Дышать становится тяжело.
Обвожу холл взглядом и натыкаюсь на стенд памяти. На нём фотографии тех, кто погиб, защищая Россонтию и тех, кто несправедливо умер до того, как понадобилось её защищать.
Знакомые обсидиановые глаза холодно взирают на меня с фотографии. Острые скулы, нос, как клюк, волосы цвета воронова крыла, тонкие губы. Меня как током бьёт. А я ведь почти забыла твой образ, Демьян, ты не посещал меня во снах, видно ушёл на покой.
Я перевожу взгляд с фотографии любимого на его величество.
За что ты так со мной, Максимилиан, за что…
Пошатываясь, не обращая ни на кого внимания, подхожу к стенду и, прислонившись ладонью к фотографии Демьян, закрываю глаза, и тело моё сотрясается в сухих рыданиях.
Я шепчу ему:
– Почему ты не забрал меня с собой, Демьян…
Кто–то кладёт мне руку на плечо, вздрагиваю и, распахнув глаза, вижу его перед собой. Высокого, с блеском в глазах и губами, искривлёнными в смешке.
– Опаздываешь на дежурство, искорка, – насмешливо говорит он… и растворяется.
Ноги перестают держать.
– Её величеству плохо!
Меня обмахивают веером, слегка хлопают по щекам.
Несправедливо, что ты умер, Демьян. Видит бог, как мне горько от этого.
Мы бы могли сбежать, жить на берегу моря, на звёзды смотреть, мы бы упоённо дышали друг другом. Мы бы…
– Моя императрица, – это Максимилиан берёт меня под локоть, удерживает, – придите в себя. Все ждут только нас.
И это отрезвляет.
Поджав губы, рассеянно киваю ему, хотя образ его перед глазами не чёткий, кажется ещё чуть–чуть, и я лишусь сознания.
– Его императорское величество, Россонтийский Максимилиан и её императорское величество, Россонтийская Нора…
Объявляют нас, и мы под руку входим в залу. Слышу оглушающие радостные аплодисменты. Еле волочу ногами, хочется упасть прямо здесь и больше никогда не вставать, больше ничего не чувствовать, больше никого не видеть.
Максимилиан произносит речь благодарности студиозам, выделяет особенно отличившихся, естественно из знати. Как представительнице короны мне надлежит улыбаться, но я не могу… Все лица соединяются воедино, я не вижу их перед собой.
Мы восходим на пьедестал, величественно опускаемся на трон и бал объявляют открытым. По традиции бал начинается с полонеза. Перед моими глазами мельтешат смазанные оттенки пёстрых юбок в танце, приглушённо звучит оркестр, громче всего я слышу собственное учащённое сердцебиение. Я выдавливаю из себя улыбку, стараясь и вида не подавать, как мне плохо. Выглядит, должно быть, как убогая попытка сойти за свою.
Пытаюсь отыскать взглядом своих друзей, хотя бы отблеск фиолетовых волос Виринеи, я хочу обнять её, хочу выплакаться, но весь зал тонет в свете переливающихся хрустальных люстр, сверкающих драгоценностях на дамских шеях.
На вальс Макс приглашает Василису, а не меня, я остаюсь сидеть на троне с натянутой улыбкой. Ну, конечно, куда же без неё. Хоть красная лента и мантия на мне, но как императрица выглядит она, а в танце с Максимилианом особенно выделяется. Интересно, он так и будет брать её с собой на каждое мероприятие, чтобы сделать больно мне?
Они танцуют, а я не могу оторвать от них глаз. После сегодняшнего императрицу в народе окончательно сочтут неудачницей.
По полу стелется, плавно плывёт дымка из тьмы, она выходит из каждой щели, из–под пола, окутывает зал. Смолкают аккорды виолончели, фортепьяно, трубы. Я моргаю и… в зале никого не остаётся. Тишина и пустота. По позвоночнику пробегает холодок.
– Нора… – звучит призрачный женский голос.
