусок мяса — окровавленный, беспамятный. Из-под левой ключицы торчит обломанное древко стрелы — похоже, остававшийся в засаде разбойник, поняв, что дело неладно, выстрелил во ввязавшегося в драку мужа, а остальная ватага потом долго и со злобой избивала раненного… При каждом вздохе мужа раздавался булькающий звук — это было плохо, но самым главным оставалось то, что Ирко все же дышит. С трудом, с хрипом но…
Я опустилась возле лавки на колени и стала осматривать другие раны, которых тоже хватало. Ирко едва не проломили череп, сломали нос и правую руку. Несколько ребер тоже утратили свою целостность, но все же самой опасной оставалась засевшая в теле стрела. Правда, при более тщательном осмотре у меня появилась слабая надежда. Ранивший Ирко лучник звезд с неба не хватал — долженствующее пронзить сердце, жало сильно отклонилось и ушло вниз. Не зацепив ни легких, ни кровеносных сосудов застряло в лопатке… Я опустила голову, мысленно перебирая в уме наставления Нарсии, и то, что успела увидеть, когда прабабка ухаживала за ранеными.
— Мы еще сможем чем-то помочь? — мое раздумье прервал тихий голос Гревко. Я обернулась и посмотрела на замерших у стены мужчин. Нахмурилась, обдумывая.
— Горячая вода нужна — раны промыть, а потом вам надо будет подержать Ирко, когда я эту занозу доставать буду…
Выселковцы повиновались мне без лишних вопросов: уже вскоре я смывала с мужа корку из грязи и крови водой, в которую щедро плеснула подаренного мне в Дельконе зелья. Оно препятствовало воспалению и, по уверениям жриц, немного снимало боль, а боли вскоре будет больше чем надо…
Отодвинув от себя глубокую миску со ставшей красной водой, я встала, и, отрицательно качнув головой, в ответ явно собирающимся спросить меня о дальнейших действиях мужчинам, захватила травнический нож и вышла из хаты.
Теперь пришло время просить о помощи — я вполне успешно лечила укусы и вывихи, но вот стрелу мне доведется извлекать впервые, так что призывать надо не Малику, а самого Седобородого. Хозяин Ловчих и всех путей человеческих был самым грозным и древним из всех Семерых покровителей Ирия, но теперь мне мог помочь лишь бог, символизирующий Судьбу, Смерть и Тайные Знания… Обычно Хозяину троп оставляют жертву на перекрестках, но я верила, что в этот глухой ночной час он меня услышит…
— Хозяин Троп, всеведающий! Молю тебя — в этот недобрый час помоги мне все сделать правильно! Обереги от ошибки! — я легко полоснула себя по запястью и окропила землю под ногами. Замерла, прислушиваясь к ночным звукам… Несколько мгновений ничего не происходило, но потом легкий вздох ветра принес с собою отдаленное, едва уловимое карканье ворона… Получив знак о том, что мольба услышана и плата принята, я поспешно вернулась в хату.
Смерть дала отсрочку, и теперь надо было сосредоточиться на том, что мне предстояло сделать…
Помогая прабабке, я видела, как сведущие в лечении жрицы извлекают из тела застрявшие стрелы. Из-за того, что наконечники стрел — как тяжёлых, способных пробить доспех, так и предназначавшихся для точной и дальней стрельбы — нередко были снабжены зазубринами или шипами, их старались вытащить со стороны, прямо противоположной той, через которую стрела вошла в тело. После того, как путь для извлечения стрелы был открыт, жрицы раздвигали мышцы специальным похожим на двузубые вилы инструментом, и проталкивали острие вперед с помощью древка до тех пор, пока его не удавалось схватить и вытащить.
