предупреждаю о последствиях, – хмыкнул его величество, и церемония бракосочетания и коронации императрицы Россонтийской началась, только будущая императрица ещё не ведала, какие испытания её ожидают при принятии в венценосную семью.
Без пяти минут супруг поглядывал на меня угрожающе – насмешливо, я же, стремительно трезвея, осознавала, что взгляд этот не сулит мне ничего хорошего. Уверенность моя сходила на нет с каждым произнесённым словом жреца, который, сложив руки в подобие чаши и возведя глаза в небо, зачитывал молитву Созидающему. Если в России, хоть и формально, принято спрашивать согласие при вступлении в брак, то здесь моего согласия никто не спрашивал, и я удручённо думала о том, что лишена возможности прилюдно отказать его величеству – хоть уязвлённое эго потешить.
– Как человек преклоняется перед Созидающим, так жена преклоняется перед мужем. Встань на колени, дитя.
Вздрогнула, услышав, что обращаются ко мне, оглянулась – все смотрели на меня в ожидании, перевела недоумённый взгляд на жреца, но не успела переспросить – вдруг послышалось – как почувствовала надавливающие на мои плечи руки Максимилиана и не без сопротивления, но оказалась перед ним на коленях. Возмущённая, я силилась встать, но его величество давил на плечи, не позволяя мне этого сделать.
– Теперь клятва. Повторяй за мной, дитя, – продолжил жрец.
Какая, мать его, клятва?!
– Я – и назови своё полное имя, – начал жрец.
Стоя на коленях и глядя снизу на возвышающегося Максимилиана Россонтийского, я со всей отчётливостью понимала, что проиграла, как проиграла когда–то Кьяра Эзантийская и мне ничего не оставалось делать, как повторить клятву.
Вздохнула, опустила голову и понуро проговорила:
– Я, Нора Волженская–Эзантийская, признаю власть Максимилиана Россонтийского над собой и преклоняюсь перед ним, как пред Созидающим, клянусь повиноваться воле супруга своего, как повинуюсь воле Созидающего, ибо воля супруга моего – есть воля Созидающего.
– Теперь встань, дитя, – велели мне.
Ответной клятвы, я так понимаю, не последует.
Вместо этого жрец вручил кинжал его величеству, лезвием которого Максимилиан полоснул по ладони левой руки даже не поморщившись, сжал руку в кулак над кубком, протянутым жрецом, и капли королевской крови одна за другой покапали в кубок.
Кубок этот протянули мне.
От осознания, что от меня ждут, – замутило.
– Я не…
– Выпей до дна, дитя, – перебил меня жрец.
Принюхалась – пахло вином. Сдерживая рвотный позыв, задержала дыхание и осушила кубок до дна, и выронила его из своей руки, потому как перед глазами всё поплыло, и тело начало слабеть, становиться безвольным. Я с ужасом вскинула голову и наткнулась на хищный взгляд теперь уже своего супруга. Который, обхватив моё обескураженное лицо руками, прижался обжигающими губами ко лбу, оставляя скромный поцелуй.
Приобняв меня за талию, Максимилиан вскинул руку ликующей толпе, а жрец отступил перед распахнувшимися внутрь храма воротами.
Свадьба состоялась.
И только тогда, когда ворота за нами закрылись, отрезая от всего мира, и мы остались наедине в полной тишине, я взглянула на супруга и в глазах его огненных увидела свой приговор.
– Такова традиция, когда монарх женится, первая брачная ночь проходит в стенах храма Созидающего, где никого, кроме супругов, нет, – объяснил он ничего не понимающей мне. Спокойно так, показательно елейным голосом, насмешливо даже.
– Что я выпила? – уточнила дрожащим голосом.
– Так называемый брачный напиток, который лишает женщину возможности сопротивляться мужу и поддержит тебя в бодрствующем состоянии, чтобы я с тобой не делал, – хмыкнул Максимилиан.
Я сглотнула ком в горле, заторможено отступая назад, при виде чего глаза супруга моего загорелись ещё пуще, таким азартным пламенем, а в голове моей, как эхо, звучали его слова: «чтобы я с тобой не делал».
