— Сегодня вечером я буду самым счастливым из смертных!
— Все бы так воспринимали мои советы, — усмехнулась Мароция, — но я, мой друг, имею в виду нечто иное.
— Смилуйся, безжалостная, да разве я буду способен слышать твои слова и вникать в их смысл, когда все моё естество будет требовать тебя!
Улыбка Мароции, её заискрившиеся иронией и похотью глаза и в самом деле помешали бы, наверное, в этот момент здраво рассуждать самому Сократу.
— Хорошо, — ответила она, — тогда у меня к тебе ещё одна просьба. Прикажи своему племяннику уступить тебе и мне на сегодняшнюю ночь спальню сполетских герцогов. Я встречу тебя там, на своей половине, и клянусь огнём ада, у тебя в эту ночь не найдётся желания, которое я не смогу исполнить.
Высокие стрельчатые своды спальни герцога с огромным трудом поглотили наконец тысячекратным эхом повторявшиеся сладострастные стоны. Гуго и Мароция в совершеннейшем изнеможении лежали пластом на серых простынях герцогского ложа, пытаясь удержать в своих телах чувство невероятной неги, посетившей их, и только шумно дышали, походя в этот момент на две огромные рыбины, страшным штормом выброшенные на берег и жадно ловящие ртом отравленный воздух. Абсолютным преступлением против себя самого было бы в этот момент для них пошевелить даже пальцем, а больше всего на свете им хотелось сейчас, чтобы остановилось жестокое и такое равнодушное ко всему время. Текли минуты, слабо потрескивали свечи, где-то далеко-далеко вели свою неугомонную перекличку верные караульные, а они всё неподвижно лежали, едва касаясь друг друга пальцами рук.
— Мне кажется, что весь мир исчез сейчас, есть только ты и я и ничего более, — прошептала Мароция.
— Я знал, с самого первого дня, как только увидел тебя, знал, что этот день придёт, — ответил Гуго.
— Мне часто кажется, что в мире вообще нет никого, кроме меня, а всё остальное только плод моих фантазий, какой-то мной лично придуманный театр.
— И я?
— И даже ты… Ты помнишь нашу первую встречу в Лукке?
— Ещё бы, твою дьявольскую шутку мне не забыть вовек!
— А я не могла после этого заснуть несколько ночей. Ты так хватал меня, это было так оскорбительно и… приятно. Ты раздразнил меня, и спустя некоторое время я попробовала ласкать себя сама, повторяя все твои движения.
Гуго со стоном приподнялся и потянулся к столику с вином. Мароция также не отказалась от кубка, и несколько минут любовники молча наслаждались вин санто. Вин санто! Вино любовников и философов, первым оно оттеняет сладость поцелуев, вторых заставляет благосклоннее взглянуть на мир. Такое вино непозволительно пить в шумной компании, одиночество — наилучший антураж к нему, когда никто не помешает ни звуком, ни жестом, ни глупой шуткой, ни занудными сплетнями испортить сладчайшую симфонию, исполняемую этим божественным напитком, проникающим в ваше сознание. Бутылку этого вина приятнее всего откупорить в самый суровый период года, под треск поленьев в огнедышащей геенне камина, особенно если судьба, играя вами, забросила вас в дремучий уголок сибирской тайги или на ветреные скалы Шотландии. Первый же глоток его заставит забыть про свист ветра и сугробы снега за окном, первые же ощущения вызовут в вашем сознании картину ослепительно яркого дня в Тоскане, и перед вашими глазами отчётливо предстанет телега итальянского фермера, медленно поднимающаяся на заросший виноградником холм. А на самом краю телеги воображение нарисует вам черноглазую девочку-подростка, беззаботно болтающую загорелыми босыми ногами и мурлыкающую нехитрую песню. Она обязательно обернётся на ваш умоляющий взгляд, весело помашет вам рукой и одарит вас озорной улыбкой настоящей Мароции.
