— Позвал? — Не понял Виктор.
— Ну, заманил, если хочешь... Дорожку постелил, чтобы ты не блуждал, а прямым ходом сюда... Чувствуешь, — вдруг сменил он тему, — запах яблок чувствуешь?
Яблоки, вот оно что. Сработал, стало быть натюрмортчик. Может, не зря его так называют?
— Да, запах яблок… Не знаю, как это объяснить. Острый запах. Как нашатырь понюхал. И вот словно очнулся. Вдруг себя увидел. Не бледное свечение, как раньше было, а тело: руки, ноги. Вроде как меня осколками тогда посекло не насмерть... И все эти бездны, сияния и скитания во мраке, старик в лодке — просто бред в беспамятстве. Я сначала так и подумал, но потом вдруг ясное такое понимание пришло — нет, всё. Жизнь закончилась. Земная жизнь. Захотелось взглянуть на свою могилку. И подумал, что ты придёшь, если тебя позвать. Представил тропинку, ну и это... — он повёл рукой вокруг себя.
— Яблоки, говоришь… Яблоки эти. Я, Коля, сам в ловушке. На чужой территории. И как выбраться отсюда, не знаю.
— Ну вот, мне без тебя не выбраться, а тебе без меня. Я тут кое-что понял. Только вот силы пробиться к выходу одному не хватит. — Он вдруг подхватился. — Пошли, что мы тут сидим, водку пьем? Времени мало.
— Да объясни ты толком...
— Некогда объяснять. — Он прислушался и ещё больше заторопился. — Прапора ты ловко обвёл, но он только прапор. Там и поглавней чины есть.
— Да где там?
— Потом, потом, пошли... — Он потянул Виктора за руку. И тут...
Навалилась вдруг на Витьку кромешная тема, а когда развиднелось, не было ни Кольки, ни его могилки, а стоял он неподалеку от пруда. Того самого. Возле которого оставили они на белом столике свой яблочный натюрморт. Тяжелые, темные купы размашисто ходили над головой, словно потревоженные неощутимым внизу ветром. Очертания стволов сливались с пятнами кустарника, и в этом переплетении мерещились странные фигуры. В темноте густых зарослей сирени проступали очертания изгороди. А возле изгороди виднелись в какой-то неестественной неподвижности фигурки Верочки и Лахова. Виктор было направился к ним, однако ноги, как это бывает в сновидениях сонь, не слушались, заплетались. И когда, выбившись из сил, поднял глаза, то увидел, что торчащий из-за кустов фрагмент решетчатого забора ближе не стал, а вот барский дом, который раньше почти не виден был из-за густо разросшихся крон, выползал из них, нависая над Виктором всей своей громадой. Безотчетная тоска, которая одолевает порой спящего в предчувствии надвигающего кошмара, стеснила ему грудь. В ранее безжизненных окнах почудились слабые отблески — словно за ними двигались обитатели, освещая дорогу себе свечами. Вот слабо осветилось окно рядом с широким крыльцом — оказывается, он уже стоял подле первой его ступеньки — пятно света проплыло по стеклу и оформилось в огонёк свечи. Будто кто-то невидимый поставил её на подоконник. Это, несомненно, было знаком. Ему!
Каким-то образом он очутился в просторном, утопающем во тьме вестибюле. Взяв с подоконника канделябр и, освещая путь неверным пламенем, грозящим каждый миг погаснуть, двинулся к лестнице, встретившей его увитыми черным крепом опорами перил. Поставил было ногу на ступеньку, но вдруг в темноте слева сверкнули два зеленых кошачьих глаза, которые словно поманили его. И с облегчением в душе двинулся на этот зов гулким коридором, стерегущим каждый его шаг. Ещё одна лестница, но вниз — узкая и крутая — легла под ноги. Он шёл по ней, с удивлением оглядывая близкие стены. Вот перед ним возник проём, за которым угадывалась комната. Что-то такое почудилось там, что Виктор остановился с тяжелым предчувствием, оглянулся, помышляя о бегстве, но пути назад не было: неизвестно откуда взявшаяся глухая черная портьера перекрыла лестничный пролёт за его спиной. Его охватил ужас. И мелькнула малодушная мысль, появляющаяся нередко в такие секунды: это всего лишь сон! Сейчас я проснусь, и всё будет хорошо... И попытался было проснуться, но не получилось. Тогда он, преодолев охвативший его ужас, вошёл в комнату.
