Не показывалась в виде какой-то сущности. Но людям нужна вера и они придумали себе странного бога, который даже за самую мелкую помощь или услугу требует залог. Со временем люди решили: подобающее богу разрешено и им самим. И тоже стали торговать всем, включая жизнь и волю. Люди Фелла никогда не вели крупных войн – их развившееся искусство дипломатии позволяло подавлять все конфликты переговорами. Зато каждые такие переговоры превращались в настоящее театральное представление, многодневное, иногда многолетнее. Они принимали любые залоги и одобряли странные законы, которые никого не защищали – человек мог войти с улицы в твой дом и взять какую-то вещь – и если никто не видел, как он брал, то это тебе предстояло доказывать, что вещь – твоя. Феерическое богатство, страшная нищета, потрясающий по наглости разбой. Столичный блеск и трущобы в двух шагах от города. Они изменили мир по образу и подобию Творца, которого придумали для себя, своего бога-менялы.
Я пыталась вмешаться, приходя к ним, наконец-то, как должна была с самого начала, давала понимать и чувствовать неправильность, как той женщине на Аннат, но и тогда люди Фелла не верили мне, другому «богу», не верили в меня. А их вера в конце концов стала напоминать глумливо-издевательское неверие. Желая получить одобрение своего Вечного Менялы, они несли в храм подарки. Не получая желаемого, пожимали плечами, и продолжали делать то, что делали, а вину за все возлагали на того, кто оказывался менее хитер и ловок, или с кого можно безнаказанно потребовать виру.
Существовала возможность разобрать мир, как мозаику, и собрать заново. Но это значило убить моих людей. Чем старше мир, тем менее податливым он становится. Чем больше требуется изменить, тем сильнее последствия.
Однажды я услышала, как девочка просит у своего бога-менялы блага для любимого и в залог отдает свою любовь. Она обращалась не ко мне и не меня считала способной на такое, но разве так уж велика разница?
Я не оставила их, но перестала вмешиваться. И даже когда люди Фелла начали приносить в жертву богу-меняле других людей, не стала мешать. Просто дала им дожить и умереть такими. Дала умереть миру, хотя могла продлить его жизнь. И больше уже никогда не чуралась обычной «божеской» работы и появлений в собственных мирах. Пусть лучше знают точно, а не выдумывают кошмарное.
Существовал и другой путь: однажды я попробовала создать «богов» - вышло неплохо, но они большую часть времени занимались своими интригами и дрязгами, впутывали в них людей, а потом тщательно следили, чтобы все записали в очередной саге. От этого пути тоже пришлось отказаться.
Любые миры, кроме Альмиды, легко открывались мне. Стоило мысленно произнести имя или представить описанное в очередной появившейся на стене записке, как молочный туман отправлял меня туда. Я изучала чужие миры, чужие творения и многому научилась так. Использовать чужие идеи в своих мирах не считалось дурным тоном. Однажды я увидела свою выдумку в другом мире – смешного ленивого оракула, который в итоге заставлял человека самого отвечать на свои вопросы, и цветовую азбуку, рут. Кому-то понравились мои задумки, и это порадовало меня. Миры одного Творца узнавались по схожему ощущению от них. На каждом оставалось нечто вроде отпечатка его личности, как едва заметный след пальцев на сделанной мастером глиняной посуде. Иногда я ощущала и присутствие самого создателя, дающее такое же чувство, как его мир, только ярче, сильнее и отчетливей. Я уже никогда не забывала «вкус» этого чувства, неописуемого никакими словами, и могла узнавать созданное одним мастером.
И все-таки я надеялась, что однажды смогу оказаться в Альмиде и потому недоставленное письмо всегда носила с собой, в кармане.
Записки на стене Теплого Дома, рисунки или иные послания от собратьев-Творцов, появлялись часто. Из них я узнавала не только имена миров, но и много всякого. Например, Теплый дом у нас один на всех, но для каждого принимает свой вид и находится в отдельном пространстве, где никто не помешает Творцу работать. Он служит не только и не столько для жилья, сколько как средство общения. Иногда в записках были предложения совместного творения - развить идею, обсудить концепцию нового мироустройства. Один Творец предлагал сделать «гроздь миров». Не зная, как это, я отозвалась, и он пригласил меня к себе. Приглашение и стало дверью – прочтя на своей стене «Приходи», я тут же оказалась в чужом Доме.
