Только я, Ариадна Лыбина, ведунья-профайлер, могла найти неприятности в тихом уютном архиве. И когда именно мне выпала сомнительная честь схлестнуться с самым настоящим Злом… сбежала и спряталась в родном Приречье. Правда, и здесь мрачных тайн хоть отбавляй. И не одна я ими интересуюсь. Вот и молодые наследнички местных именитых родов пожаловали, вспомнили вдруг о своем предназначении. Не дают работать, хоть ты их в Навь заведи и там брось. И туристы эти… В общем, дел невпроворот, а Зло само себя не накажет.
Мир Вдолья (людей и богов) и Поперечья (природной нечисти), где властвуют Явь и Навь и потомки древних семей поддерживают их Равновесие. Альтернативная Россия с магией и монархией.
Вторая книга цикла. Самостоятельное произведение. Двухтомник. Первая книга – бесплатно.
Первая часть – «Встречная-поперечная».
Вторая часть цикла (двухтомник) пишется на странице Анны Вронацкой.
"Нить Ариадны"
Вдолье и Поперечье, наше время. Ариадна Любина, потомок ведуньи Любавы, возвращается в родные края. С карьерой не получилось, первая любовь тоже как-то не задалась. А еще воспоминания преследуют, но это так... по работе. Зато дел в Приречье невпроворот: то потомки вдольских князей барагозят, то нечисть экоактивистов по кущерям гоняет.
Я вытянула ноги и на оные полюбовалась: лак облупился, пятки затвердели. Стали не просто пятки, а доспехи. Можно босиком по острым камням ходить, мученически.
О доспехах много знает Нина. У нее на заставке компа – средневековый кот в полной рыцарской экипировке. Ее положение обязывает, Нинка у нас музейный работник. А я нынче деревенская девушка во всей красе, с ногтями, обрезанными под корень. Потому как земля и сажа.
Искусственные ноготочки отлетели… дня через три. А сколько времени прошло с моего приезда? Посчитала, получилось целых три недели, а ощущалось как три дня. Это потому, что первую неделю я тупо отсыпалась, вторую отъедалась, третью вылеживалась на Матушке-Земле.
Это Авдотья так сказала: иди, мол, вылежись, Мать-Земля все невзгоды заберет. Я и вылеживалась. В саду, возле речки, под деревом на холме. Действительно, стало легче. А то ведь первые дни улыбалась, говорила что-то, ловя странные взгляды тети и кузины. Не я улыбалась и говорила – автопилот включился. А настоящая я заперлась в темноте где-то глубоко внутри себя и тряслась от страха.
Тетка Авдотья сразу это почувствовала, сама не лезла с расспросами и Нинке запретила. Но Нинка не была бы Нинкой, если бы не попыталась вытянуть у меня правду слово за слово. Впрочем, вытянутых ею слов хватило только на то, чтобы понять: с ее двоюродной сестрой случились проблемы на работе. С кем не бывает. Не конец света. А все мои причуды – это выгорание.
Нинка, опытный боец с ментальными тараканами, закаленный токсичными отношениями и синдромом самозванки, подсунула мне книгу про выгорание и успокоилась. Внешне, по крайней мере. А что она внутри думала, о том я не ведала. Все-таки мы почти два года толком и не общались. Я сразу после учебы пошла работать в архив, а Нина, закончив тот же университет, устроилась в родном Приречье, экскурсоводом в особняк вдольских князей Левецких.
Я перевернулась на живот. В траве копошился целый мир. Крошечный муравей тащил куда-то крошку от печенья. Даже стыдно стало. Вот я третью неделю валяюсь и ничего не делаю, а каждая маленькая тварь тут трудится, не жалея живота своего. Тетка встает на рассвете, на ней огород и хозяйство. Нинка постоянно в своих исторических изысканиях. А я... то ли гостья, то ли черт знает кто...
— Ариш, — лениво позвала Нинка с песочка, — еще печеньку будешь?
— Смерти моей желаешь? Еще пару дней сырничков, печенек, пирожков и драничков – и меня раздавит гравитация.