И показалось ему, что он уже видел прежде это погруженное во тьму помещение, стол, освещённый коротким верхним светом, темные фигуры людей за столом и словно вылепленные из гипса руки, выложенные на голую столешницу. Одинаково неподвижные и страшные в своей выразительной неподвижности. Лица скрывала густая тень. Но вот один из сидящих поднял голову.
Это был тот самый офицер с бледным до синевы лицом, перечеркнутым косым шрамом. Он смотрел надменно и с некоторой обидой, и взгляд — холодный и одновременно пылающий, обжигал леденящим негодованием. Пальцы его ожили, забегали в суетном лихорадочном аллюре.
— Вы человек чести, милостивый государь, — сказал офицер с сарказмом, — явились, как и обещали... Но только почему сюда? Почему не прошли по парадной лестнице? Впрочем, это лишь ненамного удлинит ваш путь.
После сказанного про лестницу, Виктор вдруг понял, что поступил очень осмотрительно, не пойдя по ней... Но ведь если бы не кошачьи глаза…
— Однако, кажется, вы не сменили своего дорожного платья? — продолжал меж тем ёрничать портупей-прапорщик. — Что так? В багаже не нашлось второго комплекта? Или вы отдали его тому господину, которого подсунули вместо себя? — Тон его, внешне почтительный, был густо замешан на ехидном высокомерии.
Виктор, обескураженный таким поворотом событий, лихорадочно соображал, как и что ответить, однако говоривший до невозможного сократил паузу, за которой должна была последовать ответная реплика, и вскричал в гневе, обращаясь в темноту:
— Он не пожелал мне отрекомендоваться, Ваша светлость! — И снова повернулся к Виктору. Тон его стал зловеще-угрожающим.
— Ваш визит для нас сопряжен с определенными неудобствами. У нас немало важных дел, а мы вынуждены отвлекаться на разговоры с персоной не нашего круга и к тому же дурно воспитанной...
Портупей-прапорщик был довольно натурален, но снова почудилось Виктору во всем этом что-то театральное. Начиная от постановки света и заканчивая излишней аффектацией в речи, и неожиданно для себя он несколько раз сухо похлопал в ладоши.
— Браво. Вы сейчас, должно быть, выглядели даже мужественней, чем при жизни. И уж много больше впечатлили меня, чем давеча на дорожке. Браво. Однако это не ваша роль... Не так ли?
В нём внезапно словно проснулись какие-то затаенные воспоминания, которых он пока не мог разобрать, но которые явно присутствовали и направляли ход его мыслей. Он уже точно знал, что господин этот не имеет права ни расспрашивать его, ни тем более настаивать на ответах. А если кто и имеет право, то соседняя, не выступавшая до этого из мрака фигура, в которой угадывалась очертаниями и осанкой пожилая дама. Она, оставаясь в тени, хранила молчание до определенного момента, не одобряя, однако и не сдерживая забияку-гвардейца. Но вот момент этот настал.
— Прапорщик, подайте стул нашему гостю, и помолчите хотя бы пять минут. Или вы вновь напрашиваетесь на дуэль?
— А мне терять нечего, — отвечал прапорщик совсем другим тоном — с вызовом, полным отчаянности обречённого, проворно вытаскивая стул из темноты и ставя его вплотную к столу с освещённой светом стороны. — Я совершенно мёртв. Потому господин этот со мной ничего сделать не смогут. Они уже пробовали.
— Потому-то вы так и расходились, наш герой. Посидите-ка тишком...
Прапорщик ответил покорно:
— Как будет угодно Вашей светлости...