Она приходит такой, какой я её запомнила: со следами удушья на шее, стеклянными глазами, сырыми брюками, запутавшимися из–за борьбы за свою жизнь волосами. Она была красивой, такой юной и талантливой. Её фотография также висела на стенде памяти. Она была выпита и убита тем, кому в МагИнституте доверял каждый. Поплатился ли он за её смерть? Я ведь никогда не спрашивала об этом Макса. Казнили ли его или оставили доживать свой век в каменной холодной камере?
– Лера, ты не обрела покой… – произношу я онемевшими губами.
– Не могу, – печально отвечает она.
– Как помочь тебе? – я встаю с трона и иду к ней.
Мне так больно за неё.
– Прошу, найди и расскажи всё моим родителям, чтобы не думали, что я жива, чтобы не ждали, оплакали меня.
Всхлипнув, я отвечаю ей:
– Это самая малость, которую я могу сделать для тебя, Лера.
– Ты могла бы и больше, – хмыкает она, – если бы…
– Если бы что? – переспрашиваю я, нахмурившись.
– Если бы ты проснулась! – протяжно воет Лера и стремительно бросается на меня.
Я падаю на спину, тьма поглощает сознание.
Прихожу в себя от лёгких, как пёрышко, поглаживаний по голове.
– Ох, моя дорогая Нора, – слышу сочувствующий голос… Розы.
Она сидит на полу рядом со мной и, в отличие от Леры, выглядит иначе: образ её светится золотистым сиянием, лицо чистое, без следов насильственной смерти, не хватает только румянца на щеках, присущего живым.
– Роза… – я сажусь, пытаюсь её обнять, но руки мои проходят сквозь неё.
– Ты не можешь, – объясняет она. – Ты же жива.
Но ведь Демьяна я могла касаться, хотя он был мёртв.
– Это другое, у вас была особая связь, слишком сильная любовь, – словно услышав мои мысли, поясняет девушка.
– Ты… – говорю надрывно, по щекам катятся слёзы, – тоже не обрела покой?
– Обрела, – она отрицательно качает головой. – Меня было кому помянуть, оплакать. Я пришла помочь.
И Роза поднимается с колен, выжидающе смотрит на меня.
Поднимаюсь тоже, хоть и не без труда.
– Кирилл… ему так не хватает тебя. Нам двоим.
– Я знаю, дорогая, – грустно говорит Роза. – Когда его боль от утраты пройдёт – я, наконец, уйду на перерождение, а пока приглядываю за вами двумя.
– Там, где ты сейчас… ты не видела Демьяна? – спрашиваю с надеждой, что придёт он, заключит в свои объятия, вселит надежду.
– Нет, дорогая, его там больше нет, его душа переродилась.
– Но ведь я же… не отпустила его.
– Отпустила, Нора, – не соглашается Роза, – просто сама этого ещё не поняла. В твоём сердце другой мужчина.
Я кривлюсь, понимая, кого она имеет ввиду.
– Почему он? – сокрушённо спрашиваю. – Почему именно тот, где делает мне больно?
Она протягивает руку, заботливо касается пряди моих волос, но прикосновения этого я не чувствую.
– Ты поймёшь всё позже, дорогая. Пути Созидающего неисповедимы.
– Так Созидающий – не вымысел?
Роза загадочно улыбается и не отвечает на мой вопрос.
– Ты должна проснуться, дорогая. Тебе пора проснуться. Проснись!
Последнее она кричит мне прямо в лицо.
Тьма окутывает нас.
– Проснись! Проснись! Проснись! Проснись! Проснись! Проснись!
Звучит набатом в моей голове, из носа течёт кровь, я закрываю уши руками, сгибаюсь и… кричу. Громко, надрывно. Кричу, выплёскивая из себя всю накопившуюся боль, обиду, злость. Этому больше не место в моей душе!
Звук разбивающегося стекла заставляет прийти в себя.
И я снова в зале, полном людей, встревоженных, отошедших от меня в разные стороны. Стою посередине. Лихорадочно оглядываюсь. На полу валяются осколки стекла – их повыбивало из окон от моего крика.
– Нора! – идёт ко мне Максимилиан, расстояние между нами стремительно сокращается.
Я выставляю перед собой руки – и Макс останавливается, как вкопанный, не способный приблизиться.
– Что происходит, Нора? – непонимающе спрашивает супруг.
