Глава первая. Пролог в серых тонах
Санкт-Петербург встретил Елизавету Скворцовой осенним дождем и пронизывающим ветром с Невы. Серое, низкое небо давило на позолоченные шпили и крыши, а мокрый асфальт блестел, словно полированный гранит. Из своего скромного номера в гостинице для приезжих научных работников Лиза смотрела на затянутую туманом громаду Исаакиевского собора и чувствовала одновременно трепет и легкую тоску. Она была дочерью провинциального архивариуса, выросла среди пыльных фолиантов и тихих преданий, и этот величественный, холодный город казался ей одновременно воплощением мечты и ледяным испытанием.
Ее мечта сбылась — с сегодняшнего дня она, Елизавета Скворцова, младший научный сотрудник отдела западноевропейской скульптуры, Государственный Эрмитаж.
Само имя — Эрмитаж — звучало для нее как заклинание. Оно обещало тайны веков, шепот истории, замерший в позолоте и мраморе. И она, с ее дотошным умом, унаследованной от отца любовью к систематизации и тихой, но упорной натурой, идеально подходила для этого мира.
Первое впечатление от музея было ошеломляющим. Бесконечные анфилады залов, ослепительный блеск позолоты, холодное дыхание тысяч мраморных изваяний. Воздух был насыщен запахом старого дерева, воска и едва уловимой, терпкой пыли минувших эпох.
Ее представили отделу. Коллектив оказался небольшим, но пестрым.
Анна Сергеевна Заволжская, заведующая отделом, — женщина лет пятидесяти с строгим, почти царственным выражением лица и безупречно гладкой прической. Ее серые глаза, казалось, видели насквозь не только подлинность алебастрового рельефа, но и сокровенные мысли своих подчиненных. Она говорила тихо, но каждое ее слово имело вес отполированного временем мрамора.
Владимир Игоревич Орлов, старший научный сотрудник, — мужчина лет тридцати пяти, с усталыми, умными глазами и ироничной улыбкой. Он был воплощением петербургской интеллигентности, чуть отстраненной и слегка насмешливой. В его манере держаться сквозила легкая брезгливость ко всему суетному.
Светлана Петрова, реставратор, — полная противоположность Владимиру. Живая, стремительная, с короткими взъерошенными волосами и быстрыми, точными движениями рук. Она, казалось, находилась в вечном диалоге с произведениями искусства, ворча на нерадивых предшественников или восхищаясь гениальностью мастера.
И, наконец, Марк Борисович, хранитель фондов, — невысокий, коренастый мужчина с добродушным лицом, но цепкими, внимательными глазами. Он знал о каждом экспонате в своих закромах абсолютно все и относился к ним с нежностью отца к детям.
Именно Анна Сергеевна, после формального представления, провела Лизу по ее будущим владениям — крылу, где размещалась коллекция итальянской скульптуры Ренессанса.
«Вам повезло, Елизавета, — сказала Заволжская, и ее голос прозвучал чуть глуше под высокими сводами. — Работать здесь — большая честь. И большая ответственность. Но вы должны кое о чем знать».
Она остановилась у высокого окна, выходящего во внутренний двор. Дождь струился по стеклу, искажая вид.
«Последние полгода в этом крыле... случаются странности, — Анна Сергеевна говорила, тщательно подбирая слова. — Дежурные слышат шаги, когда в залах никого нет. Иногда ночью фиксируют движение датчиков, но при проверке все оказывается на своих местах. Один из сторожей, старый, трезвый человек, поклялся, что видел, как тень от статуи «Кающаяся Магдалина»... отделилась от нее и скользнула в соседний зал».
Лиза широко раскрыла глаза. «Привидение?»
Анна Сергеевна усмехнулась, но в ее глазах не было веселья. «Эрмитаж — старинное здание с богатой историей. Здесь много теней. Но я не верю в призраков. Я верю в факты. Однако факт в том, что некоторые из младшего персонала отказываются дежурить здесь по ночам. Я сообщаю вам это, чтобы вы не поддались глупым суевериям. Будьте бдительны, но сохраняйте трезвый ум».