— Угодно будет именно так! Ну что ж, господин... — она обратилась к Виктору, выждала паузу, но Виктор не ответил, и тогда, помедлив, она к слову «господин» добавила «хороший» и продолжила, разом перейдя на «ты», словно отделяя от Того, Живого света. — Там ты почти умер. Тело твоё ещё дышит, но сам ты уже здесь. Память тебе извечная открывается. Скоро всё вспомнишь. Недаром Там, когда сюда провожают, говорят «Вечная память». Живым не понять истинного смысла этой фразы! — Она вздохнула, очень натурально — будто и впрямь дышала. — И в самом деле, какая разница? Сейчас или позже? Чего там ждать? Вот этого? — Дама провела пальцами правой руки вдоль грузного тела.
Офицер, словно ожидавший этого жеста, встал и в галантном полупоклоне вытянул обе руки в направлении задрапированных непроглядным мраком глубин зала. На лице его ясно читалось «Милости просим!» Но вдруг, словно сгусток тьмы оторвался от непроглядного мрака, закрывающего от глаз ход: чёрный кот шмыгнул под ногами у прапорщика, будто отрезая ему дорогу. Тот растеряно оглянулся на Княгиню.
— Это знак! - сказал он тоскливо. — Тринадцатая дуэль и чёрный кот в один день! Ваша Светлость, прикажите кому-нибудь... Пусть его проводит кто-то другой!
— Да уж найдется кому. — Она повернулась направо, взглянула пристально в темноту, из которой на стол выливались огромные костлявые кисти рук, до сих пор лежавшие без движения. Узловатые пальцы в ответ на слова старухи медленно сползлись в кулаки.
— И того тоже, — добавила Княгиня, — хватит ему бегать.
За спиной у Витьки плотно колыхнулся воздух. Он оглянулся: из темноты выступил Колька. И тогда он то ли по наитию, то ли в порыве безудержной лихости, то ли желая использовать последний шанс, выхватил из кармана энергетический сгусток, сжал его в ладони, активизируя, и швырнул на стол. Рвануло так, что их с Колькой буквально вынесло на лестницу и забросило на несколько ступеней вверх. Опомнившись бросились бежать по коридору. Но это был не тот коридор, через который Виктор прошел накануне. Будто бы и не коридор вовсе, а туннель, прорубленный в каменной породе. Миновав несколько поворотов, оказались на ровной площадке — маленьком пятачке, стиснутом угрюмыми скалами. Виктор замер на самом краю: чуть было не сорвался вниз, где, далеко внизу, слабо отсвечивая изломами волн, играла вода. Вдали светился слабый огонек. Берег? Корабль? Теплый ветер с примесями то ли гари, то ли чего-то специфического, что рождало ассоциацию с вредным производством, тронул лицо. Он никак не мог отдышаться после бега по коридору. Отдышаться? Дышать? Но почему дышать? Почему ветер?
— Плаваешь хорошо? — Спросил Колька. И, не дожидаясь ответа, добавил, - Помню, что хорошо. Надо плыть.
— Это что? Где мы?
— Не видишь? Остров…
— Но как мы здесь? Вода… Откуда?
— Вода… Если бы только вода. Выморочный участок и эта скала – единое целое. Остров. Участок небытия между жизнью и смертью. Можно вернуться к ним. Хочешь?
— Не хочу, — ответил Виктор.
— Ну так что, прыгаем? Вон огонёк вдали. Движется. Будем на него ориентироваться.
Рубен вошёл на свой сомнус. Легко, как и раньше, будто бы и не налагалось никаких запретов. Надо это серьёзно обдумать. Кто же такой Чешир, если по одному мановению его хвоста было снято наложенное золотыми заклятие? А ведь заклятие же! Какие не подбирай наукообразные термины, по сути заклятием запрет входить в сон и остаётся. С легкой руки сетторийского молодняка сомнусы начали называть аккаунтами по аналогии с Интернетовскими даже солидные мэтры. Но суть от этого не изменилась. Магия в чистом виде!
