Дойдя до своего, раздвоенного, поняла - он не самый интересный и отправилась дальше, осматриваясь, переходя от камня к камню. Очередной кусочек пустыни со скалами и дюной появлялся как по волшебству, выступая из тумана, скрывавшего горизонт. Достигнув новой, похожей на памятную стелу, скалы, я остановилась, села на песок и достала из нагрудного кармана единственную свою ценность, вещь, которая мне не принадлежала - письмо в Хинту. Странно, но сейчас оно выглядело как-то иначе… Словно не подходило всему, что здесь. Я – с босыми ногами в песке и закатанными штанинами, с худыми руками и кудрями, то и дело лезущими в глаза – подходила, была здешней, а письмо - тамошним.
Значит, есть «там» и «здесь», разделенные каким-то расстоянием. Можно ли преодолеть его пешком без «курьерского хода» и откуда взялась моя способность не есть, не спать и не отдыхать? Как узнать ответы? Пройти всю эту пустынную бесконечность, изучить. Нарисовать карту. Найти кого-то или что-то, отыскать верный путь. Понять, где я нахожусь.
Два континента в моем мире, Альмиде, я живу на Ортансе, и там целых три пустыни. В которую из них меня занесло?
Я вернула письмо в карман, села на песок, ладонью выровняла перед собой небольшую площадку и принялась набрасывать карту самого большого континента Альмиды. Всегда любила карты и картографирование, порой зарывалась в библиотечные архивы - посмотреть, как и что рисовали много сотен лет назад, и мысленно облазила весь мир, отмечая для себя места, где хотела побывать больше всего. Сейчас я рисовала леса в виде вихрастых облачков, тонкие нити и ленты рек, треугольники гор и очертания берегов Ортанса и понимала, что и как можно улучшить. Например, тут: огромный кусок суши у моря отдан бесплодной земле. Из-за ледяных ветров выживают только самые упрямые растения, и люди селиться не спешат: хотя море рядом, берег обрывист и гавань не построишь. Если вот тут поставить на пути ветров гряду скал, а здесь срезать берег, то получится хорошая пристань. Можно протянуть реку Сарф через оба стоящих у ее берегов города-близнеца и прекратить, наконец, «речные войны». А тот перевал стоит сделать менее крутым.
Я рисовала то, о чем думала, увлеклась, и, только закончив, поняла – это уже не тот континент, не Ортанс. Глядя вот так, сверху, на все нарисованное, продуманное, пропущенное сквозь себя, я ощутила близость и родство с улучшенной частицей мира. И вдруг пожалела, что не могу сделать нарисованное настоящим, реальным.
Откуда-то притек туман, и теперь я по самую макушку сидела в молочной дымке, прохладной и нежной. Мне нравилось ощущение тумана, его сложный запах, хотелось потрогать густую и такую вкусную дымку. Я и потрогала, проведя ладонью в воздухе там, где она казалась гуще всего. Клок белой кисеи пристал к ладони, словно прилип и забавно колыхался, когда поднесла его к лицу - рассмотреть поближе. На моих глазах клочок тумана принял очертания нарисованного континента. Кусочек придуманной земли лежал в моей ладони, а потом поднялся и повис над нею, покачиваясь, словно в ожидании чего-то. Взяв еще одну меру тумана, я сотворила новый клочок суши и повесила рядом с первым, окружила белым «морем» с почти настоящими волнами. Два материка? Пожалуй, мало. Пусть будет четыре, два побольше, средний и крошечный. Мелкие размеры не мешали видеть детали моделей. Я создавала на суше реки, леса и горы, внутренние моря, и даже пустыни – показалось, что совсем без пустынь как-то не очень - представляла все в деталях, и оно появлялось, или просто лепила его из молочного тумана. Мелких деталей оказалось много, я завязла в них, как в паутине, и не могла из нее выбраться целую вечность, зато в самом конце сумела представить обитателей, подходящих для моего мира. С характерами и внешностью приятных мне людей – Аиши, мамы, отца и брата, товарищей-курьеров, одной женщины, которая обрадовалась полученному письму так, словно в нем была ее жизнь, мужчины, который наоборот не желал брать послание, но, в конце концов, взял его… Долго-долго не отпускала этот мир с его бессчетными деталями, рассматривала, боясь забыть что-то, меняла рельеф, определяла климат для каждой области мира…
Закончив, я ощутила бесконечную усталость и бесконечное счастье. Детальная модель все еще висела в воздухе. Не хватало имени. Задумалась, перебирая слоги, и дала миру имя, похожее на собственное – Анна?т.
