Пока ещё вы только ведёте словесные тяжбы, каким хлебом стоит заедать кровь вашего Господа, но уже очень скоро вы будете нещадно убивать друг друга из-за того, как правильно, в каком порядке и каким количеством пальцев креститься, на каких языках, живых или мёртвых, петь свои псалмы. В огне всеобщей ненависти христиане забудут все истины Нагорной проповеди Господа, мир христианства расколется на мелкие кусочки, каждый из которых будет считать себя центром Вселенной, а на деле исповедовать взгляды своих царей вместо евангельских истин. Вы уже тесните своего Бога из Его же храма и взамен помещаете туда иконы смертных, которым адресуете свои молитвы. Пройдёт время, и даже лики этих добрых проповедников заместятся теми, чьи доблести будут заключаться не в Вере и кротости, а в собачьей службе своему земному владыке и границам его владений. В тот день, когда у каждой империи будет собственный пантеон святых, я посчитаю, что наша Вера воскресла, так же как воскрес ваш Господь.
— И это будет конец времен?
— Никто не будет стремиться его ускорить сильнее, чем христиане. Во всем они будут искать признаки всемирной гибели, не подозревая, что сами являются для мира первоисточником бед. В диких народах они будут видеть всадников Апокалипсиса, но никто больше христиан не принесет миру столько смертей, войн и болезней.
— Неужели последователи Магомета окажутся в будущем более терпимы к иноверцам?
— Ничуть, им суждено будет пройти ровно через те же испытания и переболеть тем же самым. Такова участь всех религий, претендующих на безраздельное господство, рано или поздно их вера потребует своего утверждения кровью.
— Вы не боитесь говорить это мне? Вы не боитесь случайной встречи со мной на улицах Рима?
— Не боюсь, Мессалина. Я уверен, вы ничего не сделаете мне, ибо вы со мной согласны.
— Мой сын является пастором всего христианского мира.
— И пусть остаётся им подольше. В этом большая надежда наша. Но ещё большие надежды мы связываем с тем, кто под именем императора сядет однажды на апостольский трон. Он даст жизнь государству, которое просуществует необозримое число лет.
— Вот мы и подошли к главной теме. Мне сказали, что вы выполнили мой заказ.
— Просьбу, Мессалина. Мы исполнили вашу просьбу.
— Простите меня… Как мне именовать вас?
— Я авгур, — просто ответил жрец, и брови Мароции удивлённо взметнулись вверх. — Разве не это ожидали вы услышать?
— После встречи с весталкой, наверное, нет, хотя прошло уже столько веков с момента исчезновения и авгуров, и храма Весты.
— Мы вынуждены были скрыться так же, как до этого несколько веков скрывались христиане, копя силы для мстительного реванша.
— Вы тоже собираетесь мстить?
— Нисколько. Когда вы поможете нам набрать силу, мы предложим папе и его пастве мирное сосуществование, как сейчас, во всяком случае ещё пока, мирно сосуществуют поклонники Христа и Магомета в Палестине. Пусть люди Рима сами сделают свой выбор и понесут в соответствии с ним от высших сил либо награду, либо наказание.
— Вы полагаете это возможным?
— Религия, сращённая с властью, не терпит конкурентов. Так вели себя Мы и это, признаю, было ошибкой и преступлением, но так себя ведут сейчас и Они. Вот почему мы так надеемся на вас, Мессалина. Но вернёмся к вашей просьбе. Мы сделали всё, что вы просили, хотя это было крайне нелегко. Поклонники Креста в своём святом запале уничтожили многочисленные труды астрологов и волхвов, считая их порождением чёрного ангела Сатаны. Многие работы потеряны полностью или частично, а посему все наши умозаключения надо принимать с определённой погрешностью. Кроме того, вы не сказали нам точного часа своего рождения, нам остаётся только верить, что это произошло в ночь на первый день весны, а всё это слишком приблизительно.