Когда же такой способ был невозможен, жрицы действовали немного по-другому. Расширив и увеличив рану, они с помощью щипцов вначале откусывали короткие и тонкие шипы, и лишь потом извлекали сам наконечник. Если жала стрелы были крупными и крепкими, то жрицы брались не за щипцы, а за изуверского вида инструмент, напоминающий большие ножницы с плоскими, широкими лезвиями. Эти лезвия, покрывая собою шипы и зазубрины наконечника, позволяли извлечь стрелу без лишних повреждений…
Впечатленная зловещим видом этого инструмента, я тогда еще поинтересовалась у Стембы, есть ли у «Лисов», что-нибудь подобное, а он, усмехнувшись, сказал, что лишняя тяжесть воинам ни к чему, а когда под рукою нет лекарей с их хитрыми штуками, то сойдет и что попроще — шипы можно обезвредить расщепленным камышом или даже ивовыми прутьями. Была бы сноровка, а все остальное — приложится…
И вот теперь, спустя много лет, я последовала этому совету — благо, что ни камыш, ни ива не были чем-то недоступным. Отрешившись от не спускающих с меня глаз, крепко держащих Ирко мужчин, мне удалось аккуратно, не повредив жил, вытащить злополучный наконечник, и остановить последовавшее за этим действом неизбежное кровотечение. И лишь после того, как рана была обработана и перебинтована, я взглянула на свой трофей. Извлеченный мною наконечник, к счастью, был не из дорогих — тяжелых, с широко разведенными зубьями-шипами, но облегчения от этого открытия я не испытала. Причинённая стрелою рана была довольно глубокой, другие повреждения мне только предстояло исправить, а Ирко, между тем, начал изгибаться в судорогах. Причина редких, но от этого не менее сильных приступов — двое крепких выселковцев с трудом удерживали по-прежнему находящегося в беспамятстве Ирко — была мне неясна, и я торопилась закончить с лечением и перевязками как можно быстрее…
Несмотря на все мои усилия, время, казалось, ускорило свой бег — мне чудилось, что я копаюсь, точно черепаха, и не успеваю сделать то, что должна. Ирко стонал в своем забытьи, но когда я, закончив с самыми сильными повреждениями, принялась перебинтовывать счёсанную до мяса ладонь своего мужа, мне открылся страшный смысл происходящего. Рука мужа изменилась! Не сильно — пальцы словно бы стали короче и толще, и без того немалая ладонь раздалась в ширину, всегда коротко остриженные ногти оказались вдруг отросшими…
Для посторонних людей такие перемены были незаметны, но я, успевшая выучить руки Ирко до последней заусеницы на них, изменения заметила и поняла, что теперь происходит то, чего я больше всего и опасалась, если не считать самой смерти — у Ирко начался оборот!
Доставшийся от отца дар проявил себя в момент, когда бэр-полукровка оказался между жизнью и смертью, но беда была в том, что мой муж не мог взять под контроль свое превращение, сулившее либо стать необратимым, либо и вовсе убить… Так дар оборотился проклятием…
Поспешно закончив перевязку, я попросила Роско и Гревко перенести мужа в светелку, служившую нам спальней и, заверив их, что теперь Ирко нужен полный покой, поспешила выпроводить их из хаты, не забыв при этом поднести на дорожку медовухи. Впрочем, мое желание остаться наедине с мужем, все равно было истолковано мужчинами по-своему. Гревко, опрокинув стопку, так прямо и спросил.
— Ах, так!!! — мои, с трудом сдерживаемые слезы мгновенно высохли, уступив место гневу. — Подлость свою и мерзость вы не спрячете и не оправдаете! Будет вам расплата за эту кровь!
Гордек замер, хватая воздух ртом, точно вытащенная из воды рыба, а собравшаяся к этому времени на площади толпа после моих слов загудела точно улей. Кто-то плакал, кто-то причитал, кто-то вовсю материл Радко с товарищами, а еще несколько селян требовали заткнуть рот травнице, пока она всех не прокляла…
Я отвернулась от телеги, и, не обращая внимания на усиливающиеся крики и споры, пошла прочь. Здесь мне помощи ждать не от кого, а Ирко надо найти — живого ли, мертвого… Я прошла уже четыре двора, когда меня нагнала вездесущая Кветка.
