— Король Гуго избегает подвигов в военных сражениях, предпочитая искусству владения мечом искусство переговоров. Для Рима это качество выглядит намного ценнее. В то же время напомню вам, что король Гуго не так давно остановил нашествие венгров на свои земли.
— В этом ему помог его сосед Рудольф, а точнее принадлежавшее тогда Рудольфу Священное копье. Именно копьё, освящённое кровью Спасителя, обратило варваров в великий страх и бегство.
— Да, простите, я совершенно забыла… Что до его образа жизни, то поведение короля изменилось после кончины его обожаемой супруги Хильды.
Стефану было бы небезынтересно в этот момент взглянуть на Мароцию, но взгляд его по-прежнему изучал песок и лежащую на нем листву.
— Всё поправится, и король вновь подаст нам всем пример супружеской верности, богобоязненности и смирения, если подле него будет находиться умная и властная супруга, которая сей же час прогонит весь его гарем и вернёт короля на путь молитвы и покаяния.
— Возможно, но мне неизвестно о намерениях короля вступить в новый брак.
— Извещаю вас о наличии такого намерения. Ваше Святейшество, Раб рабов Божьих, Князь князей земных, к вам обращается король Лангобардии и Бургундии с молитвенной просьбой дать своё благословение на брак с Мароцией, графиней Тусколо, сенатриссой Великого Рима, робко и покорно стоящей сейчас перед вами и молящей вас о том же.
С этими словами Мароция сползла со скамьи и встала на колени перед папой. Стефан вздрогнул и отвернулся от неё, одной рукой закрывая себя от взгляда её глаз.
— Вы шутите, сенатрисса? Скорее признайтесь, что вы шутите! Вы вдова графа Тосканского! Как вы смеете просить меня благословить кровосмешение?!
— Ваше Святейшество оповещены о свидетельстве графини Ирменгарды Иврейской о том, что она сама и её братья…
— Да. Разумеется, я знаю об этом! И я не верю, не верю ни единому слову, сказанному там! О, теперь я понимаю, для чего всё это было разыграно! Теперь мне понятны намерения короля и ваши, ваши, Мароция, намерения! Сначала я подумал, что Гуго обещал вернуть вам утраченные после смерти ваших мужей бенефиции, но нет! Вы оба воспылали дьявольской страстью друг к другу, разожжённой в вас Врагом Христа, вы оба составили это клеветническое признание Ирменгарды, чтобы получить возможность короноваться в Риме! И вы ещё смеете говорить мне, что ваш возможный брак вернёт короля на путь покаяния?!
Мароция не рассчитывала на скорое согласие от папы, но для неё стала неожиданностью такая резкая отповедь на её предложение и внезапно прорвавшаяся наружу неприязнь.
— Вы, само воплощение греха сладострастия и прелюбодеяния, к сонму грехов своих хотите ещё добавить инцест? Вы, которая в своём замке играет в дьявольский шатрандж, используя своих слуг вместо фигур, и заставляет их совокупляться, в случае если одна из фигур бьёт другую? Вы, которая закрывает глаза на содомию и устраивает в своём замке языческие сатурналии, а сама выступает в роли весталки? Это вы намерены стать добродетельной супругой, способной спасти душу короля?
— Да, и представьте себе, что именно этой вавилонской блуднице вы обязаны апостольской тиарой.
— Не приписывайте себе того, что не могло состояться без воли нашего Создателя и Верховного Судии.
— Может, тогда Верховному Судии и оставим возможность судить рабов своих, но только после того как пробьёт час их? Взяв по Константинову дару земли и власть, подобно светским правителям, может вы, как и многие ваши великие предшественники, посмотрите на всё здраво и устремите свою энергию на дело укрепления власти в Риме, на расширение вашей власти на все королевские дворы и земли Европы? Если по Константинову дару вы оказались светским судьёй и управителем тысяч подданных своих, может, вы озаботитесь тогда их нуждами и судьбами?
— О них позаботится Господь.
— Ну а пока ваши земли и земли ваших слуг разоряют венгры, сарацины, южные лангобарды, да и местные бароны, и некому защитить их. И люди приходят в Рим, поскольку чувствуют, что только здесь им будет предоставлена защита, а также хлеб и кров над головой. Разве не является долгом пастыря заботиться о вверенных ему?
— Вы заботитесь о сытости тленных тел их, а Церковь о спасении их бессмертных душ.
— Тогда откажитесь от Константинова дара, снимите с Церкви все эти нелепые подозрения в его подлинности и вернитесь к истокам христианской церкви первых времён. А если нет, то взгляните на моё предложение как мудрый светский правитель. Распространив свою власть в самых глухих её пределах, разве не польётся вслед за этим живительное Слово Господне для рабов отдаленных провинций ваших?Разве должно упускать добродетельному пастырю Вселенской церкви редкую возможность вновь вернуть единоначалие и единообразие церквям христианским?
— Как? Каким образом?
— Вы знаете, что к вашему двору не так давно явились послы кесаря Романа. В числе прочих тем наших переговоров было озвучено предложение — заметьте, не от нас, а предложение из самого Константинополя! — о возможной женитьбе Константина, сына Романа и его симбазилевса, на моей дочери Берте. Естественно, если последняя будет являть собой нечто большее, чем дочь римской сенатриссы. Только представьте себе: осуществив этот брак и наш брак с Гуго, можно будет впоследствии рассчитывать на возрождение древней Империи и сделать то, что оказалось не под силу Карлу Великому и императрице Ирине Исаврийской ! Только подумайте: это может состояться или, напротив, будет загублено благодаря вам!
Стефан заколебался, он поднял глаза вдаль, и воображение широкими штрихами рисовало ему захватывающие перспективы. С момента падения Великой Империи и до наших с вами дней недостижимой мечтой европейских владык было восстановление этого идеального, с их точки зрения, государства в его прежних границах и в сиянии прежней славы. Мароция не упустила из вида замерцавшие огнём тщеславия глаза понтифика и с воодушевлением подыграла ему.
— Да, но какие интересы преследует таким предложением Константинополь? — очнулся от сладких грёз папа.
Мароция сделала самые невинные глазки.
— Всего только признать патриархом Константинопольским Феофилакта, малолетнего сына кесаря Романа.
Стефан аж подскочил со своей скамьи.
— Кирие Элейсон! Да что же это такое?!
— По достижении им совершеннолетия, не ранее. То есть сделать почти то же самое, что вы совершили в отношении моего сына Иоанна, за что не устаю благодарить вас! — Мароция вновь опустилась на колени.
— Далеко не то же самое! Как можно сопоставить рукоположение в сан священника и утверждение в сане патриарха Восточной церкви?! Хотя, признаюсь, и рукоположение вашего сына я осуществил скрепя сердце, и с тех пор только надеюсь, что Иоанн станет достойным пастырем и тем самым хоть немного оправдает совершённый мной грех! И всё это, заметьте, только из уважения к вам.
— Уважения к блуднице? — Мароция иронически хмыкнула.
— Вы сами просили не судить вас, и наверное, в этом вы отчасти правы. Господь вам судья, как и мне. Как и всем прочим. Ох, горе, горе! Стало быть, мне теперь предстоит выслушивать просьбы греков, чтобы я уважил их кесаря и забыл о правах патриарха Трифона ?
— Не беспокойтесь о Трифоне, в Константинополе подобные вопросы решают быстро.
— Наслышан, и их совершенно не смущает ни слово Божие, ни суд потомков.
— Насчёт последнего нечего переживать и вам. История пишется победителями, Ваше Святейшество. Мы знаем историю предков только по летописям их панегиристов, благодаря их личному мнению, личным оценкам и личной заинтересованности услужить своему заказчику. Вспомните деяния упоминавшейся мною Ирины Исаврийской. В борьбе за власть в Константинополе она отправила на тот свет своего мужа, базилевса Льва , смочив ядом не что-нибудь, а императорскую корону. Затем она велела ослепить собственного сына Константина . Всё это, однако, не помешало Восточной церкви признать её святой, поставив в заслугу возвращение Ириной почитания икон. Вспомните судьбу несчастного папы Формоза. Каждый последующий папа, в зависимости от симпатий или антипатий к нему, то с почестями хоронил его, то затевал суд над его трупом, то вновь устраивал пышные процессии в его честь, то уничтожал имя из летописей. С началом понтификата папы Сергия о правлении Формоза в итоге сложилось мнение как о большом бедствии для Италии, для которой он наплодил чрезмерное множество хозяев. А почему? Да потому что Сергий и его наследники вышли победителями из смуты интриг, захвативших Рим тридцать лет тому назад. Так что в случае сохранения и усиления вашей власти, ваш летописец не пожалеет лестных слов о папе Стефане, восстановившем империю и церковь на Западе и объединившем её с империей и церковью Востока. В свете содеянного вами, разве найдётся кто-то, кто упрекнёт вас в вашем согласии ради достижения этой исторической цели сделать патриархом юного Феофилакта и тем более согласиться на брак короля Гуго с графиней Тусколо?
Напрасно Мароция упомянула об этом, но с другой стороны, ей же необходимо было вернуться к первоначальной теме! Между тем папа погрузился в невесёлые размышления и сетования на то, что для достижения заманчивых целей отчего-то всё время приходится прибегать к действиям и мыслям, идущим вразрез с христианской моралью.
— Пусть ваш сын станет достойным священником, Мароция, я очень в это верю. Пусть отрок Феофилакт станет достойным пастырем Восточной церкви, я буду на это надеяться. Но ведь вы, Мароция, были женой брата короля, вы это отлично знаете — и всё-таки понуждаете меня совершить столь тяжкий грех?
— Безотносительно ко мне, не имеющей оснований не доверять словам Ирменгарды, я всё-таки замечу, что плодом такого греха был сам царь Давид . И разве в Писании не было сказано, что «если братья живут вместе и один из них умрёт, не имея у себя сына, то жена умершего не должна выходить на сторону за человека чужого, но деверь её должен войти к ней и взять её себе в жёны, и жить с нею, — и первенец, которого она родит, останется с именем брата его умершего, чтоб имя его не изгладилось в Израиле»?
Стефан чуть не задохнулся от нового приступа гнева.
— Прекратите! Слышите, Мароция, прекратите истолковывать Священное Писание так, как вам вздумается, ибо вашими устами говорит нечестивый! И на ваши слова подложные отвечу вам словами Господа нашего из Нагорной проповеди его: «Кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подаёт ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведённой, тот прелюбодействует» . Закончим же разговор этот, сенатрисса, закончим ради вашего же блага и спасения вашей души, всё более соблазняющейся грехами смертными.
— Я приму этот грех на себя и, во искупление его, исполню вашу мечту превратить Рим в город Церкви. Сделать его таким, каким он был при папе Григории, для чего изгнать из города евреев и жонглёров, закрыть в городе все таверны, а негоциантам разрешить торговать только вне крепостных стен. И наконец, запретить продажным девкам покидать пределы Трастевере и обязать носить на себе отличительные знаки, выдающие их ремесло.
— А лучше всего изгнать их из города вовсе, ибо Трастевере находится непосредственно возле южных стен Леонины, что оскорбительно для святынь, находящихся здесь, — вздохнув, заговорил папа. Голос его был еле слышен, он весь как-то сник, как будто смирившись с неизбежным.
— Как скажете, Ваше Святейшество. — Мароция почти поверила в успех разговора и уже с трудом сохраняла на лице маску смиренности и почтения.
— Вот только почему вы согласны это сделать лишь в обмен на моё грехопадение? Почему вы не делали это ранее, не поступали так, как и надлежит поступать доброй христианке, облечённой всей полнотой власти?
— Все эти бедные грешные люди приносят немалый доход римской казне.
— Это грязные деньги, сенатрисса.
— Но доля этих грязных денег идёт на содержание бедняков, на пищу пилигримам, на содержание церквей, наконец!
— Нельзя грязными деньгами совершать добрые поступки, это обесценивает их. Нельзя грязными методами добиваться высоких целей, это опорочивает их. Лучше воздержаться от греха, чем решиться на него, надеясь на любовь и прощение Господа. Нельзя, нельзя заботиться о своём теле более, чем о душе. Я не дам согласия на ваш брак, Мароция, поскольку он преследует собой кровосмешение и основан на лжи, — сказал папа Стефан и, поднявшись со своей скамьи, побрёл в сторону, давая понять, что разговор закончен и мнения своего он никогда не изменит. По пути он ещё несколько раз энергично тряхнул своими седыми волосами, будто скидывал последних бесов искушения, нашёптывающих ему на ухо. Мароция не нашла в себе сил словом удержать понтифика, она кусала губы и лихорадочно искала выход из внезапно возникшего перед ней тупика.
Прелюбопытнейшим свойством человеческой натуры, вне времени и обстоятельств, является неумолимая тяга к возвращению в те места, где произошли события, запечатлевшиеся в памяти на всю жизнь, предопределившие характер, личность и ремесло индивидуума, повлиявшие на ход жизненного пути его самого и его окружения. Мало кого из нас не охватывает сладостный ностальгический трепет при виде мест, где прошло наше детство, где мы встретили первую любовь или одержали важную победу над собой, соперником или враждебными обстоятельствами. Сонм воспоминаний охватывает в этот момент наше возбуждённое сознание, и мы начинаем удивляться волшебному могуществу собственной памяти, сохранившей в своих закоулках мельчайшие подробности событий минувших лет. Противником же памяти в подобной ситуации всегда выступает холодное и безразличное ко всему время, и горечь сожаления наполняет сердце всякий раз, когда видишь результаты его беспощадной деятельности, стирающей с лица земли родные дома, иссушающей раскидистые деревья, в тени которых ты проводил досуг, обращающей в прах знакомые и милые твоему сердцу вещи, уносящей прочь из этого мира родных и близких тебе людей.
Подобные приступы ностальгии между тем удивительным образом приключаются и с людьми, посещающими места, само упоминание о которых вызывает приступ гнева или печали, места, не овеянные славой, места горя и боли. И тем не менее человека не покидает живейший интерес к ним, воспоминания о тех событиях вызывают не только острую боль или реанимированное чувство оскорбления, но и какое-то странно приятное возбуждение, как будто тебе сейчас представится возможность взять запоздалый реванш или ты увидишь старых поверженных врагов, униженно валяющихся в пыли.
Именно с такими чувствами и мыслями Мароция Теофилакт вступала за три дня до Пепельной среды , 20 февраля 931 года от Рождества Христова, в пределы города Сполето, города, из которого она восемнадцать лет назад, дрожа от страха и обливаясь слезами от страшного унижения, бежала, не зная толком имён своих спасителей и ни на минуту не задумываясь над тем, что её ждет, полагая в тот момент, что ничего более жуткого в её жизни уже быть не может. Она всегда разделяла свою жизнь на «до» и «после» своего пребывания в Сполето, справедливо полагая, что замужество с герцогом Альберихом изменило её саму и предопределило судьбу на все оставшиеся ей годы.
— В этом ему помог его сосед Рудольф, а точнее принадлежавшее тогда Рудольфу Священное копье. Именно копьё, освящённое кровью Спасителя, обратило варваров в великий страх и бегство.
— Да, простите, я совершенно забыла… Что до его образа жизни, то поведение короля изменилось после кончины его обожаемой супруги Хильды.
Стефану было бы небезынтересно в этот момент взглянуть на Мароцию, но взгляд его по-прежнему изучал песок и лежащую на нем листву.
— Всё поправится, и король вновь подаст нам всем пример супружеской верности, богобоязненности и смирения, если подле него будет находиться умная и властная супруга, которая сей же час прогонит весь его гарем и вернёт короля на путь молитвы и покаяния.
— Возможно, но мне неизвестно о намерениях короля вступить в новый брак.
— Извещаю вас о наличии такого намерения. Ваше Святейшество, Раб рабов Божьих, Князь князей земных, к вам обращается король Лангобардии и Бургундии с молитвенной просьбой дать своё благословение на брак с Мароцией, графиней Тусколо, сенатриссой Великого Рима, робко и покорно стоящей сейчас перед вами и молящей вас о том же.
С этими словами Мароция сползла со скамьи и встала на колени перед папой. Стефан вздрогнул и отвернулся от неё, одной рукой закрывая себя от взгляда её глаз.
— Вы шутите, сенатрисса? Скорее признайтесь, что вы шутите! Вы вдова графа Тосканского! Как вы смеете просить меня благословить кровосмешение?!
— Ваше Святейшество оповещены о свидетельстве графини Ирменгарды Иврейской о том, что она сама и её братья…
— Да. Разумеется, я знаю об этом! И я не верю, не верю ни единому слову, сказанному там! О, теперь я понимаю, для чего всё это было разыграно! Теперь мне понятны намерения короля и ваши, ваши, Мароция, намерения! Сначала я подумал, что Гуго обещал вернуть вам утраченные после смерти ваших мужей бенефиции, но нет! Вы оба воспылали дьявольской страстью друг к другу, разожжённой в вас Врагом Христа, вы оба составили это клеветническое признание Ирменгарды, чтобы получить возможность короноваться в Риме! И вы ещё смеете говорить мне, что ваш возможный брак вернёт короля на путь покаяния?!
Мароция не рассчитывала на скорое согласие от папы, но для неё стала неожиданностью такая резкая отповедь на её предложение и внезапно прорвавшаяся наружу неприязнь.
— Вы, само воплощение греха сладострастия и прелюбодеяния, к сонму грехов своих хотите ещё добавить инцест? Вы, которая в своём замке играет в дьявольский шатрандж, используя своих слуг вместо фигур, и заставляет их совокупляться, в случае если одна из фигур бьёт другую? Вы, которая закрывает глаза на содомию и устраивает в своём замке языческие сатурналии, а сама выступает в роли весталки? Это вы намерены стать добродетельной супругой, способной спасти душу короля?
— Да, и представьте себе, что именно этой вавилонской блуднице вы обязаны апостольской тиарой.
— Не приписывайте себе того, что не могло состояться без воли нашего Создателя и Верховного Судии.
— Может, тогда Верховному Судии и оставим возможность судить рабов своих, но только после того как пробьёт час их? Взяв по Константинову дару земли и власть, подобно светским правителям, может вы, как и многие ваши великие предшественники, посмотрите на всё здраво и устремите свою энергию на дело укрепления власти в Риме, на расширение вашей власти на все королевские дворы и земли Европы? Если по Константинову дару вы оказались светским судьёй и управителем тысяч подданных своих, может, вы озаботитесь тогда их нуждами и судьбами?
— О них позаботится Господь.
— Ну а пока ваши земли и земли ваших слуг разоряют венгры, сарацины, южные лангобарды, да и местные бароны, и некому защитить их. И люди приходят в Рим, поскольку чувствуют, что только здесь им будет предоставлена защита, а также хлеб и кров над головой. Разве не является долгом пастыря заботиться о вверенных ему?
— Вы заботитесь о сытости тленных тел их, а Церковь о спасении их бессмертных душ.
— Тогда откажитесь от Константинова дара, снимите с Церкви все эти нелепые подозрения в его подлинности и вернитесь к истокам христианской церкви первых времён. А если нет, то взгляните на моё предложение как мудрый светский правитель. Распространив свою власть в самых глухих её пределах, разве не польётся вслед за этим живительное Слово Господне для рабов отдаленных провинций ваших?Разве должно упускать добродетельному пастырю Вселенской церкви редкую возможность вновь вернуть единоначалие и единообразие церквям христианским?
— Как? Каким образом?
— Вы знаете, что к вашему двору не так давно явились послы кесаря Романа. В числе прочих тем наших переговоров было озвучено предложение — заметьте, не от нас, а предложение из самого Константинополя! — о возможной женитьбе Константина, сына Романа и его симбазилевса, на моей дочери Берте. Естественно, если последняя будет являть собой нечто большее, чем дочь римской сенатриссы. Только представьте себе: осуществив этот брак и наш брак с Гуго, можно будет впоследствии рассчитывать на возрождение древней Империи и сделать то, что оказалось не под силу Карлу Великому и императрице Ирине Исаврийской ! Только подумайте: это может состояться или, напротив, будет загублено благодаря вам!
Стефан заколебался, он поднял глаза вдаль, и воображение широкими штрихами рисовало ему захватывающие перспективы. С момента падения Великой Империи и до наших с вами дней недостижимой мечтой европейских владык было восстановление этого идеального, с их точки зрения, государства в его прежних границах и в сиянии прежней славы. Мароция не упустила из вида замерцавшие огнём тщеславия глаза понтифика и с воодушевлением подыграла ему.
— Да, но какие интересы преследует таким предложением Константинополь? — очнулся от сладких грёз папа.
Мароция сделала самые невинные глазки.
— Всего только признать патриархом Константинопольским Феофилакта, малолетнего сына кесаря Романа.
Стефан аж подскочил со своей скамьи.
— Кирие Элейсон! Да что же это такое?!
— По достижении им совершеннолетия, не ранее. То есть сделать почти то же самое, что вы совершили в отношении моего сына Иоанна, за что не устаю благодарить вас! — Мароция вновь опустилась на колени.
— Далеко не то же самое! Как можно сопоставить рукоположение в сан священника и утверждение в сане патриарха Восточной церкви?! Хотя, признаюсь, и рукоположение вашего сына я осуществил скрепя сердце, и с тех пор только надеюсь, что Иоанн станет достойным пастырем и тем самым хоть немного оправдает совершённый мной грех! И всё это, заметьте, только из уважения к вам.
— Уважения к блуднице? — Мароция иронически хмыкнула.
— Вы сами просили не судить вас, и наверное, в этом вы отчасти правы. Господь вам судья, как и мне. Как и всем прочим. Ох, горе, горе! Стало быть, мне теперь предстоит выслушивать просьбы греков, чтобы я уважил их кесаря и забыл о правах патриарха Трифона ?
— Не беспокойтесь о Трифоне, в Константинополе подобные вопросы решают быстро.
— Наслышан, и их совершенно не смущает ни слово Божие, ни суд потомков.
— Насчёт последнего нечего переживать и вам. История пишется победителями, Ваше Святейшество. Мы знаем историю предков только по летописям их панегиристов, благодаря их личному мнению, личным оценкам и личной заинтересованности услужить своему заказчику. Вспомните деяния упоминавшейся мною Ирины Исаврийской. В борьбе за власть в Константинополе она отправила на тот свет своего мужа, базилевса Льва , смочив ядом не что-нибудь, а императорскую корону. Затем она велела ослепить собственного сына Константина . Всё это, однако, не помешало Восточной церкви признать её святой, поставив в заслугу возвращение Ириной почитания икон. Вспомните судьбу несчастного папы Формоза. Каждый последующий папа, в зависимости от симпатий или антипатий к нему, то с почестями хоронил его, то затевал суд над его трупом, то вновь устраивал пышные процессии в его честь, то уничтожал имя из летописей. С началом понтификата папы Сергия о правлении Формоза в итоге сложилось мнение как о большом бедствии для Италии, для которой он наплодил чрезмерное множество хозяев. А почему? Да потому что Сергий и его наследники вышли победителями из смуты интриг, захвативших Рим тридцать лет тому назад. Так что в случае сохранения и усиления вашей власти, ваш летописец не пожалеет лестных слов о папе Стефане, восстановившем империю и церковь на Западе и объединившем её с империей и церковью Востока. В свете содеянного вами, разве найдётся кто-то, кто упрекнёт вас в вашем согласии ради достижения этой исторической цели сделать патриархом юного Феофилакта и тем более согласиться на брак короля Гуго с графиней Тусколо?
Напрасно Мароция упомянула об этом, но с другой стороны, ей же необходимо было вернуться к первоначальной теме! Между тем папа погрузился в невесёлые размышления и сетования на то, что для достижения заманчивых целей отчего-то всё время приходится прибегать к действиям и мыслям, идущим вразрез с христианской моралью.
— Пусть ваш сын станет достойным священником, Мароция, я очень в это верю. Пусть отрок Феофилакт станет достойным пастырем Восточной церкви, я буду на это надеяться. Но ведь вы, Мароция, были женой брата короля, вы это отлично знаете — и всё-таки понуждаете меня совершить столь тяжкий грех?
— Безотносительно ко мне, не имеющей оснований не доверять словам Ирменгарды, я всё-таки замечу, что плодом такого греха был сам царь Давид . И разве в Писании не было сказано, что «если братья живут вместе и один из них умрёт, не имея у себя сына, то жена умершего не должна выходить на сторону за человека чужого, но деверь её должен войти к ней и взять её себе в жёны, и жить с нею, — и первенец, которого она родит, останется с именем брата его умершего, чтоб имя его не изгладилось в Израиле»?
Стефан чуть не задохнулся от нового приступа гнева.
— Прекратите! Слышите, Мароция, прекратите истолковывать Священное Писание так, как вам вздумается, ибо вашими устами говорит нечестивый! И на ваши слова подложные отвечу вам словами Господа нашего из Нагорной проповеди его: «Кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подаёт ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведённой, тот прелюбодействует» . Закончим же разговор этот, сенатрисса, закончим ради вашего же блага и спасения вашей души, всё более соблазняющейся грехами смертными.
— Я приму этот грех на себя и, во искупление его, исполню вашу мечту превратить Рим в город Церкви. Сделать его таким, каким он был при папе Григории, для чего изгнать из города евреев и жонглёров, закрыть в городе все таверны, а негоциантам разрешить торговать только вне крепостных стен. И наконец, запретить продажным девкам покидать пределы Трастевере и обязать носить на себе отличительные знаки, выдающие их ремесло.
— А лучше всего изгнать их из города вовсе, ибо Трастевере находится непосредственно возле южных стен Леонины, что оскорбительно для святынь, находящихся здесь, — вздохнув, заговорил папа. Голос его был еле слышен, он весь как-то сник, как будто смирившись с неизбежным.
— Как скажете, Ваше Святейшество. — Мароция почти поверила в успех разговора и уже с трудом сохраняла на лице маску смиренности и почтения.
— Вот только почему вы согласны это сделать лишь в обмен на моё грехопадение? Почему вы не делали это ранее, не поступали так, как и надлежит поступать доброй христианке, облечённой всей полнотой власти?
— Все эти бедные грешные люди приносят немалый доход римской казне.
— Это грязные деньги, сенатрисса.
— Но доля этих грязных денег идёт на содержание бедняков, на пищу пилигримам, на содержание церквей, наконец!
— Нельзя грязными деньгами совершать добрые поступки, это обесценивает их. Нельзя грязными методами добиваться высоких целей, это опорочивает их. Лучше воздержаться от греха, чем решиться на него, надеясь на любовь и прощение Господа. Нельзя, нельзя заботиться о своём теле более, чем о душе. Я не дам согласия на ваш брак, Мароция, поскольку он преследует собой кровосмешение и основан на лжи, — сказал папа Стефан и, поднявшись со своей скамьи, побрёл в сторону, давая понять, что разговор закончен и мнения своего он никогда не изменит. По пути он ещё несколько раз энергично тряхнул своими седыми волосами, будто скидывал последних бесов искушения, нашёптывающих ему на ухо. Мароция не нашла в себе сил словом удержать понтифика, она кусала губы и лихорадочно искала выход из внезапно возникшего перед ней тупика.
Глава 30 - Эпизод 30. 1684-й год с даты основания Рима, 11-й год правления базилевса Романа Лакапина (20 февраля 931 года от Рождества Христова).
Прелюбопытнейшим свойством человеческой натуры, вне времени и обстоятельств, является неумолимая тяга к возвращению в те места, где произошли события, запечатлевшиеся в памяти на всю жизнь, предопределившие характер, личность и ремесло индивидуума, повлиявшие на ход жизненного пути его самого и его окружения. Мало кого из нас не охватывает сладостный ностальгический трепет при виде мест, где прошло наше детство, где мы встретили первую любовь или одержали важную победу над собой, соперником или враждебными обстоятельствами. Сонм воспоминаний охватывает в этот момент наше возбуждённое сознание, и мы начинаем удивляться волшебному могуществу собственной памяти, сохранившей в своих закоулках мельчайшие подробности событий минувших лет. Противником же памяти в подобной ситуации всегда выступает холодное и безразличное ко всему время, и горечь сожаления наполняет сердце всякий раз, когда видишь результаты его беспощадной деятельности, стирающей с лица земли родные дома, иссушающей раскидистые деревья, в тени которых ты проводил досуг, обращающей в прах знакомые и милые твоему сердцу вещи, уносящей прочь из этого мира родных и близких тебе людей.
Подобные приступы ностальгии между тем удивительным образом приключаются и с людьми, посещающими места, само упоминание о которых вызывает приступ гнева или печали, места, не овеянные славой, места горя и боли. И тем не менее человека не покидает живейший интерес к ним, воспоминания о тех событиях вызывают не только острую боль или реанимированное чувство оскорбления, но и какое-то странно приятное возбуждение, как будто тебе сейчас представится возможность взять запоздалый реванш или ты увидишь старых поверженных врагов, униженно валяющихся в пыли.
Именно с такими чувствами и мыслями Мароция Теофилакт вступала за три дня до Пепельной среды , 20 февраля 931 года от Рождества Христова, в пределы города Сполето, города, из которого она восемнадцать лет назад, дрожа от страха и обливаясь слезами от страшного унижения, бежала, не зная толком имён своих спасителей и ни на минуту не задумываясь над тем, что её ждет, полагая в тот момент, что ничего более жуткого в её жизни уже быть не может. Она всегда разделяла свою жизнь на «до» и «после» своего пребывания в Сполето, справедливо полагая, что замужество с герцогом Альберихом изменило её саму и предопределило судьбу на все оставшиеся ей годы.