— Далее, — продолжал авгур, — мы провели ауспиции и гаруспики , согласно сохранившимся обрядам, и, до конца не удовлетворившись результатами, обратились к волхвам дальних земель. Везде местные жрецы приветствовали нас, а ваше имя частенько открывало нам закрытые двери. Нам удалось получить трактаты самого известного прорицателя Востока, некоего Альбумазара , и сопоставить вашу карту, составленную по его трудам, с картами от Птолемея и его «Альмагеста», а также Марка Манилия и его «Астрономикона» . Наконец, мы получили ответы от ведунов северных земель, а также из Александрии.
— Вы проделали титаническую работу, авгур. Но я возмещу вам все ваши затраты.
— Я говорю это не для того, чтобы получить от вас дополнительные деньги, Мессалина, хотя благодарю вас за внимание и заботу. Но я хотел подчеркнуть, что в своих выводах мы собрали совпавшие предсказания из разных источников, а те пророчества, которые опровергаются другими, мы безжалостно отмели, чтобы не занимать ваше время и не тревожить миражами ваше сознание.
— Наверное, это правильно.
— Я вижу, что вы начинаете терять терпение, Мессалина, и, понимая вас, начну с главного. Мы постарались заглянуть вперёд, насколько позволяют наши знания и полученные сведения. Спешу порадовать вас, Мессалина, перед нашим взором прошло не менее дюжины ваших потомков с царственными диадемами на головах.
Душа Мароции воспарила к небесам. Итак, её усилия увенчаются успехом.
— Но вас, Мессалина, среди них нет.
Жестокое приземление!
— Как это возможно?
— У меня нет ответа. Ваш звёздный путь переплетается со всеми судьбами сильных мира сего. Ваш род простирается настолько далеко, насколько это было нам видно. Его звезда разгорается всё ярче, и великий город застынет в многовековом преклонении перед силой ваших потомков. И мне несказанно отрадно говорить, что символом успеха вашего рода станет колонна великого Траяна .
Мароцию осенила печальная догадка.
— Быть может, я скоро умру?
— Звёзды говорят о вашей долгой жизни. Вы не уйдёте прежде, чем совершите напутствие великому потомку, который прославит и опозорит ваш род. Но до следующей весны вас и вашу семью действительно ждут великие испытания.
— Как будто до этого у меня их было мало!
— У вас сейчас трудный период, высшие силы не помогают вам. Пик неудач придётся на дни, когда лунная тень покроет древнюю, но сейчас поруганную землю готов . Необходимо все свои главные решения перенести на следующую весну. В этом были единодушны практически все пророчества, как и в том, что вам надлежит опасаться стихии воды.
— Перенести невозможно! — воскликнула в отчаянии Мароция.
— Вам решать, Мессалина. Вы можете отступить, вняв совету, а можете рискнуть и встретить опасность, не пряча глаз. Astra inclinant, non necessitant , и в этом главное отличие пророчеств от учений христианских догматиков, уверяющих, что даже сегодняшний наш разговор с вами заранее предопределён. Но в чём тогда смысл сотворённой жизни, насколько тогда справедливы упрёки людям в грехах, если всё за них уже было решено и один родился заведомо праведником, а другой убийцей?
— Указали ли звёзды на моего главного врага?
— Только то, что он находится далеко, он стремительно набирает свою силу, но вам не доведётся с ним сразиться. В отличие от ваших потомков, которые сами вскормят его — во многом себе на погибель.
— Что вы ещё узнали обо мне и моих потомках?
— До следующей весны вам надлежит беспокоиться о вашем сыне.
— О котором? — вырвалось у Мароции, но она осеклась, ибо логика мысли подсказала ей единственно правильный ответ.
— Я не увидел ответа, Мессалина. О вас я рассказал всё.
— Хорошо, тогда что вы узнали о Нем?
— Его звезда в зените, Мессалина. Но на этом приятные известия заканчиваются. С вершины есть только один путь — вниз. Он доживёт свои дни в суете, но благополучии, однако роду его надлежит скоро бесследно исчезнуть.
— Вот как! Стало быть, у нас с ним не будет детей?
— Мы не увидели этого.
— На этом всё?
Авгур кивнул.
— Признаться, я ждала большего. Но не сочтите это за укор, я слышала все ваши объяснения, и часть из них мне понятна. На днях я передам вам даты и время рождения своих детей, хвала Небесам, здесь я могу быть достаточно точна. Сколько времени уйдёт у вас на составление их гороскопов?
