Перед заключительным двенадцатым городским спецучастком мы, судя по временному табло, установленному на старте, занимали первую позицию. Только в этот момент Сидорин решился заговорить о произошедшем. Было видно, что слова и эмоции, которые он копил и готов был вылить на меня ещё несколько минут назад сменились каким-то невнятным бормотанием, которое, видимо, должно было объясняться той смесью стресса, изумления и восторга, которые Сидорин испытал в эти мгновенья.
- Ну ты…, ну знаешь…да это ведь…, - всё что смог выдавить из себя Сидорин. Раздался звонок мобильного телефона: я был уверен, что звонили из Сервис парка, где в режиме он-лайн должны были знать обо всём произошедшем.
- Парни, - раздался звучный бас Саныча в трубке, - у нас тут что-то с табло творится странное. Оно показывает, что вы - в лидерах.
Саныч на секунду замешкался, подбирая правильные слова для продолжения.
- А ещё тут демонстрируют повторы отчаянного прыжка на петле Паницци. На кадрах – Лансер, очень похожий на ваш…то есть, наш. Проясните ситуацию, что происходит?
Откровенно говоря, охваченный странным ощущением смеси усталости и тихого восторга, ставшего, скорее следствием резко отступившего стресса, чем банального удовлетворения от совершённого манёвра, я не в силах был ответить Санычу в том же остроумном стиле, который он традиционно использовал в общении с гонщиками. На выручку пришёл Сидорин, который в оставшееся до старта двенадцатого допа время успел детально рассказать Санычу и остальным членам команды (а я был уверен, что мобильный телефон Саныча работал в режиме громкой связи), как нам удалось пройти на скорости трамплин и петлю Паницци и завершить спецучасток на первом промежуточном месте. При этом Сидорин описывал все принятые решения и совершённые действия от лица «нас («мы решили», «нам удалось», «мы рискнули»), как будто то бы ни он ещё десять минут назад готов был испепелить меня взглядом за принятое единолично мной решение рисковать всем при прохождении петли Паниции. Я не возражал, поскольку, во-первых, все мои действия никак не были следствием бессмысленного личного тщеславия, а во-вторых, я действительно испытывал что-то похожее на чувство вины перед Игорем за то, что не поставив его в известность, подверг лично его серьёзному риску попасть в аварию. Я совсем не был против того, чтобы для команды впоследствии данный успех был подан как результат действий всего экипажа. Да и времени размышлять над этим всем почти не оставалось: на экране табло уже шёл секундный обратный отсчёт старта нашего Лансера на заключительном этапе двенадцатого городского допа гонки.
Дело уже происходило непосредственно на улицах Аяччо, где зрители облепили не только все свободные тротуары, скверы и парки, но и облюбовали окна и балконы всех окрестных зданий. Упустить победу на этом спецучастке я уже не опасался. Эта трасса, а также выверенное до долей секунд ожидаемое время прохождения этого допа, были известно каждому гонщику, если только кто-то не совершал совсем уж грубую ошибку в прохождении траектории. Никто из участников гонки не рассчитывал ни проиграть, ни отыграть секунд у конкурентов на этом городском допе. Он воспринимался, скорее, как некое торжественное прохождение всех гонщиков по городу на глазах у зрителей, фотокорреспондентов и телекамер, и завершался у подиума, расположенного на центральной набережной Аяччо, где ещё пару дней назад мы всей командой, включая Севу, прогуливались в ожидании начала гонки. Тем не менее, в оставшиеся до старта секунды, я решил ещё раз взглянуть на траекторию трассы, записанную в память моего ноутбуке благодаря визиту в Российскую автогоночную ассоциацию накануне отъезда на Корсику. Эту карту я смотрел неоднократно, и решение взглянуть на неё ещё раз было , скорее машинальным, чем осознанным. Вряд ли что-то могло измениться в изображении. Даже несмотря на то, что предполагалось обновление карты, если ноутбук получал доступ к Интернету. В этот момент, мой взгляд привлекло два неожиданных обстоятельства: сигнальные огни ноутбука отчаянно мигали, и на карте на траектории трассы гонки появился жёлтый значок, прямо по ходу предполагаемого движения нашего Лансера. При этом значок не был статичным, но, казалось, двигался в том же направлении, в котором перемещались все участники ралли. Могла ли карта запоздало отображать в режиме он-лайн движение стартовавшего