Гуго одного кубка оказалось мало, и он, задумчиво почмокав губами для оценки послевкусия, налил себе ещё. Мароция же, усевшись повыше на подушки, с расслабленно-романтическим настроем начала обозревать пространство так хорошо знакомой ей спальни, чувствуя, что спустя восемнадцать лет она наконец-то взяла реванш у Судьбы.
Она не зря настояла на том, чтобы граф Теобальд уступил ей сегодня эти покои. Она действительно хотела взять реванш и место своего самого глубокого унижения сделать местом, где должна была, по её мнению, начаться её самая яркая и преступная любовь. Она слушала себя, свою душу и сама удивлялась происходящему с ней. Не только алчность, похоть и честолюбие сейчас владели ею. Было странное и незнакомое и настолько волнующее чувство, которое она не испытывала ранее, ей и в самом деле казалось, что у неё теперь есть крылья, она ощущала неизъяснимое счастье от каждой минуты своего бытия, горизонт жизни перед ней раскинулся настолько необъятно, что порой захватывало дух, и к горлу подступал колючий страх от того, что всё это может вдруг оказаться нелепым миражом. На пороге своего сорокалетия холодная и циничная, расчётливая и жестокая, порочная и преступная женщина вдруг полюбила!
Был ли столь же страстен и романтичен с ней Гуго? До конца не поручимся, но душа короля ликовала и пела здравицы самой себе, честолюбие короля было удовлетворено до самых-самых краёв, он одержал-таки верх над самой желанной для себя женщиной мира. Если бы это не противоречило этикету, если бы он не боялся выставить себя полусумасшедшим, он кинулся бы сейчас вниз с факелом в руке, стуча в спальни своих соратников и пробуждая тех ото сна вестью о своей великой победе. Он бросал взгляды на Мароцию и жалел, что до наступления утра ещё уйма времени, было бы так здорово, если бы Мароции необходимо было предстать перед его гостями немедленно, с этими чёрными усталыми кругами под глазами, с этими кудряшками волос, прилипшими к её мокрому лбу, чтобы каждый из его слуг догадался о произошедшем и позавидовал бы недюжинной королевской силе.
— Как жаль, что Господь, несомненно гневающийся на нас, сократил часы нашего пребывания в Сполето, — произнёс Гуго.
— Господь или Враг Его, а может, оба вместе испытывают наши чувства на прочность, воздвигая всё новые преграды, и проверяют наши возможности жертвовать имеющимся ради достижения общей цели.
— Очевидно, сейчас мне предстоит пройти испытание мечом и в лучшем случае обнажить его лишь раз, когда окажусь по другую сторону Альп. Это была блестящая идея, Мароция, предложить Беренгарию руку Виллы.
— Много не благодари меня, Гуго. Это хороший совет только на ближайшее время. Брак Беренгария с Виллой, а я не сомневаюсь, что он состоится, впоследствии принесёт тебе скорее больше тревог, чем радости.
— Отчего ты так думаешь?
— Оттого что Беренгарий, женившись на Вилле, не перестанет считать себя обделённым при дележе наследства своего деда. Оттого что твой брат вот-вот станет самым могущественным маркграфом Италии, а брак его дочери направит его мысли и старания не на верную службу тебе, а по пути объединения графств Прованса, Ивреи и Тосканы. Но сейчас, вот в этот самый момент это самое правильное и дешёвое для тебя решение.
Гуго вздохнул и пожал плечами.
— Но ты ошибаешься, полагая, что по ту сторону Альп тебе непременно придётся обнажать свой меч. Найди особый подход к Рудольфу и не трать понапрасну пот и кровь.
— «Любого правителя можно склонить оружием, золотом или любовью», — король повторил слова Манассии. — Что из этого способно обуздать Рудольфа и его швабскую родню?
— На сей раз точно не любовь, — усмехнулась Мароция, — Рудольф достаточно хлебнул лиха с нашей незабвенной Ирменгардой и с тех пор его хвост плотно прижат солеями его жены. Оружием с Рудольфом меряться опасно, вашим конфликтом может заинтересоваться грозный король Птицелов. Четыре весны тому назад король Генрих подобным образом воспользовался распрей между королём франков Раулем и Гизельбертом Лотарингским, вследствие чего Лотарингия попала под руку германца.
