И тут же мы услышали вой — вернее, не услышали даже, а просто поняли, что он был. Как будто зверь не голосом выл, а чистой, беззвучной ненавистью, которую мы ощутили кожей. Да и не мы одни — лошади на постоялом дворе от испуга заржали разом, и залаяли псы, хрипя и надсаживаясь.
— По-моему, это за нами, — говорю деревянным голосом.
А Лиза, придвинувшись ближе, шепчет:
— Митя, попробуй ещё, скорее! Зови реку, пусть защитит!
Стынь-капля мерцает, я на неё таращусь и мысленно уже буквально ору: «Услышь! Помоги! Откройся!»
Свет на воде застыл, как тонкая плёнка, и всё вокруг тоже замерло на мгновение. А потом эта плёнка вспучилась прямо напротив нас, лопнула в серебряных брызгах, и появился намокший призрак.
Сейчас попробую объяснить.
Стоит, предположим, голый человек под дождём, и вода стекает по коже. Потом — раз! Человек куда-то исчез, но вода продолжает обтекать пустоту, которая там осталась, точно по форме тела. Вот что-то такое мы и увидели.
Добавлю ещё, что фигура женская, но меня это в тот момент, уж поверьте на слово, занимало меньше всего. Разве что мысль мелькнула — может, это и есть одна из русалок, для которых горит костёр?
Мокрая пустота неторопливо вышла на берег, остановилась и повела несуществующей головой. Ну, дескать, что тут такого срочного? Струйки воды на ней тускло серебрились под звёздами.
— Э-э-э… — сказал я.
Другие слова почему-то не вспоминались. Глянул на Лизу, глаза у неё — уже не рубли, а блюдца. Сигналю ей — давай, учёная, твоя очередь! Завяжи умную беседу!
— И-и-и… — промолвила Лизавета.
Пустотелую гостью проняло-таки нашим красноречием — шагнула ближе, присела перед нами на корточки и протянула руку к стынь-капле, которую я держал. Я решил — требует отдать, но она лишь коснулась кончиками пальцев. Ледышка от этого замерцала сильнее.
А потом, как мне показалось, плеск волн на реке сложился в слова:
— Зачем ты пришёл?
В горле у меня пересохло, язык — как чужой:
— Мы хотим… Мы просим…
Договорить не успел. Повторился недавний вой, и псы опять захлебнулись лаем. Послышался стук копыт, затрещали сучья — кто-то ломился к нам сквозь кусты. Русалка, повернув голову, прислушалась, поднялась, мы с Лизой переглянулись и тоже встали, а через секунду двое всадников выскочили на берег.
Я ожидал, что сейчас, когда кокон снят, мы снова увидим Кречета в человеческом облике, но он явился в истинном виде. То ли решил, что притворяться больше нет смысла, то ли захотел припугнуть и нас, и русалку — ночью его морда смотрелась ещё хуже, чем днём. Лёд (или мрамор — я так и не разобрал) белел отвратно и мёртво, а лунный свет неуклюже спотыкался на сколах.
Нет, всё-таки скорее мрамор, чем лёд — и всадник, и конь под ним наполнены дурной тяжестью, земля под копытами вздрагивает, и остаются вмятины. Попутчик — патлатый хмырь — таращится волчьим взглядом, но по сравнению со своим предводителем выглядит почти безобидно и по-домашнему.
Кречет соскочил на землю, и трава под его ногами обындевела. Потом он, вытянув руку, указал пальцем на меня — и опять мне почудилось, как вчера, что в грудь со всего размаху долбанули кувалдой, плеснули каменным холодом.
Он заговорил — его голос прозвучал гулко, как из колодца:
— Они принадлежат мне!
Меня такая заявка, мягко говоря, не обрадовала, но спросить моего согласия Кречет как-то не удосужился. Обращался он напрямую к русалке. Та спокойно прожурчала в ответ:
— Эти двое пришли к реке и сумели её позвать, теперь они под защитой. А тебе здесь не место.
— Они ещё не дошли до Серого Омута
— Это лишь вопрос времени. Ты опоздал, Каменноголовый.
Это заковыристое словечко, похожее на издёвку, всерьёз разозлило гада. Угроза в его движениях стала явной и неприкрытой — он сделал шаг к русалке и снял с пояса длинный нож.
То есть эта штука была ножом, пока он её не трогал, но, оказавшись в его руке, сразу превратилась во что-то совершенно кошмарное. Причём превращение произошло в один миг, я даже уследить не успел. Будто страницу в книжке перелистнули с неимоверной скоростью — на прошлой картинке Кречет тянулся к поясу, а на нынешней уже держит хреновину, похожую на секиру. Рукоятка — длиной в полсажени, а лезвие-полумесяц — не железное, а мраморно-ледяное, как физиономия у хозяина.
Кречет замахнулся своим оружием, хотя до противницы оставалось не меньше пяти шагов. Я подумал — хочет метнуть. Но нет, всё оказалось хитрее — воздух перед секирой смёрзся и стал её продолжением, тонкой пластиной-плоскостью из прозрачного льда, которая падала на русалку сверху и справа, грозя разрубить наискосок, от плеча.
Русалка, защищаясь, вскинула руки, выставила ладони, с которых сорвался бледный огонь, как от костра на пристани, и ледяная плоскость взорвалась, рассыпалась облаком водной пыли.
Ещё один взмах руки — и ветер швырнул эту пыль на Кречета. Она его облепила, осела мелкими каплями, которые моментально задвигались, засуетились как муравьи. Капли выстраивались в цепочки, а те переплетались между собой — получилась серебристая сеть, опутавшая врага.
В пересказе получается долго, но на деле всё это длилось считанные секунды. Мы с Лизой так и остались стоять столбом, а вот патлатый сориентировался быстрее — выхватил из-за пазухи длинную камышовую трубку, поднёс ко рту и дунул, резко и шумно. Из трубки вылетел тонкий дротик — и угодил русалке в плечо.
Дротик этот был нашпигован чарами до предела — иначе как бы он смог воткнуться в создание, состоящее из пустоты и воды? А он воткнулся, причём на совесть. «Кожу» вокруг укола покрыла ледяная короста, которая начала расползаться в стороны.
Такая заморозка, похоже, причиняла дикую боль, потому что русалка натурально взбесилась — дёрнулась, зашипела как мокрая тряпка под утюгом и, размахнувшись уцелевшей рукой, швырнула в патлатого горсть мерцающих шариков. Это тоже были капли воды, только очень большие, каждая размером с виноградину или вишню.
Но вода была явно не родниковая — капли прожгли рубаху, разъели кожу. Патлатый упал, зажимая рану на животе. Сквозь пальцы как будто проступили чернила — так выглядела кровь под луной.
Его предводитель тем временем застыл неподвижно, весь опутанный сетью. Сейчас он особенно напоминал истукана, которого кто-то вытесал, а потом по дурости нарядил в человеческую одежду.
Я подумал, что русалочьи чары лишили его всех сил и умений, но оказалось — нет. Кречет просто сосредотачивался, готовил себя к рывку, пока речная дева с патлатым мордовали друг друга.
И вот истукан ожил, поднял голову. Серебристая сеть на нём потускнела и подёрнулась инеем. Он резко повёл плечами, и капли воды превратились в крупинки льда, осыпались на траву.
Потом он взвесил в руке секиру.
Русалка, обернувшись к нам, взвизгнула-прошипела:
— Бегите!
Лиза всё так же стояла в ступоре, поэтому я схватил её за руку и потащил к просвету, который виднелся в зарослях. Уже за кустами притормозил, обернулся — и сразу понял, что не забуду эту картину до конца жизни.
Патлатый лежал, повалившись на бок. Трава там была куцая, невысокая, поэтому чернильную лужу, которая перед ним растеклась, я видел хорошо, даже слишком. Недалеко от мертвеца стоял Кречет и держал за горло русалку. Та уже едва шевелилась и почти вся покрылась ледяной коркой.
Кречет отвёл для удара руку, в которой была секира. Он, как мне показалось, тоже немного растерял свою прыть — сеть его всё-таки ослабила. Но можно было не сомневаться, кто выиграл эту драку.
Остриё лезвия-полумесяца ткнуло русалку в бок, она застонала. Мраморный человек уставился ей в лицо:
— Ты — слизь, речная отрыжка. Всё ещё полагаешь — я опоздал?
— Ты всегда опаздываешь, долдон. Река быстрее тебя.
— Вонючий ручей когда-нибудь пересохнет. Камень останется.
Русалка, уже совершенна оледеневшая, попыталась что-то ответить, но Кречет дёрнул лезвие вверх и вспорол её одним махом. Зазвенели осколки, рассыпались по земле — посланницы реки больше не было.
Я побежал, таща Лизу на буксире. Мелькали кусты, деревья, хлестали ветки, сердце бешено колотилось, а в голове была одна мысль — скорее! Не останавливаться! Мне чудились каменные шаги за спиной, и страх подстёгивал, гнал вперёд.
Но далеко мы не убежали — я споткнулся о толстый корень и шлёпнулся на траву. Лиза, задыхаясь, упала рядом, мешочек слетел у неё с плеча. Я подхватил его, случайно нащупал внутри, под тканью, спичечный коробок…
И вспомнил про защитные чары.
Трясущимися руками вытащил спички, чиркнул — одна сломалась, но вторая зажглась. Крошечный огонёк показался невыносимо ярким. Держа его между собой и Лизой, я просипел:
— Вернуть кокон!
Вихрь, как обычно, продрал по коже, но эта боль меня даже, можно сказать, обрадовала. Теперь нас не было видно. Для верности я всё же затащил Лизавету за ближайшее дерево, усадил на мягкий мох и прислушался.
Было неожиданно тихо — ни лая, ни совиного крика, ни даже комариного звона. Все живые твари в округе будто сообразили — лучше заткнуться, чтобы лишний раз не злить колдунов и случайно не попасть под раздачу.
Тишину эту только Кречет и нарушал.
Теперь я расслышал точно — он и правда приближался, но, к счастью, шёл не прямо на нас, а мимо, и вёл за собой обоих коней. На несколько секунд приостановился — тоже, наверно, озирался и вслушивался. Произнёс спокойно и гулко:
— Прячьтесь, щенята, поживите ещё немного. Скоро увидимся.
Он двинулся дальше, шаги затихли, и я понял, что мы спаслись — по крайней мере, на эту ночь. Выдохнув, привалился к дереву.
Там, на берегу, русалка подхлестнула меня своим диким воплем, взвела во мне невидимую пружину, которая погнала меня через заросли, но теперь этот завод кончился. В голове была пустота, а в ногах — противная слабость.
Потом я вспомнил, как кровь вытекает из мертвеца, шарахнулся в сторону, и меня с минуту рвало варёной подсоленной кукурузой, вялеными лещами и белыми скороспелыми яблоками.
Оклемавшись кое-как, сплюнул, достал из котомки фляжку с водой.
Посмотрел на Лизу.
Она тоже уже слегка отошла, только всхлипывала тихонько. Я не придумал ничего лучше, чем спросить у неё:
— Ну как? Ты живая?
— Да… — она помолчала. — Митя, если не трудно, подай мне куртку. Она там, в мешке, должна быть…
Я порылся и выудил лёгкую короткую курточку, набросил Лизе на плечи. Улыбнулся (надеюсь, что получилось) и сказал:
— Отдохни, и пойдём отсюда, поищем место получше.
Она кивнула. Мы посидели ещё минут десять, потом побрели к дороге. Поднялась вторая луна. Тележная колея хорошо виднелась, белела пыль.
— Гуляете, молодёжь?
Мы вздрогнули, обернулись. Из-за куста, торчащего у обочины, вышел кто-то худой и щуплый. Лицо показалось мне смутно знакомым, да и голос я где-то слышал. Пока пытался сообразить, человечек сказал с ехидцей:
— Что ж вы молчите, ребятишки? Языки проглотили? Оно, конечно, я вас не вижу, зато чую — уж будьте-нате. Рыбка-то моя как, понравилась?
Тут я наконец вспомнил — это был тот самый дедок, который торговал на базарчике в компании с подружками-перестарками. Сейчас он стоял, опираясь на суковатую палку и как-то странно задрав плешивую голову, — может, и впрямь принюхивался.
— Вы, ребятишки, меня не бойтесь. Волшбы у меня — всего ничего, с комариный чих. Куда уж до ваших чар-невидимок! А пешком и подавно не догоню — дряхлый уже как пень, и ноги болят…
Дед всё трещал, а мы с Лизой подрастерялись. Скрытничать вроде глупо — он ведь действительно нас узнал, но и вступать в разговоры как-то не хочется. Вдруг этот хрыч заодно с той мраморной сволотой? Хотя, с другой стороны, наш кокон показал бы опасность, а дедуля выглядит безобидно…
— Если насчёт колдуна волнуетесь, который у реки буйствовал, так он туда ускакал, — дед ткнул пальцем в ту сторону, куда мы шли весь день накануне. — Ускакал — да и пёс бы с ним, дышать легче…
— Вы его лицо видели? — быстро спросила Лиза.
— Лицо-то? Молодой вроде и не урод…
Я подумал — ага, значит, Кречет опять личину напялил, прикинулся человеком. А Лиза продолжает выпытывать:
— Как вы тогда узнали, что он колдун?
— Дык говорю же — чую! Дурной волшбой от него воняет за три версты…
— Что вы от нас хотите?
— Помилуй, барынька, чего мне от вас хотеть? — удивился дед. — А вот вам, я так разумею, передохнуть бы не помешало. Изба у меня — не императорская хоромина, но пара свободных лавок найдётся. Заходите, коли надумаете. Ну а нет — так нет, упрашивать я не стану.
Выдал нам всё это, повернулся и бодро похромал к пристани. На палку он, по-моему, опирался больше для виду — таким дрыном сподручнее будет огреть кого-нибудь по хребту, если возникнет надобность.
Я посмотрел на Лизу, она пожала плечами. И то верно — в избе уж всяко не хуже, чем в чистом поле. Кокон-то всё равно к утру пропадёт, потому что чары иссякнут, и Кречет нас сможет выследить. Мне, правда, непонятно — зачем он опять вперёд ускакал? Да ещё и сказал при этом, что завтра мы непременно свидимся?
Хотя стоп. Был там один момент, когда он переругивался с русалкой, в самом начале. Ну-ка…
— Лиза, — говорю, — помнишь, Кречет что-то вякнул про омут?
— Да. Серый Омут — так он сказал. Мы, по его словам, до него ещё не дошли.
— Что это за хрень?
— Понятия не имею. Я про такое раньше не слышала.
— Может, это и есть то место, где река желания исполняет? Тогда всё сходится! Кречет нас там, наверно, подстерегал, но потом вдруг засёк нас тут, у причала, потому что мы сняли кокон. Тогда он примчался, убил русалку, но нас так и не поймал — и теперь опять поехал туда… Чего ты молчишь? Я правильно рассуждаю?
— Конечно, Митя. Я тоже примерно так и подумала.
Вроде отвечает по делу, но прежний задор угас, глаза не горят. Нет, не отпустило её ещё после бойни на берегу. Я-то, вон, проблевался — и полегчало, как будто весь самый поганый ужас вышел из меня вместе с желчью. А она этот ужас копит в себе и выхода ему не даёт…
Да, лучше в избе поспать, раз уж Кречет от нас отстал до поры до времени. А завтра с утра подумаем, как быть дальше.
В общем, догнали деда.
— Спасибо за приглашение, — говорю.
— Надеемся, мы вас не стесним, — добавляет Лиза.
— Чего стеснять-то? Один живу. Жена померла, а дети разбежались давно. Старшая — в городе, за фонарщиком замужем, целый выводок ему нарожала. Младший — матросом на корабле, усвистел опять в своё плавание…
Он поперхнулся на полуслове и замолчал, да и мы с Лизой тоже оторопели. Терновые заросли, вдоль которых мы шли, закончились, и показалась пристань — только вот света на ней прибавилось. Русалочий костёр на пирсе пылал густым синеватым пламенем, как будто его напитали силой. Отсветы ложились на дома и деревья, но на улочке было пусто — все попрятались от греха.
— Поминки… — шепнула Лиза.
— Какие поминки? — вцепился дед.
— Неважно. Не обращайте внимания…
Я вытащил из кармана ледышку — повезло, что не обронил, когда скакал по кустам. Костёр отражался в ней, даже если я её заслонял ладонью.
Только когда старик впустил нас в избу (не такую уж убогую, кстати), мы сняли с себя невидимость. Вихрь на этот раз был слабее — чары почти растрачены. Но ещё на один разок, надеюсь, всё-таки хватит.
Хозяин зажёг свечу и, оглядев нас, тихонько хмыкнул. Ну да, вид у нас был так себе — грязные, встрёпанные, растерянные.
— По-моему, это за нами, — говорю деревянным голосом.
А Лиза, придвинувшись ближе, шепчет:
— Митя, попробуй ещё, скорее! Зови реку, пусть защитит!
Стынь-капля мерцает, я на неё таращусь и мысленно уже буквально ору: «Услышь! Помоги! Откройся!»
Свет на воде застыл, как тонкая плёнка, и всё вокруг тоже замерло на мгновение. А потом эта плёнка вспучилась прямо напротив нас, лопнула в серебряных брызгах, и появился намокший призрак.
Сейчас попробую объяснить.
Стоит, предположим, голый человек под дождём, и вода стекает по коже. Потом — раз! Человек куда-то исчез, но вода продолжает обтекать пустоту, которая там осталась, точно по форме тела. Вот что-то такое мы и увидели.
Добавлю ещё, что фигура женская, но меня это в тот момент, уж поверьте на слово, занимало меньше всего. Разве что мысль мелькнула — может, это и есть одна из русалок, для которых горит костёр?
Мокрая пустота неторопливо вышла на берег, остановилась и повела несуществующей головой. Ну, дескать, что тут такого срочного? Струйки воды на ней тускло серебрились под звёздами.
— Э-э-э… — сказал я.
Другие слова почему-то не вспоминались. Глянул на Лизу, глаза у неё — уже не рубли, а блюдца. Сигналю ей — давай, учёная, твоя очередь! Завяжи умную беседу!
— И-и-и… — промолвила Лизавета.
Пустотелую гостью проняло-таки нашим красноречием — шагнула ближе, присела перед нами на корточки и протянула руку к стынь-капле, которую я держал. Я решил — требует отдать, но она лишь коснулась кончиками пальцев. Ледышка от этого замерцала сильнее.
А потом, как мне показалось, плеск волн на реке сложился в слова:
— Зачем ты пришёл?
В горле у меня пересохло, язык — как чужой:
— Мы хотим… Мы просим…
Договорить не успел. Повторился недавний вой, и псы опять захлебнулись лаем. Послышался стук копыт, затрещали сучья — кто-то ломился к нам сквозь кусты. Русалка, повернув голову, прислушалась, поднялась, мы с Лизой переглянулись и тоже встали, а через секунду двое всадников выскочили на берег.
Глава 8
Я ожидал, что сейчас, когда кокон снят, мы снова увидим Кречета в человеческом облике, но он явился в истинном виде. То ли решил, что притворяться больше нет смысла, то ли захотел припугнуть и нас, и русалку — ночью его морда смотрелась ещё хуже, чем днём. Лёд (или мрамор — я так и не разобрал) белел отвратно и мёртво, а лунный свет неуклюже спотыкался на сколах.
Нет, всё-таки скорее мрамор, чем лёд — и всадник, и конь под ним наполнены дурной тяжестью, земля под копытами вздрагивает, и остаются вмятины. Попутчик — патлатый хмырь — таращится волчьим взглядом, но по сравнению со своим предводителем выглядит почти безобидно и по-домашнему.
Кречет соскочил на землю, и трава под его ногами обындевела. Потом он, вытянув руку, указал пальцем на меня — и опять мне почудилось, как вчера, что в грудь со всего размаху долбанули кувалдой, плеснули каменным холодом.
Он заговорил — его голос прозвучал гулко, как из колодца:
— Они принадлежат мне!
Меня такая заявка, мягко говоря, не обрадовала, но спросить моего согласия Кречет как-то не удосужился. Обращался он напрямую к русалке. Та спокойно прожурчала в ответ:
— Эти двое пришли к реке и сумели её позвать, теперь они под защитой. А тебе здесь не место.
— Они ещё не дошли до Серого Омута
— Это лишь вопрос времени. Ты опоздал, Каменноголовый.
Это заковыристое словечко, похожее на издёвку, всерьёз разозлило гада. Угроза в его движениях стала явной и неприкрытой — он сделал шаг к русалке и снял с пояса длинный нож.
То есть эта штука была ножом, пока он её не трогал, но, оказавшись в его руке, сразу превратилась во что-то совершенно кошмарное. Причём превращение произошло в один миг, я даже уследить не успел. Будто страницу в книжке перелистнули с неимоверной скоростью — на прошлой картинке Кречет тянулся к поясу, а на нынешней уже держит хреновину, похожую на секиру. Рукоятка — длиной в полсажени, а лезвие-полумесяц — не железное, а мраморно-ледяное, как физиономия у хозяина.
Кречет замахнулся своим оружием, хотя до противницы оставалось не меньше пяти шагов. Я подумал — хочет метнуть. Но нет, всё оказалось хитрее — воздух перед секирой смёрзся и стал её продолжением, тонкой пластиной-плоскостью из прозрачного льда, которая падала на русалку сверху и справа, грозя разрубить наискосок, от плеча.
Русалка, защищаясь, вскинула руки, выставила ладони, с которых сорвался бледный огонь, как от костра на пристани, и ледяная плоскость взорвалась, рассыпалась облаком водной пыли.
Ещё один взмах руки — и ветер швырнул эту пыль на Кречета. Она его облепила, осела мелкими каплями, которые моментально задвигались, засуетились как муравьи. Капли выстраивались в цепочки, а те переплетались между собой — получилась серебристая сеть, опутавшая врага.
В пересказе получается долго, но на деле всё это длилось считанные секунды. Мы с Лизой так и остались стоять столбом, а вот патлатый сориентировался быстрее — выхватил из-за пазухи длинную камышовую трубку, поднёс ко рту и дунул, резко и шумно. Из трубки вылетел тонкий дротик — и угодил русалке в плечо.
Дротик этот был нашпигован чарами до предела — иначе как бы он смог воткнуться в создание, состоящее из пустоты и воды? А он воткнулся, причём на совесть. «Кожу» вокруг укола покрыла ледяная короста, которая начала расползаться в стороны.
Такая заморозка, похоже, причиняла дикую боль, потому что русалка натурально взбесилась — дёрнулась, зашипела как мокрая тряпка под утюгом и, размахнувшись уцелевшей рукой, швырнула в патлатого горсть мерцающих шариков. Это тоже были капли воды, только очень большие, каждая размером с виноградину или вишню.
Но вода была явно не родниковая — капли прожгли рубаху, разъели кожу. Патлатый упал, зажимая рану на животе. Сквозь пальцы как будто проступили чернила — так выглядела кровь под луной.
Его предводитель тем временем застыл неподвижно, весь опутанный сетью. Сейчас он особенно напоминал истукана, которого кто-то вытесал, а потом по дурости нарядил в человеческую одежду.
Я подумал, что русалочьи чары лишили его всех сил и умений, но оказалось — нет. Кречет просто сосредотачивался, готовил себя к рывку, пока речная дева с патлатым мордовали друг друга.
И вот истукан ожил, поднял голову. Серебристая сеть на нём потускнела и подёрнулась инеем. Он резко повёл плечами, и капли воды превратились в крупинки льда, осыпались на траву.
Потом он взвесил в руке секиру.
Русалка, обернувшись к нам, взвизгнула-прошипела:
— Бегите!
Лиза всё так же стояла в ступоре, поэтому я схватил её за руку и потащил к просвету, который виднелся в зарослях. Уже за кустами притормозил, обернулся — и сразу понял, что не забуду эту картину до конца жизни.
Патлатый лежал, повалившись на бок. Трава там была куцая, невысокая, поэтому чернильную лужу, которая перед ним растеклась, я видел хорошо, даже слишком. Недалеко от мертвеца стоял Кречет и держал за горло русалку. Та уже едва шевелилась и почти вся покрылась ледяной коркой.
Кречет отвёл для удара руку, в которой была секира. Он, как мне показалось, тоже немного растерял свою прыть — сеть его всё-таки ослабила. Но можно было не сомневаться, кто выиграл эту драку.
Остриё лезвия-полумесяца ткнуло русалку в бок, она застонала. Мраморный человек уставился ей в лицо:
— Ты — слизь, речная отрыжка. Всё ещё полагаешь — я опоздал?
— Ты всегда опаздываешь, долдон. Река быстрее тебя.
— Вонючий ручей когда-нибудь пересохнет. Камень останется.
Русалка, уже совершенна оледеневшая, попыталась что-то ответить, но Кречет дёрнул лезвие вверх и вспорол её одним махом. Зазвенели осколки, рассыпались по земле — посланницы реки больше не было.
Я побежал, таща Лизу на буксире. Мелькали кусты, деревья, хлестали ветки, сердце бешено колотилось, а в голове была одна мысль — скорее! Не останавливаться! Мне чудились каменные шаги за спиной, и страх подстёгивал, гнал вперёд.
Но далеко мы не убежали — я споткнулся о толстый корень и шлёпнулся на траву. Лиза, задыхаясь, упала рядом, мешочек слетел у неё с плеча. Я подхватил его, случайно нащупал внутри, под тканью, спичечный коробок…
И вспомнил про защитные чары.
Трясущимися руками вытащил спички, чиркнул — одна сломалась, но вторая зажглась. Крошечный огонёк показался невыносимо ярким. Держа его между собой и Лизой, я просипел:
— Вернуть кокон!
Вихрь, как обычно, продрал по коже, но эта боль меня даже, можно сказать, обрадовала. Теперь нас не было видно. Для верности я всё же затащил Лизавету за ближайшее дерево, усадил на мягкий мох и прислушался.
Было неожиданно тихо — ни лая, ни совиного крика, ни даже комариного звона. Все живые твари в округе будто сообразили — лучше заткнуться, чтобы лишний раз не злить колдунов и случайно не попасть под раздачу.
Тишину эту только Кречет и нарушал.
Теперь я расслышал точно — он и правда приближался, но, к счастью, шёл не прямо на нас, а мимо, и вёл за собой обоих коней. На несколько секунд приостановился — тоже, наверно, озирался и вслушивался. Произнёс спокойно и гулко:
— Прячьтесь, щенята, поживите ещё немного. Скоро увидимся.
Он двинулся дальше, шаги затихли, и я понял, что мы спаслись — по крайней мере, на эту ночь. Выдохнув, привалился к дереву.
Там, на берегу, русалка подхлестнула меня своим диким воплем, взвела во мне невидимую пружину, которая погнала меня через заросли, но теперь этот завод кончился. В голове была пустота, а в ногах — противная слабость.
Потом я вспомнил, как кровь вытекает из мертвеца, шарахнулся в сторону, и меня с минуту рвало варёной подсоленной кукурузой, вялеными лещами и белыми скороспелыми яблоками.
Оклемавшись кое-как, сплюнул, достал из котомки фляжку с водой.
Посмотрел на Лизу.
Она тоже уже слегка отошла, только всхлипывала тихонько. Я не придумал ничего лучше, чем спросить у неё:
— Ну как? Ты живая?
— Да… — она помолчала. — Митя, если не трудно, подай мне куртку. Она там, в мешке, должна быть…
Я порылся и выудил лёгкую короткую курточку, набросил Лизе на плечи. Улыбнулся (надеюсь, что получилось) и сказал:
— Отдохни, и пойдём отсюда, поищем место получше.
Она кивнула. Мы посидели ещё минут десять, потом побрели к дороге. Поднялась вторая луна. Тележная колея хорошо виднелась, белела пыль.
— Гуляете, молодёжь?
Мы вздрогнули, обернулись. Из-за куста, торчащего у обочины, вышел кто-то худой и щуплый. Лицо показалось мне смутно знакомым, да и голос я где-то слышал. Пока пытался сообразить, человечек сказал с ехидцей:
— Что ж вы молчите, ребятишки? Языки проглотили? Оно, конечно, я вас не вижу, зато чую — уж будьте-нате. Рыбка-то моя как, понравилась?
Тут я наконец вспомнил — это был тот самый дедок, который торговал на базарчике в компании с подружками-перестарками. Сейчас он стоял, опираясь на суковатую палку и как-то странно задрав плешивую голову, — может, и впрямь принюхивался.
— Вы, ребятишки, меня не бойтесь. Волшбы у меня — всего ничего, с комариный чих. Куда уж до ваших чар-невидимок! А пешком и подавно не догоню — дряхлый уже как пень, и ноги болят…
Дед всё трещал, а мы с Лизой подрастерялись. Скрытничать вроде глупо — он ведь действительно нас узнал, но и вступать в разговоры как-то не хочется. Вдруг этот хрыч заодно с той мраморной сволотой? Хотя, с другой стороны, наш кокон показал бы опасность, а дедуля выглядит безобидно…
— Если насчёт колдуна волнуетесь, который у реки буйствовал, так он туда ускакал, — дед ткнул пальцем в ту сторону, куда мы шли весь день накануне. — Ускакал — да и пёс бы с ним, дышать легче…
— Вы его лицо видели? — быстро спросила Лиза.