— Мама сказала откармливать, я и откармливаю.
— Это диверсия. Ты всегда завидовала моей изысканной стройности.
— Ага, — проворчала Нина, выгибаясь на подстилке, словно кошка. — Стройности… за шваброй спрячешься – и не найдут. Только-только на человека начала походить. Рожей побелела, кожей разгладилась. Столько молока, яиц да творога на тебя извели – за жизнь не расплатишься.
А это уже сарказм. Нинка так обиделась на мое предложение платить им с теткой за постой и продукты, что спустя месяц почти все поминала мою «столичную безмозглость». Они мне с теткой насовсем предлагали остаться – а я им деньги пихала. И ведь задразнили совсем, до «Ариадны, родства не помнящей».
Я не обижалась – понимала, что заслужила. В городе нормальные человеческие отношения как-то… забываются. Не то чтобы они там были ненормальными – хотя Нинка с Авдотьей именно так и считают – но иногда у меня возникало чувство, что все хорошее внутри меня приходилось прятать.
Хорошими словами от приставалы в метро не отобьешься, а вот матом – вполне. И на работе, когда я таскала в архив свежие пирожки, благодарности не услышала, зато подслушала случайно, что кормлю народ за свои деньги, чтобы меня любили, а меня все равно не любят, потому что они все там изначально крутые, а я еще заслужить должна, и пирожки – это пока мало…
Вот если бы я Семену взаймы дала… крупную сумму, которой ему не хватает, чтобы с женой на море поехать, это еще туда-сюда… коллеги бы подумали, может, и рассмотрели бы вопрос о включении меня в коллектив на испытательный срок. Но надо, чтоб пощедрее раскошелилась и надолго, а Семен будет возвращать, как ему удобнее.
Я ведь Лыбина и Лыбину, депутату, наверняка какой-то родственницей прихожусь, недаром меня после универа на тепленькое местечко устроили, в архив при столичном СК, а могли бы, как всех выпускников, сослать на практику на какой-нибудь тмутараканский участок – профили конокрадов составлять.
И на вид я чучело чучелом. С татуировками, лишними дырками в ухе… И вообще…
Видели бы меня мои коллеги сейчас… и пятки мои. Уж порадовались бы от души.
В общем, урок я усвоила. Пирожки больше не носила, заказала беспроводные наушники с полным подавлением внешнего шума – имела право, мне для работы нужна была тишина – и лазала себе по полкам, не поддаваясь на провокации. В итоге, от меня отстали. Не полюбили и уважать не начали, но если и обсуждали вслух, то я больше этого не слышала.
А что мне до них? Мое дело маленькое и скромненькое – выводить дела из магической «тени», сидеть в подвале, попивать чаек и пересматривать преступления пяти – пятнадцатилетней давности. Что привлечет внимание – в отдельную коробочку, а что эмпатически отзовется тяжестью, безнадежные висяки, то бишь, – в пластиковые контейнеры и еще на этаж ниже, в самый подвал, подвальнее некуда.
И дядя Сергей, думский депутат, к моему распределению отношения не имел, хотя предлагал в Москву определить. В архив Следственного Комитета меня взяли, потому что в моем роду рождались ведуны. Повышенная эмпатия… чувствительность к тонким полям… способность управлять снами… Как по мне, так себе наборчик, но меня при рождении никто не спрашивал, выдали – и живи как знаешь.
Начальство было мной довольно. Зарплата росла за счет моих постоянных находок. Впрочем, я все равно оказалась в тмутаракани… родной и, к слову, любимой. Правда, конокрадами заниматься мне пока никто не предложил.
Конокрады, кстати, вообще народ сложный, их поймать трудно, потому что их мало. Кто сейчас коней ворует? Идиоты только или «зеленые», «за-ради спасения бессловесных тварей из человечьего рабства». Кони сейчас дорогие и каждый на учете. Здесь, в Андреевке, по крайней мере. Каждое конное хозяйство тут принадлежит определенному землевладельцу.