– Знаешь, твоё неприятие ситуации меня забавляет. Я даже готов подыграть тебе. Сумеешь убежать и спрятаться так, чтобы я не успел поймать и не нашёл тебя, я и пальцем тебя не коснусь. Считаю до десяти.
– Это несправедливо, – я едва шевелила губами, которые чуть припухли от того, что кровь прилила к ним.
– Если ты не заметила, мир вообще несправедлив, – развёл руками Максимилиан и начал считать: – Один.
Если бы могла – сорвалась с места. Но я не могла. Вроде и шла, но как–то чересчур медленно.
– Два.
Каждый шаг – неимоверное усилие над собой.
– Три.
Тело бросает в дрожь.
– Четыре.
Он медленно считал.
Но я и медленно шла.
– Пять.
Опираясь о стены для поддержки, превозмогая, продолжаю идти, не зная куда, почти не соображая из–за головокружения.
– Шесть.
У меня нет и шанса уйти, спрятаться. Не проще ли сдаться?
– Семь.
Я всё ещё хорошо слышу его – значит, ушла недалеко.
– Восемь.
Здесь есть окна? Быть может, выброситься в окно?
– Девять.
Отчаяние захлёстывает меня. Он же живого места на мне не оставит, отыграется по полной!
– Десять.
Всё, это конец.
Я слышу его приближающиеся шаги, слышу, как мягко он смеётся, сама стараюсь даже не дышать. Тело такое слабое, неподконтрольное. Я прижимаюсь спиной к каменной стене храма, стою на негнущихся ногах, живот сжимается от дикого животного ужаса.
Максимилиан, забавляясь, появляется словно из ниоткуда, возникает прямо передо мной.
– Я же обещал, что ты пожалеешь, – нежно произносит супруг и, жестко схватив меня за волосы на затылке, впивается поцелуем в губы.
Протестующе мычу, упираюсь непослушными ладонями его в грудь, пытаясь оттолкнуть – бесполезно, сил нет. Он усмехается мне в губы и, отстранившись, ловким движением забрасывает меня к себе на плечо, на котором я висну подобно безвольной кукле.
Перед глазами всё плывёт. Максимилиан приносит меня в какую–то комнату с просторным ложе, ставит на пол и, схватившись за вырез на моей груди двумя руками, разрывает платье. Треск ткани почти оглушает. Я остаюсь полностью обнажённой.
Я наблюдаю за тем, как от своей одежды избавляется и супруг. Как снимает рубашку, как расстёгивает ремень на брюках и вздрагиваю, когда он резким движением заводит мои руки за спину и связывает их кожаным ремнём.
– Мне понравилось видеть тебя на коленях передо мной, – ухмыляясь, говорит Максимилиан, надавливает на плечи и, не способная удержаться, я падаю на колени, чувствуя болезненный удар.
Одной своей рукой Максимилиан сжимает мои волосы на затылке, удерживая на месте, а второй достаёт член. Я понимаю, что он от меня хочет. Это выглядит унизительно.
Мне хочется сказать что–нибудь колкое, что–нибудь едкое, но я осекаюсь и вместо этого произношу:
– Я не хочу…
– Ты не заслужила, чтобы я учитывал твои желания, – смеётся Максимилиан.
Я тяжело вздыхаю, закрываю глаза и повинуюсь, накрывая губами блестящую от смазки головку члена, слышу его рваный выдох, провожу по ней языком, аккуратно посасываю и стараюсь абстрагироваться, хоть и хочется рыдать. Втягивая щёки, усиливаю напор, беру глубже. Максимилиан направляет меня рукой, учащённо дышит. Начинает не хватать воздуха, я силюсь отстраниться, но супруг удерживает, хочу оттолкнуть его бёдра, чтобы вздохнуть, но туго связанные за спиной руки не позволяют мне этого. Я брыкаюсь, когда его бёдра ускоряются, и член входит настолько глубоко, что виски сдавливает от нехватки кислорода.
– Расслабься! – приказывает супруг.
Головка его члена проникает в горло, я давлюсь и начинаю кашлять, когда Максимилиан вынимает его из моего рта.
– Ну, ничего, немного практики – и ты научишься меня ублажать.