Хозяин этого гибрида пещеры и особняка – какое-то удивительное, двойное зрение, позволило увидеть чужой Дом и снаружи - выглядел как высокий мужчина, темноволосый, с чудовищно яркими белыми прядками в волосах – но, наверное, не седина, скорее естественный для него цвет.
- Привет, меня зовут Горрик, - улыбнулся он, и тут же нас окутала молочная дымка, впрочем, у Горрика она имела золотистый оттенок. – Давай пробовать?
И прежде, чем я ответила, начал творить.
Никогда не видела, чтобы кто-то делал что-нибудь так быстро. Модели появлялись и исчезали, менялись, разрастались, но чем-то не нравились ему и темноволосый снова и снова сминал их и делал новые. Я подключилась со своей стороны, добавляя детали и дополняя ими уже сотворенное. Иногда Горрик произносил или думал фразу вроде – «да, вот тут», или «нет, эта идея не подойдет» – а я едва успевала, а чаще всего нет, – понять, о чем он. Миры и идеи зажигались как факелы. Вспыхивали в воображении, но, не успевая ничего осветить, гасли. Вместе с мыслями Горрика приходили и образы, но и они мелькали картинками слишком быстро листаемой книги. Старалась успеть, я творила отдельное, но, по моему мнению, подходящее его мирам, выхватывала и воплощала какие-то частицы образов, словом, работала.
И увлеклась. Оказалось, творить вместе - интереснее и сложнее, чем одному - ответственности больше, приходится немного напрягаться, но это… приятно.
В конце работы, когда у нас вроде бы получилось, я вымоталась совершенно, до состояния «едва живая». А Горрик усталым не выглядел.
Заметив мое удивление, он развел руками:
- Всегда был таким – слишком быстрым, даже слова произносил чересчур скоро. Придумывал и говорил слова, которых до этого не существовало, но в которых нуждался мир, как мне виделось. Там, где я жил, это считается чем-то вроде болезни и называется «белым неистовством».
Я смотрела на него сквозь тающую дымку золотистого тумана, и мне вдруг начало мерещиться совсем другое… Подумала немного и отважилась сказать:
- Кажется, ты не человек.
- Конечно, человек. Но какой именно человек? Можешь описать?
- Обычный - две руки, две ноги, одна голова…
- Понятно, - засмеялся он, - предпочитаешь видеть тех, кто одной с тобой расы и вида, как и многие, но на самом деле я выгляжу вот так, - он сотворил из тумана нечто вроде огромной головы со множеством глаз.
- Ой, - сказала я невольно.
Он снова засмеялся:
- Именно «ой».
Мне стало стыдно за себя. Человек имеет право выглядеть, как хочет. Тот, кто ведет себя по-человечески, может иметь вид чудовища, но останется человеком. Внутреннее важнее и больше внешнего.
- Извини, - смущенно сказала я. - А как начать видеть то, что есть, а не то, что хочется?
Он улыбнулся - хорошая улыбка, наверняка она хороша и в его настоящем обличье.
- Уверена в своем желании?
- Конечно. Какой смысл рисовать ненастоящее поверх настоящего? Да еще и обидно для другого.
- На самом деле тут нет обиды, но если привыкнешь, можешь попасть в неловкую ситуацию, - подсказал он. – Постепенно научишься, когда мысль про иные расы утвердится в твоем разуме. Но работать вместе у нас не получится.
- Уже поняла, - кивнула я. – Хотела лишь поговорить о том, как связать миры в гроздь, но оказалась в самом центре творения… Спасибо тебе. А как ты попал сюда?
- Да, наверное, как все попадают. Использовал свое умение, свой дар - быстро произносить свежепридуманные и обычные слова, - чтобы стать больше всего, больше даже своего мира – иначе не выжил бы. Оставил прежнего себя там и оказался здесь. Для меня не существует теперь никакого «Там», а для того мира нет меня.
- И это всегда так? – спросила я.
- Всегда. Несправедливо, да? – он снова улыбнулся, - Творец не может самого главного, о чем мечтает. Но дело и в другом: трудно удержаться, когда видишь непорядок в мире, откуда ты родом, а ведь он не твой на самом деле, а создан кем-то еще. А в чужие творения мы вмешиваться не можем.
Позже я обдумала это. Горрик прав, удержаться было бы трудно, я даже начала творить именно с желания улучшить свой мир, хотя в итоге вышел новый. Но больше всего меня беспокоило недоставленное письмо, тот долг, который не успела выполнить. Кажется, с этим я ничего не могла поделать.