Туман начал рассеиваться, и я перестала видеть Аннат, но ощущение, как будто он рядом, осталось. Непонятно, странно и немного страшно. Но тоска по несделанному исчезла. Я решила об этом не думать, и, встав с песка, вернулась в Теплый дом.
Там висела на стене записка, кусок пергамента с неровными краями и строчками на нем: «Приветствую нового Творца. Помощь нужна?». Творец. Я покатала это слово на языке и даже произнесла его вслух. Так вот кто я теперь или кем меня считает написавший записку. Надо ответить, но как? Чем или где написать, что о Творцах ничего не знаю, не понимаю происходящего и того, почему это меня так мало беспокоит?
«Не бойся ничего, все на самом деле, - словно прочтя мои мысли, поспешил успокоить собеседник. Новые строчки возникли под старыми. - Твой первый мир очень красивый».
Сообразив, что пергамент – такой способ связи и можно писать на нем, я все равно оказалась в тупике – ни карандаша, ни пера и чернил, ни даже кусочка угля. Творец называется, чернила сделать не может.
Или может, только не знает как. Интересно, в мире Аннат есть чернила? Наверняка есть. Только как их достать? Свой мир я все еще ощущала, как ощущают ветер или время - пусть и не виден взглядом и пощупать его нельзя, но и отрицать существование невозможно. Допустим, он сотворен. Допустим, все придуманное мной сейчас живет себе и, хотя прошло совсем немного времени, но чернила уже изобретены, или какой-то их заменитель. Допустим, как Творец (я невольно усмехнулась) могу взять из своего творения все нужное. И плевать на допущения, которых опять слишком много. Как взять? Ну, например, вот так… На острове, который сотворен самым последним, есть залежи «карандашного камня», и, конечно же, там делают лучшие стержни для письма. Поэтому я представила, как захожу в лавку, где торгуют карандашами и покупаю один из них. Пятигранный, синий, со стержнем мягкого камня, способным легко писать на стекле или на коже…
Не знаю как, но сработало. Стоило вообразить пятигранную палочку для письма, как она на самом деле появилась в моей руке. И теперь я смогу так всегда?
«Почему я Творец?» - наверное, глупо было спрашивать, но не удержалась.
«Потому что сначала сделала себя, а теперь можешь делать все остальное», - ответил собеседник.
«А ты кто?».
«Тоже Творец».
Оказывается, можно ответить на вопрос быстро и четко, но все равно непонятно.
«Присматривай за сотворенным миром, он иногда будет нуждаться в тебе. Мне пора».
Я почти запаниковала и начала торопливо писать на пергаменте новый вопрос, а потом остановилась. Так не пойдет. Если ответы, полученные от другого, не дают понимания и спокойствия, то нужно искать самой. А где? Наверное, в мире, который сделала своими руками - если верить загадочному собеседнику и собственным чувствам.
Едва я подумала о своем творении, как снова оказалась в окружении молочного тумана, а когда он рассеялся - то на улице, под звездами мира с четырьмя континентами. Узнавание вспыхнуло во мне частицей волнительного тепла и заставило охнуть от неожиданности очень сильного, почти болезненного чувства. Тише, тише... Теплая волна отхлынула, давая сосредоточиться и рассмотреть окружающее.
Свет уличных фонарей показался ослепительным. Кажется, не очень поздно, люди еще куда-то шли по улице и не особенно спешили. Я немного испугалась того, что выгляжу непривычно для них, но ничье внимание почему-то не привлекла, одетая в пестрый свитер и форменные брюки, а не в местный вариант платья с несколькими юбками, - причем одна разрезана до самой талии и непонятно зачем нужна, - без широкой головной повязки с кистями. Впрочем, улица быстро опустела. Только по правой ее стороне неторопливо шла куда-то пожилая женщина со странной треугольной корзинкой, в тупоносых, страшно стучавших туфлях да из-за угла выглядывала пара мальчишек, одетых в рубашки с длиннющими рукавами – то ли на вырост, то ли мода такая. Мальчишки шептались. Ничего не слышно, вот жалко...
- …Травки! С Мертвого поля! Трава же на костях растет только чародейская.
- Сражение было тысячу лет назад, от костей давно ничего не осталось!