С этими словами она оставила Лизу одну в полумраке зала. Тишина здесь была иной, нежели в других частях музея — густой, звенящей, будто наполненной неслышимыми вздохами. Беломраморные нимфы и святые смотрели на нее с немым укором.
Лиза подошла к той самой «Кающейся Магдалине». Скульптура была работой неизвестного мастера XVII века, исполненной пронзительного трагизма. Искусно обработанный мрамор передавал и влажность слез на щеках, и ломкость иссохших от поста рук. Лиза, как завороженная, протянула руку, чтобы коснуться холодного основания постамента.
В этот момент из соседнего зала, Зала Ван Дейка, донесся четкий, металлический звук — будто упала монета и покатилась по паркету.
Сердце Лизы замерло. Она резко обернулась. Никого. Она сделала несколько шагов к арочному проему и заглянула внутрь. В огромном зале, освещенном тусклым дневным светом из высоких окон, царила абсолютная неподвижность. Портреты кисти Ван Дейка смотрели на нее с невозмутимым спокойствием. Никакой монеты на идеально начищенном паркете не было.
«Показалось, — строго сказала она себе вслух. — Просто ветер, сквозняк в старых стенах».
Но сквозняк не мог оставить в воздухе едва уловимый, но стойкий запах — не воска, не пыли, а чего-то чужеродного. Сладковатого и терпкого, как дорогой табак или мужской парфюм.
Она уже хотела вернуться к своему столу, как вдруг ее взгляд упал на один из небольших портретов. На нем был изображен молодой кавалер в черном камзоле с белым воротником. Все было как обычно, если бы не одна деталь: маленькая, размером с наперсток, бронзовая печать в форме саламандры, которая всегда лежала у рамы на бархатном возвышении, исчезла. На бархате осталась лишь легкая вмятина.
Лиза замерла, вглядываясь в пустое место. Пропажа была ничтожной, почти незначительной. Сторож мог унести ее на опись, реставратор — для чистки. Но внутренний голос, тот самый, что помогал ее отцу находить самые запутанные документы, настойчиво твердил: это не случайность. Это — знак.
В этот момент в дальнем конце зала скрипнула дверь, и в проеме появилась высокая фигура мужчины. Это был не Владимир Игоревич и не Марк Борисович. Незнакомец был лет двадцати восьми, одет в элегантное, но простое темно-синее пальто. Его лицо с резкими, волевыми чертами и внимательными, пронзительно-серыми глазами было обращено к ней. Он не был похож на туриста.
«Прошу прощения, — сказал он мягким, бархатным баритоном. — Кажется, я заблудился. Ищу выход к Иорданской лестнице».
Лиза, все еще взволнованная своей находкой, смутилась. «Вам нужно пройти через три зала налево, потом направо», — выдавила она.
Незнакомец улыбнулся. Улыбка неожиданно преобразила его строгое лицо, сделав его моложе и дружелюбнее.
«Спасибо. Вы, я вижу, новый сотрудник?»
«Да. Елизавета Скворцова».
«Алексей», — просто представился он, кивнул и растворился в полумраке коридора так же бесшумно, как и появился.
Лиза осталась стоять одна, глядя на пустое место от печати и прислушиваясь к затихающим шагам. И первый день ее новой жизни, который должен был быть наполнен только светом искусства, омрачился тенью тайны. Тенью, пахнущей дорогим табаком и обещающей невероятные приключения.
Глава вторая. Бульварная жизнь и музейные тени
Сказка закончилась ровно в пять часов вечера, когда Елизавета вышла с employee entrance на узкую, забитую транспортом улочку за Зимним дворцом. Величественный Эрмитаж, оставаясь неприступной цитаделью искусства, вдруг отступил, сменившись суетой современного мегаполиса. Вместо запаха старины — едкий дух бензина, вместо шепота истории — оглушительный гул трамваев.