Я облизываю губы, перевожу дыхание и с ненавистью выпаливаю:
– Немного практики – и я убью тебя!
Он смеётся в ответ, рывком поднимает меня с колен, тащит к кровати и швыряет на неё. Я приземляюсь на живот и не успеваю перевернуться на спину и оттолкнуть его ногами, ибо реакции замедленны донельзя, как супруг одной своей рукой прижимает мою голову, а второй, удерживая за бёдра, насаживает на свой член – вот так резко, без подготовки, на сухую. Я вскрикиваю от боли и чувствую обжигающий звонкий шлепок по ягодице.
И ещё один. На этот раз сильнее, болезненнее.
Толчки Максимилиана жесткие. Он не занимается любовью, нет. Он берёт силой, утверждает свою власть. Двигается по–звериному, рычит, вдавливает моё лицо в ложе и шлёпает, шлёпает по ягодицам… Резко выходит из меня и прокусывает кожу на бёдрах, облизывает, снова больно кусает и, обхватив меня за лодыжки, переворачивает на спину.
Промежность горит, я говорю ему об этом, о том, что он делает мне больно, в ответ слышу лишь хриплый смех обезумевшего мужчины и кричу, когда он резко входит в меня, вдалбливается. Выгибаюсь, сжимаюсь всем телом, но это сопротивление только доставляет супругу удовольствие, и он стонет, чувствуя, как сжимаются мышцы влагалища на его члене.
Максимилиан чуть наклоняется, сжимает мою грудь руками, перекатывает соски пальцами, оттягивает их, а затем поочерёдно, накрыв губами, начинает посасывать то один, то другой, вновь кусает. Я шиплю. За что получаю шлепок по бедру. Он отрывается от моей груди и впивается поцелуем в губы. Целует исступлённо, дико, прокусывает нижнюю губу, из глаз моих брызгают слёзы, а супруг слизывает выступившую кровь, ведёт языком ниже, по подбородку к шее, кусает и её, метит, оставляет засосы, не прекращая двигаться во мне.
Всё длится, кажется, вечность, время – тягучая патока.
Руки Максимилиана сжимаются на моей шее, я хватаю ртом воздух, начинаю дёргаться. Чувствуя его руки на своей шее, погружаюсь в воспоминания, перед глазами встаёт образ моего убийцы, сердце пропускает удар, чтобы панически забиться.
Наконец, супруг протяжно стонет, кончает и обессиленно падает на меня, удерживая вес своего тела упирающимися в ложе кулаками. Какое–то время он не двигается, приходит в себя, тело взмокшее, дрожит. Засим перекатывается с меня на спину, лежит рядом, дыхание его частит, а я так и продолжаю лежать с широко раздвинутыми ногами, глотая слёзы и глядя на сводчатый потолок.
Я умерла от удушья. Он знал это. Не мог не знать.
Какой же беспомощной я себя сейчас чувствовала, прямо как тогда, смотря в лицо своего убийцы. Между ними было кое–что общее: оба лишили меня жизни.
«Не плачь, Нора, он не должен увидеть твоих слёз, твоей слабости. По крайней мере, он насытился», – только подумала и с ужасом вздрогнула, когда почувствовала прикосновение супруга на себе.
Максимилиан перевернул меня на живот, развязал руки, чтобы вновь их сковать ремнём, только привязывая к изголовью кровати.
– Нет… Не надо, Макс… Пожалуйста… – с отчаянием захныкала я.
– У нас впереди вся ночь, любимая…
Сказав это, Максимилиан, подобно палачу, устроил мне персональный ад.
Я потеряла счёт времени. Из–за криков сорвала голос и уже едва слышно постанывала, когда он жёстко брал и брал меня. Я мечтала потерять сознание, но действие брачного напитка никак не проходило. Сломленная, я плакала и умоляла его остановиться, обещала, что впредь буду во всём покорной и никогда более не нанесу ему оскорбление. Я и вправду готова была сделать всё, что только он прикажет, лишь бы провалиться в беспамятство, забыться хоть на немного. И не такое пообещаешь, оказавшись в клетке со зверем.
