Она всегда старалась не вспоминать о своей сполетской жизни и никогда за это время не посещала эти места, однако с какой-то глупой радостью и почти не раздумывая согласилась на предложение короля Гуго встретиться с ним именно здесь для обсуждения дальнейших шагов их странного союза.
А другие варианты, конечно, были. Но обе стороны последовательно отвергли предложение увидеться в Риме или в Павии. Вариант с Луккой был отвергнут уже скорее не Гуго, а его братом, которому приезд недавней маркизы Тосканской, естественно, виделся крайне опасным и непредсказуемым, ведь он только-только начинал осваиваться в роли наместника Тосканы (да-да, король, как и в случае с Ламбертом, вновь не торопился награждать Бозона графским титулом). Вполне подходящими местами для встреч были Перуджа, Орта или Терни, но кого-то не устроила слабая защита города от вероятного нападения, а кого-то — как в случае с Ортой — напротив, обособленность города, где осторожные переговорщики узрели опасность лёгкой блокировки своих действий скрытыми недругами. В итоге сошлись на Сполето, а долгие переговоры привели лишь к потере времени и к тому, что теперь, добираясь на встречу, пришлось месить весеннюю дорожную грязь и молить небеса хоть ненадолго повременить с дождями.
Повторимся, странным, весьма странным был этот союз, заключённый между двумя людьми, так легко совершившими всем известный шаг, отделявший жгучую ненависть от страстной, всё время требующей жертвоприношений любви. Обе стороны, король и сенатрисса, всё время, отведённое до встречи, потратили на действия, весьма красноречиво свидетельствующие о степени доверия друг к другу. Мароция поехала в Сполето, взяв с собой Иоанна, однако оставив в Риме Альбериха и до возвращения передав ему на заседании сената все свои полномочия, полагая, что, в случае измены короля, её младший сын разобьётся в лепёшку, но не допустит бургундца в Рим. К тому же Альберих по-прежнему считал себя законным наследником своего мнимого отца, а поэтому, оказавшись в родном замке, мог запросто устроить скандал и поломать матери всю дипломатическую игру. Король же пошёл ещё дальше и 31 января, руками епископа Павии, короновал лангобардской короной пятилетнего Лотаря, сына от своей второй жены Хильды, и заставил баронов принести тому клятву верности. После этого Гуго приказал сыну до своего возвращения оставаться в Павии, а сам отправился в Сполето с более-менее спокойным сердцем: в случае коварства сенатриссы за него будет кому отомстить.
Впрочем, не ради одной этой встречи с Мароцией Гуго пришлось пойти на такой неожиданный, но весьма оправданный в его обстоятельствах шаг. Умный и хитрый бургундец, конечно, понимал, что его брат Бозон остался недоволен промежуточным титулом наместника Тосканы. К тому же умом и хитростью Бозон был истинным братом королю, а его жена Вилла, кстати, дочь Рудольфа Первого и, соответственно, сестра Рудольфа Второго, была честолюбива, напориста и вполне могла сподвигнуть своего мужа на опасную авантюру, воспользовавшись отъездом короля. В итоге Гуго не пожелал иметь у себя в тылу обиженную родню, и Бозон получил предписание быть в Сполето одновременно с королём, хотя большой надобности в присутствии Бозона не наблюдалось. Надо ли говорить, что Бозон понял все подозрения короля и его обида на Гуго только возросла?!
Король прибыл в Сполето раньше всех, в полдень его восторженно встречали местные жители во главе с графом Теобальдом, его племянником и сыном недавно скончавшейся Теутберги. Сполетцы, выкрикивая здравицы королю, втайне тешили себя мыслью о возможном возрождении роли Сполето на Апеннинском полуострове. Всего лишь тридцать лет назад их герцогство было самым могущественным феодом в Италии, а их правители добывали себе королевские и императорские короны. Однако после смерти Агельтруды и захвата власти Альберихом Первым, дела Сполето стремительно покатились под гору, в виду того что герцог, лучший воин и интриган своего времени, оказался совершенно бездарным хозяином. Изоляция Альбериха оказалась изоляцией всего Сполетского герцогства и привела в итоге к постоянным междоусобным войнам баронов, процветанию казнокрадства и вызвала вполне понятные настроения стервятников среди соседей.
