ГЛАВА 1
Бывают в нашем провинциальном городке вечера, когда все безмятежно. Солнце, уставшее за день, греет мягко, без натуги. Вода в каскаде фонтанов на главной улице журчит умиротворяюще, и даже у торговой пристани не услышать ни натужных гудков груженых барж, ни ругани матросов.
Уотервилль, как долька померанца, лежит на берегу Карвины, слегка обмелевшей к концу лета. Ее сине-серые волны тягуче-лениво накатывают на песок в паре метров от набережной. Набережная и фонтаны – главные достопримечательности нашего городка. По вечерам там прогуливаются и престарелые матроны, и семейные пары с детьми, и юные девицы под присмотром гувернанток, и солидные господа.
Возвращаясь со службы, обязательно встретишь одного-двоих знакомых, которые с недоумением проводят взглядом барышню в строгом костюме – белой блузке, серой юбке и жакете, несмотря на жару. Когда-то и я могла гулять вечерами без забот…
Но дома ждет мама, и любимое кресло на веранде, увитой виноградом, плющом и клематисами, и сад, прекрасный сад, на котором отдыхает взгляд, пресыщенный столбцами цифр на рабочих бумагах.
Дом, оставленный нам с мамой покойным отцом, когда-то стоял на самой окраине Уотервилля, но теперь город разросся, во многом благодаря стараниям моего деда, дяди и кузена. Дед Криспин начинал с торговли лесом, построил первый завод по производству только что появившегося искусственного камня, а потом стал брать крупные подряды на строительство. Кстати, набережная облицована тем самым искусственным камнем с завода Грекхема. Чуть позже семейное дело подхватили его сыновья – старший Ладислаус и младший Эдриан.
Эдриан, мой отец, умер, когда мне было около четырёх лет. Я помню его очень смутно, только как светлый образ… О причинах смерти мама распространяться не любит, родственники тоже предпочитают помалкивать. Когда папы не стало, мама отдалилась от остального семейства, полностью погрузившись в заботы о своем саде. А к нам переехала ее мама, тоже недавно овдовевшая бабушка Нинетта. Она вела дом, учила и воспитывала меня, но к другой бабушке – Мимозе, вдове деда Криспина – ее никогда не приглашали.
Сворачивая на Генеральскую улицу, где наряду с каменными стояли и вполне добротные деревянные дома с мансардами, небольшие лавочки и известная на весь город пекарня пирожницы Ханны, я вспоминала, как мы ходили сюда с, мир ее праху, бабушкой Нинеттой. Когда расплачусь с оставшимися долгами, обязательно поставлю вместо простого креста добротный памятник.
Осталось пройти совсем немного, улочки становятся уже, дома сплошь одноэтажные, их почти не видно за деревянными заборами в рост среднего мужчины. Наш – видно. Наш забор – живой, из непролазных кустов колючего шиповника, а за ним яркие куртины и клумбы, цветы в которые мама подбирает в одной тональности: желтая клумба из рудбекий, гелиопсисов, подсолнечников и георгин, голубая – из дельфиниумов, колокольчиков, вероники, льна и лаванды, красная – из роз всевозможных сортов и оттенков… И лилии. Много лилий. Белых, розовых, желтых, бордовых, персиковых…
Домик, увы, выглядит не так ярко и празднично, как сад. Если бы он почти полностью не оброс с одной стороны виноградом, с другой – клематисами, а где-то и белым шиповником, можно было бы заметить и трещины на штукатурке, и слегка покосившиеся оконные рамы. Но я люблю и старое крыльцо, и деревянную крытую веранду со скрипучими половицами, и нашу уютную кухню-столовую с кружевными салфетками на горке с посудой и пузатым, еще бабушкиным, медным чайником.
На веранде стоят два кресла, в которых так славно сидеть, глядя в сад, и пить чай. В прохладные вечера можно взять плед, а в такую жару, как сегодня, я ставлю чашку на широкие перила, пусть немного остынет…
- Лили, дорогая, ты уже дома?