– Посмотри на меня, – приказ, которому я беспрекословно подчинилась. – Если не хочешь, чтобы подобное повторилось, советую помнить, что я – твой муж. В конце концов, – он усмехнулся, – ты дала клятву. Всё, любимая, мы закончили.
Он развязал мне руки, которые я тотчас прижала к груди, потирая запястья и затравленно наблюдая за тем, как Макс поднимает меня и несёт в ванную, как осторожно смывает следы брачной ночи, как бережно одевает в платье, уже другое, конечно красного цвета. Вытерпела всё. Между ног болело, отчего ходила я, чуть прихрамывая, сгорбившись, обняв одной рукой себя за живот. И только перед выходом из храма, морщась от боли, выпрямилась, поджала губы и вышла вслед за супругом уже в статусе императрицы Россонтийской.
Я держу лицо, когда мы, точно счастливая супружеская пара, выходим под руку из храма и шествуем до кареты, я благосклонно киваю головой, принимая поздравления, когда мы приезжаем во дворец, отрешённо слушаю о планах свекрови с чего начать моё становление в роли императрицы Россонтийской.
– Матушка, – голос Максимилиана звучит насмешливо, – брачная ночь утомила Нору, ей следует немного отдохнуть.
Мария Федоровна понятливо хмыкает и оставляет меня в покое.
Максимилиан же переводит взгляд на меня.
– Дорогая, тебя сопроводить в покои?
Я с трудом натягиваю улыбку, и не глядя ему в глаза, отвечаю:
– Не стоит, любовь моя, дела государственные не ждут.
Свекровь, не скрывая, диву даётся от перемены настроения в нашем с ним общении, но благоразумно молчит.
– И то верно, – соглашается супруг и когда наклоняется, чтобы поцеловать в лоб, я замираю от ужаса и отвращения. Незамеченной реакция моего тела не остаётся, его величество хмыкает и шепчет на ухо: – Веди себя хорошо, любимая.
Поджав губы, я кланяюсь, настолько почтительно, насколько могу и в сопровождении примчавшихся к госпоже служанок удаляюсь в свои покои, спиной чувствуя прожигающий взгляд Максимилиана.
Оказавшись в покоях, отсылаю прислугу, уверяя, что справлюсь самостоятельно и, оставшись, наконец, в одиночестве, сползаю на пол. Чувствуя себя сломанной куклой, сотрясаюсь в сухих рыданиях. Жалею ли я себя? Да, одна моя часть жалостливо оплакивала своё уязвлённое положение, страшась повторения. Вторая же часть исходила от негодования.
«Он всего лишь жёстко тебя трахнул, даже не бил, а ты корчишься, как умирающий лебедь».
Почему я не ощущаю себя той дерзкой Норой, которой была с настоящим Демьяном, куда подевалась эта Нора? И куда подевалась та, благоразумная Нора? Мне принадлежали воспоминания и чувства обеих, но не одной из них я не была. Потерявшаяся в обеих своих личностях, я так и не сумела обрести себя цельную, достичь единения. Кого благодарить за это? Мать, которая действовала из лучших побуждений? Или, быть может, пора перестать оправдываться в собственной несостоятельности?
Возможно, мне и вправду стоит смириться, попытаться быть ласковой с его величеством во избежание агрессии с его стороны, начать соответствовать статусу императрицы, служить на благо Россонтии.
А что если есть ещё один выход?
Смерть уже приходила ко мне, заключала в свои ледяные объятия и невесть зачем отпускала.
Там, в следующей жизни меня ждёт Демьян, а здесь у меня никого нет, ничто не держит меня.
Я горько усмехаюсь и с такими мыслями поднимаюсь с пола, сгорбившись, шаркаю в купальню, чувствуя себя измождённой старухой, вдруг утратившей всякий смысл в жизни.
Пока небольшой бассейн наполняется водой, раздеваюсь, бросаю взгляд в зеркало. Царапины, укусы, синяки на бёдрах, кровоподтёки на шее, ключицах, следы от ремня на запястьях, синие опухшие губы и потухший взгляд с застывшими слезами.
Это не любовь. Это одержимость.