Удивительно, но приезд сенатриссы Рима вызвал куда больший интерес и восторг у местных жителей, чем приезд самого короля. Гуго, кстати, заметил это и с невероятным достоинством пережил этот тяжкий удар по своему самолюбию. Ну а Мароция не обманула настроения местных и, отодвинув шторки своих носилок, дала сполетцам возможность в деталях разглядеть её. Она также окидывала горожан любопытным взором, силясь увидеть среди толпы кого-то знакомого, но сие было тщетно: восемнадцать лет слишком большой срок, а для того времени и вовсе почти половина человеческой жизни, и поэтому наивно было рассчитывать на то, что годы проявят такое же снисхождение к лицам простых сполетцев, какое они проявили к тридцативосьмилетней Мароции.
Дорога перед замком резко пошла вверх, и Мароция, высунувшись из носилок, с тревожным и ностальгическим любопытством осматривала башни замка, как будто в одной из них продолжал прятаться её свирепый и неотёсанный муж. Наблюдательный взгляд её подметил весьма заметное обветшание замка, а когда с башен раздался приветственный трубный рёв, стены крепости ощутимо задрожали, и казалось, ещё одно подобное испытание — и они рухнут наподобие стен Иерихона. Однако крепость устояла, а когда ворота замка распахнулись, на пороге донжона она вместо вечно косматого и пахнущего дичью Альбериха увидела сухощавого и слегка сутулого тридцатилетнего мужчину, чьё родство с королём выдавал его несколько удлинённый и волевой подбородок. Это был граф Теобальд.
Теобальд приветствовал сенатриссу Рима, и с первых же его слов Мароция почувствовала, что граф с тревогой отнёсся к появлению бывшей герцогини Сполетской в здешних местах. Зная, как вольно порой король распоряжается землями своих вассалов, граф беспокоился за итог этой встречи и, более прочего, за свои собственные интересы. Мароция, как настоящая стерва, не отказала себе в удовольствии подёргать за чувствительные струны графской души и, словно рачительная хозяйка, ненадолго покинувшая свою ферму, со знанием дела начала осматривать двор замка. Он, кстати, практически не изменился, всё находилось на своих местах, только без крепкого хозяйского надзора всё сильно одряхлело и как-то измельчало. Можно сказать почти наверняка, что несколько пар любопытных глаз подглядывали за ней, но не решались обнаруживать себя, не зная о причинах её появления здесь, — то были слуги, помнившие её и теперь только тихо изумлявшиеся её стойкой красоте и цветущему здоровью, особенно по сравнению с их собственным, прискорбно истрепавшимся.
Король встретил сенатриссу в приёмной зале донжона замка, там, где Альберих устраивал свои разнузданные пиры. Мароция склонилась перед ним в поклоне, а он поцеловал её в самую макушку, мгновенно почувствовав, как приятно и пьяно слабеют ноги от одного только запаха её волос.
— Ничто — ни зима, ни дорога, ни наш святой папа — не смогло прогнать румянец с ваших щёк, Мароция!
— Рада видеть, что ваше высочество также, несмотря на все обузы ваших титулов, не теряет бодрости и весёлого нрава!
Король справился у Теобальда о графе Бозоне, но Теобальд только удручённо развёл руками. Гуго нахмурился и велел послать навстречу Бозону гонцов. Бозон, впрочем, и ранее не отличался пунктуальностью, опоздания были его узнаваемой всеми чертой, но сегодня король посчитал это вызовом себе и мысленно задался целью прочитать брату нотацию.