перед нами французского экипажа? Вряд ли: эта карта вообще не рассчитана была на отображение каких-либо объектов связанных с ралли. Сто двадцать секунд до старта. Я включил зажигание и несколько раз нажал на педаль акселератора в холостом режиме, чтобы разбудить двигатель. Лансер отозвался знакомым радостным рокотом в ожидании рывка вперёд. Жёлтый значок так и не покидал экрана ноутбука, лежащего на моих коленях. Согласно предстартовому протоколу его давно уже надо было убрать в бардачок Лансера. Необъяснимое сомнение не давало мне покоя. Жёлтый значок на карте как будто застыл перед моими глазами. Я пытался отмахнуться и проигнорировать даже мысль о том, что это как-то могло повлиять на ход гонки, но эти усилия были тщетны. Восемьдесят секунд до старта. Сидорин уже раскрыл свой блокнот с легендой и приготовился читать. Несмотря на то, что мы оба знали этот участок до мельчайших подробностей. На ум мне пришло неожиданное предположение, которое даже в такой момент не позволяло мне сконцентрироваться на предстоящем старте. А чем нелепее высказанное предположение, тем увереннее захватывает оно наши неокрепшие мысли. Тридцать секунд до старта. Мои руки лежали на рулевом колесе, глаза непрерывно следили за цифрами секундомера на табло, а мысли продолжали вращаться вокруг неожиданной догадки, нелепым образом подсказанной мне моим ноутбуком.
Десять секунд: Сидорин на всякий случай дублировал обратный отчёт голосом. Пять, четыре, три, два один. Я потянулся к панели управления и нажал на кнопу выключения двигателя. И Лансер, и Сидорин на мгновение замерли в изумлении от непонимания происходящего. Пару секунд спустя я услышал, как Сидорин исступлённо закричал: - Ты что? Что происходит?, - дополняя свои реплики отборным матом, что говорило о том, что всё происходящее было для Сидорина исключительной, запредельной ситуацией. Он добавил что-то про мои умственные способности, честь команды и злобное ликование конкурентов. Я открыл дверцу и вышел из машины, не в силах более выносить такой пошлый и пафосный вздор. Откровенно говоря, я и сам не смог бы объяснить себе, почему я так поступил в этот момент. Меня не отпускало какое-то непостижимое щемящее чувство, что несмотря не необъяснимость и абсурдность ситуации, я сделал всё правильно.
В кармане непрерывно звонил телефон, видимо до Сервис парка уже дошла информация, что российский экипаж сошёл с гонки. Я не знал, что говорить и как объяснять парням произошедшее. Однако я понимал, что объяснения всё равно потребуются. Когда я всё же решился ответить на звонок, это оказался Шкуров, который разразился какой-то истошно избитой тирадой о нулевой ответственности, отсутствии совести и личном эгоизме. Я отключил телефон и уехал в гостиницу, где пролежал не раздеваясь, уткнувшись носом в подушку до глубокой ночи. Не знаю, приходил ли кто-то в номер с требованием объяснений или с новыми упрёками, обвинениями и негодованием в этот вечер, но я настолько отключился от реальности, что возможно не услышал и не отреагировал на эти визиты. Сидорин так и не пришёл ночевать в номер, несмотря на то, что там были его вещи, видимо решив отгородиться всеми способами от моего поступка и дать всем понять, что он не является частью моего плана.
Первым, кого я увидел утром, был Саныч. К моему удивлению, он зашёл в номер, не произнося ни слова, сел на кресло около моей кровати и сидел так молча в продолжении пяти минут, разглядывая меня, лежащего в одежде на кровати с какой-то смесью любопытства и сожаления.
- Тебе привет от Шкурова, - наконец произнёс он положив на кровать Уведомление о расторжении моего контракта. – Ничего не хочешь сказать?
Я молчал. Сказать мне действительно было нечего. Я и себе так и не смог объяснить произошедшего. Перед парнями откровенно было стыдно, и каким бы трудным ни было расставание с командой, мне необходимо было найти нужные слова для объяснений.
Саныч подошёл, похлопал меня по плечу, направился к двери, но остановился и произнёс: - Если это тебе как-то поможет, то там на трассе вчера каким-то непостижимым образом оказался школьный автобус с детьми, возвращающимися из школы. Каким образом он попал на трассу гонки никто не может объяснить: может быть водитель заблудился, может быть стюарды не досмотрели. Если бы вы стартанули вчера, то неминуемо бы встретились с автобусом на трассе допа. О последствиях я даже думать не хочу.