Идиоты, кстати, среди зеленых встречаются обильно. Нина рассказывала, что в Приречье время от времени совершаются попытки дать свободу … поперечникам. Нечисть к таким попыткам относится без понимания. Ей в заповеднике живется неплохо, а внешние раздражители (зеленые вообще имеют удивительный талант раздражать) она недолюбливает. И реагируют.
Каждый год кого-то в Приречной заповедной зоне кусают, памяти лишают, чаруют, в Навь закидывают, а идиоты все лезут и лезут. Это не только экоактивистов касается, но и туристов.
Хорошо, что лютую, смертную поперечную нечисть за последние сто лет повывели, иначе укусами, царапинами и склерозом дело бы не заканчивалось. Посмотрела бы я, как гринписовцы стали бы колодезное лихо, тварь опасную и непредсказуемую, из «заточения» вызволять, а туристы – на телефоны снимать.
Нина потянулась и зевнула. Я невольно снова ею залюбовалась. Вот кто действительно пошел в Лыбиных – статью и мастью. Коса русая, в прямом смысле до пояса, округлости, где нужно… А я чернявенькая, тощенькая, смугленькая – в отца. С косами рассталась еще в универе. Какие косы, когда днем и ночью зубришь и оттачиваешь дар.
Только скулы у меня – настоящие Лыбинские, от прапрабабушки Любавы. Поэтому, когда отец нас бросил, я без колебаний взяла мамину девичью фамилию. В конце концов, папу мне фактически заменил родной дядька.
Нинка вздохнула и села на подстилке:
— Так не хочется сегодня на работу … а хочется арбуза, вот! Скоро привезут, конечно, астраханских… лето жаркое, на две недели раньше созрели, но хочется-то сейчас! Эй, опять ты за свое! Сверзишься!
— Я? Да не в жизнь! — я шустро вскарабкалась на кряжистую дикую вишню, что росла у склона.
Потерлась щекой о рыхлую кору, сколупнула каплю подсохшей, красивой, как янтарь, смолы, лизнула. Как я могу упасть, если мы со старой вишней лет двадцать как дружим? Мне только казалось, что все забыла, а я помню: каждую ветку… и вкус смолы вот – тоже. И она меня помнит, не скинет, не стряхнет, волосьев на смолу не намотает.
— Много у вас в усадьбе посетителей?
— Много. Человек по десять-пятнадцать каждый вечер, — Нина принялась складывать вещи в полотняную пляжную сумку. — Кто-то каждый день приходит, народу нравится. Кафе опять же. Бывают дни, когда туристов на экскурсии вывозят, тогда поменьше. Сегодня вот… большая часть группы поедет развалины Змеиного храма осматривать. К нам только четверо записалось, не так горло рвать придется. Дарина говорит, у них еще остались свободные номера, а вот в санатории места будут только в октябре. Еще сказала, им администратор требуется. Пойдешь? А то Гречихиных дочку возьмут, она там после гостиничного колледжа, что ли.
— Вот лучше пусть ее и берут, — подумав, сказала я. — Дорогу – молодежи. А я все-таки психолог.
Изнутри словно обдало холодком. Вру ведь. Какой я психолог? Те вежливые, умные, с бездной понимания в глазах. А я… Я профайлер, чертов профайлер в области паранормального. Мертвецы… маньяки, одержимые… Психологи тоже многие на голову ущербные, профдеформацией стукнутые, а я и без нее обошлась.
— Как раз что нужно, — Нинка впрыгнула в джинсы и начала скакать по песку, чтобы лучше в них утрястись. — Говорят, тут скоро всякого ментально-нестабильного народу прибавится. В отель заселятся – это стопроцентно.
— Какого такого… ментально-нестабильного? — насторожилась я. Накаркала?
— А вот и такого. Маргарита Андреевна сказала, нам тут на днях подвезут вдольских княжичей. Левецкого уж точно. А еще братьев Огненских, помнишь их?... Лопушкина, этот вообще сбоку припеку… Возгонцев еще приедет, ну этот-то нормальный один, потому что постарше, а остальные… Ладно, я пойду. Меня сегодня не ждите, я с Никитосом. А может, и ты с нами? Посидим в «Столетнике», пивка выпьем? Завтра все равно выходной.