Чёрная гладь скалы-экрана послушно откликнулась на прикосновение всплеском импульсов. Вот он выморочный участок, пунктир маршрута, ведущий к нему, знак, проставленный когда-то, помогающий сразу находить и вызывать участок на план. Легкое прикосновение к знаку, и тот отозвался, запульсировал и словно раздвоился. Рядом с ним возник ещё один точно такой же в виде чёрной двери. Подчиняясь наитию, Рубен коснулся и его. Густое переплетение знакомых маршрутов исчезло, и возникло другое, состоящее всего из нескольких линий, а это значит, здесь ему передвигаться приходилось не часто. А приходилось ли вообще? Не узнавал Рубен этих маршрутов. Участки, мимо которых они вели, были тёмными, а значит ранее не посещаемыми. Кроме одного. Рубен приложил к изображению участка ладонь, вызывая дополнительную информацию. Явно больной участок, ослабленный. Точнее Рубен сформулировать не мог. Это по части целителей. Он только явно почувствовал, что владелец его потерял много энергии. Чтобы это всё значило? В любом случае, надо проверить. Плита не могла ошибаться. На ней персонализировались необъяснимые процессы его подсознательной связи с Аитом. Те, что не имеют объяснения в словах, а существуют в виде интуитивных озарений. И он переместился к сомнусу в отмеченное на схеме место.
В точке перехода умерил прыть и осмотрелся. Каждый сноходец производит этот осмотр по-своему, был и у него отработанный набор приемов. Привычно «припорошил грунт», словно присыпал ноябрьским снежком: это позволяло наглядно проявить энергетические отпечатки ментала. «Натоптано» было изрядно. Больше всего было следов Полины. Явно, это её участок. Впрочем, эта догадка, возникшая на уровне подсознания, уже давно посетила Рубена, но он до поры до времени держал её про запас. Кроме следов, оставленных Полиной, были здесь и следы Дианы. А ещё он рассмотрел смазанный след Митрича. Один! Остальные старый лис словно хвостом замел. Вот и думай — по оплошке оставил или специально для тех, кто сумеет разглядеть.
Он было поначалу насторожился, но присмотревшись, понял, что след давний. Оно и понятно: тандему Граф-Митрич в данный момент не до Полины. Во всяком случае, так казалось Рубену. Наверняка, их внимание сконцентрировано на межсонье. В том, что Граф знает об экспедиции, Рубен не сомневался: своим сектором старик руководит грамотно во многом именно потому, что в источниках информации себя не ограничивает. Вот уж чем он не страдает, так это самоуверенностью. Всю информацию дотошно несколько раз перепроверит. А сколько у него источников этой информации, точно никто не знает. Главный, конечно, Митрич. Но не единственный. Митрича, при известном умении, обдурить всё-таки можно, во всяком случае Рубену это удавалось. Но это совсем не значит, что тем самым можно ввести в заблуждение Графа. Откуда ещё старик узнаёт о происходящем, можно только догадываться.
Когда-то, когда Рубен входил в узкий круг, шеф позволял себе некоторые вольности в его присутствии. Например, одно время в ответ на его вопросы – откуда он узнает «то, не знаю, что», посмеиваясь в бороду, отвечал: «Птичка на хвосте принесла». Отвечал с такой интонацией, что Рубен был уверен — это не просто фольклорная фигура речи. А однажды в ответ на шутливое уточнение Рубена: «Сорока, что ли»? — Граф ответил: «Сороке веры нет. Есть пернатые и посерьёзней». И вроде тут же, как бы пожалев о сказанном, помрачнел и недовольно насупился. Из этой его реакции Рубен заключил: что-то в ответе было сокрыто. А подтверждением его догадки стало то, что больше о птицах, приносящих вести, Граф никогда не упоминал.
Считалось, что имел старик свободный доступ не только в снотеку Сеттории — туда по специальному разрешению Совета, иной раз для разовых работ допускали даже медных, — а в особый, закрытый для прочих отдел, где было нечто такое, что позволяло сканировать любую точку межсонья. Именно оттуда он, якобы, узнавал о происходящем на участке, ограниченном двумя меридианами, и простирающемся от Мурманска до Дурбана.
Следит ли Граф за ним или нет, не об этом сейчас надо было думать. Обнаружить нарушение постфактум — это одно, а вот поймать за руку — совсем другое. Поэтому то, что предстояло войти в чужой сон без приглашения или санкции, Рубена не беспокоило.