— Если обращаться к жрецам дальних земель, то не менее полугода.
— Я не спешу, сделайте на сей раз всё как можно точнее. Особенно меня интересуют гороскопы сына Иоанна и дочери Берты.
Авгур вскинул на Мароцию отчего-то ставший печальным взгляд, его губы шевельнулись, но в самый последний момент он отказался от озвучивания посетившей его мысли.
— Надо ли записать на пергамент то, что вы сегодня услышали?
— Нет, я запомнила всё, что вы сказали. А сейчас примите плату за ваши труды.
Она протянула авгуру приятно пузатенький кошель. Тот с благодарностью поклонился, на что Мароция ехидно усмехнулась.
— Не пристало авгуру склонять свою голову перед простой дочерью Рима.
— Мы все надеемся на вас, Мароция! Прощайте!
В то же мгновение в амфитеатре кто-то невидимый задул факелы, и пространство вокруг сенатриссы превратилось в непроницаемый мрак. Откуда-то из глубин мрака внезапно донеслось:
— Опасайтесь воды, сенатрисса!
Чья-то рука коснулась плеча Мароции, и та вздрогнула.
— Это Амата, — поспешила успокоить её весталка и вновь аккуратно завязала ей глаза.
Обратный путь к заждавшимся слугам пролетел для Мароции незаметно. Всё это время она размышляла над услышанным.
«Перенести свадьбу с Гуго немыслимо! Мне нечем это объяснить, мой отказ сорвёт ему сделку с Рудольфом, а у меня, в свою очередь, разорвётся помолвка Берты с сыном базилевса. Немыслимо! Это конец всем мечтам, это гибель всех моих стараний, что бы там ни говорил жрец о великих перспективах моего рода. Стало быть, надлежит принять этот вызов и пройти грядущее испытание, которое встанет передо мной и Иоанном. За кого же, как не за него, мне надлежит опасаться более прочих?! Пусть явных врагов у него нет, но тем страшнее и неожиданнее может стать нападение на него. Отныне я окружу его самыми проверенными из своих слуг, отныне он будет вкушать пищу и пить вино, как младенец, только из моих рук и только после многократной и выдержанной по времени проверке еды рабами. Такие же проверки надлежит включить в отношении его постели, факелов, свечей, пергамента и чернил. Воды! Бойтесь воды, говорил этот авгур! Воду для его ванн надлежит также проверять. Но кто из сильных фигур сейчас может ему угрожать? До конца, конечно, не стоит сбрасывать со счетов даже Гуго, а тем более его родню, но ещё более смерть моего сына — проклятье, смерть папы римского! — по-настоящему выгодна сейчас только двоим: Беренгарию Иврейскому и Генриху Птицелову!»
Словно оживлённые звенящие ручьи, пригретые весенним солнцем, спускающиеся с многочисленных холмов к манящему могучему озеру, поглощающему всю их суетливую прыть без остатка и памяти, в начале июня 932 года к великому Риму из всех закоулков Южной Европы потянулись людские вереницы. Слухи о грядущем торжестве облетели мир, едва только подсохли дороги после зимней распутицы, и многие, заслышав эту весть, не устояли перед искушением отправиться в дальний путь — кто-то, будучи уверен в скорой улыбке фортуны и милости Небес, кто-то, движимый трезвым расчетом, а кто-то, надеясь таким путем ускользнуть от удушающей серости бытия. Молодецки вскакивал на коня юный отпрыск благородной фамилии, восхищая самого себя своей удалью и рассчитывая произвести впечатление на сильных мира сего и на знатных красавиц, томно мечтающих о встрече с новым Роландом. Отправлялся в путь, закинув на плечо копьё или секиру, бравый воин, рассчитывая подороже продать свою силу и мужество. Суетился негоциант, набивающий обозы товаром и лишающий себя сна от бесконечного подсчёта грядущих барышей. Спешили кузнецы, плотники и каменщики, понимая, что в скором времени Риму понадобятся их умелые руки. Спешили разбитные девицы, латая свои лица и платья и предвкушая высокий спрос на свои услуги. Торопились жонглёры, ибо без их песен и фокусов на вечерних холмах Рима не разольётся настоящего веселья. Спешили монахи, ибо добрые миряне, вкусив вина и разогрев кровь в танцах, как никогда будут заботливы и щедры к тем, кто даже в самом лихом угаре праздника не позабудет о спасении их душ. Спешили, наконец, карманники и лихие люди, поскольку видели разворачивающееся перед их глазами обширное поле деятельности, неудержимо увеличивающееся за счёт неослабевающего притока христиан, чьё ремесло и занятие было описано выше.