— Не… не хочу… пока не хочу…
Нинка вздохнула:
— Спускайся к воде, позагорай, бледная дочь Кощеева. Я тебе покрывало оставлю. Не забудь забрать только…
А почему бы и не да? Я спустилась с вишни, разделась до белья и растянулась под солнышком. Не сгореть бы.
Обдумала новость. Наследников местной знати я смутно помнила с детства. Их иногда вывозили в Приречье из столиц и заграниц, чтобы приобщить к родовым традициям. Достаточно редко, чтобы с ними поближе познакомиться, чему я в целом была только рада.
Задачи перед ними стояли несложные: с местными пообщаться, по Заповеднику прогуляться, в сопровождении егеря, конечно. Однако без стычек дело не обходилось.
Я тогда в шестом классе училась. Огненскому, старшему из трех братьев, острой ракушкой по носу зазвездила, когда он с вележскими водяницами поцапался. Кровищи было! В чем там конфликт состоял, тоже не припомню, но мы, местная детвора, в любом споре всегда становились на сторону поперечников.
Левецкие… или Огненские там … приедут и уедут, а нам с нечистью дальше жить. И что бы там не толковали про Равновесие, я с трудом представляла, как вдольские мажоры сумеют договориться с нашим лесовиком… или луговиком – дюже суровым парнем на страже границы Заповедника.
Помяни, они и появятся. Не мажоры, конечно, а нечисть. У корней ивы плескалась русалка. Красивая… Они все в мороке красивые, как в сказке, а без морока… Я однажды только видела водяницу в истинном облике – хватило надолго, спать не могла, маму просила у кровати посидеть. Нежить она и есть нежить.
Мы смотрели друг на друга, и я гадала, помнит ли меня водяница. Помнит, иначе уже водой бы окатила или как-нибудь иначе пошалила. Но я своя, мусор у воды не брошу, музыку громкую не включу, колдовать тоже не стану… хотя тут бы я засомневалась.
— Красивая у тебя сережка, — глядя на мой нос, проговорила русалка. — Блестит, на солнышке переливается аки диамант.
— Она не ценная, — поспешно пояснила я, вынимая пирсинг. Надо было браслетов прихватить, но Нинка не предупредила, что к реке пойдем. — Возьми, коль нравится. Да только куда вденешь?
— В ушко, — выдохнула русалочка, рассматривая подарок.
А она ведь девчонка совсем. Утопленница или жертва чья. Помнит ли? Я быстро отвела взгляд. Некоторые помнят. Иные, приняв поперечный облик, теряют воспоминания о жизни былой… и о смерти.
— Спасибо, — застенчиво проговорила водная нимфа. — Ты добрая. Еще гостинцев принесешь?
Я кивнула. Конечно, принесу. Я правила знаю. Это туристы, сколько их не предупреждай, никогда не носят водяницам подарков, за что бывают… наказаны… иногда. В следующий раз принесу что-нибудь интересное из своей косметички. В этом плане я сама как русалка – люблю блестяшки.
А покрывало я, разумеется, забыла на берегу.
Илья постучал, честно выжидал полминуты, затем зашел. Отец-то, конечно, сам его вызвал, но если погрузился в работу, то мог о том и забыть. В детстве Илье всегда попадало, если он отвлекал папу от дел.
Однако Олег Степанович был занят лишь тем, что стоял у окна и вглядывался в небо над вечерним садом.
— Пришел? — осведомился он через плечо таким тоном, что Илья сразу заподозрил: разговор будет серьезным, возможно, даже сложным. Готовить зад к розгам или пронесет?
Он сел на диван у журнального столика, боясь ненароком раздавить и то и другое. Вроде как родители назвали его в честь деда, Ильи Николаевича, двойного смысла в этом имени не предусматривая.
Однако обе тетки Огненские, шумные и едкие, приезжая в гости, иначе как Муромцем племянника не называли. А Илья виноват, что как раз в деда и пошел? Того, здоровяка огромной силы, уж точно в честь богатыря русского назвали.