— Куда ты, Эрка!?
— К Ирко… — ответила я, повернувшись к вдове. Та все еще держала на руках мои кровинку, вот только Мали проснулась и теперь отчаянно хныкала. Я погладила дочку по волосам.
— Успокойся, доченька… Сегодня ты заночуешь у тети…
— И мамка твоя бестолковая заночует вместе с тобой. — Кветка поудобней перехватила малышку и сурово взглянула на меня. — Не чуди, Эрка! Тебе ли с разбойниками тягаться?! И мужа не спасешь, и дочку круглой сиротой оставишь!..
Вместо ответа я, почувствовав слабость в ногах, отстранилась от Кветки и оперлась на плетень.
— Я не могу все так оставить! Разбойники вряд ли до сих пор на дороге стоят… Я найду его!..
Но Кветка была непреклонна.
— Одну я тебя не отпущу. Как ни крути, а мужиков на помощь звать надо. Тот же Марек не из робкого десятка…
— Да, Марек… Я его жене в родах помогала… И руку ему после волчьего укуса лечила… — К слабости в ногах добавился и шум в ушах. В глазах потемнело так, точно уже наступила ночь… Доселе послушное тело теперь просто отказывалось мне повиноваться, но я не могла быть слабой… Не могла…
Чтобы не упасть, я из последних сил уцепилась за плетень, а Кветка, заметив, мое состояние, шагнула ближе.
— Лучше обопрись об меня, деточка, и пойдем ко мне потихоньку… Я Мали уложу, тебя отпою, да и сама за Мареком схожу… Пойдем, солнышко…
— Хорошо… — я вцепилась в Кветку, точно утопающий за соломинку, а мир вокруг плыл и кружился…
В себя я пришла уже в хате Кветки. Мне по-прежнему было плохо, но на лбу у меня обнаружилось мокрое, сложенное в несколько слоев полотно, а сама вдова уже подносила к моим губам кружку с самогоном.
— Выпей, а то страшней покойника стала!
Я послушно выпила огненную жидкость, закашлялась… Кветка немедля сунула мне в руки пирожок.
— Закусывай. Знаю, что кусок в горло не лезет, но силам надо откуда-то браться…
Я послушно откусила от угощения. Начала жевать, не чувствуя вкуса, а Кветка оправила полотно у меня на лбу.
— Мали твоя как на подушку головенку-то склонила, так и уснула. Не беспокойся…
Я с трудом проглотила кое-как пережеванный кусок.
— А Марек? Ты пойдешь к нему?
— А зачем ко мне идти, если я уже здеся… — Раздался от дверей немного сиплый голос. Марек любил промышлять капканами да охотой, и был ещё тем красавцем — крепкий, грузный, с разорванными рысью щекой и ухом… Впрочем, уродливые эти следы — так же, как и безрукавка из той самой рыси — были для Марека предметом гордости, а жену Марека его шрамы не смущали вовсе…
— Я так подумал, что толку от этих крикунов на площади не будет, а тебе помощь нужна. — Марек прошел в хату и сел около меня на лавку. — Побудь пока у Кветки. Я за братом зайду, а потом отправлюсь на тракт… Этот заячий хвост Яблоньки поминал, верно?
— Да… — я нашла в себе силы распрямиться. — Я тоже с вами пойду…
Но Марек только головой покачал.
— Нет, Эрка. Твое женское дело дочку баюкать, да новостей ждать, а наше — мужа твоего найти и сюда доставить…
Марек залпом выпил немедля поднесенный Кветкой самогон и сердито тряхнул головой.
— То, что Гордеки — паскуды, вся округа знает, но с Радко и Лушеком я сам не раз и в Эргль, и в Брно ездил, и такой подлости от них не ожидал… А теперь выходит, что рабская кровь гнилью у них внутри сидела…
— Рабская? — невольно нахмурилась я, пытаясь понять, о чем толкует Марек, но ответила мне Кветка.