Подошло время вечерней мессы, но король и сенатрисса дружно отказались идти в главную городскую базилику Сан-Сальваторе, находящуюся у подножия холма Святого Ильи, на котором возвышался сполетский замок. Заново подниматься по крутой дороге вверх не хотел никто, и отказ короля посеял глубокую печаль среди местных священников, надеявшихся обратить внимание монарха на бедственное состояние главного сполетского храма. В итоге король и сенатрисса отслушали мессу в небольшой церкви на территории замка, а затем вновь вернулись в триклиний донжона, где граф Теобальд успел накрыть достаточно пышные столы.
Выслушав краткую молитву и подняв тост за здоровье короля, присутствующие занялись тщательным обследованием и уничтожением всего, что осмелилось показаться на поверхности пиршественных столов. Для короля, Мароции и графа Теобальда был накрыт отдельный стол. Король, естественно, сел в центр стола, Мароция заняла место по его левую руку.
— Каким вы нашли Сполето, моя милая? Некогда это были подвластные вам земли.
Граф Теобальд при этих словах сразу потерял аппетит, оставил в покое наполовину обглоданную утиную ножку и навострил уши.
— Это было так давно, ваше высочество. В те времена слово «Сполето» звучало необычайно грозно, сейчас же этим словом никого не напугать. Все выглядит старо и запущенно.
— Вы слышите, мой дорогой племянник? «Старо и запущенно».
— Смерды за последние годы настолько обленились, что не следят за хозяйством своих повелителей, — начал защищаться Теобальд.
— Собираются ли в должной мере налоги? — продолжал любопытствовать король, и Мароция с уважением взглянула на него.
— Об этом должно заботиться моему камерарию. Видимо, собираются плохо. А решением вашего высочества нам запрещено чеканить собственную монету.
— А у вас есть из чего её чеканить, граф? Вы же говорите, что ваша казна пуста.
— Пуста, ваше высочество, доклады моего камерария, а он мне докладывает не реже одного раза в седмицу…
— В седмицу?! Помилуйте, Тибо, — вскричал возмущённый король, — вы должны справляться об этом ежедневно, а раз в седмицу самолично устраивать ревизию своему имуществу. У вас воруют прямо под носом, вам не выплачивают налоги вассалы, ливеллярии, негоцианты и колоны, а вы спускаете им всё с рук, когда должны были строго наказывать!
— Разве это задача достойная благородных особ? — простодушно спросил Теобальд, типичный представитель аристократических родов десятого века, и король даже оторопел от такого легкомыслия.
— По дороге сюда я нарочно проехала через город и, к сожалению своему, не увидела школ, а негоциантов можно было пересчитать по пальцам одной руки, — вставила своё слово Мароция.
— Вы слышите, Тибо? А ведь всё это деньги, всё это может быть потрачено на военные походы, буде враг покусится на вас, на укрепление вашего замка, на разнообразие вашего стола, дьявол его забери!
Сидевший неподалёку от короля отец Манассия при этих словах вздрогнул и с упрёком взглянул на Гуго. Король раздосадованно махнул на него рукой.
— Негоцианты перестали заезжать сюда, — посетовал Теобальд, — теперь они едут от Лукки в Рим и далее в Неаполь, минуя нас.
— Конечно, что же у вас делать, раз у ваших людей нет денег, раз у вас не работают школы? Чем можно привлечь купцов?
— Отцы церкви считают, что купцы…
— Да плевать мне на этих отцов! Эти отцы, уж не беспокойтесь, имеют, в отличие от вас, свой доход, достаточно только взглянуть на их заплывшие фигуры. Прошу немедля озаботиться этим делом, проникнуться к нему интересом и уважением. Говорю вам не как ваш дядя, а как сюзерен, который в любой миг может призвать вас под знамёна! Как тогда вы сможете выполнить свой долг?
— Вот за это вам беспокоиться не придётся, ваше высочество, — обиженным тоном заявил Теобальд, — мой конь всегда взнуздан, мои воины придут к вам по первому звуку вашего рога.
