— Надеюсь, ты не наденешь это прямо сейчас? — опасливо спросила Катя.
— Прямо сейчас и надену.
— Тогда считай, что мы не знакомы… Кстати, как там твой мозгоклюй?
— Каждую ночь его во сне вижу.
— Вот скотьё — он ещё и сниться тебе смеет. — После курсов Катя даже ругаться пыталась на французский манер.
— Ладно, потопала я к Изотоповне.
— Только диско-шапку спрячь.
Научная руководительница дипломной работы Надежда Изотоповна, несмотря на седые годы, была поистине женщиной-праздником:
— Людмила, я не думаю, что аттестационной комиссии будет интересно узнать, что «блуд» и «бл…дь» — это однокоренные слова. Родство лексем «колено» и «член» тоже выкинь. И вообще — поменьше секса, а то некоторые преподаватели настолько заслуженные, что уже давно всё забыли, и не стоит напоминать им об этом в такой неуютной обстановке, как защита диплома. А вот «неряха — наряжаться» и «ворчать — ворковать» мне нравятся — тут уже явный парадокс и родство противоположностей.
— А как вам «работа» и «раб»?
— Интересно, — кивнула преподавательница. — Только очень уж грустно.
Тот день не задался с утра.
Накануне Люся договорилась с Денисом, что сразу после учёбы поедет к нему. Всё утро она была рассеянно-весёлой и почти не замечала ни постылые стринги, надетые специально по такому торжественному поводу, ни оттягивающую плечо сумку, хаотично набитую, помимо книг и тетрадей, косметикой, зубной щёткой, полупрозрачным халатиком и запасными трусами. Всё это было для НЕГО.
На паре древнерусского языка Люсе пришлось читать и переводить текст чьего-то жития. Едва разбирая старинный шрифт, она наткнулась на слово «комонь». Люся помнила, что оно означает «конь», но куда поставить непоседливое ударение, не знала и, вконец растерявшись, выдала:
— Come on!
Группа взорвалась. Жанна Вальтеровна ударилась в гнев.
О своём позоре Люся решила умолчать и Кате, с которой она встретилась на следующей паре, ничего не рассказывать. На лекции по русской литературе, в основном, поминали Пушкина и его «Выстрел».
— У меня сегодня ночью венок Пушкину с полки упал, я чуть не поседела… — шёпотом доложила Катя.
Люся пришла в себя не сразу:
— Ты хранишь дома венок с могилы Пушкина?!
— Это сборник стихов в его честь так называется — «Венок Пушкину».
Словно вторя Кате, Беатриса Геннадьевна с неподдельно-страстным чувством заметила:
— Александр Сергеевич был, несомненно, светилом…
Люся машинально нацарапала: «АС — О». Устав тайком поправлять осточертевшие стринги, она не вытерпела.
«Жду не дождусь, когда тебя увижу. Мне что-нибудь купить?» — с щедрой россыпью смайликов написала она Денису.
«Извени, севодня не получиться», — с тремя ошибками разом ответил Денис.
Мир дрогнул и рухнул в один миг. И Люсе казалось, что она сидит на его руинах, а жизнь вокруг остановилась.
— От кого молния? — вернула в аудиторию Катя.
— От Маши, — неубедительно соврала Люся.
— Тогда чего ты побледнела, как мертвец?
— Да ничего. Устала.
Замешкались дрожащие пальцы. Сдерживаясь изо всех сил, Люся молнировала в ответ:
«Почему?»
«У меня дела. Давай в другой раз».
«Какие ещё дела?»
«Важные. До завтра».
Но Люся знала, что никакого завтра не наступит. Ей хотелось плакать. Или рычать. Она должна была сделать хоть что-то, чтобы выпустить на волю душившие её душу эмоции — злость, отчаяние, ненависть к стрингам…
Люся снова усомнилась в себе как в женщине.
«Я это заслужила — иначе и быть не могло. Конечно, за что меня вообще можно любить? Ведь не за что! НЕ ЗА ЧТО. Нет, стой, прекрати! Надо развивать в себе уверенность, независимость. Ну вот, опять всё сводится к борьбе с самой собой. Я слишком завишу от него, от других, от всякого доброго слова, а сама я ничто, я ничто, я ничто…»
Сурово дёрнув веком, Биссектриса Геннадьевна продиктовала:
— Герой рассказа Мечин сражается на дуэли10…
«Герой рассказа мечен, сражается на дуэли», — рассеянно записала Люся.