Мама… только ей я позволяю называть себя Лили, дорогой и иногда деткой. Для всех остальных моё имя – Лилия. Лилия Грекхэм, и никак иначе. Правда, есть еще кузены, для которых я делаю исключение…
- Да, мам. Я дома.
Она, как всегда, в саду, предается своей страсти - сажать, пересаживать, удобрять, поливать - но раз я вернулась, то и ей пора показаться на садовой дорожке. Моя мама – до сих пор красивая женщина с большими серыми глазами, прямым носом и небольшим ртом капризной кокетки. Правда, от постоянной работы в саду кожа загорела, а руки загрубели… И еще эти морщинки у рта… Она часто улыбается, но в глазах всегда грустинка. На голове – пёстрый платок, в руках – рабочие перчатки и небольшая тяпка, подол светлого платья в легкомысленный горошек заляпан грязью.
- Тебе пришло приглашение – возьми на моём рабочем столе, руки были грязные, и я оставила его там.
Там – это в маленькой комнатушке, больше похожей на склад, где мама ведёт свой садовый дневник, хранит кучу разных пакетов и пакетиков с семенами, рабочую одежду и небольшой инвентарь. Я со вздохом встала и пошла за приглашением.
Мама поднялась на веранду и прошла следом за мной. Пока она переодевалась, я недоуменно крутила в пальцах карточку лавандового цвета с траурной фиолетовой рамкой.
«Лилия Грекхэм приглашается на оглашение завещания безвременно почившего глубоко любимого…»
- Мама, что это?!
Она выглянула на кухню, увидела, что я держу в руках, и ответила:
- Умер твой дядя Ладислаус.
- А при чем тут я?
- Приглашают всех родственников по папиной линии.
С большинством этих родственников я бы с радостью не имела ничего общего. Одни только тётка Лаванда с бабушкой Мимозой могли довести до слёз парой колких замечаний. А ведь были ещё и тётка Милисента со своей дочуркой Агнесс… Старшие сыновья тётки Милисенты от первого мужа – мои кузены Демьен и Алекс – пожалуй, единственные нормальные члены этой семьи.
С Алексом нас связывает дружба, начавшаяся ещё в детстве. Брат старше на пять лет, но всегда проводил со мной много времени. Развлекал, если было скучно, утешал, если я ревела, разбив новую чашку, был поверенным моих детских тайн… Он часто бывал в нашем доме, тяжело переживая развод родителей. Мне же, рано потерявшей отца, его внимание было не просто важным - необходимым.
Бездумно глядя на карточку с траурной каймой, я вспоминала прочих «родственников по папиной линии». После деда Криспина главой семьи должен был стать дядя Ладислаус, но… случилась какая-то темная история, после которой последовал его развод с теткой Милисентой. Дядя уехал из Уотервилля, лично я о нем больше ничего не знала. После смерти моего отца главой семьи номинально стал Демьен, старший сын дяди. Номинально, но не фактически, потому что был еще несовершеннолетним. А тётка Милисента вышла замуж за управляющего их успешной строительной компании г-на Фридриксена. Плодом этого союза и стала очаровательная Агнесс, которую терпеть не могли сводные братья и я. После заключения второго брака ни Милисента, ни тем более её дочка не носили фамилию Грекхэм, однако избежать встречи с ними в доме тётки Лаванды и бабушки Мимозы представлялось маловероятным. Их там, в отличие от меня, привечали.
- Твой чай остыл, - напомнила мама.
- Думаешь, дядя Ладислаус оставил что-то тебе или мне? – спросила я и сама же ответила: - Наверняка нет. Значит, и ходить туда незачем.
Я бросила приглашение в мусорную корзину и взялась за чай. Настоящий чай из Канирата – дорогое удовольствие, поэтому я всегда добавляю в заварочник пряные травы из маминого сада. Чабрец, или мелиссу, или зверобой, или… перечислять можно долго. И вкусно, и средства экономит, ведь жить вдвоем на жалованье младшего клерка – это искусство, которым я за два с половиной года овладела не вполне.