Король смягчился и обернулся к Мароции.
— Что правда, то правда, — рассмеялся он, — мой племянник не так давно покрыл себя славой на поле брани, придя на помощь своим южным соседям в Беневенте.
— Да, — ответила Мароция, — до меня дошли эти слухи, и, скажу вам, греческий двор в Риме вашим походом, граф Теобальд, был крайне недоволен.
— Отчего же, — король смеялся всё громче, он уже успел позабыть про все экономические тяготы Сполето, — мой племянник сделал кесарю роскошный подарок!
— Какой же?
— Граф Теобальд, удовлетворите же любопытство нашей очаровательной сенатриссы сами. Негоже рассказывать третьему лицу о подвигах, когда сам доблестный герой присутствует здесь. Пусть слышат все — люди, музыка, остановитесь!
Слова короля услышал мажордом, и приказ был доведён до внимания каждого. Все с любопытством уставились в сторону хозяина замка.
— Его высочество, очевидно, имеет в виду не обстоятельства самой битвы с греками возле крепости Каноса в Апулии, в ходе которой милостью Господа мы с князем Ландульфом одержали блистательную победу, а то, что произошло после неё. В нашем распоряжении оказались примерно полсотни греков, упорно сопротивлявшихся нам. Своим мужеством они вызвали наше уважение, и мы решили оставить им жизнь, несмотря на то, что благородный князь Ландульф, немало претерпевший коварства от них, настойчиво требовал казни. Но мы не могли оставить их без наказания совершенно и потому… оскопили каждого и отправили их в Константинополь, передав их стратегу следующее: «Узнав, что для вашего святого императора нет ничего более ценного, чем евнухи, я скромно постарался отослать ему этих немногих и отошлю ещё больше, если то будет угодно Богу» .
Король разразился отчаянным смехом, хотя слышал эту историю уже в десятый раз. Гости подхватили почин короля, и волны хохота итальянской знати опустились к самому подножию холма Святого Ильи, к вящей зависти проживавшей внизу черни. Мароция мило улыбнулась Теобальду, обнажив свои мелкие острые зубки.
— Ну, это ещё не все, любовь моя, самое интересное впереди. Тибо, продолжай, не останавливайся!
— Для совершения над ними наказания, о подробностях которого я скромно умолчу, я отправил пленных в захваченный нами замок. Однако вскоре в мой лагерь проникла некая женщина, пылая любовью к своему супругу и сильно волнуясь за целость его членов, неистовая, с растрёпанными волосами. Разодрав себе кровавыми ногтями лицо, она громко заплакала, причитая, перед моей палаткой. «По какой причине, — спросил я её, — ты, женщина, так горько плачешь?» Она же, — ибо прикинуться глупцом в нужном месте — высшая мудрость! — дала мне такой ответ: «Новое и неслыханное дело, о герои, вести войну против беззащитных женщин. Ни одна из нас не ведёт свой род от крови амазонок; предаваясь только занятиям Минервы, мы ничего не смыслим в оружии». Тогда я спросил её: «Кто из героев, будучи в здравом уме, — исключая времена амазонок, — воевал против женщин?», она же ответила: «Скажи, как можно более жестоко воевать против женщин и что более худшее можете вы им причинить, чем если постараетесь отрезать яйца у их мужей, от которых зависит радость нашего тела и — что самое главное — надежда на будущее потомство? Ведь, кастрируя их, вы забираете не их добро, но наше. Разве, — продолжала она, — то стадо коров и овец, что вы отняли у меня в предыдущие дни, заставило меня прийти в ваш лагерь? С потерей скота, причинённой мне вами, я смирюсь, но трепещу и никоим образом не хочу мириться со столь страшным, жестоким и непоправимым горем. Все Божьи святые, такую напасть от меня отвратите!» Эта речь сильно всех насмешила, настолько подняв у моих людей настроение, что женщина смогла вернуть не только своего мужа, целым и невредимым, но и весь отнятый у неё скот.