Вспоминаю ласковые касания Демьяна, его добрую, мягкую улыбку, бархатный голос и объятия, в которых не страшно.
***
Без пяти минут супруг поглядывал на меня угрожающе – насмешливо, я же, стремительно трезвея, осознавала, что взгляд этот не сулит мне ничего хорошего. Уверенность моя сходила на нет с каждым произнесённым словом жреца, который, сложив руки в подобие чаши и возведя глаза в небо, зачитывал молитву Созидающему. Если в России, хоть и формально, принято спрашивать согласие при вступлении в брак, то здесь моего согласия никто не спрашивал, и я удручённо думала о том, что лишена возможности прилюдно отказать его величеству – хоть уязвлённое эго потешить.
– Как человек преклоняется перед Созидающим, так жена преклоняется перед мужем. Встань на колени, дитя.
Вздрогнула, услышав, что обращаются ко мне, оглянулась – все смотрели на меня в ожидании, перевела недоумённый взгляд на жреца, но не успела переспросить – вдруг послышалось – как почувствовала надавливающие на мои плечи руки Максимилиана и не без сопротивления, но оказалась перед ним на коленях. Возмущённая, я силилась встать, но его величество давил на плечи, не позволяя мне этого сделать.
– Теперь клятва. Повторяй за мной, дитя, – продолжил жрец.
Какая, мать его, клятва?!
– Я – и назови своё полное имя, – начал жрец.
Стоя на коленях и глядя снизу на возвышающегося Максимилиана Россонтийского, я со всей отчётливостью понимала, что проиграла, как проиграла когда–то Кьяра Эзантийская и мне ничего не оставалось делать, как повторить клятву.
Вздохнула, опустила голову и понуро проговорила:
– Я, Нора Волженская–Эзантийская, признаю власть Максимилиана Россонтийского над собой и преклоняюсь перед ним, как пред Созидающим, клянусь повиноваться воле супруга своего, как повинуюсь воле Созидающего, ибо воля супруга моего – есть воля Созидающего.
– Теперь встань, дитя, – велели мне.
Ответной клятвы, я так понимаю, не последует.
Вместо этого жрец вручил кинжал его величеству, лезвием которого Максимилиан полоснул по ладони левой руки даже не поморщившись, сжал руку в кулак над кубком, протянутым жрецом, и капли королевской крови одна за другой покапали в кубок.
Кубок этот протянули мне.
От осознания, что от меня ждут, – замутило.
– Я не…
– Выпей до дна, дитя, – перебил меня жрец.
Принюхалась – пахло вином. Сдерживая рвотный позыв, задержала дыхание и осушила кубок до дна, и выронила его из своей руки, потому как перед глазами всё поплыло, и тело начало слабеть, становиться безвольным. Я с ужасом вскинула голову и наткнулась на хищный взгляд теперь уже своего супруга. Который, обхватив моё обескураженное лицо руками, прижался обжигающими губами ко лбу, оставляя скромный поцелуй.
Приобняв меня за талию, Максимилиан вскинул руку ликующей толпе, а жрец отступил перед распахнувшимися внутрь храма воротами.
Свадьба состоялась.
И только тогда, когда ворота за нами закрылись, отрезая от всего мира, и мы остались наедине в полной тишине, я взглянула на супруга и в глазах его огненных увидела свой приговор.
– Такова традиция, когда монарх женится, первая брачная ночь проходит в стенах храма Созидающего, где никого, кроме супругов, нет, – объяснил он ничего не понимающей мне. Спокойно так, показательно елейным голосом, насмешливо даже.
– Что я выпила? – уточнила дрожащим голосом.
– Так называемый брачный напиток, который лишает женщину возможности сопротивляться мужу и поддержит тебя в бодрствующем состоянии, чтобы я с тобой не делал, – хмыкнул Максимилиан.
Я сглотнула ком в горле, заторможено отступая назад, при виде чего глаза супруга моего загорелись ещё пуще, таким азартным пламенем, а в голове моей, как эхо, звучали его слова: «чтобы я с тобой не делал».