— Дело в том, Эрка, что в Поляне лишь треть семей, которые испокон веков свободными поселенцами были. Остальные же пришлые — их деды да прадеды рабами тогдашнего Владетеля являлись, но по предсмертному его завещанию, были отпущены на вольные хлеба. Дело это давнее, про него уже и не поминают почти. Кто ж знал, что оно так аукнется…
— Отцы ели кислый виноград, а у детей оскомина… — прошептала я старую присказку, только теперь постигнув весь её горький смысл, а Марек тяжело вздохнул:
— Ладно, что уж теперь… Пойду я, пожалуй — что время зря терять… — после этих слов он решительно поднялся с лавки. Я потянулась было за Мареком, но он, заметив это, сказал. — Нет, Эрка. Первую помощь Ирко я и сам оказать смогу, а ты до сих пор сама на себя не похожа — белая, как полотно… Оставайся-ка лучше у Кветки и не расходуй попусту силы. Чувствую, они тебе вскоре понадобятся…
Я опустила голову, упрямо закусила губу — соглашаться с Мареком мне не хотелось, но и проклятая слабость никак не проходила!.. Конец так и не начавшемуся толком противостоянию положила Кветка. Вдова присела рядом, обняла меня за плечи, точно маленькую, прижала к себе… И я, поняв что этих двоих не переломить, да и толку от меня — с трудом переставляющей ноги будет мало, подчинилась…
Марек ушел, а Кветка, кое-как впихнув в меня несколько ложек творога и заставив допить самогонку, постелила мне на лавке. Я послушно легла, но еще долго не могла уснуть — одолженная Кветкой длинная сорочка слишком резко пахла мятой, а слабость сменилась ноющей под сердцем пустотой, в которой тонули тяжелые, страшные мысли… Из полудремы-полуоцепенения меня вывел тревожный стук в дверь. Я вскинулась, гадая, как Марек с братом успели так быстро обернуться, а из-за двери раздался голос Роско.
— Кветка! Эрка не у тебя, часом!..
Вдова ещё только ноги с лавки спустила, а я, накинув поверх рубашки шаль, уже отворяла дверь. Роско переступил порог, печально посмотрел на меня.
— Я вижу, ты знаешь…
— Да… — прошептала я, и Роско вздохнул.
— Так уж вышло, что я с Гревко тоже в Эргль подался — позавчера еще отбыл, да Гревко гульнул сильно. Потому и отправились в дорогу уже на ночь глядя — время упущенное наверстывать… — Роско еще раз исподлобья посмотрел на меня, и тряхнув головой резко закончил. — Нашли мы Ирко. Живой он…
— Спасибо тебе, Роско… Если б не ты… — голос предательски задрожал, и я поспешно вытерла начавшие наливаться непрошенными слезами глаза, но селянин лишь грустно вздохнул.
— Подожди меня благодарить, Эрка. Муж твой в беспамятстве, да и изувечен страшно… Мы его домой доправили, но поскольку тебя там не оказалось, Гревко остался в хате караулить подле Ирко, а я решил тебя в Поляне поискать…
К концу его рассказа я кое-как взяла себя в руки и тихо произнесла.
— Все равно спасибо… Обожди меня тут, я быстро соберусь…
Роско согласно кивнул головой и устроился на одной из лавок, Кветка немедля присела рядом и стала пытать его о подробностях, а я, схватив одежду, забежала в боковую светелку, в которой спала дочка, и стала торопливо одеваться. Переплела косу и, подойдя к мирно спящей малютке, осторожно ее поцеловала. Провела рукой по разметавшимся на подушке волосам дочки, и лишь потом вернулась к вдове и Роско.