— В общем, дело такое, — начал отец. — Я с утра успел побывать в Юрьевском. Туда на покаяние одного человека привезли...
Илья тихо и незаметно, как ему казалось, выдохнул. Однако и Олег Степанович знал своего старшего сына как облупленного. Резко повернулся и с подозрением спросил:
Мир Вдолья (людей и богов) и Поперечья (природной нечисти), где властвуют Явь и Навь и потомки древних семей поддерживают их Равновесие. Альтернативная Россия с магией и монархией.
Вторая книга цикла. Самостоятельное произведение. Двухтомник. Первая книга – бесплатно.
Первая часть – «Встречная-поперечная».
Вторая часть цикла (двухтомник) пишется на странице Анны Вронацкой.
"Нить Ариадны"
Вдолье и Поперечье, наше время. Ариадна Любина, потомок ведуньи Любавы, возвращается в родные края. С карьерой не получилось, первая любовь тоже как-то не задалась. А еще воспоминания преследуют, но это так... по работе. Зато дел в Приречье невпроворот: то потомки вдольских князей барагозят, то нечисть экоактивистов по кущерям гоняет.
Глава 1
Я вытянула ноги и на оные полюбовалась: лак облупился, пятки затвердели. Стали не просто пятки, а доспехи. Можно босиком по острым камням ходить, мученически.
О доспехах много знает Нина. У нее на заставке компа – средневековый кот в полной рыцарской экипировке. Ее положение обязывает, Нинка у нас музейный работник. А я нынче деревенская девушка во всей красе, с ногтями, обрезанными под корень. Потому как земля и сажа.
Искусственные ноготочки отлетели… дня через три. А сколько времени прошло с моего приезда? Посчитала, получилось целых три недели, а ощущалось как три дня. Это потому, что первую неделю я тупо отсыпалась, вторую отъедалась, третью вылеживалась на Матушке-Земле.
Это Авдотья так сказала: иди, мол, вылежись, Мать-Земля все невзгоды заберет. Я и вылеживалась. В саду, возле речки, под деревом на холме. Действительно, стало легче. А то ведь первые дни улыбалась, говорила что-то, ловя странные взгляды тети и кузины. Не я улыбалась и говорила – автопилот включился. А настоящая я заперлась в темноте где-то глубоко внутри себя и тряслась от страха.
Тетка Авдотья сразу это почувствовала, сама не лезла с расспросами и Нинке запретила. Но Нинка не была бы Нинкой, если бы не попыталась вытянуть у меня правду слово за слово. Впрочем, вытянутых ею слов хватило только на то, чтобы понять: с ее двоюродной сестрой случились проблемы на работе. С кем не бывает. Не конец света. А все мои причуды – это выгорание.
Нинка, опытный боец с ментальными тараканами, закаленный токсичными отношениями и синдромом самозванки, подсунула мне книгу про выгорание и успокоилась. Внешне, по крайней мере. А что она внутри думала, о том я не ведала. Все-таки мы почти два года толком и не общались. Я сразу после учебы пошла работать в архив, а Нина, закончив тот же университет, устроилась в родном Приречье, экскурсоводом в особняк вдольских князей Левецких.
Я перевернулась на живот. В траве копошился целый мир. Крошечный муравей тащил куда-то крошку от печенья. Даже стыдно стало. Вот я третью неделю валяюсь и ничего не делаю, а каждая маленькая тварь тут трудится, не жалея живота своего. Тетка встает на рассвете, на ней огород и хозяйство. Нинка постоянно в своих исторических изысканиях. А я... то ли гостья, то ли черт знает кто...
— Ариш, — лениво позвала Нинка с песочка, — еще печеньку будешь?
— Смерти моей желаешь? Еще пару дней сырничков, печенек, пирожков и драничков – и меня раздавит гравитация.
— Мама сказала откармливать, я и откармливаю.
— Это диверсия. Ты всегда завидовала моей изысканной стройности.
— Ага, — проворчала Нина, выгибаясь на подстилке, словно кошка. — Стройности… за шваброй спрячешься – и не найдут. Только-только на человека начала походить. Рожей побелела, кожей разгладилась. Столько молока, яиц да творога на тебя извели – за жизнь не расплатишься.