— Но его враг получает право первого выстрела…
«Но и в овраг получает право первого выстрела».
— После пар пойдёшь на конференцию? — голосом заклинателя змей спросила Катя.
— На ту, где ряки будут выступать? — без интереса отозвалась Люся.
— Ага. Я пойду — заодно «френч» попрактикую.
Научная конференция с ряками вряд ли могла заменить Дениса и скрасить одинокий Люсин вечер, но другого не оставалось.
Одна из групп факультета русской филологии называлась РЯКИ, «русский язык как иностранный». Поначалу ряками студенты звали тех, кто преподавал русский язык за рубежом, однако со временем семантическое поле этого слова расширилось, и будущие филологи именовали ряками всех иностранцев подряд. Правда, как всегда выбивавшаяся из толпы Катя упорно называла их «иносранцами».
— Ну что, пойдёшь? Ты же никуда не собиралась?
Меньше всего на свете Люсе хотелось слушать желчные Катины речи по поводу Дениса, и она энергично покачала головой.
— Нет-нет, я абсолютно свободна.
Вместо третьей пары была факультативная беседа с именитым профессором русской словесности. Среди добровольно пришедших было человек десять, и все — девчонки. Лекцию организовала директриса института Василина Латиферовна, которую за глаза справедливо называли Мессалиной Люциферовной. И больше за заслуги, чем из-за имени-отчества.
Дав девушкам ключи от аудитории, Мессалина со строгой ласковостью прошептала:
— Спускайтесь в сто десятую и раздевайтесь — он скоро придёт.
Студентки разразились хохотом.
— Мессалина точно, как сутенёрша, — усмехнулась Люся.
— По-французски «сутенёр» значит «поддерживатель», — вставила Катя.
— Какая гадкая неправда.
Последней парой стояла стилистика современного русского языка, именуемая для краткости ССРЯ или СРЯ в квадрате. Гильотина Витольдовна начала с новой темы.
— Идиомы, — сурово сказала она, обведя студентов взглядом. И в её устах это прозвучало так же укоризненно, как «идиоты».
В этот момент Люся зацепилась колготками за гвоздь — мгновенно побежала стрелка.
— Скотские стулья! — Нервы были на пределе, и это добило её окончательно.
— Никто даже не удивлён, — сухо заметила Катя.
Глубоко в душе Люся почти обрадовалась, что свидание отменилось, ибо на запасную пару колготок её предусмотрительности уже не хватило.
На французскую конференцию Катя отправилась одна, а мрачная Люся поехала домой. Нахальная стрелка довольно скоро преобразовалась в вопиющую дырку, обнажив полбедра и всё колено целиком. Она злобно отписалась Кате:
«Сижу с дырой на коленке. Панкушка недоделанная».
Выйдя на остановке, Люся начала опасливо переходить дорогу — глаза боятся, ноги бегут, рот матерится… Домой она возвращалась перебежками, прикрывая оголённую ногу коротким пальто.
Люся была около своего подъезда, когда сверху, с балкона раздался мужской, полный насмешливого сострадания голос:
— Девушка, вам не холодно?
— Не видите? Мне жарко! — огрызнулась и без того не слишком весёлая Люся.
«Что он, колготок, никогда не рвал? Дурак…»
Люся скучала на теории литературы, едва не засыпая под голос Мелитины Витольдовны, когда от Дениса вдруг пришло оптимистичное смс:
«Люсёнок, буду сегодня в 7!»
— У тебя новый сигнал на смс? — удивилась Катя.
— Ага. Захотелось что-то в жизни поменять.
Настроение мгновенно улучшилось, и даже Гильотина стала переноситься легче. Люся сбежала с последней пары, окрылённая счастьем.