— Со времён Арнульфа Каринтийского германские князья не появлялись на Апеннинах.
— Просто у них долгое время не было достойного монарха, они были заняты собой и венграми, но теперь ситуация изменилась. Аппетиты Генриха растут, его войско внушает всем страх, и даже с беспокоящими его венграми он заключил перемирие на девять лет. Теперь он может обратить свой взор на Италию и ваш конфликт с Рудольфом использовать как повод. Титул императора в последние десятилетия стал иллюзорен только из-за бездарных правителей, носивших корону великого Карла. Сильный правитель вернёт авторитет императорскому титулу, которому должны подчиняться все королевства Европы. Мне известно, что не так давно тевтонский король засылал своих послов к Мило Веронскому, и тот принял их самих и дары от Генриха весьма благосклонно.
— Откуда ты это знаешь?
— Все дороги, как известно, ведут в Рим, а дороги суть проводники слухов. Не менее справедливо сия поговорка звучала бы как «все слухи стекаются в Рим», и всё благодаря пилигримам, негоциантам и даже жонглёрам, которых так не любит папа Стефан.
Гуго вскочил и взволнованно зашагал по комнате, накинув на себя простыню и походя сейчас на древнеримского патриция, спешащего на заседание сената.
— Ах, Мило, Мило! Ведь он целиком и полностью обязан мне своим графским титулом! Время меняет людей, когда-то он был единственным, кто сохранил верность старому императору Беренгарию и пытался спасти его от смерти, вызвав тем самым уважение многих. Помня это, я всецело доверялся ему до сегодняшнего дня.
— Отсюда сделайте вывод о своём брате Бозоне. Всего-то необходимо, чтобы хитрая и сильная рука поманила тебя призраком новых титулов и золотом! А золото его семья крепко любит.
— Что же обещали графу Мило?
— Наверняка Фриульское графство, ведь во времена Беренгария Верона и Фриуль были одной маркой. Не знаете, кому пришла в голову идея разделить их? — добавила Мароция с улыбкой.
— Не ёрничай, я руководствовался известным и проверенным принципом «разделяй и властвуй».
— И ты был совершенно прав тогда, Гуго. Но, как видишь, это не уберегло тебя от проблем вовсе. Ну да Бог с ним, Гуго. Вероной ты займёшься позже, сейчас это не главное. Реши, что делать с Рудольфом.
— Из всего оставленного тобой мне остаётся только золото. Но возможно ли купить Рудольфа?
— Что нельзя сделать за золото, можно сделать за большое золото. Но в данном случае под золотом подразумеваются твои феоды, Гуго.
— Да. Пожалуй, ты права, душа моя. Мне необходимо продумать этот вопрос. Рудольф давно зарится на земли возле Лиона, однажды он предлагал ещё Людовику Слепому продать ему их. А ещё лучше подсунуть ему вьеннские феоды, из-за которых у меня спор с франкским королём Раулем, вдруг проникнувшимся заботой о якобы обманутом Карле Константине, бастарде покойного слепца. Будет даже забавно и выгодно посмотреть, чем разрешится их тяжба.
— Спор между вами, Гуго, — королевский спор. Для разрешения его необходимо расширить масштаб сознания до королевского. Что из того, что ты сейчас уступишь ему ряд своих земель? Навряд ли ты получишь даже передышку, а твоё поведение будет воспринято им как слабость.
— Тогда что ты предлагаешь?
— Милый друг мой, — Мароция встала и, не стесняясь своей наготы, подошла к Гуго и положила ему на плечи свои руки, — ради обладания тобой и императорской короной я смирилась с потерей Сполето и Тосканы, которые у меня отобрал один нехороший король-злюка. Но я сейчас не требую их у этого злюки обратно, понимая, что необходимо пожертвовать ими. А чем ты готов пожертвовать ради короны Карла Великого… и меня? Чем?