А это уже сарказм. Нинка так обиделась на мое предложение платить им с теткой за постой и продукты, что спустя месяц почти все поминала мою «столичную безмозглость». Они мне с теткой насовсем предлагали остаться – а я им деньги пихала. И ведь задразнили совсем, до «Ариадны, родства не помнящей».
Я не обижалась – понимала, что заслужила. В городе нормальные человеческие отношения как-то… забываются. Не то чтобы они там были ненормальными – хотя Нинка с Авдотьей именно так и считают – но иногда у меня возникало чувство, что все хорошее внутри меня приходилось прятать.
Хорошими словами от приставалы в метро не отобьешься, а вот матом – вполне. И на работе, когда я таскала в архив свежие пирожки, благодарности не услышала, зато подслушала случайно, что кормлю народ за свои деньги, чтобы меня любили, а меня все равно не любят, потому что они все там изначально крутые, а я еще заслужить должна, и пирожки – это пока мало…
Вот если бы я Семену взаймы дала… крупную сумму, которой ему не хватает, чтобы с женой на море поехать, это еще туда-сюда… коллеги бы подумали, может, и рассмотрели бы вопрос о включении меня в коллектив на испытательный срок. Но надо, чтоб пощедрее раскошелилась и надолго, а Семен будет возвращать, как ему удобнее.
Я ведь Лыбина и Лыбину, депутату, наверняка какой-то родственницей прихожусь, недаром меня после универа на тепленькое местечко устроили, в архив при столичном СК, а могли бы, как всех выпускников, сослать на практику на какой-нибудь тмутараканский участок – профили конокрадов составлять.
И на вид я чучело чучелом. С татуировками, лишними дырками в ухе… И вообще…
Видели бы меня мои коллеги сейчас… и пятки мои. Уж порадовались бы от души.
В общем, урок я усвоила. Пирожки больше не носила, заказала беспроводные наушники с полным подавлением внешнего шума – имела право, мне для работы нужна была тишина – и лазала себе по полкам, не поддаваясь на провокации. В итоге, от меня отстали. Не полюбили и уважать не начали, но если и обсуждали вслух, то я больше этого не слышала.
А что мне до них? Мое дело маленькое и скромненькое – выводить дела из магической «тени», сидеть в подвале, попивать чаек и пересматривать преступления пяти – пятнадцатилетней давности. Что привлечет внимание – в отдельную коробочку, а что эмпатически отзовется тяжестью, безнадежные висяки, то бишь, – в пластиковые контейнеры и еще на этаж ниже, в самый подвал, подвальнее некуда.
И дядя Сергей, думский депутат, к моему распределению отношения не имел, хотя предлагал в Москву определить. В архив Следственного Комитета меня взяли, потому что в моем роду рождались ведуны. Повышенная эмпатия… чувствительность к тонким полям… способность управлять снами… Как по мне, так себе наборчик, но меня при рождении никто не спрашивал, выдали – и живи как знаешь.
Начальство было мной довольно. Зарплата росла за счет моих постоянных находок. Впрочем, я все равно оказалась в тмутаракани… родной и, к слову, любимой. Правда, конокрадами заниматься мне пока никто не предложил.
Конокрады, кстати, вообще народ сложный, их поймать трудно, потому что их мало. Кто сейчас коней ворует? Идиоты только или «зеленые», «за-ради спасения бессловесных тварей из человечьего рабства». Кони сейчас дорогие и каждый на учете. Здесь, в Андреевке, по крайней мере. Каждое конное хозяйство тут принадлежит определенному землевладельцу.
Идиоты, кстати, среди зеленых встречаются обильно. Нина рассказывала, что в Приречье время от времени совершаются попытки дать свободу … поперечникам. Нечисть к таким попыткам относится без понимания. Ей в заповеднике живется неплохо, а внешние раздражители (зеленые вообще имеют удивительный талант раздражать) она недолюбливает. И реагируют.