Под стать своим подданным, в лихорадочной суете приготовлений к предстоящим празднествам пребывали в эти дни королевский двор в Павии, канцелярия Его Святейшества и римский сенат. Траты предстояли великие, уж слишком высокая волна честолюбия накрыла властелинов, каждый из которых готовился к своему третьему и самому главному, как считали оба, браку. Негоциантов Амальфи, Пизы и Венеции, прибывших на традиционную весеннюю ярмарку в Павии, ожидал неприятный сюрприз: король Гуго распорядился вдвое, до пяти процентов, поднять налог с их продаж. Не по-северному остро возмутились впервые появившиеся в Павии британские негоцианты, причём особый их гнев вызвал не столько сам налог, сколько таможенный досмотр, учинённый их товарам. Гуго благоразумно не стал начинать торговлю с саксонской Британией со скандала, рыжебородые купцы из далёкого королевства были приняты весьма милостиво, и по результатам переговоров саксы от досмотра были освобождены, взамен чего обязались раз в три года уплачивать в королевскую казну пятьдесят фунтов серебра.
Аналогичным своему жениху образом поступила и Мароция, подняв плату с каждого гостя, вступающего в Рим. Исключение было сделано только для странствующих монахов и только при наличии рекомендательного письма от аббата. Все прочие платили по десять серебряных денариев с одного человека и с одной головы скота, а негоцианты, в зависимости от своего товара, вносили в городскую казну от одного до пяти золотых солидов.
И тем не менее людские ручейки не иссякали, наполняя собой пёстрое римское озеро. Здесь были люди со всех концов Апеннин, а также греки, бургунды, фризы, франки, германцы. Коммерция — дело не только расчётливое, но и циничное, а посему на римских улицах в эти дни можно было встретить даже купцов из пунийских и палестинских земель, не говоря уже об иудеях. Иноверцев, впрочем, обложили двойным налогом и повелели жить только в строго определённых кварталах, где им была обещана кое-какая защита от обычно к вечеру смелеющих и начинающих особо рьяно радеть за истинную веру христиан.
Хозяева римских домов радостно потирали руки и понемногу задирали цены вверх, сдавая гостям буквально каждый метр своих жилищ. Тем не менее на их долю приходилась только самая взыскательная и потому не очень большая часть чужеземцев, прибывающих в Рим. Большинство гостей охотно селились посреди древних развалин, внутри старинных подземелий, а то и вовсе на берегу Тибра или под густой завесой садов Саллюстия и Мецената. Столица мира оживала буквально на глазах, казалось, ещё немного, и Рим вновь вернётся к славным временам Исчезнувшей Империи, когда его население при императоре Траяне, говорят, достигало одного миллиона человек.
— И это будет конец времен?
— Никто не будет стремиться его ускорить сильнее, чем христиане. Во всем они будут искать признаки всемирной гибели, не подозревая, что сами являются для мира первоисточником бед. В диких народах они будут видеть всадников Апокалипсиса, но никто больше христиан не принесет миру столько смертей, войн и болезней.
— Неужели последователи Магомета окажутся в будущем более терпимы к иноверцам?
— Ничуть, им суждено будет пройти ровно через те же испытания и переболеть тем же самым. Такова участь всех религий, претендующих на безраздельное господство, рано или поздно их вера потребует своего утверждения кровью.
— Вы не боитесь говорить это мне? Вы не боитесь случайной встречи со мной на улицах Рима?
— Не боюсь, Мессалина. Я уверен, вы ничего не сделаете мне, ибо вы со мной согласны.
— Мой сын является пастором всего христианского мира.