— Лицо-то? Молодой вроде и не урод…
Я подумал — ага, значит, Кречет опять личину напялил, прикинулся человеком. А Лиза продолжает выпытывать:
— Как вы тогда узнали, что он колдун?
— Дык говорю же — чую! Дурной волшбой от него воняет за три версты…
— Что вы от нас хотите?
— Помилуй, барынька, чего мне от вас хотеть? — удивился дед. — А вот вам, я так разумею, передохнуть бы не помешало. Изба у меня — не императорская хоромина, но пара свободных лавок найдётся. Заходите, коли надумаете. Ну а нет — так нет, упрашивать я не стану.
Выдал нам всё это, повернулся и бодро похромал к пристани. На палку он, по-моему, опирался больше для виду — таким дрыном сподручнее будет огреть кого-нибудь по хребту, если возникнет надобность.
Я посмотрел на Лизу, она пожала плечами. И то верно — в избе уж всяко не хуже, чем в чистом поле. Кокон-то всё равно к утру пропадёт, потому что чары иссякнут, и Кречет нас сможет выследить. Мне, правда, непонятно — зачем он опять вперёд ускакал? Да ещё и сказал при этом, что завтра мы непременно свидимся?
Хотя стоп. Был там один момент, когда он переругивался с русалкой, в самом начале. Ну-ка…
— Лиза, — говорю, — помнишь, Кречет что-то вякнул про омут?
— Да. Серый Омут — так он сказал. Мы, по его словам, до него ещё не дошли.
— Что это за хрень?
— Понятия не имею. Я про такое раньше не слышала.
— Может, это и есть то место, где река желания исполняет? Тогда всё сходится! Кречет нас там, наверно, подстерегал, но потом вдруг засёк нас тут, у причала, потому что мы сняли кокон. Тогда он примчался, убил русалку, но нас так и не поймал — и теперь опять поехал туда… Чего ты молчишь? Я правильно рассуждаю?
— Конечно, Митя. Я тоже примерно так и подумала.
Вроде отвечает по делу, но прежний задор угас, глаза не горят. Нет, не отпустило её ещё после бойни на берегу. Я-то, вон, проблевался — и полегчало, как будто весь самый поганый ужас вышел из меня вместе с желчью. А она этот ужас копит в себе и выхода ему не даёт…
Да, лучше в избе поспать, раз уж Кречет от нас отстал до поры до времени. А завтра с утра подумаем, как быть дальше.
В общем, догнали деда.
— Спасибо за приглашение, — говорю.
— Надеемся, мы вас не стесним, — добавляет Лиза.
— Чего стеснять-то? Один живу. Жена померла, а дети разбежались давно. Старшая — в городе, за фонарщиком замужем, целый выводок ему нарожала. Младший — матросом на корабле, усвистел опять в своё плавание…
Он поперхнулся на полуслове и замолчал, да и мы с Лизой тоже оторопели. Терновые заросли, вдоль которых мы шли, закончились, и показалась пристань — только вот света на ней прибавилось. Русалочий костёр на пирсе пылал густым синеватым пламенем, как будто его напитали силой. Отсветы ложились на дома и деревья, но на улочке было пусто — все попрятались от греха.
— Поминки… — шепнула Лиза.
— Какие поминки? — вцепился дед.
— Неважно. Не обращайте внимания…
Я вытащил из кармана ледышку — повезло, что не обронил, когда скакал по кустам. Костёр отражался в ней, даже если я её заслонял ладонью.
Только когда старик впустил нас в избу (не такую уж убогую, кстати), мы сняли с себя невидимость. Вихрь на этот раз был слабее — чары почти растрачены. Но ещё на один разок, надеюсь, всё-таки хватит.
Хозяин зажёг свечу и, оглядев нас, тихонько хмыкнул. Ну да, вид у нас был так себе — грязные, встрёпанные, растерянные.