Все дело в том, что на свой сад мама никогда и ничего не жалела. Диковинные саженцы и семена экзотических растений ей привозили отовсюду. Она первой в нашем городке приобрела новомодные поливальные шланги, с которыми, безусловно, проще, чем с ведрами. К ней приходил хозяин скобяной лавки господин Стетсон с каждым свежим каталогом садовых инструментов. И постепенно все сбережения, которые смог накопить отец, ушли в землю, как уходят грехи людские в бездонное чрево Главного тролля. Справедливости ради надо сказать, что земля в ответ на мамину заботу расцветала, словно по волшебству.
Сад Флоранс Грекхэм стал третьей достопримечательностью Уотервилля. Нередко мамины знакомые просили её показать садик своим гостям. Когда я в шутку предложила брать за это чисто символическую плату, чуть не довела мать до слёз. А в результате я плачу по долгам, и просвета все не видно…
- А как дела на службе? Ты выглядишь уставшей, - с легким беспокойством сказала мама.
- Все очень хорошо, не волнуйся.
Не говорить же ей, что старшие клерки сваливают на меня свою работу, а главный счетовод спит и видит моё прошение об увольнении. Не дождется. Я Грекхэм, я справлюсь. И плевать на косые взгляды и рассуждения о том, что барышня из приличной семьи работать не должна.
- Я и не волнуюсь, детка. Ведь ты у нас финансовый гений, ты всех их... как ты говоришь… пере-вы-под-рассчитаешь!
Финансовым гением мама называет меня потому, что я с детства могу «перевыподрассчитать» (словечко Алекса) что угодно. Даже умножить два трёхзначных числа в уме. Математика давалась так легко, что даже начальница нашей Уотервильской женской школы, вручая аттестат, сказала: «Чрезвычайно одарённая девица». Ну а потом – опять же благодаря Алексу – я поступила в Академию банковского дела и финансов в Лиране – столице империи. И закончила её… почти три года назад.
Хорошие были времена… Из сада потянуло лёгкой прохладой. Мама спросила про ужин и, когда я отказалась, ушла строчить заметки в своём садовом дневнике. Хорошо, что она не стала спорить и настаивать, чтобы я все-таки пошла на это оглашение.
Трель телефонного устройства разбила мой едва наметившийся отдых на мелкие осколки. Признаю, цивилизация нуждается в подобных вещах. В Лиране я пользовалась телефоном по несколько раз на дню, но здесь, дома, вечерами… Звонки нервировали, а установка вылилась в кругленькую сумму.
Пришлось брать ссуду в банкирском доме «Страйтекс и сыновья», в филиале которого я и служу младшим клерком, униженно вымаливая у господина управляющего самый маленький процент. Управлял нашим филиалом один из сыновей - Тео Страйтекс. Странный тип. Лучший друг Алекса еще по Академии. Взял меня на службу исключительно по протекции. Но в последнее время казалось, что странности господина управляющего, его нелюдимость, строгость со служащими, нетерпимость к дамам постоянно усиливались. Во всяком случае, дав поунижаться вволю, Тео разрешил мне взять ссуду. Расплачиваться пришлось полгода.
Я медленно шла к звонящему аппарату с тайной надеждой, что кому-то надоест ждать. Но абонент был настойчив. Сняв громоздкую трубку, услышала, как на другом конце провода жизнерадостный Алекс весело прощался с кем-то, одновременно здороваясь со мной.
- Эй, Цветок, как дела, как жизнь? Передавай мой поклон тётушке Флоранс.
- Непременно. У тебя что-то срочное? Я очень устала.
- О Единый, Лили, чем ты занимаешься на службе? Ведь Тео обещал мне, что даст тебе самую лёгкую работу младшего клерка.
- Об этом поговори с ним, а не со мной.
- Непременно поговорю. А сейчас о новостях: недавно мы с Демьеном осиротели.
- Соболезную.
- Да брось, Лили, ты же знаешь – никто из нас никогда особо не любил отца, а уж после того, как он бросил мать, оставив нам в наследство господина Фридриксена и сводную сестрицу, никаких чувств и вовсе не осталось.