А другие варианты, конечно, были. Но обе стороны последовательно отвергли предложение увидеться в Риме или в Павии. Вариант с Луккой был отвергнут уже скорее не Гуго, а его братом, которому приезд недавней маркизы Тосканской, естественно, виделся крайне опасным и непредсказуемым, ведь он только-только начинал осваиваться в роли наместника Тосканы (да-да, король, как и в случае с Ламбертом, вновь не торопился награждать Бозона графским титулом). Вполне подходящими местами для встреч были Перуджа, Орта или Терни, но кого-то не устроила слабая защита города от вероятного нападения, а кого-то — как в случае с Ортой — напротив, обособленность города, где осторожные переговорщики узрели опасность лёгкой блокировки своих действий скрытыми недругами. В итоге сошлись на Сполето, а долгие переговоры привели лишь к потере времени и к тому, что теперь, добираясь на встречу, пришлось месить весеннюю дорожную грязь и молить небеса хоть ненадолго повременить с дождями.
Повторимся, странным, весьма странным был этот союз, заключённый между двумя людьми, так легко совершившими всем известный шаг, отделявший жгучую ненависть от страстной, всё время требующей жертвоприношений любви. Обе стороны, король и сенатрисса, всё время, отведённое до встречи, потратили на действия, весьма красноречиво свидетельствующие о степени доверия друг к другу. Мароция поехала в Сполето, взяв с собой Иоанна, однако оставив в Риме Альбериха и до возвращения передав ему на заседании сената все свои полномочия, полагая, что, в случае измены короля, её младший сын разобьётся в лепёшку, но не допустит бургундца в Рим. К тому же Альберих по-прежнему считал себя законным наследником своего мнимого отца, а поэтому, оказавшись в родном замке, мог запросто устроить скандал и поломать матери всю дипломатическую игру. Король же пошёл ещё дальше и 31 января, руками епископа Павии, короновал лангобардской короной пятилетнего Лотаря, сына от своей второй жены Хильды, и заставил баронов принести тому клятву верности. После этого Гуго приказал сыну до своего возвращения оставаться в Павии, а сам отправился в Сполето с более-менее спокойным сердцем: в случае коварства сенатриссы за него будет кому отомстить.
Впрочем, не ради одной этой встречи с Мароцией Гуго пришлось пойти на такой неожиданный, но весьма оправданный в его обстоятельствах шаг. Умный и хитрый бургундец, конечно, понимал, что его брат Бозон остался недоволен промежуточным титулом наместника Тосканы. К тому же умом и хитростью Бозон был истинным братом королю, а его жена Вилла, кстати, дочь Рудольфа Первого и, соответственно, сестра Рудольфа Второго, была честолюбива, напориста и вполне могла сподвигнуть своего мужа на опасную авантюру, воспользовавшись отъездом короля. В итоге Гуго не пожелал иметь у себя в тылу обиженную родню, и Бозон получил предписание быть в Сполето одновременно с королём, хотя большой надобности в присутствии Бозона не наблюдалось. Надо ли говорить, что Бозон понял все подозрения короля и его обида на Гуго только возросла?!
Король прибыл в Сполето раньше всех, в полдень его восторженно встречали местные жители во главе с графом Теобальдом, его племянником и сыном недавно скончавшейся Теутберги. Сполетцы, выкрикивая здравицы королю, втайне тешили себя мыслью о возможном возрождении роли Сполето на Апеннинском полуострове. Всего лишь тридцать лет назад их герцогство было самым могущественным феодом в Италии, а их правители добывали себе королевские и императорские короны. Однако после смерти Агельтруды и захвата власти Альберихом Первым, дела Сполето стремительно покатились под гору, в виду того что герцог, лучший воин и интриган своего времени, оказался совершенно бездарным хозяином. Изоляция Альбериха оказалась изоляцией всего Сполетского герцогства и привела в итоге к постоянным междоусобным войнам баронов, процветанию казнокрадства и вызвала вполне понятные настроения стервятников среди соседей.