Гуго молчал, ища решение.
— Не думай как граф, думай как король, друг мой.
— Королевством Бургундским? — удивлённо прошептал Гуго, догадавшись, к чему она клонит.
— Как славно, что твой пыл и твоя сила так прекрасно соседствуют с мудростью. В любые минуты жизни своей будь мудр и выдержан, и тебе покорится мир. Не допусти неправедного гнева — он разрушит твою судьбу в одночасье. Так говорится в гороскопе, который я когда-то составила для тебя.
— Я помню, — ответил Гуго и потянулся к ней. Однако Мароция ловко упорхнула от него и отошла к постели.
— Я дам тебе ещё один совет, Гуго. Возьми с собой во Вьенн Сансона и Манассию, возьми Альдуина, их мудрость и хитрость верно послужат тебе. Но оставь в Иврее своего брата. Пусть он договаривается с Беренгарием о свадьбе и, кстати, прикрывает твой тыл. Его присутствие на переговорах с Рудольфом может помешать тебе. Твой договор с соседним королевством для него будет означать появление нового сюзерена на его владениях, а это серьёзно осложнит для него осуществление мечты об объединении своих бургундских и лангобардских земель.
— Это невероятно, Мароция. Боюсь даже представить, какие планы ты будешь вынашивать, заполучив императорскую корону.
— О, пока ничего особенного. Я не смотрю далее того, чтобы постараться выдать замуж мою маленькую дочь Берту за сына императора Лакапина. Какое счастье, что Роман и мой отец в своё время были весьма близкими и верными друзьями!
На некоторое время разговор прервался. Гуго размышлял над своими ближайшими планами, а Мароция вновь погрузилась в воспоминания, грустным взглядом окидывая спальню герцога и раз за разом прокручивая в памяти фрагменты давно минувших дней. Впервые за долгие годы от этих воспоминаний ей не было ни больно, ни противно.
— Ты сейчас вспоминаешь Альбериха? — голос Гуго вернул её к действительности, король уже несколько минут наблюдал за ней, терзаясь ревнивой догадкой.
— Здесь почти ничего не изменилось с тех самых дней. Поневоле вспомнишь.
— Ты любила его?
— О нет! Нисколечко! Его манеры вызывали во мне ужас и отвращение.
— Говорят, он был страстным самцом. Он действительно был так силён?
Мароции пришлось приложить усилие, чтобы не расхохотаться слишком громко.
— Могу тебя уверить, мой дорогой друг, — она запустила свою руку ему в волосы, — что тебе он и в подмётки не годится. Он вёл себя с женщинами как пьяный моряк с опустившимися до дна девками. Прости, я действительно сейчас в подробностях вспоминала эти жуткие сцены и, ты знаешь, пришла к одному удивительному выводу.
— Какому? — Гуго приблизился к ней и с наслаждением ощущал на себе её дыхание, волшебно сдобренное вин санто.
— Что, если бы ты сейчас повёл себя со мной так же, мне доставило бы это удовольствие.
Она не успела договорить, как король Лангобардский и Бургундский на шатких от хмеля ногах сошёл с палубы своего воображаемого корабля.
Нежное утро нового дня, 15 марта 931 года, не предвещало старинному Риму ровным счётом ничего примечательного. Навряд ли кто из горожан и гостей города, спешащих ли к торговым рядам, заступающих ли на сторожевой пост, или бормотавших себе под нос текст предстоящей проповеди, помнил, что в этот день почти тысячу лет назад на ступенях театра Помпея был сражён Гай Юлий Цезарь, а если бы такой эрудит — о чудо из чудес! — вдруг нашёлся бы, воспоминание о двадцати трёх ударах кинжалом в спину диктатору скорее потешили бы его самолюбие всезнайки, чем заставили признать начинавшийся день каким-то особенным.
— Все бы так воспринимали мои советы, — усмехнулась Мароция, — но я, мой друг, имею в виду нечто иное.