- Да, но…
- Словом, Лили, я бы хотел, чтоб ты присоединилась ко мне в ресторации «У Моник». Так что, дорогуша, одевайся, причёсывайся, сделай себе приличное лицо, наконец…
- Ты хочешь сказать, что обычно я хожу с неприличным лицом?! – пришлось перебить кузена, пока не заговорился окончательно. – И после этого…
- Нет, что ты, с очень, очень приличным! – быстро пошёл на попятный Алекс. – Но у меня же горе! И ты должна поддержать своего любимого братца, так что жду, – и он повесил трубку.
Алекс любит оставлять последнее слово за собой. И вместо того, чтобы в тишине посидеть на веранде и насладиться закатом, мне пришлось одеваться, быстро делать причёску, благо короткие волосы позволяли слегка взбить их и зафиксировать парой заколок. А про «приличное лицо» он зря сказал. У меня красивая гладкая кожа и мамины глаза, пусть терпит такой, какая есть. Даже губы не подкрашу.
Предупредив маму, куда иду, я накинула на плечи легкий шелковый палантин и вышла из дома. Вокруг по-прежнему царила безмятежность, до ресторации я добралась примерно за двадцать минут. С госпожой Моник мы были на дружеской ноге, зарабатывая на жизнь самостоятельно. Только ее осуждали меньше – все-таки вдова, дело досталось в наследство от мужа. А я – девица. Это в столице на работающую барышню из хорошей семьи давно глядят без неприязни. Иное дело провинция…
ГЛАВА 2
В пятницу мне даже не пришлось отпрашиваться со службы, потому что оглашение было назначено на пять часов пополудни, а банк закрывался в три. Домой я зашла только чтобы переодеться да выпить чашку чая. Соответствующего случаю траура у меня не было. Зато был тончайший кружевной платок, или, скорее, шаль темно-лилового цвета, подаренный бабушкой Нинеттой. На строгом сером платье он смотрелся почти фиолетовым, а значит, приличия будут соблюдены.
Собираясь в дом к бабушке Мимозе, всегда следовало помнить о приличиях. Тетка Лаванда, так и не выйдя замуж, вела дом матери и слыла набожной и высоконравственной особой. Про этикет она знала все. Впрочем, это относилось не только к этикету. А если оказывалось, что о каком-то предмете у нее не было своего мнения, значит, он просто того не стоил.
Дом бабушки Мимозы находился на другом краю Уотервилля, последний раз я была там… да, когда вернулась из Лирана. Идя знакомой дорогой, думала, что с этим наследством что-то не так. Нервничала. И с каждым шагом накатывали воспоминания о семейных сборищах, куда традиционно приглашали тётку Милисенту с детьми, но без мужа, маму и меня. Мама благоразумно отказывалась, а за мной Лаванда всегда присылала горничную с кучером и коляской.
Тетка всегда была недовольна тем, как я выгляжу, как держу вилку и ложку, как сижу, как хожу, как учусь в школе… Вот Агнесс была ее любимицей. Когда все усаживались за длинный стол в гостиной пить чай, она ставила в пример белокурого ангелочка не только мне, но и братьям. Демьен откровенно игнорировал наставления, Алекс дерзил, тетка Милисента ругалась. Я же под недовольными взглядами непроизвольно расправляла плечи, задирая подбородок выше и выше.
Бабушка Мимоза смотрела на все это свысока. Чаще она была более или менее снисходительна к внукам. Реже – ко мне. Когда в нежном тринадцатилетнем возрасте я заинтересовалась, почему в нашем семействе так распространены цветочные имена, бабушка снизошла и ответила сама, не привлекая Лаванду:
- Твой покойный дед Криспин считал, что женщина должна украшать жизнь мужчины. Поэтому все женщины в его семье должны походить на цветы – хотя бы именами. Наверное, поэтому он на мне и женился, – сухо усмехнулась она. – Но, увы, Единый дал нам лишь одну дочь – и это твоя тётя Лаванда. Красивое имя, правда? И сыновей своих отец тоже попросил жениться на девушках с цветочными именами. Твоя мать Флоранс не стала исключением.