4.
Мысль о совместном Творении не отпускала меня. О со-творении. Не обязательно грозди миров – это пока казалось слишком сложным, - а чего-то одного, попроще. Экспериментального мира с интересным условием существования в нем жизни.
Но пришлось дать себе отдых на время – фантазия, прежде легко выдававшая идею за идеей, начала иссякать и придумать особенное не выходило. Лучшим видом отдыха оказалось чтение. Книг я из своих и чужих миров натаскала уже немало; почти сразу узнала, что языковые границы для Творца не существуют, и я могу читать все, и написанное мной понятно другим – не один раз приходилось править очередную «священную книгу Богов», когда записанное в ней делало жизнь людей невыносимой. Многие идеи брала из прочитанного, но порой вместо миров получались стихи, и, кажется, неплохие. Это и смущало, и радовало.
Несколько «суток» - каждый «день» ощущался как завершенный отрезок времени, - я читала, благо возникла передышка и ни в одном из миров не требовалось мое присутствие. Странно, но некоторые книги, хорошо написанные, с интересной историей, совсем ничего не давали, а приносили разочарование и печаль. Другие, простые и даже тускловатые – наоборот, запоминались и наполняли огнем вдохновения, на волне которого хотелось творить. Наверное, в этом никогда не разобраться.
Я снова и снова посещала чужие миры, присматриваясь, видела, что и как сделано, но не разделяла на «нравится» и «не нравится». Скорее на «подходит мне» или «не подходит». Мне – означало моим мирам. Постепенно этого «подходит» набралось очень много. Я ничего не забывала, ничего нужного и интересного. Странное чувство, различать «здесь и сейчас» и «тогда и там», но каждое воспоминание видеть фактом, вещью, лежащей на полке разума. Случившееся до превращения в Творца, я помнила, как яркую и интересную книгу - и только. А настоящее было всем, естественное и полноценное, как яблоко в ладони – тяжелое, ароматное, гладкое.
Постоянство, цикл «Творение-отдых-Творение» не делал жизнь рутиной, но затягивал. Я упрямо продолжала есть и спать, по чуть-чуть, но отчего-то так казалось правильным, читала записки, появлявшиеся на стене Дома, и порой отвечала на них. Иногда писала сама, прося объяснить непонятное. Ту же стену, например. Можно ли с ее помощью написать одному Творцу или только всем? Мне тотчас ответили: можно, если знаешь его, помнишь имя и чувство, которое он вызывает. «Неадресованное» получают и могут прочесть все создатели. Притом, если один ответит на записку, она пропадет со стены, так что не получишь сотню ответов на один вопрос.
И вот однажды я прочитала такое: «Нужна помощь со стихами – составить рифмованное пророчество», и как-то сразу поняла – это мое. Потрясающая самоуверенность! Я собиралась предложить то, чем никогда всерьез не занималась, и написала на белом как снег листе, почему-то торопясь, словно боясь, что меня опередят – «готова помочь». Ответ возник тут же: «Жду» - и стены моего Дома стали стенами чужого.
Замок. Честное слово это был настоящий замок – высокие потолки, витражные окна и пол-мозаика, а снаружи - хаотическое нагромождение башен. Плутать не пришлось - приглашение сразу перенесло в ту комнату, где находилась хозяйка. Я поздоровалась, рассматривая ее. Короткие светлые волосы, полная, скорее даже тучная, одетая в полосатый облегающий костюм. Но когда она поднялась мне навстречу из-за стола, за которым сидела – точным, экономным движением, я поняла - тут больше мускулов, чем жира и телом своим она владеет великолепно. Интересно, эта девушка правда так выглядит, или я рисую ее такой, как хочу?
- Син, - представилась хозяйка. – Надо зарифмовать вот это: правда и ложь как огонь и лед, но первая всегда в твоем сердце, а вторую не принимай, гони прочь. Можешь сам стать льдом и пламенем, выжечь всю ложь и так открыть правду.
Что-то будоражило меня, толкало изнутри, похожее на вдохновение во время создания миров и волнение от того, первого Творения. Только сейчас я не держала в ладонях белый туман «рабочего плана», но это не помешало тут же выдать новое – пусть не мир, но стихи:
- Растает лед и огонь догорит,
А чистое сердце свой путь найдет.