Удивительно, но приезд сенатриссы Рима вызвал куда больший интерес и восторг у местных жителей, чем приезд самого короля. Гуго, кстати, заметил это и с невероятным достоинством пережил этот тяжкий удар по своему самолюбию. Ну а Мароция не обманула настроения местных и, отодвинув шторки своих носилок, дала сполетцам возможность в деталях разглядеть её. Она также окидывала горожан любопытным взором, силясь увидеть среди толпы кого-то знакомого, но сие было тщетно: восемнадцать лет слишком большой срок, а для того времени и вовсе почти половина человеческой жизни, и поэтому наивно было рассчитывать на то, что годы проявят такое же снисхождение к лицам простых сполетцев, какое они проявили к тридцативосьмилетней Мароции.
Дорога перед замком резко пошла вверх, и Мароция, высунувшись из носилок, с тревожным и ностальгическим любопытством осматривала башни замка, как будто в одной из них продолжал прятаться её свирепый и неотёсанный муж. Наблюдательный взгляд её подметил весьма заметное обветшание замка, а когда с башен раздался приветственный трубный рёв, стены крепости ощутимо задрожали, и казалось, ещё одно подобное испытание — и они рухнут наподобие стен Иерихона. Однако крепость устояла, а когда ворота замка распахнулись, на пороге донжона она вместо вечно косматого и пахнущего дичью Альбериха увидела сухощавого и слегка сутулого тридцатилетнего мужчину, чьё родство с королём выдавал его несколько удлинённый и волевой подбородок. Это был граф Теобальд.
Теобальд приветствовал сенатриссу Рима, и с первых же его слов Мароция почувствовала, что граф с тревогой отнёсся к появлению бывшей герцогини Сполетской в здешних местах. Зная, как вольно порой король распоряжается землями своих вассалов, граф беспокоился за итог этой встречи и, более прочего, за свои собственные интересы. Мароция, как настоящая стерва, не отказала себе в удовольствии подёргать за чувствительные струны графской души и, словно рачительная хозяйка, ненадолго покинувшая свою ферму, со знанием дела начала осматривать двор замка. Он, кстати, практически не изменился, всё находилось на своих местах, только без крепкого хозяйского надзора всё сильно одряхлело и как-то измельчало. Можно сказать почти наверняка, что несколько пар любопытных глаз подглядывали за ней, но не решались обнаруживать себя, не зная о причинах её появления здесь, — то были слуги, помнившие её и теперь только тихо изумлявшиеся её стойкой красоте и цветущему здоровью, особенно по сравнению с их собственным, прискорбно истрепавшимся.
Король встретил сенатриссу в приёмной зале донжона замка, там, где Альберих устраивал свои разнузданные пиры. Мароция склонилась перед ним в поклоне, а он поцеловал её в самую макушку, мгновенно почувствовав, как приятно и пьяно слабеют ноги от одного только запаха её волос.
— Ничто — ни зима, ни дорога, ни наш святой папа — не смогло прогнать румянец с ваших щёк, Мароция!
— Рада видеть, что ваше высочество также, несмотря на все обузы ваших титулов, не теряет бодрости и весёлого нрава!
Король справился у Теобальда о графе Бозоне, но Теобальд только удручённо развёл руками. Гуго нахмурился и велел послать навстречу Бозону гонцов. Бозон, впрочем, и ранее не отличался пунктуальностью, опоздания были его узнаваемой всеми чертой, но сегодня король посчитал это вызовом себе и мысленно задался целью прочитать брату нотацию.