- А ты видел, чтобы долинник до такого размера вырастал? А глазастый куст?
- Хен, ведунку упустим! Кто нам тогда амулеты сделает?
- Ее еще уговорить надо. Скажет – вы еще маленькие, и нечего...
Оказывается, очень даже слышно, если хочется. Короткий диалог заставил меня задуматься. В мире, сотворенном только что, больше тысячи лет назад началось и закончилось сражение? Ничего не понятно. Время тут течет быстрее, чем мое? Даже если мальчишки приврали про тысячелетие – все равно это годы, а не минуты или часы. И да. Я создавала взрослых людей, а не детей, значит, должно было пройти время, чтобы они родились.
Сердце резануло печалью - это мой мир, мгновение назад я знала о нем все, и вот - ничего не знаю. Поправимо ли это?
Вернулась знакомая тоска, но на этот раз она отчетливо указывала направление - следом за женщиной с треугольной корзинкой. Мальчишки почему-то не стали продолжать преследование.
Нагнать женщину оказалось несложно, хотя она то и дело пропадала в переулках, причудливых и извилистых. И вместе мы шли довольно долго. «Ведунка» то ли не видела меня, то ли не обращала внимания, хотя я особенно не таилась.
Потом город закончился, почти сразу за городскими воротами начиналось поле, наверное, то самое, Мертвое. Да, трава тут стояла высоты неописуемой, а цветы казались ярче, чем обычно. И они словно светились, хотя этот свет был скорее ощутим, чем видим. Женщина положила корзинку на землю, встала на плоский камень и запела, печально, страшно и горько... Напряжение, не отпускавшее меня, прорвалось знанием – что и почему она делает, и что из этого выйдет.
Я подошла ближе, не желая больше скрываться.
- Постой. Не нужно так.
Она обернулась, и смотрела на меня долгое мгновение.
- Почему?
Не спросила, кто такая и зачем вмешиваюсь, но задала один вопрос, в который вмещаются многие.
- Земля умирает там, внутри, - сказала я и вместе со словами передала ей образ и чувство – легко, словно переложила какую-то вещь из ладони в ладонь, - а снаружи, в людях, которые пьют отвары собранных здесь трав, умирает правильная наследственность; дети у них рождаются больные и безумные. Твоя печаль меняет этот кусочек мира. Кого ты потеряла?
- Дочь, - ответила она, - единственную, мое сердце, мое счастье. Это…
Она зачем-то кивнула в сторону поля. Я услышала не сказанное, но подуманное: «Это единственное место, где могу скорбеть». Неизвестно, как и когда в моем мире развился «порядок», запрещавший горевать открыто. Может, потом удастся это изменить, ведь так нельзя, неизвестно, сколько еще таких полей существует или появится позже.
- Понимаю. Но ты видишь сама.
Конечно, она видела, поэтому сошла с камня.
- Десять лет… Все есть, а моей Азанны нет, как и всех людей, которые остались на этом поле.
- Не только там, - возразила я, - они остались в своих детях, в том, что успели сделать, в победе, если то была победа или в поражении, когда оно имело место. В чьей-то памяти.
- Память болит, как рана, но без этой боли я уже не чувствую себя живой.
Понять кого-то иногда легче, чем помочь. Время вспять не повернуть и не возвратить ей дочку. Нужно совсем другое…
Но пока я размышляла, ища выход, она смотрела на меня и вдруг спросила:
- О чем ты думаешь?
- О том, что всегда чего-то не хватает – времени или понимания…
- Даже тебе? – перебила «ведунка», словно узнала своего Творца.
- Ну да. Сейчас хотелось бы просто сидеть, молчать… - недолго думая я опустилась прямо в яркую траву. - Солнце заходит, и это красиво. Мой первый закат в этом мире…
- Закат? – она посмотрела на небо. - Да, наверное, красивый.
А потом села рядом… И все, что мы делали ближайшие полчаса – молчали.
Тоска исчезала, уходила. Встречаясь взглядами, я и горевавшая по дочери женщина едва заметно кивали, словно продолжая разговор. И этого хватало.
Едва солнце скрылось за горизонтом, обе поднялись и последний раз обменялись кивками. И все. Она ушла, без слов пообещав, что больше не будет петь и плакать по дочери. А я попыталась избавить землю от «неправильности», но ощутила сопротивление, даже несмотря на то, что хотела помочь. Похоже, уже сотворенный мир, пожив, перестает быть таким податливым, как в начале. Поэтому я доверилась ему, дала свободу измениться самому, со временем избавиться от лишнего.