В нем истина где-то на дне лежит,
И ложь, как огонь, на ветру дрожит,
И тает она, как от пламени лед.
Ты станешь льдом и огнем пускай.
Но правда всегда в твоем сердце, знай.
- Ух, ты, - искренне восхитилась Син, очень меня смутив, - то, что надо. Спасибо тебе. Чем помочь в ответ?
- Наверное, ничем. Разве только поговорить. Есть время?
- Пока да. Присядь. Чаю? Сока? Какой-то другой напиток?
- Не стоит, - присев на большой набитый чем-то мягким кожаный куб – нечто вроде креслоподушки - я еще раз огляделась. - А почему замок?
- Это красиво. Снаружи вот так, - она достала из ниоткуда кусочек молочного тумана и сотворила из него дворец, дав мне рассмотреть все детали. Башни, галереи, еще башни, высокие стены, зубчатые и прямые. Красивым почему-то не казалось, скорее всего, просто от отсутствия привычки.
- А ты и правда выглядишь как человек?
Она засмеялась, громко и раскатисто.
- С ума сойти! А как еще я должна выглядеть?
- Ну… Я всех вижу такими же, как сама, людьми. Но иногда выясняется, что люди не все.
- Все, - перебила девушка, - и наши творения тоже люди, как бы они ни выглядели. Так у нас принято говорить. Не знаю, как ты видишь, но вот.
Замок-модель превратился в человеческую фигурку – миниатюрная копия Син.
- Да, именно это, - мне понравилось уверенность, точное знание, что передо мной не иллюзия, не игра воображения. - А ты уже творила миры вместе с кем-то?
- Да и много. Хочешь попробовать? – взмахом руки она развеяла туманный образ.
- Хочу, но думаю, это сложно, - пришлось признаться прямо сейчас и сделать это оказалось просто.
- Смотря какие условия прописывать миру или мирам. Вообще какой смысл ты вкладываешь в это – «совместное творение»?
- Придумать и сделать вместе то, что не выходило у одного… Не по силам одному, - поправилась я.
- А что не по силам? - с легким скепсисом поинтересовалась Син.
Да, в самом деле… Творцы - почти боги. Во всем, кроме одного.
- Не могу вернуться в свой родной мир, например.
Девушка внимательно посмотрела на меня:
- Чего-то не успела, не сделала? Не попрощалась с родными?
Я поняла, как давно не вспоминала о родных и в который раз удивилась своему отношению к прошлому.
- И это тоже. Просто дело незаконченное осталось.
- Творцам в родные миры дорога закрыта, - кивнула она, - может, для того чтобы мы скорее забыли, ведь Творец который думает о другом, чужом мире - плохой Творец. Хочешь, схожу и передам родным слова от тебя?
Я пыталась вмешаться, приходя к ним, наконец-то, как должна была с самого начала, давала понимать и чувствовать неправильность, как той женщине на Аннат, но и тогда люди Фелла не верили мне, другому «богу», не верили в меня. А их вера в конце концов стала напоминать глумливо-издевательское неверие. Желая получить одобрение своего Вечного Менялы, они несли в храм подарки. Не получая желаемого, пожимали плечами, и продолжали делать то, что делали, а вину за все возлагали на того, кто оказывался менее хитер и ловок, или с кого можно безнаказанно потребовать виру.
Существовала возможность разобрать мир, как мозаику, и собрать заново. Но это значило убить моих людей. Чем старше мир, тем менее податливым он становится. Чем больше требуется изменить, тем сильнее последствия.
Однажды я услышала, как девочка просит у своего бога-менялы блага для любимого и в залог отдает свою любовь. Она обращалась не ко мне и не меня считала способной на такое, но разве так уж велика разница?
Я не оставила их, но перестала вмешиваться. И даже когда люди Фелла начали приносить в жертву богу-меняле других людей, не стала мешать. Просто дала им дожить и умереть такими. Дала умереть миру, хотя могла продлить его жизнь. И больше уже никогда не чуралась обычной «божеской» работы и появлений в собственных мирах. Пусть лучше знают точно, а не выдумывают кошмарное.
Существовал и другой путь: однажды я попробовала создать «богов» - вышло неплохо, но они большую часть времени занимались своими интригами и дрязгами, впутывали в них людей, а потом тщательно следили, чтобы все записали в очередной саге. От этого пути тоже пришлось отказаться.