— Ну, заманил, если хочешь... Дорожку постелил, чтобы ты не блуждал, а прямым ходом сюда... Чувствуешь, — вдруг сменил он тему, — запах яблок чувствуешь?
Яблоки, вот оно что. Сработал, стало быть натюрмортчик. Может, не зря его так называют?
— Да, запах яблок… Не знаю, как это объяснить. Острый запах. Как нашатырь понюхал. И вот словно очнулся. Вдруг себя увидел. Не бледное свечение, как раньше было, а тело: руки, ноги. Вроде как меня осколками тогда посекло не насмерть... И все эти бездны, сияния и скитания во мраке, старик в лодке — просто бред в беспамятстве. Я сначала так и подумал, но потом вдруг ясное такое понимание пришло — нет, всё. Жизнь закончилась. Земная жизнь. Захотелось взглянуть на свою могилку. И подумал, что ты придёшь, если тебя позвать. Представил тропинку, ну и это... — он повёл рукой вокруг себя.
— Яблоки, говоришь… Яблоки эти. Я, Коля, сам в ловушке. На чужой территории. И как выбраться отсюда, не знаю.
— Ну вот, мне без тебя не выбраться, а тебе без меня. Я тут кое-что понял. Только вот силы пробиться к выходу одному не хватит. — Он вдруг подхватился. — Пошли, что мы тут сидим, водку пьем? Времени мало.
— Да объясни ты толком...
— Некогда объяснять. — Он прислушался и ещё больше заторопился. — Прапора ты ловко обвёл, но он только прапор. Там и поглавней чины есть.
— Да где там?
— Потом, потом, пошли... — Он потянул Виктора за руку. И тут...
Навалилась вдруг на Витьку кромешная тема, а когда развиднелось, не было ни Кольки, ни его могилки, а стоял он неподалеку от пруда. Того самого. Возле которого оставили они на белом столике свой яблочный натюрморт. Тяжелые, темные купы размашисто ходили над головой, словно потревоженные неощутимым внизу ветром. Очертания стволов сливались с пятнами кустарника, и в этом переплетении мерещились странные фигуры. В темноте густых зарослей сирени проступали очертания изгороди. А возле изгороди виднелись в какой-то неестественной неподвижности фигурки Верочки и Лахова. Виктор было направился к ним, однако ноги, как это бывает в сновидениях сонь, не слушались, заплетались. И когда, выбившись из сил, поднял глаза, то увидел, что торчащий из-за кустов фрагмент решетчатого забора ближе не стал, а вот барский дом, который раньше почти не виден был из-за густо разросшихся крон, выползал из них, нависая над Виктором всей своей громадой. Безотчетная тоска, которая одолевает порой спящего в предчувствии надвигающего кошмара, стеснила ему грудь. В ранее безжизненных окнах почудились слабые отблески — словно за ними двигались обитатели, освещая дорогу себе свечами. Вот слабо осветилось окно рядом с широким крыльцом — оказывается, он уже стоял подле первой его ступеньки — пятно света проплыло по стеклу и оформилось в огонёк свечи. Будто кто-то невидимый поставил её на подоконник. Это, несомненно, было знаком. Ему!
Каким-то образом он очутился в просторном, утопающем во тьме вестибюле. Взяв с подоконника канделябр и, освещая путь неверным пламенем, грозящим каждый миг погаснуть, двинулся к лестнице, встретившей его увитыми черным крепом опорами перил. Поставил было ногу на ступеньку, но вдруг в темноте слева сверкнули два зеленых кошачьих глаза, которые словно поманили его. И с облегчением в душе двинулся на этот зов гулким коридором, стерегущим каждый его шаг. Ещё одна лестница, но вниз — узкая и крутая — легла под ноги. Он шёл по ней, с удивлением оглядывая близкие стены. Вот перед ним возник проём, за которым угадывалась комната. Что-то такое почудилось там, что Виктор остановился с тяжелым предчувствием, оглянулся, помышляя о бегстве, но пути назад не было: неизвестно откуда взявшаяся глухая черная портьера перекрыла лестничный пролёт за его спиной. Его охватил ужас. И мелькнула малодушная мысль, появляющаяся нередко в такие секунды: это всего лишь сон! Сейчас я проснусь, и всё будет хорошо... И попытался было проснуться, но не получилось. Тогда он, преодолев охвативший его ужас, вошёл в комнату.