Не ожидая реакции на сказанное, Саныч вышел из номера.
- Молодой человек, с Вами всё в порядке?
Даже открыв глаза я не сразу понял, что вопрос обращён ко мне. Рядом со мной я видел ту самую проводницу Сапсана, которая ещё при отправлении из Питера предлагала мне чаю. Поезд стоял на месте. За окнами виднелась платформа Ленинградского вокзала Москвы с многочисленными спешащими к своим поездам пассажирами, нагруженными чемоданами, тележками и прочей поклажей. В самом вагоне кроме меня и проводницы никого не наблюдалось.
- Мы уже приехали. Москва, - осторожно произнесла девушка, пытаясь скрыть улыбку, очевидно вызванную моим заспанным видом.
- Спасибо, извините, заснул. Уже выхожу, до свиданья.
Да уж, заснул, так заснул, даже не заметил как прибыли в Москву. Такое со мной редко случалось, обычно я с трудом засыпаю в поездах. В кармане завибрировал мобильный телефон, звонила Аня Брякина.
- Привет. Не отвлекаю? Ты уже в Москве? Мне бы надо с тобой встретиться…в смысле – поговорить…по-нашему делу…точнее – по делу Глота, - немного сумбурно и неуверенно затараторила Аня. Сможешь сегодня подъехать в офис?
- Привет, извини, сегодня никак не смогу, я ещё на вокзале. Мне нужно поскорее забрать Немо у консьержки. Что-то срочное? Мы могли бы вечером созвониться?
- Срочное? И да, и нет, впрочем я не уверена. Тогда набери, когда сможешь. Как отдохнул?
- По-разному, в двух словах не перескажешь. Наберу чуть позже, пока.
На экране телефона я заметил одно непрочитанное сообщение. Это была СМС-ка от Суровцева с напоминанием о праздновании завтрашнего дня рожденья и места расположения комплекса, в котором будет происходить мероприятие. Я что-то совсем забыл об этом приглашении. Да и не был уверен, что мне стоит туда ехать.
По дороге домой я набрал номер Майи, но номер оказался недоступным: видимо Майя на работе отключала телефон, чтобы ничто не отвлекало её от процесса.
Я решил не спускаться в метро, а прогуляться до Садового кольца и затем доехать до дома на кольцевом электробусе «Б» - наследнике знаменитого троллейбусного маршрута «Букашки», ставшего жертвой масштабных перестроений Садового кольца и канувшего в лету.
Выйдя с территории Ленинградского вокзала, я оказался на Комсомольской площади. Комсомольская площадь, место то ли восторженного удивления, то ли удивлённого восторга от совершённого или предстоящего путешествия как и много лет назад представляла собой, удивительное сочетание шума, рокота, запахов мегаполиса, тревожной беготни, и нескончаемого броуновского движения автомобилей. Здесь бушевала нормальная привокзальная суета. Воздух над площадью был наполнен щемящей духотой разгара июньского дня. В нескольких сотнях метров от вокзалов притаилась железнодорожная станция «Каланчевская» – бывший Императорский вокзал, с которой начиналась история железных дорог Москвы, так как именно сюда прибыл первый поезд из Санкт-Петербурга. Немного поодаль через площадь застыл слегка напоминающий по архитектурному стилю Казанский вокзал Центральный Дом железнодорожников. Именно это здание стало прототипом клуба, построенного на сокровища, которые так долго и безуспешно разыскивали герои романа «Двенадцать стульев» А впереди высилась высотка гостиницы «Ленинградская» из второй очереди московских небоскрёбов, которая несмотря на то, что оказалась самой низкой из московских высоток, была построена с определённым изяществом, воплотившем в себе сочетание строгих классических форм и элементов московского барокко. Я вспомнил, что именно в здании гостиницы «Ленинградская мы собирались всем коллективом детского лагеря накануне отъезда в Анапу для обсуждения особенностей предстоящей работы. Какими счастливо-молодыми, полными куража и уверенности в том, что будущее принадлежит только нам были мы все в то время. Кажется, что это было совсем недавно, но как всё изменилось с тех пор.
Я вдруг остановился как вкопанный. Какая-то новая мысль крутилась в голове, пытаясь оформиться из смутной догадки в логическую цепочку, которая, как мне показалось, могла бы объяснить многие события, произошедшие в эти дни. Надо сосредоточиться. Почему я вдруг опять стал думать об этом? Что такого в этом месте, что заставило меня вернуться к моим размышлениям? Поезда, вокзалы? Не то. Воспоминания о работе в детском лагере? Опять мимо.
Здание высотки, высившееся прямо передо мной, которое навеяло воспоминание о событиях пятилетней давности? Да, уже теплее. Почему высотка? Думай, Серёга, думай, не упусти момент.
Случалось ли Вам когда-нибудь оказаться под влиянием какого-либо воспоминания или события, так, что Ваши мысли становятся полностью подчинёнными поиску возможного сценария действий, которые Вы могли предпринять, так что власть размышлений полностью поглощает все Ваши помыслы и намерения? Я присел на лавочку и попытался собрать из хаоса мыслей некое подобие логических умозаключений. Итак, что мы имеем: все события, которые произошли со мной и которым я пока не мог найти объяснений, были каким-то образом связаны с информацией, полученной с помощью моего ноутбука. При этом всё это происходило после того, как я тем или иным образом оказывался в здании московских высоток. Собрание работников лагеря в здании гостиницы «Ленинградская», визит в офис Российской автогоночной ассоциации в высотке у Красных ворот, общение с представителем компании Морречтурфлот в бывшем здании гостиницы «Украина». Да и моя квартира, в которой неделю назад всё началось, тоже располагалась в высотке на Кудринской площади. То есть, получается, в то время как я нахожусь в зданиях высоток, происходят какие-то процессы, которые впоследствии влияют на мои действия или решения. А эти решения в свою очередь, предопределяют ход событий, происходящих вокруг меня. Мысль была новой интересной, но до конца не понятной. Как нахождение в здании может влиять на последующие события? У меня было какое-то непостижимое и не уходящее ощущение, что всё это повторяется со мной из раза в раз, но я каждый раз упускаю возможность сделать правильные выводы. Можно сколько угодно объяснять цепочки этих событий случайностями, но порой бывает и так, что случайные события вдруг оказываются результатом скрупулёзного планирования. Так что, пока не буду делать поспешных выводов и назову всё это иллюзией случайности.
- Ну ты…, ну знаешь…да это ведь…, - всё что смог выдавить из себя Сидорин. Раздался звонок мобильного телефона: я был уверен, что звонили из Сервис парка, где в режиме он-лайн должны были знать обо всём произошедшем.
- Парни, - раздался звучный бас Саныча в трубке, - у нас тут что-то с табло творится странное. Оно показывает, что вы - в лидерах.
Саныч на секунду замешкался, подбирая правильные слова для продолжения.
- А ещё тут демонстрируют повторы отчаянного прыжка на петле Паницци. На кадрах – Лансер, очень похожий на ваш…то есть, наш. Проясните ситуацию, что происходит?
Откровенно говоря, охваченный странным ощущением смеси усталости и тихого восторга, ставшего, скорее следствием резко отступившего стресса, чем банального удовлетворения от совершённого манёвра, я не в силах был ответить Санычу в том же остроумном стиле, который он традиционно использовал в общении с гонщиками. На выручку пришёл Сидорин, который в оставшееся до старта двенадцатого допа время успел детально рассказать Санычу и остальным членам команды (а я был уверен, что мобильный телефон Саныча работал в режиме громкой связи), как нам удалось пройти на скорости трамплин и петлю Паницци и завершить спецучасток на первом промежуточном месте. При этом Сидорин описывал все принятые решения и совершённые действия от лица «нас («мы решили», «нам удалось», «мы рискнули»), как будто то бы ни он ещё десять минут назад готов был испепелить меня взглядом за принятое единолично мной решение рисковать всем при прохождении петли Паниции. Я не возражал, поскольку, во-первых, все мои действия никак не были следствием бессмысленного личного тщеславия, а во-вторых, я действительно испытывал что-то похожее на чувство вины перед Игорем за то, что не поставив его в известность, подверг лично его серьёзному риску попасть в аварию. Я совсем не был против того, чтобы для команды впоследствии данный успех был подан как результат действий всего экипажа. Да и времени размышлять над этим всем почти не оставалось: на экране табло уже шёл секундный обратный отсчёт старта нашего Лансера на заключительном этапе двенадцатого городского допа гонки.
Дело уже происходило непосредственно на улицах Аяччо, где зрители облепили не только все свободные тротуары, скверы и парки, но и облюбовали окна и балконы всех окрестных зданий. Упустить победу на этом спецучастке я уже не опасался. Эта трасса, а также выверенное до долей секунд ожидаемое время прохождения этого допа, были известно каждому гонщику, если только кто-то не совершал совсем уж грубую ошибку в прохождении траектории. Никто из участников гонки не рассчитывал ни проиграть, ни отыграть секунд у конкурентов на этом городском допе. Он воспринимался, скорее, как некое торжественное прохождение всех гонщиков по городу на глазах у зрителей, фотокорреспондентов и телекамер, и завершался у подиума, расположенного на центральной набережной Аяччо, где ещё пару дней назад мы всей командой, включая Севу, прогуливались в ожидании начала гонки. Тем не менее, в оставшиеся до старта секунды, я решил ещё раз взглянуть на траекторию трассы, записанную в память моего ноутбуке благодаря визиту в Российскую автогоночную ассоциацию накануне отъезда на Корсику. Эту карту я смотрел неоднократно, и решение взглянуть на неё ещё раз было , скорее машинальным, чем осознанным. Вряд ли что-то могло измениться в изображении. Даже несмотря на то, что предполагалось обновление карты, если ноутбук получал доступ к Интернету. В этот момент, мой взгляд привлекло два неожиданных обстоятельства: сигнальные огни ноутбука отчаянно мигали, и на карте на траектории трассы гонки появился жёлтый значок, прямо по ходу предполагаемого движения нашего Лансера. При этом значок не был статичным, но, казалось, двигался в том же направлении, в котором перемещались все участники ралли. Могла ли карта запоздало отображать в режиме он-лайн движение стартовавшего перед нами французского экипажа? Вряд ли: эта карта вообще не рассчитана была на отображение каких-либо объектов связанных с ралли. Сто двадцать секунд до старта. Я включил зажигание и несколько раз нажал на педаль акселератора в холостом режиме, чтобы разбудить двигатель. Лансер отозвался знакомым радостным рокотом в ожидании рывка вперёд. Жёлтый значок так и не покидал экрана ноутбука, лежащего на моих коленях. Согласно предстартовому протоколу его давно уже надо было убрать в бардачок Лансера. Необъяснимое сомнение не давало мне покоя. Жёлтый значок на карте как будто застыл перед моими глазами. Я пытался отмахнуться и проигнорировать даже мысль о том, что это как-то могло повлиять на ход гонки, но эти усилия были тщетны. Восемьдесят секунд до старта. Сидорин уже раскрыл свой блокнот с легендой и приготовился читать. Несмотря на то, что мы оба знали этот участок до мельчайших подробностей. На ум мне пришло неожиданное предположение, которое даже в такой момент не позволяло мне сконцентрироваться на предстоящем старте. А чем нелепее высказанное предположение, тем увереннее захватывает оно наши неокрепшие мысли. Тридцать секунд до старта. Мои руки лежали на рулевом колесе, глаза непрерывно следили за цифрами секундомера на табло, а мысли продолжали вращаться вокруг неожиданной догадки, нелепым образом подсказанной мне моим ноутбуком.
Десять секунд: Сидорин на всякий случай дублировал обратный отчёт голосом. Пять, четыре, три, два один. Я потянулся к панели управления и нажал на кнопу выключения двигателя. И Лансер, и Сидорин на мгновение замерли в изумлении от непонимания происходящего. Пару секунд спустя я услышал, как Сидорин исступлённо закричал: - Ты что? Что происходит?, - дополняя свои реплики отборным матом, что говорило о том, что всё происходящее было для Сидорина исключительной, запредельной ситуацией. Он добавил что-то про мои умственные способности, честь команды и злобное ликование конкурентов. Я открыл дверцу и вышел из машины, не в силах более выносить такой пошлый и пафосный вздор. Откровенно говоря, я и сам не смог бы объяснить себе, почему я так поступил в этот момент. Меня не отпускало какое-то непостижимое щемящее чувство, что несмотря не необъяснимость и абсурдность ситуации, я сделал всё правильно.
В кармане непрерывно звонил телефон, видимо до Сервис парка уже дошла информация, что российский экипаж сошёл с гонки. Я не знал, что говорить и как объяснять парням произошедшее. Однако я понимал, что объяснения всё равно потребуются. Когда я всё же решился ответить на звонок, это оказался Шкуров, который разразился какой-то истошно избитой тирадой о нулевой ответственности, отсутствии совести и личном эгоизме. Я отключил телефон и уехал в гостиницу, где пролежал не раздеваясь, уткнувшись носом в подушку до глубокой ночи. Не знаю, приходил ли кто-то в номер с требованием объяснений или с новыми упрёками, обвинениями и негодованием в этот вечер, но я настолько отключился от реальности, что возможно не услышал и не отреагировал на эти визиты. Сидорин так и не пришёл ночевать в номер, несмотря на то, что там были его вещи, видимо решив отгородиться всеми способами от моего поступка и дать всем понять, что он не является частью моего плана.
Первым, кого я увидел утром, был Саныч. К моему удивлению, он зашёл в номер, не произнося ни слова, сел на кресло около моей кровати и сидел так молча в продолжении пяти минут, разглядывая меня, лежащего в одежде на кровати с какой-то смесью любопытства и сожаления.
- Тебе привет от Шкурова, - наконец произнёс он положив на кровать Уведомление о расторжении моего контракта. – Ничего не хочешь сказать?
Я молчал. Сказать мне действительно было нечего. Я и себе так и не смог объяснить произошедшего. Перед парнями откровенно было стыдно, и каким бы трудным ни было расставание с командой, мне необходимо было найти нужные слова для объяснений.
Саныч подошёл, похлопал меня по плечу, направился к двери, но остановился и произнёс: - Если это тебе как-то поможет, то там на трассе вчера каким-то непостижимым образом оказался школьный автобус с детьми, возвращающимися из школы. Каким образом он попал на трассу гонки никто не может объяснить: может быть водитель заблудился, может быть стюарды не досмотрели. Если бы вы стартанули вчера, то неминуемо бы встретились с автобусом на трассе допа. О последствиях я даже думать не хочу.
Не ожидая реакции на сказанное, Саныч вышел из номера.
Глава 13. Иллюзия случайности.
- Молодой человек, с Вами всё в порядке?
Даже открыв глаза я не сразу понял, что вопрос обращён ко мне. Рядом со мной я видел ту самую проводницу Сапсана, которая ещё при отправлении из Питера предлагала мне чаю. Поезд стоял на месте. За окнами виднелась платформа Ленинградского вокзала Москвы с многочисленными спешащими к своим поездам пассажирами, нагруженными чемоданами, тележками и прочей поклажей. В самом вагоне кроме меня и проводницы никого не наблюдалось.
- Мы уже приехали. Москва, - осторожно произнесла девушка, пытаясь скрыть улыбку, очевидно вызванную моим заспанным видом.
- Спасибо, извините, заснул. Уже выхожу, до свиданья.
Да уж, заснул, так заснул, даже не заметил как прибыли в Москву. Такое со мной редко случалось, обычно я с трудом засыпаю в поездах. В кармане завибрировал мобильный телефон, звонила Аня Брякина.
- Привет. Не отвлекаю? Ты уже в Москве? Мне бы надо с тобой встретиться…в смысле – поговорить…по-нашему делу…точнее – по делу Глота, - немного сумбурно и неуверенно затараторила Аня. Сможешь сегодня подъехать в офис?
- Привет, извини, сегодня никак не смогу, я ещё на вокзале. Мне нужно поскорее забрать Немо у консьержки. Что-то срочное? Мы могли бы вечером созвониться?
- Срочное? И да, и нет, впрочем я не уверена. Тогда набери, когда сможешь. Как отдохнул?
- По-разному, в двух словах не перескажешь. Наберу чуть позже, пока.
На экране телефона я заметил одно непрочитанное сообщение. Это была СМС-ка от Суровцева с напоминанием о праздновании завтрашнего дня рожденья и места расположения комплекса, в котором будет происходить мероприятие. Я что-то совсем забыл об этом приглашении. Да и не был уверен, что мне стоит туда ехать.
По дороге домой я набрал номер Майи, но номер оказался недоступным: видимо Майя на работе отключала телефон, чтобы ничто не отвлекало её от процесса.