«Я до краёв наполнена любовью,
Я твоим именем дышу…»
Придя домой, она начала делать уборку, эффективность которой осложнялась тем, что вдобавок ко всем «достоинствам» Люся была ещё и изрядной старьёвщицей. Она крайне редко выбрасывала ненужные вещи — например, в горе дисков с нелюбимыми фильмами у неё давно полёживал один с корявой надписью «Странный неоткрывающийся диск».
Кое-как управившись с квартирой, Люся быстро привела себя в порядок и стала ждать. А ждать было нечего.
«Недаром “ждать” пошло от слов “желать” и “жаждать”», — подумалось Люсе.
Устав гипнотизировать телефон, она позвонила сама. Денис не брал. Все её смс были отвергнуты — остались без ответа.
«Не награждай меня тоскливой болью,
Не обмани опять, прошу».
Люся страдала самоедством целый час. Потом убрала его фотографию с фонового рисунка в мобильном и напрасно пыталась изгнать просыпающуюся депрессию шоколадом.
Когда из телефона полилась долгожданная мелодия, Люся задрожала.
— А, это ты, Кать…
— Как настроение?
— Декаданс.
— Чё, не пришёл твой мозгоклюй?
— А по моему голосу разве не слышно?
— Начнём с того, что твой модулированный лепет в принципе не поддаётся адекватной оценке…
Люся заныла в трубку.
— Люська, держись! — сурово сказала Катя.
— Не могу.
— Лысюк, веселей, не кисни капустой! Если ты не посмеёшься над жизнью, жизнь посмеётся над тобой!
9 Прозвище критика Виссариона Григорьевича Белинского.
10 Рассказ Александра Бестужева-Марлинского «Выстрел на бивуаке».
-3-
Близилась пора нечеловеческого стресса. Пары закончились, остались только консультации, где бедных студентов заблаговременно стращали государственными экзаменами, не позволяя наслаждаться расцветшей весной. Больше всех запугивала Мессалина Люциферовна — в этом деле она была непререкаемым асом.
«Мессалина достала, чуёба задолбала, — в спешке написала Катя. — Рванём сегодня в “Мандаринку”?»
Звонким весенним вечером уставшие от «чуёбы» Люся и Катя отправились в клуб «Заводной апельсин», больше известный в народе, как «Потешная мандаринка».
— Как конференция с ряками? — равнодушно спросила Люся, когда они уселись за столик.
— Ужасно познавательно. Были французы, швейцарцы, бельгийцы и прочие «иносранцы». Познакомилась с одним молодым лингвистом из Бордо. Красноречие его я, конечно, мало оценила — просто не всё поняла… А что твой фраер?
— Глухо. Трубку не берёт, на молнии не отвечает — сгинул.
— И слава богу. Оказал тебе громадную услугу. Значит, теперь путь к новой любви расчищен от сомнений прежней.
— Нет, Кать. Люди делятся на две категории: одним легче заменить старую любовь новой, другим — проще вернуть старую. Мне — проще вернуть Дениса.
— И зачем ты его только терпишь?
— Множественный оргазм…
— Что?
— …Был у меня только с ним.
Ошеломлённая Катя растерялась. Но ненадолго.
— Ну да. Аргумент, конечно, весомый. Наверное… Просто мне в этой жизни всё достаётся с трудом, и оргазм в том числе…
— Катька, это непередаваемо.
— Верю, — с завистью перебила та, — но это же не причина, чтобы терпеть его издевательства!
— Так я ж Дениса не только за это люблю.
— А ты представь его самые отвратительные недостатки (можешь их даже гиперболизировать), а потом спроси себя: «И это ты, дура, любишь?!»
— Представила, — кивнула Люся. — И всё равно люблю. Слишком я к нему прикипела.
— Привет палате номер шесть! Есть любовь-страсть, есть любовь-жалость, а у тебя любовь-болезнь, и от этой больной любви тебе надо бежать.
— Просто когда я думаю о Денисе, я представляю его абстрактно, эфемерно — в виде его рук, объятий, голоса, просто его присутствия, но только не в виде живого человека, полного недостатков.
— Вот! Ты любишь не его, а свою любовь в его лице.
— Вряд ли. С другими у меня такого не было.
— Хочешь сказать, что в твоей чехарде парней Денис самый особенный?
— Он самый лучший.
Катя вздохнула с презрительной жалостью.