Хмыкнув, отвечаю:
– Я больше не сплю.
В теле такая лёгкость, отрываюсь от пола и, воспарив над всеми, вихрем вылетаю в разбитое окно. В ушах шумит ветер, я сливаюсь с ним, мы – единое целое. Я лечу неизвестно куда, внизу проносятся целые города, селения, леса и горы, реки и моря. Свобода, какая же ты сладкая на вкус. Вкусив тебя, я вряд ли однажды смогу отказаться. Никому более я не подчинюсь. Я – госпожа своей судьбы!
Глава 9
Знойный сухой ветер трепал покрывшую мою голову наподобие платка мантию, пытаясь вырвать её из моих рук. Я брела по пустыне, потерянная и слабая из–за жажды, под палящим солнцем, уже которой день, а по ночам, кутаясь в эту самую мантию, пыталась согреться, продрогшая от холода. Вот он, природный парадокс во всей красе: днём – убийственная жара, ночью – адский холод.
Более–менее удовлетворительно становилось только ближе к вечеру, после захода солнца и до наступления ночи. Днём скрыться было негде – бескрайные широты пустыни этому не способствовали. Наличествовали бы здесь хоть какие–нибудь пальмы, под сенью которых можно было бы спрятаться, другой разговор: тогда бы днём я отсыпалась, а по ночам, кутаясь в свою спасательную мантию, согревалась бы путём движения.
Сама пустыня, по правде говоря, мало того, что выглядела безжизненно, песок имела не характерного золотого оттенка, а тёмно–серого, как пепел. Если я в аду – хоть бы кто дал знать.
Ликование и эйфория от проснувшейся силы продлилась недолго. В какой–то момент моего полёта я на огромной скорости свалилась вниз, удар вышиб из меня весь дух, очнулась уже в пустыне, распластавшись на раскалённом песке. Удивительно, что не умерла.
Попытка вернуться в прежнее состояние невесомости и лёгкости, снова взлететь, не увенчалась успехом. Истощённый организм отказался работать, мол, ты эту кашу заварила – ты и расхлёбывай, а я умываю руки. Спасибо, приятель, ведь предложенная тобой альтернатива в виде путешествия по пустыне отнюдь не способствовала выживанию.
А выжить очень хотелось, особенно теперь, когда дар проснулся и мог принести какую–никакую пользу. И ежели поначалу я не унывала, шла довольно бодро, ориентируясь по солнцу – днём, а по звёздам – ночью, то по истечению определённого времени все мои мысли были только об одном – утолить жажду. Я сухо сглатывала, представляя, как окунаюсь с головой в холодненькое самое чудесное озеро с пресной водой. Да я бы в нём, пожалуй, утонула, всё лучше чем смертельно иссохнуть в пустыне.
Надеясь на связь драконов с домом Эзантийских, я пыталась воззвать к ним. Красный, вроде бы, должен обитать на востоке, вдруг пролетает мимо периодически, увидит сверху и спасёт. Опять же, если Василиса – сильнейшая представительница династии не способна была восстановить эту связь, то мне и пытаться не стоит. Должно быть, они втроём прячутся на вершине заснеженных горы, откуда наверняка открывается наилучший из видов на происходящее в этом мире.
Для открытия портала необходимо зеркало или вода. Вода… Ни того, ни другого у меня не было. И всё же я отчаянно цеплялась за жизнь. Сколько я не пила? Сутки, двое суток? И не ела столько же. Однако еда мысли мои не занимала, только вода.
Пока шла – высматривала пустынных зверьков, проследив за которыми можно было выйти к источнику воды. Какое млекопитающее проживёт без воды долго? Так бы хватило сил угнаться за ним, не потерять из виду.
Порой обезвоженный организм подкидывал мираж – как будто вдалеке виднелся величественный, возвышающийся дворец, а потом перед глазами всё плыло – и никакого дворца.
Гадство!
А потому, завидев перед собой одиноко растущее финиковое дерево, приняла его за мираж и чуть ли не обошла стороной. Постояла, посмотрела, повздыхала и решила было идти дальше, только вот мираж этот не рассеивался. Я даже глаза протёрла, а когда убедилась, что дерево реальное, побежала к нему на радостных порах. Ну, как побежала… Быстро поковыляла.