— Я готова. Кветка, ты сможешь присмотреть пока за Мали? — Мой вопрос был задан неспроста. В ближайшие дни мне, похоже, понадобятся все силы, какие только смогу в себе разыскать, а делить внимание между израненным мужем и дочерью будет очень непросто… Впрочем, высказывать все эти соображения вслух мне не пришлось — Кветка, услышав мою просьбу, тут же согласно закивала головой и сказала, что проведает меня завтра…
Хотя Роско шел по лесу быстрым шагом, я с трудом подавляла желание побежать впереди него. Бег ничего не изменит — только утомит, а я должна была быть сильной ради Ирко. Я повторяла это себе снова и снова, а, заодно, внутренне готовилась к тому, что увижу, и, тем не менее, когда я увидела, что разбойники сделали с мужем, ноги у меня едва не подкосились…
Передо мною на лавке лежал не человек, а кусок мяса — окровавленный, беспамятный. Из-под левой ключицы торчит обломанное древко стрелы — похоже, остававшийся в засаде разбойник, поняв, что дело неладно, выстрелил во ввязавшегося в драку мужа, а остальная ватага потом долго и со злобой избивала раненного… При каждом вздохе мужа раздавался булькающий звук — это было плохо, но самым главным оставалось то, что Ирко все же дышит. С трудом, с хрипом но…
Я опустилась возле лавки на колени и стала осматривать другие раны, которых тоже хватало. Ирко едва не проломили череп, сломали нос и правую руку. Несколько ребер тоже утратили свою целостность, но все же самой опасной оставалась засевшая в теле стрела. Правда, при более тщательном осмотре у меня появилась слабая надежда. Ранивший Ирко лучник звезд с неба не хватал — долженствующее пронзить сердце, жало сильно отклонилось и ушло вниз. Не зацепив ни легких, ни кровеносных сосудов застряло в лопатке… Я опустила голову, мысленно перебирая в уме наставления Нарсии, и то, что успела увидеть, когда прабабка ухаживала за ранеными.
— Мы еще сможем чем-то помочь? — мое раздумье прервал тихий голос Гревко. Я обернулась и посмотрела на замерших у стены мужчин. Нахмурилась, обдумывая.
— Горячая вода нужна — раны промыть, а потом вам надо будет подержать Ирко, когда я эту занозу доставать буду…
Выселковцы повиновались мне без лишних вопросов: уже вскоре я смывала с мужа корку из грязи и крови водой, в которую щедро плеснула подаренного мне в Дельконе зелья. Оно препятствовало воспалению и, по уверениям жриц, немного снимало боль, а боли вскоре будет больше чем надо…
Отодвинув от себя глубокую миску со ставшей красной водой, я встала, и, отрицательно качнув головой, в ответ явно собирающимся спросить меня о дальнейших действиях мужчинам, захватила травнический нож и вышла из хаты.
Теперь пришло время просить о помощи — я вполне успешно лечила укусы и вывихи, но вот стрелу мне доведется извлекать впервые, так что призывать надо не Малику, а самого Седобородого. Хозяин Ловчих и всех путей человеческих был самым грозным и древним из всех Семерых покровителей Ирия, но теперь мне мог помочь лишь бог, символизирующий Судьбу, Смерть и Тайные Знания… Обычно Хозяину троп оставляют жертву на перекрестках, но я верила, что в этот глухой ночной час он меня услышит…
— Хозяин Троп, всеведающий! Молю тебя — в этот недобрый час помоги мне все сделать правильно! Обереги от ошибки! — я легко полоснула себя по запястью и окропила землю под ногами. Замерла, прислушиваясь к ночным звукам… Несколько мгновений ничего не происходило, но потом легкий вздох ветра принес с собою отдаленное, едва уловимое карканье ворона… Получив знак о том, что мольба услышана и плата принята, я поспешно вернулась в хату.