Ее новое жилище находилось в старом доме на Петроградской стороне. Комнатка в коммунальной квартире, которую она снимала за сумму, составляющую добрую половину ее зарплаты младшего научного сотрудника, была ее крепостью и одновременно ее тюрьмой. Высокие потолки с лепниной, побежденной паутиной трещин, скрипучий паркет и гигантская, вечно подтекающая батарея, которая либо безжалостно жгла, либо была ледяной. Вид из окна открывался не на шпиль Петропавловки, а на грязный двор-колодец, где вечно ругались соседи и плакали дети.
Именно здесь, среди запаха дешевой лапши быстрого приготовления и старого линолеума, ее настигала вся грандиозность и безрассудство ее предприятия. Она была одна в чужом городе, где знакомые улицы были лишь на открытках, а друзья остались за сотни километров.
Вечер второго дня она посвятила изучению пропажи. Печать-саламандра так и не нашлась. Смелости спросить напрямую у Анны Сергеевны или Марка Борисовича у нее не хватило — боялась показаться истеричной или некомпетентной. Вместо этого она под предлогом изучения коллекции провела час у витрины, проверяя каждый сантиметр пола и стен. Никаких следов. Только та самая вмятина на бархате, будто дразнящая ее.
На следующее утро, за кружкой чая в музейной столовой, расположенной в мрачноватом подвале, она осторожно поделилась своими наблюдениями с Владимиром Игоревичем Орловым.
«Владимир Игоревич, вы не знаете, куда могла деться маленькая бронзовая печать из Зала Ван Дейка? Та, что в форме саламандры?»
Орлов медленно отпил глоток кофе из своей эмалированной кружки, на которой красовался логотип какого-то давно забытого симпозиума. Его усталые глаза изучали ее с легким любопытством.
«Печать? А, эта безделушка. Саламандра — символ бессмертия, знаете ли. Или неукротимого духа. В нашем случае, видимо, неукротимо испарилась». Он усмехнулся своему собственному замечанию. «Не изводите себя, Елизавета. У нас тут вечно что-то перемещают. То реставраторы возьмут, то на фотосъемку отправят. Марк Борисович, наверное, в свою опись ее засунул. У него там целый зоопарк таких мелких вещей.»
Его тон был настолько спокойным и уверенным, что Лиза почувствовала себя глупо. Может, и правда, ей все померещилось? Стресс переезда, новая работа, эти глупые истории с призраками...
Но потом она вспомнила тот сладковатый запах и твердый, уверенный взгляд незнакомца — Алексея. Эта встреча почему-то не казалась ей случайностью.
Вечером, решив прогуляться и развеять мысли, она пошла на Невский проспект. Огни магазинов, толчея, уличные музыканты — все это было ярко, шумно и чуждо. Она чувствовала себя невидимкой, песчинкой в этом бурлящем потоке. Заглянув в витрину книжного магазина, она вдруг увидела отражение — свое, бледное и уставшее, и за ним... его.
Алексей стоял в нескольких метрах от нее, разговаривая по телефону. Он был без пальто, в темном свитере, и выглядел не как заблудившийся турист, а как человек, который здесь свой. Он говорил спокойно, но властно, его брови были сведены в легкой досаде.
Лиза замерла, не зная, подойти ли или сделать вид, что не заметила. Вдруг он поднял взгляд и поймал ее отражение в стекле. Их глаза встретились в витрине. Он мгновенно изменил выражение лица, досада сменилась все той же легкой, обезоруживающей улыбкой. Он кивнул ей, закончил разговор и подошел.
«Елизавета, какая приятная случайность. Осваиваетесь в городе?»
«Пытаюсь», — смущенно ответила она, чувствуя, как краснеет.
Они разговорились. Он оказался удивительно легким в общении. Представился Алексеем Волковым, freelance-журналистом, пишущим о культуре и истории. Он мастерски избегал конкретных деталей о себе, но так увлекательно рассказывал о Петербурге, его дворах-колодцах и тайных символах на фасадах, что Лиза забыла о своей неуверенности.