Каждый год кого-то в Приречной заповедной зоне кусают, памяти лишают, чаруют, в Навь закидывают, а идиоты все лезут и лезут. Это не только экоактивистов касается, но и туристов.
Хорошо, что лютую, смертную поперечную нечисть за последние сто лет повывели, иначе укусами, царапинами и склерозом дело бы не заканчивалось. Посмотрела бы я, как гринписовцы стали бы колодезное лихо, тварь опасную и непредсказуемую, из «заточения» вызволять, а туристы – на телефоны снимать.
Нина потянулась и зевнула. Я невольно снова ею залюбовалась. Вот кто действительно пошел в Лыбиных – статью и мастью. Коса русая, в прямом смысле до пояса, округлости, где нужно… А я чернявенькая, тощенькая, смугленькая – в отца. С косами рассталась еще в универе. Какие косы, когда днем и ночью зубришь и оттачиваешь дар.
Только скулы у меня – настоящие Лыбинские, от прапрабабушки Любавы. Поэтому, когда отец нас бросил, я без колебаний взяла мамину девичью фамилию. В конце концов, папу мне фактически заменил родной дядька.
Нинка вздохнула и села на подстилке:
— Так не хочется сегодня на работу … а хочется арбуза, вот! Скоро привезут, конечно, астраханских… лето жаркое, на две недели раньше созрели, но хочется-то сейчас! Эй, опять ты за свое! Сверзишься!
— Я? Да не в жизнь! — я шустро вскарабкалась на кряжистую дикую вишню, что росла у склона.
Потерлась щекой о рыхлую кору, сколупнула каплю подсохшей, красивой, как янтарь, смолы, лизнула. Как я могу упасть, если мы со старой вишней лет двадцать как дружим? Мне только казалось, что все забыла, а я помню: каждую ветку… и вкус смолы вот – тоже. И она меня помнит, не скинет, не стряхнет, волосьев на смолу не намотает.
— Много у вас в усадьбе посетителей?
— Много. Человек по десять-пятнадцать каждый вечер, — Нина принялась складывать вещи в полотняную пляжную сумку. — Кто-то каждый день приходит, народу нравится. Кафе опять же. Бывают дни, когда туристов на экскурсии вывозят, тогда поменьше. Сегодня вот… большая часть группы поедет развалины Змеиного храма осматривать. К нам только четверо записалось, не так горло рвать придется. Дарина говорит, у них еще остались свободные номера, а вот в санатории места будут только в октябре. Еще сказала, им администратор требуется. Пойдешь? А то Гречихиных дочку возьмут, она там после гостиничного колледжа, что ли.
— Вот лучше пусть ее и берут, — подумав, сказала я. — Дорогу – молодежи. А я все-таки психолог.
Изнутри словно обдало холодком. Вру ведь. Какой я психолог? Те вежливые, умные, с бездной понимания в глазах. А я… Я профайлер, чертов профайлер в области паранормального. Мертвецы… маньяки, одержимые… Психологи тоже многие на голову ущербные, профдеформацией стукнутые, а я и без нее обошлась.
— Как раз что нужно, — Нинка впрыгнула в джинсы и начала скакать по песку, чтобы лучше в них утрястись. — Говорят, тут скоро всякого ментально-нестабильного народу прибавится. В отель заселятся – это стопроцентно.
— Какого такого… ментально-нестабильного? — насторожилась я. Накаркала?
— А вот и такого. Маргарита Андреевна сказала, нам тут на днях подвезут вдольских княжичей. Левецкого уж точно. А еще братьев Огненских, помнишь их?... Лопушкина, этот вообще сбоку припеку… Возгонцев еще приедет, ну этот-то нормальный один, потому что постарше, а остальные… Ладно, я пойду. Меня сегодня не ждите, я с Никитосом. А может, и ты с нами? Посидим в «Столетнике», пивка выпьем? Завтра все равно выходной.
— Не… не хочу… пока не хочу…
Нинка вздохнула:
— Спускайся к воде, позагорай, бледная дочь Кощеева. Я тебе покрывало оставлю. Не забудь забрать только…
А почему бы и не да? Я спустилась с вишни, разделась до белья и растянулась под солнышком. Не сгореть бы.