И показалось ему, что он уже видел прежде это погруженное во тьму помещение, стол, освещённый коротким верхним светом, темные фигуры людей за столом и словно вылепленные из гипса руки, выложенные на голую столешницу. Одинаково неподвижные и страшные в своей выразительной неподвижности. Лица скрывала густая тень. Но вот один из сидящих поднял голову.
Это был тот самый офицер с бледным до синевы лицом, перечеркнутым косым шрамом. Он смотрел надменно и с некоторой обидой, и взгляд — холодный и одновременно пылающий, обжигал леденящим негодованием. Пальцы его ожили, забегали в суетном лихорадочном аллюре.
— Вы человек чести, милостивый государь, — сказал офицер с сарказмом, — явились, как и обещали... Но только почему сюда? Почему не прошли по парадной лестнице? Впрочем, это лишь ненамного удлинит ваш путь.
После сказанного про лестницу, Виктор вдруг понял, что поступил очень осмотрительно, не пойдя по ней... Но ведь если бы не кошачьи глаза…
— Однако, кажется, вы не сменили своего дорожного платья? — продолжал меж тем ёрничать портупей-прапорщик. — Что так? В багаже не нашлось второго комплекта? Или вы отдали его тому господину, которого подсунули вместо себя? — Тон его, внешне почтительный, был густо замешан на ехидном высокомерии.
Виктор, обескураженный таким поворотом событий, лихорадочно соображал, как и что ответить, однако говоривший до невозможного сократил паузу, за которой должна была последовать ответная реплика, и вскричал в гневе, обращаясь в темноту:
— Он не пожелал мне отрекомендоваться, Ваша светлость! — И снова повернулся к Виктору. Тон его стал зловеще-угрожающим.
— Ваш визит для нас сопряжен с определенными неудобствами. У нас немало важных дел, а мы вынуждены отвлекаться на разговоры с персоной не нашего круга и к тому же дурно воспитанной...
Портупей-прапорщик был довольно натурален, но снова почудилось Виктору во всем этом что-то театральное. Начиная от постановки света и заканчивая излишней аффектацией в речи, и неожиданно для себя он несколько раз сухо похлопал в ладоши.
— Браво. Вы сейчас, должно быть, выглядели даже мужественней, чем при жизни. И уж много больше впечатлили меня, чем давеча на дорожке. Браво. Однако это не ваша роль... Не так ли?
В нём внезапно словно проснулись какие-то затаенные воспоминания, которых он пока не мог разобрать, но которые явно присутствовали и направляли ход его мыслей. Он уже точно знал, что господин этот не имеет права ни расспрашивать его, ни тем более настаивать на ответах. А если кто и имеет право, то соседняя, не выступавшая до этого из мрака фигура, в которой угадывалась очертаниями и осанкой пожилая дама. Она, оставаясь в тени, хранила молчание до определенного момента, не одобряя, однако и не сдерживая забияку-гвардейца. Но вот момент этот настал.
— Прапорщик, подайте стул нашему гостю, и помолчите хотя бы пять минут. Или вы вновь напрашиваетесь на дуэль?
— А мне терять нечего, — отвечал прапорщик совсем другим тоном — с вызовом, полным отчаянности обречённого, проворно вытаскивая стул из темноты и ставя его вплотную к столу с освещённой светом стороны. — Я совершенно мёртв. Потому господин этот со мной ничего сделать не смогут. Они уже пробовали.
— Потому-то вы так и расходились, наш герой. Посидите-ка тишком...
Прапорщик ответил покорно:
— Как будет угодно Вашей светлости...