Смерть дала отсрочку, и теперь надо было сосредоточиться на том, что мне предстояло сделать…
Помогая прабабке, я видела, как сведущие в лечении жрицы извлекают из тела застрявшие стрелы. Из-за того, что наконечники стрел — как тяжёлых, способных пробить доспех, так и предназначавшихся для точной и дальней стрельбы — нередко были снабжены зазубринами или шипами, их старались вытащить со стороны, прямо противоположной той, через которую стрела вошла в тело. После того, как путь для извлечения стрелы был открыт, жрицы раздвигали мышцы специальным похожим на двузубые вилы инструментом, и проталкивали острие вперед с помощью древка до тех пор, пока его не удавалось схватить и вытащить.
Когда же такой способ был невозможен, жрицы действовали немного по-другому. Расширив и увеличив рану, они с помощью щипцов вначале откусывали короткие и тонкие шипы, и лишь потом извлекали сам наконечник. Если жала стрелы были крупными и крепкими, то жрицы брались не за щипцы, а за изуверского вида инструмент, напоминающий большие ножницы с плоскими, широкими лезвиями. Эти лезвия, покрывая собою шипы и зазубрины наконечника, позволяли извлечь стрелу без лишних повреждений…
Впечатленная зловещим видом этого инструмента, я тогда еще поинтересовалась у Стембы, есть ли у «Лисов», что-нибудь подобное, а он, усмехнувшись, сказал, что лишняя тяжесть воинам ни к чему, а когда под рукою нет лекарей с их хитрыми штуками, то сойдет и что попроще — шипы можно обезвредить расщепленным камышом или даже ивовыми прутьями. Была бы сноровка, а все остальное — приложится…
И вот теперь, спустя много лет, я последовала этому совету — благо, что ни камыш, ни ива не были чем-то недоступным. Отрешившись от не спускающих с меня глаз, крепко держащих Ирко мужчин, мне удалось аккуратно, не повредив жил, вытащить злополучный наконечник, и остановить последовавшее за этим действом неизбежное кровотечение. И лишь после того, как рана была обработана и перебинтована, я взглянула на свой трофей. Извлеченный мною наконечник, к счастью, был не из дорогих — тяжелых, с широко разведенными зубьями-шипами, но облегчения от этого открытия я не испытала. Причинённая стрелою рана была довольно глубокой, другие повреждения мне только предстояло исправить, а Ирко, между тем, начал изгибаться в судорогах. Причина редких, но от этого не менее сильных приступов — двое крепких выселковцев с трудом удерживали по-прежнему находящегося в беспамятстве Ирко — была мне неясна, и я торопилась закончить с лечением и перевязками как можно быстрее…
Несмотря на все мои усилия, время, казалось, ускорило свой бег — мне чудилось, что я копаюсь, точно черепаха, и не успеваю сделать то, что должна. Ирко стонал в своем забытьи, но когда я, закончив с самыми сильными повреждениями, принялась перебинтовывать счёсанную до мяса ладонь своего мужа, мне открылся страшный смысл происходящего. Рука мужа изменилась! Не сильно — пальцы словно бы стали короче и толще, и без того немалая ладонь раздалась в ширину, всегда коротко остриженные ногти оказались вдруг отросшими…
Для посторонних людей такие перемены были незаметны, но я, успевшая выучить руки Ирко до последней заусеницы на них, изменения заметила и поняла, что теперь происходит то, чего я больше всего и опасалась, если не считать самой смерти — у Ирко начался оборот!
Доставшийся от отца дар проявил себя в момент, когда бэр-полукровка оказался между жизнью и смертью, но беда была в том, что мой муж не мог взять под контроль свое превращение, сулившее либо стать необратимым, либо и вовсе убить… Так дар оборотился проклятием…
Поспешно закончив перевязку, я попросила Роско и Гревко перенести мужа в светелку, служившую нам спальней и, заверив их, что теперь Ирко нужен полный покой, поспешила выпроводить их из хаты, не забыв при этом поднести на дорожку медовухи. Впрочем, мое желание остаться наедине с мужем, все равно было истолковано мужчинами по-своему. Гревко, опрокинув стопку, так прямо и спросил.