— Смилуйся, безжалостная, да разве я буду способен слышать твои слова и вникать в их смысл, когда все моё естество будет требовать тебя!
Улыбка Мароции, её заискрившиеся иронией и похотью глаза и в самом деле помешали бы, наверное, в этот момент здраво рассуждать самому Сократу.
— Хорошо, — ответила она, — тогда у меня к тебе ещё одна просьба. Прикажи своему племяннику уступить тебе и мне на сегодняшнюю ночь спальню сполетских герцогов. Я встречу тебя там, на своей половине, и клянусь огнём ада, у тебя в эту ночь не найдётся желания, которое я не смогу исполнить.
Глава 31 - Эпизод 31. 1684-й год с даты основания Рима, 11-й год правления базилевса Романа Лакапина (21 февраля 931 года от Рождества Христова).
Высокие стрельчатые своды спальни герцога с огромным трудом поглотили наконец тысячекратным эхом повторявшиеся сладострастные стоны. Гуго и Мароция в совершеннейшем изнеможении лежали пластом на серых простынях герцогского ложа, пытаясь удержать в своих телах чувство невероятной неги, посетившей их, и только шумно дышали, походя в этот момент на две огромные рыбины, страшным штормом выброшенные на берег и жадно ловящие ртом отравленный воздух. Абсолютным преступлением против себя самого было бы в этот момент для них пошевелить даже пальцем, а больше всего на свете им хотелось сейчас, чтобы остановилось жестокое и такое равнодушное ко всему время. Текли минуты, слабо потрескивали свечи, где-то далеко-далеко вели свою неугомонную перекличку верные караульные, а они всё неподвижно лежали, едва касаясь друг друга пальцами рук.
— Мне кажется, что весь мир исчез сейчас, есть только ты и я и ничего более, — прошептала Мароция.
— Я знал, с самого первого дня, как только увидел тебя, знал, что этот день придёт, — ответил Гуго.
— Мне часто кажется, что в мире вообще нет никого, кроме меня, а всё остальное только плод моих фантазий, какой-то мной лично придуманный театр.
— И я?
— И даже ты… Ты помнишь нашу первую встречу в Лукке?
— Ещё бы, твою дьявольскую шутку мне не забыть вовек!
— А я не могла после этого заснуть несколько ночей. Ты так хватал меня, это было так оскорбительно и… приятно. Ты раздразнил меня, и спустя некоторое время я попробовала ласкать себя сама, повторяя все твои движения.
Гуго со стоном приподнялся и потянулся к столику с вином. Мароция также не отказалась от кубка, и несколько минут любовники молча наслаждались вин санто. Вин санто! Вино любовников и философов, первым оно оттеняет сладость поцелуев, вторых заставляет благосклоннее взглянуть на мир. Такое вино непозволительно пить в шумной компании, одиночество — наилучший антураж к нему, когда никто не помешает ни звуком, ни жестом, ни глупой шуткой, ни занудными сплетнями испортить сладчайшую симфонию, исполняемую этим божественным напитком, проникающим в ваше сознание. Бутылку этого вина приятнее всего откупорить в самый суровый период года, под треск поленьев в огнедышащей геенне камина, особенно если судьба, играя вами, забросила вас в дремучий уголок сибирской тайги или на ветреные скалы Шотландии. Первый же глоток его заставит забыть про свист ветра и сугробы снега за окном, первые же ощущения вызовут в вашем сознании картину ослепительно яркого дня в Тоскане, и перед вашими глазами отчётливо предстанет телега итальянского фермера, медленно поднимающаяся на заросший виноградником холм. А на самом краю телеги воображение нарисует вам черноглазую девочку-подростка, беззаботно болтающую загорелыми босыми ногами и мурлыкающую нехитрую песню. Она обязательно обернётся на ваш умоляющий взгляд, весело помашет вам рукой и одарит вас озорной улыбкой настоящей Мароции.