– Знаешь, твоё неприятие ситуации меня забавляет. Я даже готов подыграть тебе. Сумеешь убежать и спрятаться так, чтобы я не успел поймать и не нашёл тебя, я и пальцем тебя не коснусь. Считаю до десяти.
– Это несправедливо, – я едва шевелила губами, которые чуть припухли от того, что кровь прилила к ним.
– Если ты не заметила, мир вообще несправедлив, – развёл руками Максимилиан и начал считать: – Один.
Если бы могла – сорвалась с места. Но я не могла. Вроде и шла, но как–то чересчур медленно.
– Два.
Каждый шаг – неимоверное усилие над собой.
– Три.
Тело бросает в дрожь.
– Четыре.
Он медленно считал.
Но я и медленно шла.
– Пять.
Опираясь о стены для поддержки, превозмогая, продолжаю идти, не зная куда, почти не соображая из–за головокружения.
– Шесть.
У меня нет и шанса уйти, спрятаться. Не проще ли сдаться?
– Семь.
Я всё ещё хорошо слышу его – значит, ушла недалеко.
– Восемь.
Здесь есть окна? Быть может, выброситься в окно?
– Девять.
Отчаяние захлёстывает меня. Он же живого места на мне не оставит, отыграется по полной!
– Десять.
Всё, это конец.
Я слышу его приближающиеся шаги, слышу, как мягко он смеётся, сама стараюсь даже не дышать. Тело такое слабое, неподконтрольное. Я прижимаюсь спиной к каменной стене храма, стою на негнущихся ногах, живот сжимается от дикого животного ужаса.
Максимилиан, забавляясь, появляется словно из ниоткуда, возникает прямо передо мной.
– Я же обещал, что ты пожалеешь, – нежно произносит супруг и, жестко схватив меня за волосы на затылке, впивается поцелуем в губы.
Протестующе мычу, упираюсь непослушными ладонями его в грудь, пытаясь оттолкнуть – бесполезно, сил нет. Он усмехается мне в губы и, отстранившись, ловким движением забрасывает меня к себе на плечо, на котором я висну подобно безвольной кукле.
Перед глазами всё плывёт. Максимилиан приносит меня в какую–то комнату с просторным ложе, ставит на пол и, схватившись за вырез на моей груди двумя руками, разрывает платье. Треск ткани почти оглушает. Я остаюсь полностью обнажённой.
Я наблюдаю за тем, как от своей одежды избавляется и супруг. Как снимает рубашку, как расстёгивает ремень на брюках и вздрагиваю, когда он резким движением заводит мои руки за спину и связывает их кожаным ремнём.
– Мне понравилось видеть тебя на коленях передо мной, – ухмыляясь, говорит Максимилиан, надавливает на плечи и, не способная удержаться, я падаю на колени, чувствуя болезненный удар.
Одной своей рукой Максимилиан сжимает мои волосы на затылке, удерживая на месте, а второй достаёт член. Я понимаю, что он от меня хочет. Это выглядит унизительно.
Мне хочется сказать что–нибудь колкое, что–нибудь едкое, но я осекаюсь и вместо этого произношу:
– Я не хочу…
– Ты не заслужила, чтобы я учитывал твои желания, – смеётся Максимилиан.
Я тяжело вздыхаю, закрываю глаза и повинуюсь, накрывая губами блестящую от смазки головку члена, слышу его рваный выдох, провожу по ней языком, аккуратно посасываю и стараюсь абстрагироваться, хоть и хочется рыдать. Втягивая щёки, усиливаю напор, беру глубже. Максимилиан направляет меня рукой, учащённо дышит. Начинает не хватать воздуха, я силюсь отстраниться, но супруг удерживает, хочу оттолкнуть его бёдра, чтобы вздохнуть, но туго связанные за спиной руки не позволяют мне этого. Я брыкаюсь, когда его бёдра ускоряются, и член входит настолько глубоко, что виски сдавливает от нехватки кислорода.
– Расслабься! – приказывает супруг.
Головка его члена проникает в горло, я давлюсь и начинаю кашлять, когда Максимилиан вынимает его из моего рта.
– Ну, ничего, немного практики – и ты научишься меня ублажать.
Я облизываю губы, перевожу дыхание и с ненавистью выпаливаю:
– Немного практики – и я убью тебя!