Обдумала новость. Наследников местной знати я смутно помнила с детства. Их иногда вывозили в Приречье из столиц и заграниц, чтобы приобщить к родовым традициям. Достаточно редко, чтобы с ними поближе познакомиться, чему я в целом была только рада.
Задачи перед ними стояли несложные: с местными пообщаться, по Заповеднику прогуляться, в сопровождении егеря, конечно. Однако без стычек дело не обходилось.
Я тогда в шестом классе училась. Огненскому, старшему из трех братьев, острой ракушкой по носу зазвездила, когда он с вележскими водяницами поцапался. Кровищи было! В чем там конфликт состоял, тоже не припомню, но мы, местная детвора, в любом споре всегда становились на сторону поперечников.
Левецкие… или Огненские там … приедут и уедут, а нам с нечистью дальше жить. И что бы там не толковали про Равновесие, я с трудом представляла, как вдольские мажоры сумеют договориться с нашим лесовиком… или луговиком – дюже суровым парнем на страже границы Заповедника.
Помяни, они и появятся. Не мажоры, конечно, а нечисть. У корней ивы плескалась русалка. Красивая… Они все в мороке красивые, как в сказке, а без морока… Я однажды только видела водяницу в истинном облике – хватило надолго, спать не могла, маму просила у кровати посидеть. Нежить она и есть нежить.
Мы смотрели друг на друга, и я гадала, помнит ли меня водяница. Помнит, иначе уже водой бы окатила или как-нибудь иначе пошалила. Но я своя, мусор у воды не брошу, музыку громкую не включу, колдовать тоже не стану… хотя тут бы я засомневалась.
— Красивая у тебя сережка, — глядя на мой нос, проговорила русалка. — Блестит, на солнышке переливается аки диамант.
— Она не ценная, — поспешно пояснила я, вынимая пирсинг. Надо было браслетов прихватить, но Нинка не предупредила, что к реке пойдем. — Возьми, коль нравится. Да только куда вденешь?
— В ушко, — выдохнула русалочка, рассматривая подарок.
А она ведь девчонка совсем. Утопленница или жертва чья. Помнит ли? Я быстро отвела взгляд. Некоторые помнят. Иные, приняв поперечный облик, теряют воспоминания о жизни былой… и о смерти.
— Спасибо, — застенчиво проговорила водная нимфа. — Ты добрая. Еще гостинцев принесешь?
Я кивнула. Конечно, принесу. Я правила знаю. Это туристы, сколько их не предупреждай, никогда не носят водяницам подарков, за что бывают… наказаны… иногда. В следующий раз принесу что-нибудь интересное из своей косметички. В этом плане я сама как русалка – люблю блестяшки.
А покрывало я, разумеется, забыла на берегу.
Илья постучал, честно выжидал полминуты, затем зашел. Отец-то, конечно, сам его вызвал, но если погрузился в работу, то мог о том и забыть. В детстве Илье всегда попадало, если он отвлекал папу от дел.
Однако Олег Степанович был занят лишь тем, что стоял у окна и вглядывался в небо над вечерним садом.
— Пришел? — осведомился он через плечо таким тоном, что Илья сразу заподозрил: разговор будет серьезным, возможно, даже сложным. Готовить зад к розгам или пронесет?
Он сел на диван у журнального столика, боясь ненароком раздавить и то и другое. Вроде как родители назвали его в честь деда, Ильи Николаевича, двойного смысла в этом имени не предусматривая.
Однако обе тетки Огненские, шумные и едкие, приезжая в гости, иначе как Муромцем племянника не называли. А Илья виноват, что как раз в деда и пошел? Того, здоровяка огромной силы, уж точно в честь богатыря русского назвали.
— В общем, дело такое, — начал отец. — Я с утра успел побывать в Юрьевском. Туда на покаяние одного человека привезли...
Илья тихо и незаметно, как ему казалось, выдохнул. Однако и Олег Степанович знал своего старшего сына как облупленного. Резко повернулся и с подозрением спросил:
