— Благодарю, Полина. — Я позволяю себе усмешку. — Моё самочувствие — примерно на том же уровне, что и полгода тому назад, когда ты в последний раз интересовалась этим вопросом.
Она спокойно кивает, словно не заметила шпильку, и приступает к трапезе. На тарелке перед ней — стебли зелёной спаржи, сохранившие весеннюю свежесть с помощью кулинарных чар; мяса она не употребляет, будучи непоколебимо уверена, что от него портится цвет лица.
Я женился на ней тридцать лет назад, когда подобрался к пику своей карьеры, а именно — получил солидную и хлебную должность при канцелярии императорского наместника; моё самомнение развернулось тогда как павлиний хвост, широко и ярко. Я полагал, что, достигнув таких успехов, имею право на всё самое лучшее, в том числе в матримониальном плане. Не скажу, что влюбился в Полину с первого взгляда (я ведь к тому моменту был уже, мягко сказать, не юн, да и вообще романтизмом не отличался), но внешне она, на мой вкус, затмевала всех конкуренток. К тому же её отец, несмотря на древность и знатность рода, был не так богат, как ей бы хотелось, и отдавал себе отчёт в том, что моё сватовство — вариант практически оптимальный и на большее рассчитывать не приходится. Поэтому всё, как говорится, сладилось, и я стал счастливым мужем великосветской (если, конечно, это определение применимо к реалиям нашего заштатного края) стервы с идеальной фигурой.
— Александр, — говорит она, отставляя тарелку, — я хотела бы обсудить с тобой один насущный вопрос.
— Вот как?
— Да, он тебя наверняка заинтересует. Ты получишь возможность сделать важное и полезное дело, которое к тому же развеет твою хандру.
Это её излюбленная манера — преподносить всё так, будто она своими капризами делает мне великое одолжение, но я, давно изучивший эти уловки, не веду даже бровью.
— И о чём же речь, позволь уточнить?
— Видишь ли, я вчера общалась с Танечкой Полежаевой. Ты её должен помнить, я вас как-то знакомила. Ну и вот, её младший сын учится в университете, перешёл на третий семестр, и у него есть дар, но овладеть этим даром правильно почему-то не получается. Мальчик мучается, профессора разводят руками…
— Полина, — морщусь я утомлённо, — только не рассказывай мне, что пожалела бедного мальчика. Давай хотя бы друг перед другом обойдёмся без лицемерия. Или говори прямо, или я ухожу — у меня дела.
— Хорошо, скажу прямо. — Её ноготки опять выстукивают нервную дробь. — Сложилась довольно глупая ситуация. Татьяна обратилась ко мне прилюдно, хотя обычно такие вещи обсуждают с глазу на глаз. Отказав ей, я выставила бы себя в невыгодном свете, поэтому пообещала помочь…
— Это твои проблемы. Я не обещал ничего.
— Александр, я знаю — ты меня ненавидишь…
— Ты себя переоцениваешь.
— Ладно, я тебе безразлична. Но я прошу тебя — посмотри на этого мальчика, подскажи ему что-нибудь. Буду тебе очень благодарна.
Я не верю своим ушам. Жена просит? Не требует, не предъявляет ультиматум, не упрекает, а действительно обращается с просьбой? Надо взять красные чернила и обвести на календаре эту дату…
— Хорошо, пригласи его. Я взгляну, но никаких позитивных сдвигов не гарантирую.
— Спасибо.
Она встаёт и проходит мимо меня к двери; юбка из тонкой ткани целомудренно прикрывает колени, но при этом так облегает бёдра, что любое невиннейшее движение воспринимается как эротический танец. Раньше при виде этой картины у меня перехватывало дыхание, и я готов был выпрыгнуть из штанов, но времена меняются; всё под лунами преходяще — даже похоть, казавшаяся фундаментальной константой.
Допив чай, я тоже выбираюсь из-за стола — пора ехать.
Киваю камердинеру Якову, и тот почтительно подаёт мне сюртук. Глаза у Якова помаргивают, слезятся, словно возможность прислуживать мне сегодня растрогала его до предела, но это, разумеется, чушь; он просто дряхл — дряхлее даже меня. Пожалуй, именно это последнее обстоятельство, а не мифическая сентиментальность, является причиной того, что я до сих пор не заменил его кем-то порасторопнее: меня греет мысль, что я — не самый старый пень в этом доме.
Я заранее велел запрячь лошадей, и рессорная коляска с дутыми шинами ждёт меня у крыльца; редкие капли дождя срываются с неба, которое обрело приятную серость. Я усаживаюсь, и кучер плавно трогает с места — он прекрасно осведомлён, что хозяин не любит резких движений.
Экипаж катится по улице. Брусчатку успели подмести на рассвете, но на газонах кое-где попадаются одинокие пожухлые листья, сбитые с веток первой сентябрьской непогодой. Влажно чернеют кованые решётки оград, за которыми сонно дремлют дома в два-три этажа с пилястрами, портиками и лепниной на широких фронтонах; лепнина эта, по большей части, образует замысловатый орнамент, обрамляющий фамильные гербы с разнообразным зверьём. Здесь обитают богатые дворянские семьи.
Выехав на набережную, коляска сворачивает направо — я предпочитаю этот маршрут, хотя путь по обычным улицам занял бы меньше времени. Спешить мне некуда, и дело тут, конечно, не в праздности — просто я всегда выезжаю вовремя, чтобы исключить малейший риск опоздания; моё реноме педанта и болезненно пунктуального человека слишком долго формировалось, чтобы теперь пустить его прахом.
Мокро дышит река, и я лениво любуюсь ею; мы подъезжаем к неприметным воротам, за которыми начинается закрытая территория. Бумаги предъявлять не приходится — стражник знает меня в лицо; почтительно кивнув, он пропускает нас за ограду. Мало кто из живущих в городе удостаивается чести попасть сюда, а уж тем более — наведываться более или менее регулярно, но я-то как раз принадлежу к меньшинству. Впрочем, здешний ландшафт — ухоженный парк со старыми вязами и подстриженными кустами — выглядел бы вполне заурядно, если бы над деревьями не возвышались башни оттенка кофе со сливками, служащие резиденцией наместнику императора, графу Непряеву.
Привратник на входе в башню тоже меня, естественно, узнаёт, но проверка здесь строже, чем на предыдущем посту: я прикасаюсь пальцем к заострённому шипу на подставке, чтобы выступила капелька крови. Меня, если честно, несколько забавляют эти архаичные методы (гораздо проще и эстетичнее, на мой взгляд, были бы воздушные чары), однако приходится подчиняться — резиденция строилась ещё в те времена, когда кровь считалась универсальным средством.
— Добро пожаловать, господин магистр, — привратник склоняет голову. — Его сиятельство просил вас сразу же подняться к нему.
Я молча киваю — приглашение вполне ожидаемо; захожу в лифт, и слуга в бордовой ливрее нажимает кнопку пятого этажа. Увидев себя в громадном настенном зеркале, морщусь и отворачиваюсь — чуда не случилось, и я по-прежнему тот самый старик с обрюзгшей физиономией. Берусь за надраенный медный поручень, и лифт начинает свой путь наверх.
Наместник явно не в духе — его моложавое, гладко выбритое лицо несёт отпечаток скрытого раздражения. Пригласив меня сесть, он складывает в папку разрозненные листы казённого вида, которые перед этим просматривал; в широком проёме окна за его спиной громоздятся тучи.
— Как прошла летняя вакация, магистр? Довольны?
— Благодарю вас, ваше сиятельство. Всё в порядке, насколько это вообще возможно, если учесть мой возраст.
— Что ж, это радует. А вот у нас не обошлось без эксцессов.
— Что-то серьёзное?
— Как сказать. Моя племянница сбежала из дома.
Я поднимаю бровь, и он невесело усмехается, после чего откидывается в кресле и, осторожно поведя головой, расстёгивает верхнюю пуговицу форменного болотно-зелёного сюртука:
— Вы не ослышались, магистр, всё так и было. Правда, отсутствовала Елизавета недолго, но переполох устроила знатный. Вы, вероятно, прочли в газетах об инциденте на Русалочьей пристани?
— Да. Писали, что ночью там кто-то выл, а костёр на синем угле разросся до небывалых размеров. Я принял это за очередную глупую выдумку, бульварную сенсацию.
— И напрасно. Потом ещё этот всплеск на следующий день…
— Простите? Всплеск?
— А вы его разве не ощутили?
— Я в те дни испытывал… гм… некоторые сложности со здоровьем, и восприятие могло притупиться.
— Примите моё сочувствие. А история такова — моя племянница и один прыткий юноша из мещан нашли, представьте себе, стынь-каплю. Пытаясь её использовать, двинулись вдоль реки. Видели тот самый костёр и слышали вой. На следующий день возобновили эксперименты. Юноша упал без сознания и частично потерял память. Елизавета, испугавшись, выбросила артефакт в реку, из-за чего и случился мощный силовой всплеск. Вот так, если вкратце. Всё это — со слов племянницы.
— И вы не сочли нужным уведомить об этом меня, её наставника?
— Дело — на контроле у Тайной Стражи, — спокойно отвечает наместник. — Их штатный чародей обследовал Елизавету сразу, она не пострадала. Однако есть ещё один момент. Как вы наверняка помните, ей вчера исполнилось четырнадцать лет…
— Разумеется, помню! Закончился срок, в течение которого у неё мог открыться дар. Нужна соответствующая проверка — именно этим я и намерен заняться в первую очередь.
— Очень хорошо. О результатах мне сообщите. Кроме того…
Он хмурится, словно до конца не уверен, стоит ли продолжать; я терпеливо жду.
— Видите ли, магистр… Мы с моим двоюродным братом — отцом Елизаветы — терпеть не можем друг друга. Однако мы всё же родственники, поэтому, когда его отправили в ссылку, я обещал, что позабочусь о девочке, дам ей лучших учителей. Обещание я выполнил, но взаимопонимание с ней у меня опять-таки не сложилось. В лучшем случае — враждебный нейтралитет. Зато вам она, насколько я могу судить, доверяет. Поэтому…
Он подаётся вперёд и смотрит на меня, не мигая:
— Побеседуйте с ней, магистр. Аккуратно расспросите о том, что на самом деле случилось на берегу. Она вроде бы не врёт, но явно недоговаривает, а я не хочу на неё давить слишком явно.
— Я постараюсь, ваше сиятельство.
Он кивает и пододвигает к себе очередную папку, давая понять, что аудиенция завершилась; я встаю — меня ждёт моя ученица.
Она спокойно кивает, словно не заметила шпильку, и приступает к трапезе. На тарелке перед ней — стебли зелёной спаржи, сохранившие весеннюю свежесть с помощью кулинарных чар; мяса она не употребляет, будучи непоколебимо уверена, что от него портится цвет лица.
Я женился на ней тридцать лет назад, когда подобрался к пику своей карьеры, а именно — получил солидную и хлебную должность при канцелярии императорского наместника; моё самомнение развернулось тогда как павлиний хвост, широко и ярко. Я полагал, что, достигнув таких успехов, имею право на всё самое лучшее, в том числе в матримониальном плане. Не скажу, что влюбился в Полину с первого взгляда (я ведь к тому моменту был уже, мягко сказать, не юн, да и вообще романтизмом не отличался), но внешне она, на мой вкус, затмевала всех конкуренток. К тому же её отец, несмотря на древность и знатность рода, был не так богат, как ей бы хотелось, и отдавал себе отчёт в том, что моё сватовство — вариант практически оптимальный и на большее рассчитывать не приходится. Поэтому всё, как говорится, сладилось, и я стал счастливым мужем великосветской (если, конечно, это определение применимо к реалиям нашего заштатного края) стервы с идеальной фигурой.
— Александр, — говорит она, отставляя тарелку, — я хотела бы обсудить с тобой один насущный вопрос.
— Вот как?
— Да, он тебя наверняка заинтересует. Ты получишь возможность сделать важное и полезное дело, которое к тому же развеет твою хандру.
Это её излюбленная манера — преподносить всё так, будто она своими капризами делает мне великое одолжение, но я, давно изучивший эти уловки, не веду даже бровью.
— И о чём же речь, позволь уточнить?
— Видишь ли, я вчера общалась с Танечкой Полежаевой. Ты её должен помнить, я вас как-то знакомила. Ну и вот, её младший сын учится в университете, перешёл на третий семестр, и у него есть дар, но овладеть этим даром правильно почему-то не получается. Мальчик мучается, профессора разводят руками…
— Полина, — морщусь я утомлённо, — только не рассказывай мне, что пожалела бедного мальчика. Давай хотя бы друг перед другом обойдёмся без лицемерия. Или говори прямо, или я ухожу — у меня дела.
— Хорошо, скажу прямо. — Её ноготки опять выстукивают нервную дробь. — Сложилась довольно глупая ситуация. Татьяна обратилась ко мне прилюдно, хотя обычно такие вещи обсуждают с глазу на глаз. Отказав ей, я выставила бы себя в невыгодном свете, поэтому пообещала помочь…
— Это твои проблемы. Я не обещал ничего.
— Александр, я знаю — ты меня ненавидишь…
— Ты себя переоцениваешь.
— Ладно, я тебе безразлична. Но я прошу тебя — посмотри на этого мальчика, подскажи ему что-нибудь. Буду тебе очень благодарна.
Я не верю своим ушам. Жена просит? Не требует, не предъявляет ультиматум, не упрекает, а действительно обращается с просьбой? Надо взять красные чернила и обвести на календаре эту дату…
— Хорошо, пригласи его. Я взгляну, но никаких позитивных сдвигов не гарантирую.
— Спасибо.
Она встаёт и проходит мимо меня к двери; юбка из тонкой ткани целомудренно прикрывает колени, но при этом так облегает бёдра, что любое невиннейшее движение воспринимается как эротический танец. Раньше при виде этой картины у меня перехватывало дыхание, и я готов был выпрыгнуть из штанов, но времена меняются; всё под лунами преходяще — даже похоть, казавшаяся фундаментальной константой.
Допив чай, я тоже выбираюсь из-за стола — пора ехать.
Киваю камердинеру Якову, и тот почтительно подаёт мне сюртук. Глаза у Якова помаргивают, слезятся, словно возможность прислуживать мне сегодня растрогала его до предела, но это, разумеется, чушь; он просто дряхл — дряхлее даже меня. Пожалуй, именно это последнее обстоятельство, а не мифическая сентиментальность, является причиной того, что я до сих пор не заменил его кем-то порасторопнее: меня греет мысль, что я — не самый старый пень в этом доме.
Я заранее велел запрячь лошадей, и рессорная коляска с дутыми шинами ждёт меня у крыльца; редкие капли дождя срываются с неба, которое обрело приятную серость. Я усаживаюсь, и кучер плавно трогает с места — он прекрасно осведомлён, что хозяин не любит резких движений.
Экипаж катится по улице. Брусчатку успели подмести на рассвете, но на газонах кое-где попадаются одинокие пожухлые листья, сбитые с веток первой сентябрьской непогодой. Влажно чернеют кованые решётки оград, за которыми сонно дремлют дома в два-три этажа с пилястрами, портиками и лепниной на широких фронтонах; лепнина эта, по большей части, образует замысловатый орнамент, обрамляющий фамильные гербы с разнообразным зверьём. Здесь обитают богатые дворянские семьи.
Выехав на набережную, коляска сворачивает направо — я предпочитаю этот маршрут, хотя путь по обычным улицам занял бы меньше времени. Спешить мне некуда, и дело тут, конечно, не в праздности — просто я всегда выезжаю вовремя, чтобы исключить малейший риск опоздания; моё реноме педанта и болезненно пунктуального человека слишком долго формировалось, чтобы теперь пустить его прахом.
Мокро дышит река, и я лениво любуюсь ею; мы подъезжаем к неприметным воротам, за которыми начинается закрытая территория. Бумаги предъявлять не приходится — стражник знает меня в лицо; почтительно кивнув, он пропускает нас за ограду. Мало кто из живущих в городе удостаивается чести попасть сюда, а уж тем более — наведываться более или менее регулярно, но я-то как раз принадлежу к меньшинству. Впрочем, здешний ландшафт — ухоженный парк со старыми вязами и подстриженными кустами — выглядел бы вполне заурядно, если бы над деревьями не возвышались башни оттенка кофе со сливками, служащие резиденцией наместнику императора, графу Непряеву.
Привратник на входе в башню тоже меня, естественно, узнаёт, но проверка здесь строже, чем на предыдущем посту: я прикасаюсь пальцем к заострённому шипу на подставке, чтобы выступила капелька крови. Меня, если честно, несколько забавляют эти архаичные методы (гораздо проще и эстетичнее, на мой взгляд, были бы воздушные чары), однако приходится подчиняться — резиденция строилась ещё в те времена, когда кровь считалась универсальным средством.
— Добро пожаловать, господин магистр, — привратник склоняет голову. — Его сиятельство просил вас сразу же подняться к нему.
Я молча киваю — приглашение вполне ожидаемо; захожу в лифт, и слуга в бордовой ливрее нажимает кнопку пятого этажа. Увидев себя в громадном настенном зеркале, морщусь и отворачиваюсь — чуда не случилось, и я по-прежнему тот самый старик с обрюзгшей физиономией. Берусь за надраенный медный поручень, и лифт начинает свой путь наверх.
Наместник явно не в духе — его моложавое, гладко выбритое лицо несёт отпечаток скрытого раздражения. Пригласив меня сесть, он складывает в папку разрозненные листы казённого вида, которые перед этим просматривал; в широком проёме окна за его спиной громоздятся тучи.
— Как прошла летняя вакация, магистр? Довольны?
— Благодарю вас, ваше сиятельство. Всё в порядке, насколько это вообще возможно, если учесть мой возраст.
— Что ж, это радует. А вот у нас не обошлось без эксцессов.
— Что-то серьёзное?
— Как сказать. Моя племянница сбежала из дома.
Я поднимаю бровь, и он невесело усмехается, после чего откидывается в кресле и, осторожно поведя головой, расстёгивает верхнюю пуговицу форменного болотно-зелёного сюртука:
— Вы не ослышались, магистр, всё так и было. Правда, отсутствовала Елизавета недолго, но переполох устроила знатный. Вы, вероятно, прочли в газетах об инциденте на Русалочьей пристани?
— Да. Писали, что ночью там кто-то выл, а костёр на синем угле разросся до небывалых размеров. Я принял это за очередную глупую выдумку, бульварную сенсацию.
— И напрасно. Потом ещё этот всплеск на следующий день…
— Простите? Всплеск?
— А вы его разве не ощутили?
— Я в те дни испытывал… гм… некоторые сложности со здоровьем, и восприятие могло притупиться.
— Примите моё сочувствие. А история такова — моя племянница и один прыткий юноша из мещан нашли, представьте себе, стынь-каплю. Пытаясь её использовать, двинулись вдоль реки. Видели тот самый костёр и слышали вой. На следующий день возобновили эксперименты. Юноша упал без сознания и частично потерял память. Елизавета, испугавшись, выбросила артефакт в реку, из-за чего и случился мощный силовой всплеск. Вот так, если вкратце. Всё это — со слов племянницы.
— И вы не сочли нужным уведомить об этом меня, её наставника?
— Дело — на контроле у Тайной Стражи, — спокойно отвечает наместник. — Их штатный чародей обследовал Елизавету сразу, она не пострадала. Однако есть ещё один момент. Как вы наверняка помните, ей вчера исполнилось четырнадцать лет…
— Разумеется, помню! Закончился срок, в течение которого у неё мог открыться дар. Нужна соответствующая проверка — именно этим я и намерен заняться в первую очередь.
— Очень хорошо. О результатах мне сообщите. Кроме того…
Он хмурится, словно до конца не уверен, стоит ли продолжать; я терпеливо жду.
— Видите ли, магистр… Мы с моим двоюродным братом — отцом Елизаветы — терпеть не можем друг друга. Однако мы всё же родственники, поэтому, когда его отправили в ссылку, я обещал, что позабочусь о девочке, дам ей лучших учителей. Обещание я выполнил, но взаимопонимание с ней у меня опять-таки не сложилось. В лучшем случае — враждебный нейтралитет. Зато вам она, насколько я могу судить, доверяет. Поэтому…
Он подаётся вперёд и смотрит на меня, не мигая:
— Побеседуйте с ней, магистр. Аккуратно расспросите о том, что на самом деле случилось на берегу. Она вроде бы не врёт, но явно недоговаривает, а я не хочу на неё давить слишком явно.
— Я постараюсь, ваше сиятельство.
Он кивает и пододвигает к себе очередную папку, давая понять, что аудиенция завершилась; я встаю — меня ждёт моя ученица.