Он смеётся в ответ, рывком поднимает меня с колен, тащит к кровати и швыряет на неё. Я приземляюсь на живот и не успеваю перевернуться на спину и оттолкнуть его ногами, ибо реакции замедленны донельзя, как супруг одной своей рукой прижимает мою голову, а второй, удерживая за бёдра, насаживает на свой член – вот так резко, без подготовки, на сухую. Я вскрикиваю от боли и чувствую обжигающий звонкий шлепок по ягодице.
И ещё один. На этот раз сильнее, болезненнее.
Толчки Максимилиана жесткие. Он не занимается любовью, нет. Он берёт силой, утверждает свою власть. Двигается по–звериному, рычит, вдавливает моё лицо в ложе и шлёпает, шлёпает по ягодицам… Резко выходит из меня и прокусывает кожу на бёдрах, облизывает, снова больно кусает и, обхватив меня за лодыжки, переворачивает на спину.
Промежность горит, я говорю ему об этом, о том, что он делает мне больно, в ответ слышу лишь хриплый смех обезумевшего мужчины и кричу, когда он резко входит в меня, вдалбливается. Выгибаюсь, сжимаюсь всем телом, но это сопротивление только доставляет супругу удовольствие, и он стонет, чувствуя, как сжимаются мышцы влагалища на его члене.
Максимилиан чуть наклоняется, сжимает мою грудь руками, перекатывает соски пальцами, оттягивает их, а затем поочерёдно, накрыв губами, начинает посасывать то один, то другой, вновь кусает. Я шиплю. За что получаю шлепок по бедру. Он отрывается от моей груди и впивается поцелуем в губы. Целует исступлённо, дико, прокусывает нижнюю губу, из глаз моих брызгают слёзы, а супруг слизывает выступившую кровь, ведёт языком ниже, по подбородку к шее, кусает и её, метит, оставляет засосы, не прекращая двигаться во мне.
Всё длится, кажется, вечность, время – тягучая патока.
Руки Максимилиана сжимаются на моей шее, я хватаю ртом воздух, начинаю дёргаться. Чувствуя его руки на своей шее, погружаюсь в воспоминания, перед глазами встаёт образ моего убийцы, сердце пропускает удар, чтобы панически забиться.
Наконец, супруг протяжно стонет, кончает и обессиленно падает на меня, удерживая вес своего тела упирающимися в ложе кулаками. Какое–то время он не двигается, приходит в себя, тело взмокшее, дрожит. Засим перекатывается с меня на спину, лежит рядом, дыхание его частит, а я так и продолжаю лежать с широко раздвинутыми ногами, глотая слёзы и глядя на сводчатый потолок.
Я умерла от удушья. Он знал это. Не мог не знать.
Какой же беспомощной я себя сейчас чувствовала, прямо как тогда, смотря в лицо своего убийцы. Между ними было кое–что общее: оба лишили меня жизни.
«Не плачь, Нора, он не должен увидеть твоих слёз, твоей слабости. По крайней мере, он насытился», – только подумала и с ужасом вздрогнула, когда почувствовала прикосновение супруга на себе.
Максимилиан перевернул меня на живот, развязал руки, чтобы вновь их сковать ремнём, только привязывая к изголовью кровати.
– Нет… Не надо, Макс… Пожалуйста… – с отчаянием захныкала я.
– У нас впереди вся ночь, любимая…
Сказав это, Максимилиан, подобно палачу, устроил мне персональный ад.
Я потеряла счёт времени. Из–за криков сорвала голос и уже едва слышно постанывала, когда он жёстко брал и брал меня. Я мечтала потерять сознание, но действие брачного напитка никак не проходило. Сломленная, я плакала и умоляла его остановиться, обещала, что впредь буду во всём покорной и никогда более не нанесу ему оскорбление. Я и вправду готова была сделать всё, что только он прикажет, лишь бы провалиться в беспамятство, забыться хоть на немного. И не такое пообещаешь, оказавшись в клетке со зверем.