— Угодно будет именно так! Ну что ж, господин... — она обратилась к Виктору, выждала паузу, но Виктор не ответил, и тогда, помедлив, она к слову «господин» добавила «хороший» и продолжила, разом перейдя на «ты», словно отделяя от Того, Живого света. — Там ты почти умер. Тело твоё ещё дышит, но сам ты уже здесь. Память тебе извечная открывается. Скоро всё вспомнишь. Недаром Там, когда сюда провожают, говорят «Вечная память». Живым не понять истинного смысла этой фразы! — Она вздохнула, очень натурально — будто и впрямь дышала. — И в самом деле, какая разница? Сейчас или позже? Чего там ждать? Вот этого? — Дама провела пальцами правой руки вдоль грузного тела.
Офицер, словно ожидавший этого жеста, встал и в галантном полупоклоне вытянул обе руки в направлении задрапированных непроглядным мраком глубин зала. На лице его ясно читалось «Милости просим!» Но вдруг, словно сгусток тьмы оторвался от непроглядного мрака, закрывающего от глаз ход: чёрный кот шмыгнул под ногами у прапорщика, будто отрезая ему дорогу. Тот растеряно оглянулся на Княгиню.
— Это знак! - сказал он тоскливо. — Тринадцатая дуэль и чёрный кот в один день! Ваша Светлость, прикажите кому-нибудь... Пусть его проводит кто-то другой!
— Да уж найдется кому. — Она повернулась направо, взглянула пристально в темноту, из которой на стол выливались огромные костлявые кисти рук, до сих пор лежавшие без движения. Узловатые пальцы в ответ на слова старухи медленно сползлись в кулаки.
— И того тоже, — добавила Княгиня, — хватит ему бегать.
За спиной у Витьки плотно колыхнулся воздух. Он оглянулся: из темноты выступил Колька. И тогда он то ли по наитию, то ли в порыве безудержной лихости, то ли желая использовать последний шанс, выхватил из кармана энергетический сгусток, сжал его в ладони, активизируя, и швырнул на стол. Рвануло так, что их с Колькой буквально вынесло на лестницу и забросило на несколько ступеней вверх. Опомнившись бросились бежать по коридору. Но это был не тот коридор, через который Виктор прошел накануне. Будто бы и не коридор вовсе, а туннель, прорубленный в каменной породе. Миновав несколько поворотов, оказались на ровной площадке — маленьком пятачке, стиснутом угрюмыми скалами. Виктор замер на самом краю: чуть было не сорвался вниз, где, далеко внизу, слабо отсвечивая изломами волн, играла вода. Вдали светился слабый огонек. Берег? Корабль? Теплый ветер с примесями то ли гари, то ли чего-то специфического, что рождало ассоциацию с вредным производством, тронул лицо. Он никак не мог отдышаться после бега по коридору. Отдышаться? Дышать? Но почему дышать? Почему ветер?
— Плаваешь хорошо? — Спросил Колька. И, не дожидаясь ответа, добавил, - Помню, что хорошо. Надо плыть.
— Это что? Где мы?
— Не видишь? Остров…
— Но как мы здесь? Вода… Откуда?
— Вода… Если бы только вода. Выморочный участок и эта скала – единое целое. Остров. Участок небытия между жизнью и смертью. Можно вернуться к ним. Хочешь?
— Не хочу, — ответил Виктор.
— Ну так что, прыгаем? Вон огонёк вдали. Движется. Будем на него ориентироваться.
Глава 8
Рубен вошёл на свой сомнус. Легко, как и раньше, будто бы и не налагалось никаких запретов. Надо это серьёзно обдумать. Кто же такой Чешир, если по одному мановению его хвоста было снято наложенное золотыми заклятие? А ведь заклятие же! Какие не подбирай наукообразные термины, по сути заклятием запрет входить в сон и остаётся. С легкой руки сетторийского молодняка сомнусы начали называть аккаунтами по аналогии с Интернетовскими даже солидные мэтры. Но суть от этого не изменилась. Магия в чистом виде!