Любые миры, кроме Альмиды, легко открывались мне. Стоило мысленно произнести имя или представить описанное в очередной появившейся на стене записке, как молочный туман отправлял меня туда. Я изучала чужие миры, чужие творения и многому научилась так. Использовать чужие идеи в своих мирах не считалось дурным тоном. Однажды я увидела свою выдумку в другом мире – смешного ленивого оракула, который в итоге заставлял человека самого отвечать на свои вопросы, и цветовую азбуку, рут. Кому-то понравились мои задумки, и это порадовало меня. Миры одного Творца узнавались по схожему ощущению от них. На каждом оставалось нечто вроде отпечатка его личности, как едва заметный след пальцев на сделанной мастером глиняной посуде. Иногда я ощущала и присутствие самого создателя, дающее такое же чувство, как его мир, только ярче, сильнее и отчетливей. Я уже никогда не забывала «вкус» этого чувства, неописуемого никакими словами, и могла узнавать созданное одним мастером.
И все-таки я надеялась, что однажды смогу оказаться в Альмиде и потому недоставленное письмо всегда носила с собой, в кармане.
Записки на стене Теплого Дома, рисунки или иные послания от собратьев-Творцов, появлялись часто. Из них я узнавала не только имена миров, но и много всякого. Например, Теплый дом у нас один на всех, но для каждого принимает свой вид и находится в отдельном пространстве, где никто не помешает Творцу работать. Он служит не только и не столько для жилья, сколько как средство общения. Иногда в записках были предложения совместного творения - развить идею, обсудить концепцию нового мироустройства. Один Творец предлагал сделать «гроздь миров». Не зная, как это, я отозвалась, и он пригласил меня к себе. Приглашение и стало дверью – прочтя на своей стене «Приходи», я тут же оказалась в чужом Доме.
Хозяин этого гибрида пещеры и особняка – какое-то удивительное, двойное зрение, позволило увидеть чужой Дом и снаружи - выглядел как высокий мужчина, темноволосый, с чудовищно яркими белыми прядками в волосах – но, наверное, не седина, скорее естественный для него цвет.
- Привет, меня зовут Горрик, - улыбнулся он, и тут же нас окутала молочная дымка, впрочем, у Горрика она имела золотистый оттенок. – Давай пробовать?
И прежде, чем я ответила, начал творить.
Никогда не видела, чтобы кто-то делал что-нибудь так быстро. Модели появлялись и исчезали, менялись, разрастались, но чем-то не нравились ему и темноволосый снова и снова сминал их и делал новые. Я подключилась со своей стороны, добавляя детали и дополняя ими уже сотворенное. Иногда Горрик произносил или думал фразу вроде – «да, вот тут», или «нет, эта идея не подойдет» – а я едва успевала, а чаще всего нет, – понять, о чем он. Миры и идеи зажигались как факелы. Вспыхивали в воображении, но, не успевая ничего осветить, гасли. Вместе с мыслями Горрика приходили и образы, но и они мелькали картинками слишком быстро листаемой книги. Старалась успеть, я творила отдельное, но, по моему мнению, подходящее его мирам, выхватывала и воплощала какие-то частицы образов, словом, работала.
И увлеклась. Оказалось, творить вместе - интереснее и сложнее, чем одному - ответственности больше, приходится немного напрягаться, но это… приятно.
В конце работы, когда у нас вроде бы получилось, я вымоталась совершенно, до состояния «едва живая». А Горрик усталым не выглядел.
Заметив мое удивление, он развел руками:
- Всегда был таким – слишком быстрым, даже слова произносил чересчур скоро. Придумывал и говорил слова, которых до этого не существовало, но в которых нуждался мир, как мне виделось. Там, где я жил, это считается чем-то вроде болезни и называется «белым неистовством».
Я смотрела на него сквозь тающую дымку золотистого тумана, и мне вдруг начало мерещиться совсем другое… Подумала немного и отважилась сказать:
- Кажется, ты не человек.
- Конечно, человек. Но какой именно человек? Можешь описать?
- Обычный - две руки, две ноги, одна голова…
- Понятно, - засмеялся он, - предпочитаешь видеть тех, кто одной с тобой расы и вида, как и многие, но на самом деле я выгляжу вот так, - он сотворил из тумана нечто вроде огромной головы со множеством глаз.
- Ой, - сказала я невольно.
Он снова засмеялся:
- Именно «ой».
Мне стало стыдно за себя. Человек имеет право выглядеть, как хочет. Тот, кто ведет себя по-человечески, может иметь вид чудовища, но останется человеком. Внутреннее важнее и больше внешнего.