Подошло время вечерней мессы, но король и сенатрисса дружно отказались идти в главную городскую базилику Сан-Сальваторе, находящуюся у подножия холма Святого Ильи, на котором возвышался сполетский замок. Заново подниматься по крутой дороге вверх не хотел никто, и отказ короля посеял глубокую печаль среди местных священников, надеявшихся обратить внимание монарха на бедственное состояние главного сполетского храма. В итоге король и сенатрисса отслушали мессу в небольшой церкви на территории замка, а затем вновь вернулись в триклиний донжона, где граф Теобальд успел накрыть достаточно пышные столы.
Выслушав краткую молитву и подняв тост за здоровье короля, присутствующие занялись тщательным обследованием и уничтожением всего, что осмелилось показаться на поверхности пиршественных столов. Для короля, Мароции и графа Теобальда был накрыт отдельный стол. Король, естественно, сел в центр стола, Мароция заняла место по его левую руку.
— Каким вы нашли Сполето, моя милая? Некогда это были подвластные вам земли.
Граф Теобальд при этих словах сразу потерял аппетит, оставил в покое наполовину обглоданную утиную ножку и навострил уши.
— Это было так давно, ваше высочество. В те времена слово «Сполето» звучало необычайно грозно, сейчас же этим словом никого не напугать. Все выглядит старо и запущенно.
— Вы слышите, мой дорогой племянник? «Старо и запущенно».
— Смерды за последние годы настолько обленились, что не следят за хозяйством своих повелителей, — начал защищаться Теобальд.
— Собираются ли в должной мере налоги? — продолжал любопытствовать король, и Мароция с уважением взглянула на него.
— Об этом должно заботиться моему камерарию. Видимо, собираются плохо. А решением вашего высочества нам запрещено чеканить собственную монету.
— А у вас есть из чего её чеканить, граф? Вы же говорите, что ваша казна пуста.
— Пуста, ваше высочество, доклады моего камерария, а он мне докладывает не реже одного раза в седмицу…
— В седмицу?! Помилуйте, Тибо, — вскричал возмущённый король, — вы должны справляться об этом ежедневно, а раз в седмицу самолично устраивать ревизию своему имуществу. У вас воруют прямо под носом, вам не выплачивают налоги вассалы, ливеллярии, негоцианты и колоны, а вы спускаете им всё с рук, когда должны были строго наказывать!
— Разве это задача достойная благородных особ? — простодушно спросил Теобальд, типичный представитель аристократических родов десятого века, и король даже оторопел от такого легкомыслия.
— По дороге сюда я нарочно проехала через город и, к сожалению своему, не увидела школ, а негоциантов можно было пересчитать по пальцам одной руки, — вставила своё слово Мароция.
— Вы слышите, Тибо? А ведь всё это деньги, всё это может быть потрачено на военные походы, буде враг покусится на вас, на укрепление вашего замка, на разнообразие вашего стола, дьявол его забери!
Сидевший неподалёку от короля отец Манассия при этих словах вздрогнул и с упрёком взглянул на Гуго. Король раздосадованно махнул на него рукой.
— Негоцианты перестали заезжать сюда, — посетовал Теобальд, — теперь они едут от Лукки в Рим и далее в Неаполь, минуя нас.
— Конечно, что же у вас делать, раз у ваших людей нет денег, раз у вас не работают школы? Чем можно привлечь купцов?
— Отцы церкви считают, что купцы…
— Да плевать мне на этих отцов! Эти отцы, уж не беспокойтесь, имеют, в отличие от вас, свой доход, достаточно только взглянуть на их заплывшие фигуры. Прошу немедля озаботиться этим делом, проникнуться к нему интересом и уважением. Говорю вам не как ваш дядя, а как сюзерен, который в любой миг может призвать вас под знамёна! Как тогда вы сможете выполнить свой долг?
— Вот за это вам беспокоиться не придётся, ваше высочество, — обиженным тоном заявил Теобальд, — мой конь всегда взнуздан, мои воины придут к вам по первому звуку вашего рога.
Король смягчился и обернулся к Мароции.