Гуго одного кубка оказалось мало, и он, задумчиво почмокав губами для оценки послевкусия, налил себе ещё. Мароция же, усевшись повыше на подушки, с расслабленно-романтическим настроем начала обозревать пространство так хорошо знакомой ей спальни, чувствуя, что спустя восемнадцать лет она наконец-то взяла реванш у Судьбы.
Она не зря настояла на том, чтобы граф Теобальд уступил ей сегодня эти покои. Она действительно хотела взять реванш и место своего самого глубокого унижения сделать местом, где должна была, по её мнению, начаться её самая яркая и преступная любовь. Она слушала себя, свою душу и сама удивлялась происходящему с ней. Не только алчность, похоть и честолюбие сейчас владели ею. Было странное и незнакомое и настолько волнующее чувство, которое она не испытывала ранее, ей и в самом деле казалось, что у неё теперь есть крылья, она ощущала неизъяснимое счастье от каждой минуты своего бытия, горизонт жизни перед ней раскинулся настолько необъятно, что порой захватывало дух, и к горлу подступал колючий страх от того, что всё это может вдруг оказаться нелепым миражом. На пороге своего сорокалетия холодная и циничная, расчётливая и жестокая, порочная и преступная женщина вдруг полюбила!
Был ли столь же страстен и романтичен с ней Гуго? До конца не поручимся, но душа короля ликовала и пела здравицы самой себе, честолюбие короля было удовлетворено до самых-самых краёв, он одержал-таки верх над самой желанной для себя женщиной мира. Если бы это не противоречило этикету, если бы он не боялся выставить себя полусумасшедшим, он кинулся бы сейчас вниз с факелом в руке, стуча в спальни своих соратников и пробуждая тех ото сна вестью о своей великой победе. Он бросал взгляды на Мароцию и жалел, что до наступления утра ещё уйма времени, было бы так здорово, если бы Мароции необходимо было предстать перед его гостями немедленно, с этими чёрными усталыми кругами под глазами, с этими кудряшками волос, прилипшими к её мокрому лбу, чтобы каждый из его слуг догадался о произошедшем и позавидовал бы недюжинной королевской силе.
— Как жаль, что Господь, несомненно гневающийся на нас, сократил часы нашего пребывания в Сполето, — произнёс Гуго.
— Господь или Враг Его, а может, оба вместе испытывают наши чувства на прочность, воздвигая всё новые преграды, и проверяют наши возможности жертвовать имеющимся ради достижения общей цели.
— Очевидно, сейчас мне предстоит пройти испытание мечом и в лучшем случае обнажить его лишь раз, когда окажусь по другую сторону Альп. Это была блестящая идея, Мароция, предложить Беренгарию руку Виллы.
— Много не благодари меня, Гуго. Это хороший совет только на ближайшее время. Брак Беренгария с Виллой, а я не сомневаюсь, что он состоится, впоследствии принесёт тебе скорее больше тревог, чем радости.
— Отчего ты так думаешь?
— Оттого что Беренгарий, женившись на Вилле, не перестанет считать себя обделённым при дележе наследства своего деда. Оттого что твой брат вот-вот станет самым могущественным маркграфом Италии, а брак его дочери направит его мысли и старания не на верную службу тебе, а по пути объединения графств Прованса, Ивреи и Тосканы. Но сейчас, вот в этот самый момент это самое правильное и дешёвое для тебя решение.
Гуго вздохнул и пожал плечами.
— Но ты ошибаешься, полагая, что по ту сторону Альп тебе непременно придётся обнажать свой меч. Найди особый подход к Рудольфу и не трать понапрасну пот и кровь.
— «Любого правителя можно склонить оружием, золотом или любовью», — король повторил слова Манассии. — Что из этого способно обуздать Рудольфа и его швабскую родню?
— На сей раз точно не любовь, — усмехнулась Мароция, — Рудольф достаточно хлебнул лиха с нашей незабвенной Ирменгардой и с тех пор его хвост плотно прижат солеями его жены. Оружием с Рудольфом меряться опасно, вашим конфликтом может заинтересоваться грозный король Птицелов. Четыре весны тому назад король Генрих подобным образом воспользовался распрей между королём франков Раулем и Гизельбертом Лотарингским, вследствие чего Лотарингия попала под руку германца.