— Вот она, женская, бабская… бабья натура!
— Ты так говоришь, будто тебя эти чувства никогда не касались.
— Я каждый день слышу, что говорят о девушках мой брат и его друзья. Так что от сердечных глупостей у меня давно стоит прививка.
— Везёт.
— Просто ты неистовый романтик, а я одеревеневший реалист.
— И все мы дуры…
— Э не-ет! Не надо приписывать мне свои достоинства.
Люся приникла к бокалу.
— Катька, я хочу любви.
— Защитишь диплом — и хоть в загул иди.
— Не хочу в загул, хочу Дениса.
Катя раздражённо цокнула языком.
— Всё у тебя, Лысюк, не как у людей! Ты даже… пьёшь неправильно.
— Почему это?
— Потому что пить медленно и маленькими глоточками вредно. Можно заработать рак ротовой полости.
— Извините, что не умею пить залпом, как некоторые алкоголички, — парировала Люся. — Грустно всё это.
— Просто сейчас период такой — переходный. Скоро диплом, и прощай… Вот ты что после учёбы делать будешь?
— Понятия не имею, — честно ответила Люся. — Даже страшно, что там за кормой. Школа, институт — это что-то временно-стабильное, как корабль. А жизнь — это море, неизвестное, бесконечное. Как там будет и что? Люди — полипы: им обязательно нужно за что-то цепляться.
— Люсенька, здравствуйте, вы любите театр?
— Ну люблю.
— А Евгения Шварца?
— Ну обожаю.
— Значит, я не ошибся, когда взял на завтра два билета на интерпретацию Шварцовской «Тени»…
— Ой, нет, извините, у меня через три дня госы.
— Но спектакль идёт всего два часа…
— Да у меня каждая минута на счету, до свидания!
Люся закрыла дверь и возвратилась в комнату.
— Кто это был? — спросила Катя, сидя на полу и обложив себя веером тетрадей.
— Робкий Робот из пятнадцатой.
— А имя у него есть?
Люся пожала плечами.
— Не знаю. Есть, наверное.
— И как, забавно это — жить со своим воздыхателем на одной лестничной площадке?
— Скорее, неудобно. А как там твой «французик из Бордо»?
— Уехал, обещал писать. Только толку с этого? Всё равно половину слов не понимаю.
Люся опустилась на пол.
— Что у нас дальше по списку?
— Билет номер восемь, вопрос номер раз. «Эстетический эклектизм литературного постмодернизма». Кажись, сия эстетская дрянь была где-то здесь… — Катя углубилась в конспекты. — Вот. Глянь, сколько тут учить!
— О-о… — застонала Люся. — Мне иногда кажется, что моя голова — это ворота, мозг — вратарь, а любая новая информация — это мячи, и они летят в ворота один за другим, а усталый раздражённый мозг отфутболивает их с возмущённым криком: «Пошли вон! Как-то без вас жили и дальше проживём! Достали!» Но всё же какая-то информация в ворота залететь успевает, и эти случайные мячи и составляют мой скудный багаж знаний.
— Только что держала в руках эту скотскую тетрадь и теперь не могу её нигде найти! — сердилась Катя.
— Ты чё, без очков?
— А ты чё, без линз?
Они воззрились друг на друга одинаково близорукими глазами.
— Ладно, пропустим пока, — вздохнула Катя. — Вопрос номер два. Как называется языковой закон, состоящий из двух фамилий — одного немца и одного француза?
Люся задумчиво почесала лоб.
— М-м… Закон Садо-Мазо?11
— Дура. Ципфа-Гиро!12
Тот майский вечер был последним, отпущенным Люсе для подготовки к госам. И тут приехал он.
На его беду, у Люси ночевала Катя Хетцер. Увидев, кто пришёл, девушка злобно нахмурилась. Красноречивая Катя, если хотела, могла выражаться очень изящно, например: «Зачем явился ты?», «Чего нагрянул?», «Какова цель столь позднего твоего визита?» Но по отношению к тщательно презираемому Денису она была кратка немилосердно:
— Чё припёрся?
— Люсёнок, я к тебе, — игнорируя Катин выпад, улыбчиво сообщил Денис.