— Что правда, то правда, — рассмеялся он, — мой племянник не так давно покрыл себя славой на поле брани, придя на помощь своим южным соседям в Беневенте.
— Да, — ответила Мароция, — до меня дошли эти слухи, и, скажу вам, греческий двор в Риме вашим походом, граф Теобальд, был крайне недоволен.
— Отчего же, — король смеялся всё громче, он уже успел позабыть про все экономические тяготы Сполето, — мой племянник сделал кесарю роскошный подарок!
— Какой же?
— Граф Теобальд, удовлетворите же любопытство нашей очаровательной сенатриссы сами. Негоже рассказывать третьему лицу о подвигах, когда сам доблестный герой присутствует здесь. Пусть слышат все — люди, музыка, остановитесь!
Слова короля услышал мажордом, и приказ был доведён до внимания каждого. Все с любопытством уставились в сторону хозяина замка.
— Его высочество, очевидно, имеет в виду не обстоятельства самой битвы с греками возле крепости Каноса в Апулии, в ходе которой милостью Господа мы с князем Ландульфом одержали блистательную победу, а то, что произошло после неё. В нашем распоряжении оказались примерно полсотни греков, упорно сопротивлявшихся нам. Своим мужеством они вызвали наше уважение, и мы решили оставить им жизнь, несмотря на то, что благородный князь Ландульф, немало претерпевший коварства от них, настойчиво требовал казни. Но мы не могли оставить их без наказания совершенно и потому… оскопили каждого и отправили их в Константинополь, передав их стратегу следующее: «Узнав, что для вашего святого императора нет ничего более ценного, чем евнухи, я скромно постарался отослать ему этих немногих и отошлю ещё больше, если то будет угодно Богу» .
Король разразился отчаянным смехом, хотя слышал эту историю уже в десятый раз. Гости подхватили почин короля, и волны хохота итальянской знати опустились к самому подножию холма Святого Ильи, к вящей зависти проживавшей внизу черни. Мароция мило улыбнулась Теобальду, обнажив свои мелкие острые зубки.
— Ну, это ещё не все, любовь моя, самое интересное впереди. Тибо, продолжай, не останавливайся!
— Для совершения над ними наказания, о подробностях которого я скромно умолчу, я отправил пленных в захваченный нами замок. Однако вскоре в мой лагерь проникла некая женщина, пылая любовью к своему супругу и сильно волнуясь за целость его членов, неистовая, с растрёпанными волосами. Разодрав себе кровавыми ногтями лицо, она громко заплакала, причитая, перед моей палаткой. «По какой причине, — спросил я её, — ты, женщина, так горько плачешь?» Она же, — ибо прикинуться глупцом в нужном месте — высшая мудрость! — дала мне такой ответ: «Новое и неслыханное дело, о герои, вести войну против беззащитных женщин. Ни одна из нас не ведёт свой род от крови амазонок; предаваясь только занятиям Минервы, мы ничего не смыслим в оружии». Тогда я спросил её: «Кто из героев, будучи в здравом уме, — исключая времена амазонок, — воевал против женщин?», она же ответила: «Скажи, как можно более жестоко воевать против женщин и что более худшее можете вы им причинить, чем если постараетесь отрезать яйца у их мужей, от которых зависит радость нашего тела и — что самое главное — надежда на будущее потомство? Ведь, кастрируя их, вы забираете не их добро, но наше. Разве, — продолжала она, — то стадо коров и овец, что вы отняли у меня в предыдущие дни, заставило меня прийти в ваш лагерь? С потерей скота, причинённой мне вами, я смирюсь, но трепещу и никоим образом не хочу мириться со столь страшным, жестоким и непоправимым горем. Все Божьи святые, такую напасть от меня отвратите!» Эта речь сильно всех насмешила, настолько подняв у моих людей настроение, что женщина смогла вернуть не только своего мужа, целым и невредимым, но и весь отнятый у неё скот.