Домой я вернулась не сразу – нашлось еще несколько мест требовавших внимания - и тотчас подошла к стене с запиской и написала на пергаменте синим карандашом: «Помощь не нужна, но если хотите - приходите в гости».
Ответ возник тут же: «Возможно, позже».
Я так и оставила пергамент висеть на стене, хотя все слова с него почти сразу исчезли.
Потом там же я находила записки от других Творцов – на бумаге, на коже, камне, коре, листьях деревьев или ткани. Обычно нужны были советы, но советом я редко могла помочь и потому не отвечала, но читала с удовольствием. Из этих записок узнала, что молочный туман зовется «рабочим планом» или «рабочей средой» и множество других интересных вещей. Прочитанные записки исчезали или оставались надолго, словно ждали ответа. Я училась, а научить ничему не могла и лихорадочно, но все равно кропотливо творила миры, стараясь как можно быстрее освоить новое для меня и очень увлекательное дело.
3.
На своем сто сорок седьмом мире я остановилась, решила в следующий раз попробовать новое, оригинальное и додумалась до совместного Творения. Из записок, появлявшихся на стене, узнала - так иногда делают, но с чего начать – не имела понятия.
Неведомый Творец, приветствовавший меня первым, больше не давал о себе знать. Наверное, все создатели по натуре одиночки. Доходить до всего пришлось самой - чем больше работала, тем больше понимала. Знала, что миры не просто так болтаются, а живут в особом пространстве, ощущаемом как «рядом». Что я всегда появляюсь в своих мирах вовремя, а ощущение напряжения говорит о необходимости вмешательства, но между моими визитами может пройти и сто лет, и два дня… И в мире, который создаешь, всегда рано или поздно появляется то, чего не планировалось. Ты заранее даешь миру все для развития, но развитие его конечно и этот путь никогда не повторяется. Творец работает с помощью воображения и молочной дымки «плана», но с живыми существами приходится действовать напрямую, например, дипломатией и созданием правильного впечатления, а для этого снова нужна фантазия - выбрать подходящий образ «небожителя» или «чудо» и воплотить их. Но порой все бесполезно. Один мир пришлось уничтожить, вернее – дать ему умереть.
…Он звался Фелл, я любила его, как и все остальные. Но решила не быть в нем ни богом, ни богиней. Заботилась, как обо всех своих мирах и обитателях, и не поддерживала никаких легенд о сотворении.
Значит, есть «там» и «здесь», разделенные каким-то расстоянием. Можно ли преодолеть его пешком без «курьерского хода» и откуда взялась моя способность не есть, не спать и не отдыхать? Как узнать ответы? Пройти всю эту пустынную бесконечность, изучить. Нарисовать карту. Найти кого-то или что-то, отыскать верный путь. Понять, где я нахожусь.
Два континента в моем мире, Альмиде, я живу на Ортансе, и там целых три пустыни. В которую из них меня занесло?
Я вернула письмо в карман, села на песок, ладонью выровняла перед собой небольшую площадку и принялась набрасывать карту самого большого континента Альмиды. Всегда любила карты и картографирование, порой зарывалась в библиотечные архивы - посмотреть, как и что рисовали много сотен лет назад, и мысленно облазила весь мир, отмечая для себя места, где хотела побывать больше всего. Сейчас я рисовала леса в виде вихрастых облачков, тонкие нити и ленты рек, треугольники гор и очертания берегов Ортанса и понимала, что и как можно улучшить. Например, тут: огромный кусок суши у моря отдан бесплодной земле. Из-за ледяных ветров выживают только самые упрямые растения, и люди селиться не спешат: хотя море рядом, берег обрывист и гавань не построишь. Если вот тут поставить на пути ветров гряду скал, а здесь срезать берег, то получится хорошая пристань. Можно протянуть реку Сарф через оба стоящих у ее берегов города-близнеца и прекратить, наконец, «речные войны». А тот перевал стоит сделать менее крутым.
Я рисовала то, о чем думала, увлеклась, и, только закончив, поняла – это уже не тот континент, не Ортанс. Глядя вот так, сверху, на все нарисованное, продуманное, пропущенное сквозь себя, я ощутила близость и родство с улучшенной частицей мира. И вдруг пожалела, что не могу сделать нарисованное настоящим, реальным.