Чёрная гладь скалы-экрана послушно откликнулась на прикосновение всплеском импульсов. Вот он выморочный участок, пунктир маршрута, ведущий к нему, знак, проставленный когда-то, помогающий сразу находить и вызывать участок на план. Легкое прикосновение к знаку, и тот отозвался, запульсировал и словно раздвоился. Рядом с ним возник ещё один точно такой же в виде чёрной двери. Подчиняясь наитию, Рубен коснулся и его. Густое переплетение знакомых маршрутов исчезло, и возникло другое, состоящее всего из нескольких линий, а это значит, здесь ему передвигаться приходилось не часто. А приходилось ли вообще? Не узнавал Рубен этих маршрутов. Участки, мимо которых они вели, были тёмными, а значит ранее не посещаемыми. Кроме одного. Рубен приложил к изображению участка ладонь, вызывая дополнительную информацию. Явно больной участок, ослабленный. Точнее Рубен сформулировать не мог. Это по части целителей. Он только явно почувствовал, что владелец его потерял много энергии. Чтобы это всё значило? В любом случае, надо проверить. Плита не могла ошибаться. На ней персонализировались необъяснимые процессы его подсознательной связи с Аитом. Те, что не имеют объяснения в словах, а существуют в виде интуитивных озарений. И он переместился к сомнусу в отмеченное на схеме место.
В точке перехода умерил прыть и осмотрелся. Каждый сноходец производит этот осмотр по-своему, был и у него отработанный набор приемов. Привычно «припорошил грунт», словно присыпал ноябрьским снежком: это позволяло наглядно проявить энергетические отпечатки ментала. «Натоптано» было изрядно. Больше всего было следов Полины. Явно, это её участок. Впрочем, эта догадка, возникшая на уровне подсознания, уже давно посетила Рубена, но он до поры до времени держал её про запас. Кроме следов, оставленных Полиной, были здесь и следы Дианы. А ещё он рассмотрел смазанный след Митрича. Один! Остальные старый лис словно хвостом замел. Вот и думай — по оплошке оставил или специально для тех, кто сумеет разглядеть.
Он было поначалу насторожился, но присмотревшись, понял, что след давний. Оно и понятно: тандему Граф-Митрич в данный момент не до Полины. Во всяком случае, так казалось Рубену. Наверняка, их внимание сконцентрировано на межсонье. В том, что Граф знает об экспедиции, Рубен не сомневался: своим сектором старик руководит грамотно во многом именно потому, что в источниках информации себя не ограничивает. Вот уж чем он не страдает, так это самоуверенностью. Всю информацию дотошно несколько раз перепроверит. А сколько у него источников этой информации, точно никто не знает. Главный, конечно, Митрич. Но не единственный. Митрича, при известном умении, обдурить всё-таки можно, во всяком случае Рубену это удавалось. Но это совсем не значит, что тем самым можно ввести в заблуждение Графа. Откуда ещё старик узнаёт о происходящем, можно только догадываться.
Когда-то, когда Рубен входил в узкий круг, шеф позволял себе некоторые вольности в его присутствии. Например, одно время в ответ на его вопросы – откуда он узнает «то, не знаю, что», посмеиваясь в бороду, отвечал: «Птичка на хвосте принесла». Отвечал с такой интонацией, что Рубен был уверен — это не просто фольклорная фигура речи. А однажды в ответ на шутливое уточнение Рубена: «Сорока, что ли»? — Граф ответил: «Сороке веры нет. Есть пернатые и посерьёзней». И вроде тут же, как бы пожалев о сказанном, помрачнел и недовольно насупился. Из этой его реакции Рубен заключил: что-то в ответе было сокрыто. А подтверждением его догадки стало то, что больше о птицах, приносящих вести, Граф никогда не упоминал.
Считалось, что имел старик свободный доступ не только в снотеку Сеттории — туда по специальному разрешению Совета, иной раз для разовых работ допускали даже медных, — а в особый, закрытый для прочих отдел, где было нечто такое, что позволяло сканировать любую точку межсонья. Именно оттуда он, якобы, узнавал о происходящем на участке, ограниченном двумя меридианами, и простирающемся от Мурманска до Дурбана.
Следит ли Граф за ним или нет, не об этом сейчас надо было думать. Обнаружить нарушение постфактум — это одно, а вот поймать за руку — совсем другое. Поэтому то, что предстояло войти в чужой сон без приглашения или санкции, Рубена не беспокоило.