— Со времён Арнульфа Каринтийского германские князья не появлялись на Апеннинах.
— Просто у них долгое время не было достойного монарха, они были заняты собой и венграми, но теперь ситуация изменилась. Аппетиты Генриха растут, его войско внушает всем страх, и даже с беспокоящими его венграми он заключил перемирие на девять лет. Теперь он может обратить свой взор на Италию и ваш конфликт с Рудольфом использовать как повод. Титул императора в последние десятилетия стал иллюзорен только из-за бездарных правителей, носивших корону великого Карла. Сильный правитель вернёт авторитет императорскому титулу, которому должны подчиняться все королевства Европы. Мне известно, что не так давно тевтонский король засылал своих послов к Мило Веронскому, и тот принял их самих и дары от Генриха весьма благосклонно.
— Откуда ты это знаешь?
— Все дороги, как известно, ведут в Рим, а дороги суть проводники слухов. Не менее справедливо сия поговорка звучала бы как «все слухи стекаются в Рим», и всё благодаря пилигримам, негоциантам и даже жонглёрам, которых так не любит папа Стефан.
Гуго вскочил и взволнованно зашагал по комнате, накинув на себя простыню и походя сейчас на древнеримского патриция, спешащего на заседание сената.
— Ах, Мило, Мило! Ведь он целиком и полностью обязан мне своим графским титулом! Время меняет людей, когда-то он был единственным, кто сохранил верность старому императору Беренгарию и пытался спасти его от смерти, вызвав тем самым уважение многих. Помня это, я всецело доверялся ему до сегодняшнего дня.
— Отсюда сделайте вывод о своём брате Бозоне. Всего-то необходимо, чтобы хитрая и сильная рука поманила тебя призраком новых титулов и золотом! А золото его семья крепко любит.
— Что же обещали графу Мило?
— Наверняка Фриульское графство, ведь во времена Беренгария Верона и Фриуль были одной маркой. Не знаете, кому пришла в голову идея разделить их? — добавила Мароция с улыбкой.
— Не ёрничай, я руководствовался известным и проверенным принципом «разделяй и властвуй».
— И ты был совершенно прав тогда, Гуго. Но, как видишь, это не уберегло тебя от проблем вовсе. Ну да Бог с ним, Гуго. Вероной ты займёшься позже, сейчас это не главное. Реши, что делать с Рудольфом.
— Из всего оставленного тобой мне остаётся только золото. Но возможно ли купить Рудольфа?
— Что нельзя сделать за золото, можно сделать за большое золото. Но в данном случае под золотом подразумеваются твои феоды, Гуго.
— Да. Пожалуй, ты права, душа моя. Мне необходимо продумать этот вопрос. Рудольф давно зарится на земли возле Лиона, однажды он предлагал ещё Людовику Слепому продать ему их. А ещё лучше подсунуть ему вьеннские феоды, из-за которых у меня спор с франкским королём Раулем, вдруг проникнувшимся заботой о якобы обманутом Карле Константине, бастарде покойного слепца. Будет даже забавно и выгодно посмотреть, чем разрешится их тяжба.
— Спор между вами, Гуго, — королевский спор. Для разрешения его необходимо расширить масштаб сознания до королевского. Что из того, что ты сейчас уступишь ему ряд своих земель? Навряд ли ты получишь даже передышку, а твоё поведение будет воспринято им как слабость.
— Тогда что ты предлагаешь?
— Милый друг мой, — Мароция встала и, не стесняясь своей наготы, подошла к Гуго и положила ему на плечи свои руки, — ради обладания тобой и императорской короной я смирилась с потерей Сполето и Тосканы, которые у меня отобрал один нехороший король-злюка. Но я сейчас не требую их у этого злюки обратно, понимая, что необходимо пожертвовать ими. А чем ты готов пожертвовать ради короны Карла Великого… и меня? Чем?