- Извини, - смущенно сказала я. - А как начать видеть то, что есть, а не то, что хочется?
Он улыбнулся - хорошая улыбка, наверняка она хороша и в его настоящем обличье.
- Уверена в своем желании?
- Конечно. Какой смысл рисовать ненастоящее поверх настоящего? Да еще и обидно для другого.
- На самом деле тут нет обиды, но если привыкнешь, можешь попасть в неловкую ситуацию, - подсказал он. – Постепенно научишься, когда мысль про иные расы утвердится в твоем разуме. Но работать вместе у нас не получится.
- Уже поняла, - кивнула я. – Хотела лишь поговорить о том, как связать миры в гроздь, но оказалась в самом центре творения… Спасибо тебе. А как ты попал сюда?
- Да, наверное, как все попадают. Использовал свое умение, свой дар - быстро произносить свежепридуманные и обычные слова, - чтобы стать больше всего, больше даже своего мира – иначе не выжил бы. Оставил прежнего себя там и оказался здесь. Для меня не существует теперь никакого «Там», а для того мира нет меня.
- И это всегда так? – спросила я.
- Всегда. Несправедливо, да? – он снова улыбнулся, - Творец не может самого главного, о чем мечтает. Но дело и в другом: трудно удержаться, когда видишь непорядок в мире, откуда ты родом, а ведь он не твой на самом деле, а создан кем-то еще. А в чужие творения мы вмешиваться не можем.
Позже я обдумала это. Горрик прав, удержаться было бы трудно, я даже начала творить именно с желания улучшить свой мир, хотя в итоге вышел новый. Но больше всего меня беспокоило недоставленное письмо, тот долг, который не успела выполнить. Кажется, с этим я ничего не могла поделать.
4.
Мысль о совместном Творении не отпускала меня. О со-творении. Не обязательно грозди миров – это пока казалось слишком сложным, - а чего-то одного, попроще. Экспериментального мира с интересным условием существования в нем жизни.
Но пришлось дать себе отдых на время – фантазия, прежде легко выдававшая идею за идеей, начала иссякать и придумать особенное не выходило. Лучшим видом отдыха оказалось чтение. Книг я из своих и чужих миров натаскала уже немало; почти сразу узнала, что языковые границы для Творца не существуют, и я могу читать все, и написанное мной понятно другим – не один раз приходилось править очередную «священную книгу Богов», когда записанное в ней делало жизнь людей невыносимой. Многие идеи брала из прочитанного, но порой вместо миров получались стихи, и, кажется, неплохие. Это и смущало, и радовало.
Несколько «суток» - каждый «день» ощущался как завершенный отрезок времени, - я читала, благо возникла передышка и ни в одном из миров не требовалось мое присутствие. Странно, но некоторые книги, хорошо написанные, с интересной историей, совсем ничего не давали, а приносили разочарование и печаль. Другие, простые и даже тускловатые – наоборот, запоминались и наполняли огнем вдохновения, на волне которого хотелось творить. Наверное, в этом никогда не разобраться.
Я снова и снова посещала чужие миры, присматриваясь, видела, что и как сделано, но не разделяла на «нравится» и «не нравится». Скорее на «подходит мне» или «не подходит». Мне – означало моим мирам. Постепенно этого «подходит» набралось очень много. Я ничего не забывала, ничего нужного и интересного. Странное чувство, различать «здесь и сейчас» и «тогда и там», но каждое воспоминание видеть фактом, вещью, лежащей на полке разума. Случившееся до превращения в Творца, я помнила, как яркую и интересную книгу - и только. А настоящее было всем, естественное и полноценное, как яблоко в ладони – тяжелое, ароматное, гладкое.
Постоянство, цикл «Творение-отдых-Творение» не делал жизнь рутиной, но затягивал. Я упрямо продолжала есть и спать, по чуть-чуть, но отчего-то так казалось правильным, читала записки, появлявшиеся на стене Дома, и порой отвечала на них. Иногда писала сама, прося объяснить непонятное. Ту же стену, например. Можно ли с ее помощью написать одному Творцу или только всем? Мне тотчас ответили: можно, если знаешь его, помнишь имя и чувство, которое он вызывает. «Неадресованное» получают и могут прочесть все создатели. Притом, если один ответит на записку, она пропадет со стены, так что не получишь сотню ответов на один вопрос.