Откуда-то притек туман, и теперь я по самую макушку сидела в молочной дымке, прохладной и нежной. Мне нравилось ощущение тумана, его сложный запах, хотелось потрогать густую и такую вкусную дымку. Я и потрогала, проведя ладонью в воздухе там, где она казалась гуще всего. Клок белой кисеи пристал к ладони, словно прилип и забавно колыхался, когда поднесла его к лицу - рассмотреть поближе. На моих глазах клочок тумана принял очертания нарисованного континента. Кусочек придуманной земли лежал в моей ладони, а потом поднялся и повис над нею, покачиваясь, словно в ожидании чего-то. Взяв еще одну меру тумана, я сотворила новый клочок суши и повесила рядом с первым, окружила белым «морем» с почти настоящими волнами. Два материка? Пожалуй, мало. Пусть будет четыре, два побольше, средний и крошечный. Мелкие размеры не мешали видеть детали моделей. Я создавала на суше реки, леса и горы, внутренние моря, и даже пустыни – показалось, что совсем без пустынь как-то не очень - представляла все в деталях, и оно появлялось, или просто лепила его из молочного тумана. Мелких деталей оказалось много, я завязла в них, как в паутине, и не могла из нее выбраться целую вечность, зато в самом конце сумела представить обитателей, подходящих для моего мира. С характерами и внешностью приятных мне людей – Аиши, мамы, отца и брата, товарищей-курьеров, одной женщины, которая обрадовалась полученному письму так, словно в нем была ее жизнь, мужчины, который наоборот не желал брать послание, но, в конце концов, взял его… Долго-долго не отпускала этот мир с его бессчетными деталями, рассматривала, боясь забыть что-то, меняла рельеф, определяла климат для каждой области мира…
Закончив, я ощутила бесконечную усталость и бесконечное счастье. Детальная модель все еще висела в воздухе. Не хватало имени. Задумалась, перебирая слоги, и дала миру имя, похожее на собственное – Анна?т.
Туман начал рассеиваться, и я перестала видеть Аннат, но ощущение, как будто он рядом, осталось. Непонятно, странно и немного страшно. Но тоска по несделанному исчезла. Я решила об этом не думать, и, встав с песка, вернулась в Теплый дом.
Там висела на стене записка, кусок пергамента с неровными краями и строчками на нем: «Приветствую нового Творца. Помощь нужна?». Творец. Я покатала это слово на языке и даже произнесла его вслух. Так вот кто я теперь или кем меня считает написавший записку. Надо ответить, но как? Чем или где написать, что о Творцах ничего не знаю, не понимаю происходящего и того, почему это меня так мало беспокоит?
«Не бойся ничего, все на самом деле, - словно прочтя мои мысли, поспешил успокоить собеседник. Новые строчки возникли под старыми. - Твой первый мир очень красивый».
Сообразив, что пергамент – такой способ связи и можно писать на нем, я все равно оказалась в тупике – ни карандаша, ни пера и чернил, ни даже кусочка угля. Творец называется, чернила сделать не может.
Или может, только не знает как. Интересно, в мире Аннат есть чернила? Наверняка есть. Только как их достать? Свой мир я все еще ощущала, как ощущают ветер или время - пусть и не виден взглядом и пощупать его нельзя, но и отрицать существование невозможно. Допустим, он сотворен. Допустим, все придуманное мной сейчас живет себе и, хотя прошло совсем немного времени, но чернила уже изобретены, или какой-то их заменитель. Допустим, как Творец (я невольно усмехнулась) могу взять из своего творения все нужное. И плевать на допущения, которых опять слишком много. Как взять? Ну, например, вот так… На острове, который сотворен самым последним, есть залежи «карандашного камня», и, конечно же, там делают лучшие стержни для письма. Поэтому я представила, как захожу в лавку, где торгуют карандашами и покупаю один из них. Пятигранный, синий, со стержнем мягкого камня, способным легко писать на стекле или на коже…
Не знаю как, но сработало. Стоило вообразить пятигранную палочку для письма, как она на самом деле появилась в моей руке. И теперь я смогу так всегда?
«Почему я Творец?» - наверное, глупо было спрашивать, но не удержалась.
«Потому что сначала сделала себя, а теперь можешь делать все остальное», - ответил собеседник.
«А ты кто?».
«Тоже Творец».