– Посмотри на меня, – приказ, которому я беспрекословно подчинилась. – Если не хочешь, чтобы подобное повторилось, советую помнить, что я – твой муж. В конце концов, – он усмехнулся, – ты дала клятву. Всё, любимая, мы закончили.
Он развязал мне руки, которые я тотчас прижала к груди, потирая запястья и затравленно наблюдая за тем, как Макс поднимает меня и несёт в ванную, как осторожно смывает следы брачной ночи, как бережно одевает в платье, уже другое, конечно красного цвета. Вытерпела всё. Между ног болело, отчего ходила я, чуть прихрамывая, сгорбившись, обняв одной рукой себя за живот. И только перед выходом из храма, морщась от боли, выпрямилась, поджала губы и вышла вслед за супругом уже в статусе императрицы Россонтийской.
Глава 7
Я держу лицо, когда мы, точно счастливая супружеская пара, выходим под руку из храма и шествуем до кареты, я благосклонно киваю головой, принимая поздравления, когда мы приезжаем во дворец, отрешённо слушаю о планах свекрови с чего начать моё становление в роли императрицы Россонтийской.
– Матушка, – голос Максимилиана звучит насмешливо, – брачная ночь утомила Нору, ей следует немного отдохнуть.
Мария Федоровна понятливо хмыкает и оставляет меня в покое.
Максимилиан же переводит взгляд на меня.
– Дорогая, тебя сопроводить в покои?
Я с трудом натягиваю улыбку, и не глядя ему в глаза, отвечаю:
– Не стоит, любовь моя, дела государственные не ждут.
Свекровь, не скрывая, диву даётся от перемены настроения в нашем с ним общении, но благоразумно молчит.
– И то верно, – соглашается супруг и когда наклоняется, чтобы поцеловать в лоб, я замираю от ужаса и отвращения. Незамеченной реакция моего тела не остаётся, его величество хмыкает и шепчет на ухо: – Веди себя хорошо, любимая.
Поджав губы, я кланяюсь, настолько почтительно, насколько могу и в сопровождении примчавшихся к госпоже служанок удаляюсь в свои покои, спиной чувствуя прожигающий взгляд Максимилиана.
Оказавшись в покоях, отсылаю прислугу, уверяя, что справлюсь самостоятельно и, оставшись, наконец, в одиночестве, сползаю на пол. Чувствуя себя сломанной куклой, сотрясаюсь в сухих рыданиях. Жалею ли я себя? Да, одна моя часть жалостливо оплакивала своё уязвлённое положение, страшась повторения. Вторая же часть исходила от негодования.
«Он всего лишь жёстко тебя трахнул, даже не бил, а ты корчишься, как умирающий лебедь».
Почему я не ощущаю себя той дерзкой Норой, которой была с настоящим Демьяном, куда подевалась эта Нора? И куда подевалась та, благоразумная Нора? Мне принадлежали воспоминания и чувства обеих, но не одной из них я не была. Потерявшаяся в обеих своих личностях, я так и не сумела обрести себя цельную, достичь единения. Кого благодарить за это? Мать, которая действовала из лучших побуждений? Или, быть может, пора перестать оправдываться в собственной несостоятельности?
Возможно, мне и вправду стоит смириться, попытаться быть ласковой с его величеством во избежание агрессии с его стороны, начать соответствовать статусу императрицы, служить на благо Россонтии.
А что если есть ещё один выход?
Смерть уже приходила ко мне, заключала в свои ледяные объятия и невесть зачем отпускала.
Там, в следующей жизни меня ждёт Демьян, а здесь у меня никого нет, ничто не держит меня.
Я горько усмехаюсь и с такими мыслями поднимаюсь с пола, сгорбившись, шаркаю в купальню, чувствуя себя измождённой старухой, вдруг утратившей всякий смысл в жизни.
Пока небольшой бассейн наполняется водой, раздеваюсь, бросаю взгляд в зеркало. Царапины, укусы, синяки на бёдрах, кровоподтёки на шее, ключицах, следы от ремня на запястьях, синие опухшие губы и потухший взгляд с застывшими слезами.
Это не любовь. Это одержимость.
Вспоминаю ласковые касания Демьяна, его добрую, мягкую улыбку, бархатный голос и объятия, в которых не страшно.