Гуго молчал, ища решение.
— Не думай как граф, думай как король, друг мой.
— Королевством Бургундским? — удивлённо прошептал Гуго, догадавшись, к чему она клонит.
— Как славно, что твой пыл и твоя сила так прекрасно соседствуют с мудростью. В любые минуты жизни своей будь мудр и выдержан, и тебе покорится мир. Не допусти неправедного гнева — он разрушит твою судьбу в одночасье. Так говорится в гороскопе, который я когда-то составила для тебя.
— Я помню, — ответил Гуго и потянулся к ней. Однако Мароция ловко упорхнула от него и отошла к постели.
— Я дам тебе ещё один совет, Гуго. Возьми с собой во Вьенн Сансона и Манассию, возьми Альдуина, их мудрость и хитрость верно послужат тебе. Но оставь в Иврее своего брата. Пусть он договаривается с Беренгарием о свадьбе и, кстати, прикрывает твой тыл. Его присутствие на переговорах с Рудольфом может помешать тебе. Твой договор с соседним королевством для него будет означать появление нового сюзерена на его владениях, а это серьёзно осложнит для него осуществление мечты об объединении своих бургундских и лангобардских земель.
— Это невероятно, Мароция. Боюсь даже представить, какие планы ты будешь вынашивать, заполучив императорскую корону.
— О, пока ничего особенного. Я не смотрю далее того, чтобы постараться выдать замуж мою маленькую дочь Берту за сына императора Лакапина. Какое счастье, что Роман и мой отец в своё время были весьма близкими и верными друзьями!
На некоторое время разговор прервался. Гуго размышлял над своими ближайшими планами, а Мароция вновь погрузилась в воспоминания, грустным взглядом окидывая спальню герцога и раз за разом прокручивая в памяти фрагменты давно минувших дней. Впервые за долгие годы от этих воспоминаний ей не было ни больно, ни противно.
— Ты сейчас вспоминаешь Альбериха? — голос Гуго вернул её к действительности, король уже несколько минут наблюдал за ней, терзаясь ревнивой догадкой.
— Здесь почти ничего не изменилось с тех самых дней. Поневоле вспомнишь.
— Ты любила его?
— О нет! Нисколечко! Его манеры вызывали во мне ужас и отвращение.
— Говорят, он был страстным самцом. Он действительно был так силён?
Мароции пришлось приложить усилие, чтобы не расхохотаться слишком громко.
— Могу тебя уверить, мой дорогой друг, — она запустила свою руку ему в волосы, — что тебе он и в подмётки не годится. Он вёл себя с женщинами как пьяный моряк с опустившимися до дна девками. Прости, я действительно сейчас в подробностях вспоминала эти жуткие сцены и, ты знаешь, пришла к одному удивительному выводу.
— Какому? — Гуго приблизился к ней и с наслаждением ощущал на себе её дыхание, волшебно сдобренное вин санто.
— Что, если бы ты сейчас повёл себя со мной так же, мне доставило бы это удовольствие.
Она не успела договорить, как король Лангобардский и Бургундский на шатких от хмеля ногах сошёл с палубы своего воображаемого корабля.
Глава 32 - Эпизод 32. 1684-й год с даты основания Рима, 11-й год правления базилевса Романа Лакапина (март–апрель 931 года от Рождества Христова)
Нежное утро нового дня, 15 марта 931 года, не предвещало старинному Риму ровным счётом ничего примечательного. Навряд ли кто из горожан и гостей города, спешащих ли к торговым рядам, заступающих ли на сторожевой пост, или бормотавших себе под нос текст предстоящей проповеди, помнил, что в этот день почти тысячу лет назад на ступенях театра Помпея был сражён Гай Юлий Цезарь, а если бы такой эрудит — о чудо из чудес! — вдруг нашёлся бы, воспоминание о двадцати трёх ударах кинжалом в спину диктатору скорее потешили бы его самолюбие всезнайки, чем заставили признать начинавшийся день каким-то особенным.