Облегчённо обняла ствол, прижалась щекой к коре, ойкнула от того, какой горячей она была, хватило сил протянуть руку и сорвать плод. Этот финик, первый финик оказался самым лучшим, что я попробовала за всю жизнь. Большой, сочный, сладкий. Их ещё королевскими называют. Королевский финик для заблудшей императрицы Россонтийской.
Я съела второй и ещё один, потом ещё и ещё. А засим меня стошнило. Скорчившись на коленях, я извергала содержимое своего желудка. Вздрагивая от спазмов в животе, накрылась мантией, прижалась спиной к стволу дерева и дала себе время восстановиться. Разве не знаешь ты, Нора, что обезвоженному и оголодавшему организму воды и еды необходимо давать по чуть–чуть?
Что ж, одно отрадно, финики не дадут мне погибнуть, я наберу их в за пазуху и буду есть по одному, пытаясь выбраться из этого ада. Будь дерево повыше, был бы резон вскарабкаться по нему и посмотреть свысока, куда идти. Хотя я вряд ли узрею что–то, кроме пустыни. Ещё теплилась надежда, что финики придадут сил моему организму, и я смогу взлететь, возможно, после захода солнца.
Вконец вымотанная, но утолившая одну из базовых потребностей человека всего лишь небольшой горсткой фиников, я задремала и снилась мне вода. Водичка. Родненькая. Холодненькая. Я черпала её ладонями и пила, причмокивала от удовольствия, чувствуя, как обмокает саднящее от засухи горло. Когда очнулась – в пустыне уже смеркалось, а это значило, что пора двигаться дальше. Рано или поздно – лучше, конечно, рано – я выберусь из этой чёрной пустыни, которая с наступлением сумерек, казалось, сливалась с небом.
Я набрала столько фиников, сколько могла унести, засунула их в лиф платья, ослабив корсет, укуталась в мантию и пошла, ориентируясь в темноте так, словно по всей пустыне были возведены фонарные столбы. Шла довольно бодро, кстати, и, странное дело, ощущала даже единение с природой, какое–то умиротворение что ли, размышляя о том, что буду делать дальше, как жить, где и на что. Положим, открою портал и?.. Могла ли я позволить себе покинуть этот мир, бросить Россонтию в беде и даже не попытаться её спасти?
Ответ я уже знала.
Резко останавливаюсь, замечая неподалёку невысокую фигуру в бесформенной хламиде. В свете полной луны фигура эта выглядит как призрак. Пробежавший по позвоночнику холодок лишь подтверждает мою догадку. Каким–то образом дар мой позволяет не только видеть, но и взаимодействовать с призраками.
– Стойте! – окликаю я. – Мне нужна помощь!
Непонятного пола призрак оборачивается, удостаивает меня своим вниманием.
– Помогите мне выбраться отсюда! – отчаянно прошу, но с места не двигаюсь, вдруг эта душа добрыми намерениями не располагает.
Оно отворачивается от меня в намерении уйти, словно бросает вызов, словно я слышу немой вопрос: «осмелишься пойти за мной»?
Эх, была, не была!
Я срываюсь с места вслед за уходящим, парящим над песком призраком и… отрываюсь от земли сама. Знакомые уже ощущения: легкость – такая, при которой тяжесть тела не чувствуется, эфемерность и вместе с тем внутренняя наполненность. По мере возвышения земля всё отдаляется и отдаляется, и вот я парю в небе, да так высоко, что дух захватывает, только луна по–прежнему кажется недосягаемой.
Я понимаю, что во время таких полётов тело моё приобретает несколько иную, метафизическую форму, как у меняющих свою ипостась драконов, но как выглядит форма эта, пока не могла представить. Эту сторону своего дара мне ещё предстояло изучить.
Дворец всё же оказался не миражом. На пути к нему я увидела руины древнего города, которые на первый беглый взгляд подлежали восстановлению. Что за народ здесь жил и почему ушёл? Иррациональное желание задержаться в этом городе перевесило, и я решила снизиться. Но всё же сильнее манил дворец, как жажда прикоснуться к запретному и оттого великому.