Он проводил ее до метро. Осенний ветер рвал с деревьев последние листья, и они кружились вокруг них золотистым вихрем. Под сводами станции он вдруг сказал:
«Знаете, а про ваши «мистические» происшествия в Эрмитаже я слышал. Интересная тема для статьи. Если заметите еще что-то странное... может, поделитесь? Вдруг раскопаем какую-нибудь старую легенду.»
В его глазах читался неподдельный интерес, и Лиза почувствовала прилив радости. Кто-то воспринимал ее всерьез!
«Конечно, — поспешно согласилась она. — Я обязательно.»
Он улыбнулся, попрощался и растворился в толпе. Лиза же всю дорогу до дома летела на крыльях. Ее серая комната показалась ей вдруг уютнее, а надоевшая лапша — почти что изысканным ужином. В ее жизни появилась загадка и человек, с которым можно было ее разделить.
На следующее утро, придя на работу раньше всех, она решила проверить старые инвентарные книги в отделе Марка Борисовича. Тот, к счастью, еще не пришел. Листая пожелтевшие страницы, она наткнулась на запись о печати-саламандре. И тут ее кровь похолодела.
Напротив записи, сделанной полгода назад, стояла пометка красными чернилами: «Изъята для экспертизы. Возвращена на место 15.03. Подпись: А.Заволжская.»
Печать была возвращена. Она должна была быть на месте. Но ее не было.
И в тот же миг она услышала за спиной сдержанный, напряженный голос Анны Сергеевны:
«Елизавета, вы что-то ищете? Надеюсь, не призраков?»
Лиза захлопнула книгу так резко, что подняла облачко пыли. Сердце бешено колотилось. Она обернулась и увидела заведующую отделом. В ее строгих глазах читалось не просто любопытство, а настороженность. Почти вызов.
«Нет, Анна Сергеевна, просто... знакомлюсь с системой учета.»
«Превосходно, — холодно ответила та. — Но не углубляйтесь слишком в прошлое. Вам бы лучше освоить текущие обязанности.»
Она развернулась и вышла, оставив за собой шлейф дорогих духов и тягостное ощущение тайны, которая становилась все более реальной и все более опасной. Лиза поняла одно: в этих стенах кто-то лжет. И она, похоже, единственная, кто это заметил.
Глава третья. Тени под мраморным взором
С этого дня Эрмитаж для Елизаветы перестал быть просто музеем. Он превратился в гигантский, сложноустроенный организм, живущий по своим тайным законам. Каждый зал, каждый коридор теперь казался ей страницей зашифрованного манускрипта, который она должна была прочесть.
Ее работа стала двойной. Внешне — это была все та же скрупулезная деятельность младшего научного сотрудника: проверка сохранности экспонатов, работа с каталогами, проведение экскурсий для редких групп студентов. Внутренне — это было непрерывное наблюдение. Она стала замечать мельчайшие детали, мимолетные взгляды, паузы в разговорах.
Она заметила, как Владимир Игоревич Орлов всегда чуть вздрагивал, когда ночной сторож Геннадий, суровый мужчина с лицом старослужащего, появлялся в их крыле. Их взгляды пересекались на секунду, и в глазах ученого читалось не просто раздражение, а что-то похожее на страх. А однажды Лиза увидела, как Геннадий, протирая пыль с витрины, на которой не хватало той самой печати, бросил на нее тяжелый, оценивающий взгляд. В его руках, привычных и грубоватых, была та же тряпка, что и у всех, но его пальцы были украшены нехарактерным для сторожа тонким серебряным перстнем с темным камнем.
Она заметила, что Светлана Петрова, реставратор, всегда замолкала, когда Лиза заговаривала о «странностях». Ее обычная болтливость куда-то испарялась, и она, буркнув что-то невнятное про «сквозняки» и «старые трубы», спешно возвращалась к своей работе. Но при этом именно Светлана как-то раз обмолвилась, что полгода назад, как раз перед началом «мистических» событий, в их крыле проводили плановую проверку систем вентиляции, и несколько дней доступ туда имели не только музейные работники.
Но больше всего ее беспокоило поведение Анны Сергеевны.