Я решил не спускаться в метро, а прогуляться до Садового кольца и затем доехать до дома на кольцевом электробусе «Б» - наследнике знаменитого троллейбусного маршрута «Букашки», ставшего жертвой масштабных перестроений Садового кольца и канувшего в лету.
Выйдя с территории Ленинградского вокзала, я оказался на Комсомольской площади. Комсомольская площадь, место то ли восторженного удивления, то ли удивлённого восторга от совершённого или предстоящего путешествия как и много лет назад представляла собой, удивительное сочетание шума, рокота, запахов мегаполиса, тревожной беготни, и нескончаемого броуновского движения автомобилей. Здесь бушевала нормальная привокзальная суета. Воздух над площадью был наполнен щемящей духотой разгара июньского дня. В нескольких сотнях метров от вокзалов притаилась железнодорожная станция «Каланчевская» – бывший Императорский вокзал, с которой начиналась история железных дорог Москвы, так как именно сюда прибыл первый поезд из Санкт-Петербурга. Немного поодаль через площадь застыл слегка напоминающий по архитектурному стилю Казанский вокзал Центральный Дом железнодорожников. Именно это здание стало прототипом клуба, построенного на сокровища, которые так долго и безуспешно разыскивали герои романа «Двенадцать стульев» А впереди высилась высотка гостиницы «Ленинградская» из второй очереди московских небоскрёбов, которая несмотря на то, что оказалась самой низкой из московских высоток, была построена с определённым изяществом, воплотившем в себе сочетание строгих классических форм и элементов московского барокко. Я вспомнил, что именно в здании гостиницы «Ленинградская мы собирались всем коллективом детского лагеря накануне отъезда в Анапу для обсуждения особенностей предстоящей работы. Какими счастливо-молодыми, полными куража и уверенности в том, что будущее принадлежит только нам были мы все в то время. Кажется, что это было совсем недавно, но как всё изменилось с тех пор.
Я вдруг остановился как вкопанный. Какая-то новая мысль крутилась в голове, пытаясь оформиться из смутной догадки в логическую цепочку, которая, как мне показалось, могла бы объяснить многие события, произошедшие в эти дни. Надо сосредоточиться. Почему я вдруг опять стал думать об этом? Что такого в этом месте, что заставило меня вернуться к моим размышлениям? Поезда, вокзалы? Не то. Воспоминания о работе в детском лагере? Опять мимо.
Здание высотки, высившееся прямо передо мной, которое навеяло воспоминание о событиях пятилетней давности? Да, уже теплее. Почему высотка? Думай, Серёга, думай, не упусти момент.
Случалось ли Вам когда-нибудь оказаться под влиянием какого-либо воспоминания или события, так, что Ваши мысли становятся полностью подчинёнными поиску возможного сценария действий, которые Вы могли предпринять, так что власть размышлений полностью поглощает все Ваши помыслы и намерения? Я присел на лавочку и попытался собрать из хаоса мыслей некое подобие логических умозаключений. Итак, что мы имеем: все события, которые произошли со мной и которым я пока не мог найти объяснений, были каким-то образом связаны с информацией, полученной с помощью моего ноутбука. При этом всё это происходило после того, как я тем или иным образом оказывался в здании московских высоток. Собрание работников лагеря в здании гостиницы «Ленинградская», визит в офис Российской автогоночной ассоциации в высотке у Красных ворот, общение с представителем компании Морречтурфлот в бывшем здании гостиницы «Украина». Да и моя квартира, в которой неделю назад всё началось, тоже располагалась в высотке на Кудринской площади. То есть, получается, в то время как я нахожусь в зданиях высоток, происходят какие-то процессы, которые впоследствии влияют на мои действия или решения. А эти решения в свою очередь, предопределяют ход событий, происходящих вокруг меня. Мысль была новой интересной, но до конца не понятной. Как нахождение в здании может влиять на последующие события? У меня было какое-то непостижимое и не уходящее ощущение, что всё это повторяется со мной из раза в раз, но я каждый раз упускаю возможность сделать правильные выводы. Можно сколько угодно объяснять цепочки этих событий случайностями, но порой бывает и так, что случайные события вдруг оказываются результатом скрупулёзного планирования. Так что, пока не буду делать поспешных выводов и назову всё это иллюзией случайности.