Оказывается, можно ответить на вопрос быстро и четко, но все равно непонятно.
«Присматривай за сотворенным миром, он иногда будет нуждаться в тебе. Мне пора».
Я почти запаниковала и начала торопливо писать на пергаменте новый вопрос, а потом остановилась. Так не пойдет. Если ответы, полученные от другого, не дают понимания и спокойствия, то нужно искать самой. А где? Наверное, в мире, который сделала своими руками - если верить загадочному собеседнику и собственным чувствам.
Едва я подумала о своем творении, как снова оказалась в окружении молочного тумана, а когда он рассеялся - то на улице, под звездами мира с четырьмя континентами. Узнавание вспыхнуло во мне частицей волнительного тепла и заставило охнуть от неожиданности очень сильного, почти болезненного чувства. Тише, тише... Теплая волна отхлынула, давая сосредоточиться и рассмотреть окружающее.
Свет уличных фонарей показался ослепительным. Кажется, не очень поздно, люди еще куда-то шли по улице и не особенно спешили. Я немного испугалась того, что выгляжу непривычно для них, но ничье внимание почему-то не привлекла, одетая в пестрый свитер и форменные брюки, а не в местный вариант платья с несколькими юбками, - причем одна разрезана до самой талии и непонятно зачем нужна, - без широкой головной повязки с кистями. Впрочем, улица быстро опустела. Только по правой ее стороне неторопливо шла куда-то пожилая женщина со странной треугольной корзинкой, в тупоносых, страшно стучавших туфлях да из-за угла выглядывала пара мальчишек, одетых в рубашки с длиннющими рукавами – то ли на вырост, то ли мода такая. Мальчишки шептались. Ничего не слышно, вот жалко...
- …Травки! С Мертвого поля! Трава же на костях растет только чародейская.
- Сражение было тысячу лет назад, от костей давно ничего не осталось!
- А ты видел, чтобы долинник до такого размера вырастал? А глазастый куст?
- Хен, ведунку упустим! Кто нам тогда амулеты сделает?
- Ее еще уговорить надо. Скажет – вы еще маленькие, и нечего...
Оказывается, очень даже слышно, если хочется. Короткий диалог заставил меня задуматься. В мире, сотворенном только что, больше тысячи лет назад началось и закончилось сражение? Ничего не понятно. Время тут течет быстрее, чем мое? Даже если мальчишки приврали про тысячелетие – все равно это годы, а не минуты или часы. И да. Я создавала взрослых людей, а не детей, значит, должно было пройти время, чтобы они родились.
Сердце резануло печалью - это мой мир, мгновение назад я знала о нем все, и вот - ничего не знаю. Поправимо ли это?
Вернулась знакомая тоска, но на этот раз она отчетливо указывала направление - следом за женщиной с треугольной корзинкой. Мальчишки почему-то не стали продолжать преследование.
Нагнать женщину оказалось несложно, хотя она то и дело пропадала в переулках, причудливых и извилистых. И вместе мы шли довольно долго. «Ведунка» то ли не видела меня, то ли не обращала внимания, хотя я особенно не таилась.
Потом город закончился, почти сразу за городскими воротами начиналось поле, наверное, то самое, Мертвое. Да, трава тут стояла высоты неописуемой, а цветы казались ярче, чем обычно. И они словно светились, хотя этот свет был скорее ощутим, чем видим. Женщина положила корзинку на землю, встала на плоский камень и запела, печально, страшно и горько... Напряжение, не отпускавшее меня, прорвалось знанием – что и почему она делает, и что из этого выйдет.
Я подошла ближе, не желая больше скрываться.
- Постой. Не нужно так.
Она обернулась, и смотрела на меня долгое мгновение.
- Почему?
Не спросила, кто такая и зачем вмешиваюсь, но задала один вопрос, в который вмещаются многие.
- Земля умирает там, внутри, - сказала я и вместе со словами передала ей образ и чувство – легко, словно переложила какую-то вещь из ладони в ладонь, - а снаружи, в людях, которые пьют отвары собранных здесь трав, умирает правильная наследственность; дети у них рождаются больные и безумные. Твоя печаль меняет этот кусочек мира. Кого ты потеряла?
- Дочь, - ответила она, - единственную, мое сердце, мое счастье. Это…
Она зачем-то кивнула в сторону поля. Я услышала не сказанное, но подуманное: «Это единственное место, где могу скорбеть». Неизвестно, как и когда в моем мире развился «порядок», запрещавший горевать открыто. Может, потом удастся это изменить, ведь так нельзя, неизвестно, сколько еще таких полей существует или появится позже.