И вот однажды я прочитала такое: «Нужна помощь со стихами – составить рифмованное пророчество», и как-то сразу поняла – это мое. Потрясающая самоуверенность! Я собиралась предложить то, чем никогда всерьез не занималась, и написала на белом как снег листе, почему-то торопясь, словно боясь, что меня опередят – «готова помочь». Ответ возник тут же: «Жду» - и стены моего Дома стали стенами чужого.
Замок. Честное слово это был настоящий замок – высокие потолки, витражные окна и пол-мозаика, а снаружи - хаотическое нагромождение башен. Плутать не пришлось - приглашение сразу перенесло в ту комнату, где находилась хозяйка. Я поздоровалась, рассматривая ее. Короткие светлые волосы, полная, скорее даже тучная, одетая в полосатый облегающий костюм. Но когда она поднялась мне навстречу из-за стола, за которым сидела – точным, экономным движением, я поняла - тут больше мускулов, чем жира и телом своим она владеет великолепно. Интересно, эта девушка правда так выглядит, или я рисую ее такой, как хочу?
- Син, - представилась хозяйка. – Надо зарифмовать вот это: правда и ложь как огонь и лед, но первая всегда в твоем сердце, а вторую не принимай, гони прочь. Можешь сам стать льдом и пламенем, выжечь всю ложь и так открыть правду.
Что-то будоражило меня, толкало изнутри, похожее на вдохновение во время создания миров и волнение от того, первого Творения. Только сейчас я не держала в ладонях белый туман «рабочего плана», но это не помешало тут же выдать новое – пусть не мир, но стихи:
- Растает лед и огонь догорит,
А чистое сердце свой путь найдет.
В нем истина где-то на дне лежит,
И ложь, как огонь, на ветру дрожит,
И тает она, как от пламени лед.
Ты станешь льдом и огнем пускай.
Но правда всегда в твоем сердце, знай.
- Ух, ты, - искренне восхитилась Син, очень меня смутив, - то, что надо. Спасибо тебе. Чем помочь в ответ?
- Наверное, ничем. Разве только поговорить. Есть время?
- Пока да. Присядь. Чаю? Сока? Какой-то другой напиток?
- Не стоит, - присев на большой набитый чем-то мягким кожаный куб – нечто вроде креслоподушки - я еще раз огляделась. - А почему замок?
- Это красиво. Снаружи вот так, - она достала из ниоткуда кусочек молочного тумана и сотворила из него дворец, дав мне рассмотреть все детали. Башни, галереи, еще башни, высокие стены, зубчатые и прямые. Красивым почему-то не казалось, скорее всего, просто от отсутствия привычки.
- А ты и правда выглядишь как человек?
Она засмеялась, громко и раскатисто.
- С ума сойти! А как еще я должна выглядеть?
- Ну… Я всех вижу такими же, как сама, людьми. Но иногда выясняется, что люди не все.
- Все, - перебила девушка, - и наши творения тоже люди, как бы они ни выглядели. Так у нас принято говорить. Не знаю, как ты видишь, но вот.
Замок-модель превратился в человеческую фигурку – миниатюрная копия Син.
- Да, именно это, - мне понравилось уверенность, точное знание, что передо мной не иллюзия, не игра воображения. - А ты уже творила миры вместе с кем-то?
- Да и много. Хочешь попробовать? – взмахом руки она развеяла туманный образ.
- Хочу, но думаю, это сложно, - пришлось признаться прямо сейчас и сделать это оказалось просто.
- Смотря какие условия прописывать миру или мирам. Вообще какой смысл ты вкладываешь в это – «совместное творение»?
- Придумать и сделать вместе то, что не выходило у одного… Не по силам одному, - поправилась я.
- А что не по силам? - с легким скепсисом поинтересовалась Син.
Да, в самом деле… Творцы - почти боги. Во всем, кроме одного.
- Не могу вернуться в свой родной мир, например.
Девушка внимательно посмотрела на меня:
- Чего-то не успела, не сделала? Не попрощалась с родными?
Я поняла, как давно не вспоминала о родных и в который раз удивилась своему отношению к прошлому.
- И это тоже. Просто дело незаконченное осталось.
- Творцам в родные миры дорога закрыта, - кивнула она, - может, для того чтобы мы скорее забыли, ведь Творец который думает о другом, чужом мире - плохой Творец. Хочешь, схожу и передам родным слова от тебя?