- Понимаю. Но ты видишь сама.
Конечно, она видела, поэтому сошла с камня.
- Десять лет… Все есть, а моей Азанны нет, как и всех людей, которые остались на этом поле.
- Не только там, - возразила я, - они остались в своих детях, в том, что успели сделать, в победе, если то была победа или в поражении, когда оно имело место. В чьей-то памяти.
- Память болит, как рана, но без этой боли я уже не чувствую себя живой.
Понять кого-то иногда легче, чем помочь. Время вспять не повернуть и не возвратить ей дочку. Нужно совсем другое…
Но пока я размышляла, ища выход, она смотрела на меня и вдруг спросила:
- О чем ты думаешь?
- О том, что всегда чего-то не хватает – времени или понимания…
- Даже тебе? – перебила «ведунка», словно узнала своего Творца.
- Ну да. Сейчас хотелось бы просто сидеть, молчать… - недолго думая я опустилась прямо в яркую траву. - Солнце заходит, и это красиво. Мой первый закат в этом мире…
- Закат? – она посмотрела на небо. - Да, наверное, красивый.
А потом села рядом… И все, что мы делали ближайшие полчаса – молчали.
Тоска исчезала, уходила. Встречаясь взглядами, я и горевавшая по дочери женщина едва заметно кивали, словно продолжая разговор. И этого хватало.
Едва солнце скрылось за горизонтом, обе поднялись и последний раз обменялись кивками. И все. Она ушла, без слов пообещав, что больше не будет петь и плакать по дочери. А я попыталась избавить землю от «неправильности», но ощутила сопротивление, даже несмотря на то, что хотела помочь. Похоже, уже сотворенный мир, пожив, перестает быть таким податливым, как в начале. Поэтому я доверилась ему, дала свободу измениться самому, со временем избавиться от лишнего.
Домой я вернулась не сразу – нашлось еще несколько мест требовавших внимания - и тотчас подошла к стене с запиской и написала на пергаменте синим карандашом: «Помощь не нужна, но если хотите - приходите в гости».
Ответ возник тут же: «Возможно, позже».
Я так и оставила пергамент висеть на стене, хотя все слова с него почти сразу исчезли.
Потом там же я находила записки от других Творцов – на бумаге, на коже, камне, коре, листьях деревьев или ткани. Обычно нужны были советы, но советом я редко могла помочь и потому не отвечала, но читала с удовольствием. Из этих записок узнала, что молочный туман зовется «рабочим планом» или «рабочей средой» и множество других интересных вещей. Прочитанные записки исчезали или оставались надолго, словно ждали ответа. Я училась, а научить ничему не могла и лихорадочно, но все равно кропотливо творила миры, стараясь как можно быстрее освоить новое для меня и очень увлекательное дело.
3.
На своем сто сорок седьмом мире я остановилась, решила в следующий раз попробовать новое, оригинальное и додумалась до совместного Творения. Из записок, появлявшихся на стене, узнала - так иногда делают, но с чего начать – не имела понятия.
Неведомый Творец, приветствовавший меня первым, больше не давал о себе знать. Наверное, все создатели по натуре одиночки. Доходить до всего пришлось самой - чем больше работала, тем больше понимала. Знала, что миры не просто так болтаются, а живут в особом пространстве, ощущаемом как «рядом». Что я всегда появляюсь в своих мирах вовремя, а ощущение напряжения говорит о необходимости вмешательства, но между моими визитами может пройти и сто лет, и два дня… И в мире, который создаешь, всегда рано или поздно появляется то, чего не планировалось. Ты заранее даешь миру все для развития, но развитие его конечно и этот путь никогда не повторяется. Творец работает с помощью воображения и молочной дымки «плана», но с живыми существами приходится действовать напрямую, например, дипломатией и созданием правильного впечатления, а для этого снова нужна фантазия - выбрать подходящий образ «небожителя» или «чудо» и воплотить их. Но порой все бесполезно. Один мир пришлось уничтожить, вернее – дать ему умереть.
…Он звался Фелл, я любила его, как и все остальные. Но решила не быть в нем ни богом, ни богиней. Заботилась, как обо всех своих мирах и обитателях, и не поддерживала никаких легенд о сотворении.