— И пусть остаётся им подольше. В этом большая надежда наша. Но ещё большие надежды мы связываем с тем, кто под именем императора сядет однажды на апостольский трон. Он даст жизнь государству, которое просуществует необозримое число лет.
— Вот мы и подошли к главной теме. Мне сказали, что вы выполнили мой заказ.
— Просьбу, Мессалина. Мы исполнили вашу просьбу.
— Простите меня… Как мне именовать вас?
— Я авгур, — просто ответил жрец, и брови Мароции удивлённо взметнулись вверх. — Разве не это ожидали вы услышать?
— После встречи с весталкой, наверное, нет, хотя прошло уже столько веков с момента исчезновения и авгуров, и храма Весты.
— Мы вынуждены были скрыться так же, как до этого несколько веков скрывались христиане, копя силы для мстительного реванша.
— Вы тоже собираетесь мстить?
— Нисколько. Когда вы поможете нам набрать силу, мы предложим папе и его пастве мирное сосуществование, как сейчас, во всяком случае ещё пока, мирно сосуществуют поклонники Христа и Магомета в Палестине. Пусть люди Рима сами сделают свой выбор и понесут в соответствии с ним от высших сил либо награду, либо наказание.
— Вы полагаете это возможным?
— Религия, сращённая с властью, не терпит конкурентов. Так вели себя Мы и это, признаю, было ошибкой и преступлением, но так себя ведут сейчас и Они. Вот почему мы так надеемся на вас, Мессалина. Но вернёмся к вашей просьбе. Мы сделали всё, что вы просили, хотя это было крайне нелегко. Поклонники Креста в своём святом запале уничтожили многочисленные труды астрологов и волхвов, считая их порождением чёрного ангела Сатаны. Многие работы потеряны полностью или частично, а посему все наши умозаключения надо принимать с определённой погрешностью. Кроме того, вы не сказали нам точного часа своего рождения, нам остаётся только верить, что это произошло в ночь на первый день весны, а всё это слишком приблизительно.
— Далее, — продолжал авгур, — мы провели ауспиции и гаруспики , согласно сохранившимся обрядам, и, до конца не удовлетворившись результатами, обратились к волхвам дальних земель. Везде местные жрецы приветствовали нас, а ваше имя частенько открывало нам закрытые двери. Нам удалось получить трактаты самого известного прорицателя Востока, некоего Альбумазара , и сопоставить вашу карту, составленную по его трудам, с картами от Птолемея и его «Альмагеста», а также Марка Манилия и его «Астрономикона» . Наконец, мы получили ответы от ведунов северных земель, а также из Александрии.
— Вы проделали титаническую работу, авгур. Но я возмещу вам все ваши затраты.
— Я говорю это не для того, чтобы получить от вас дополнительные деньги, Мессалина, хотя благодарю вас за внимание и заботу. Но я хотел подчеркнуть, что в своих выводах мы собрали совпавшие предсказания из разных источников, а те пророчества, которые опровергаются другими, мы безжалостно отмели, чтобы не занимать ваше время и не тревожить миражами ваше сознание.
— Наверное, это правильно.
— Я вижу, что вы начинаете терять терпение, Мессалина, и, понимая вас, начну с главного. Мы постарались заглянуть вперёд, насколько позволяют наши знания и полученные сведения. Спешу порадовать вас, Мессалина, перед нашим взором прошло не менее дюжины ваших потомков с царственными диадемами на головах.
Душа Мароции воспарила к небесам. Итак, её усилия увенчаются успехом.
— Но вас, Мессалина, среди них нет.
Жестокое приземление!
— Как это возможно?
— У меня нет ответа. Ваш звёздный путь переплетается со всеми судьбами сильных мира сего. Ваш род простирается настолько далеко, насколько это было нам видно. Его звезда разгорается всё ярче, и великий город застынет в многовековом преклонении перед силой ваших потомков. И мне несказанно отрадно говорить, что символом успеха вашего рода станет колонна великого Траяна .
Мароцию осенила печальная догадка.
— Быть может, я скоро умру?
— Звёзды говорят о вашей долгой жизни. Вы не уйдёте прежде, чем совершите напутствие великому потомку, который прославит и опозорит ваш род. Но до следующей весны вас и вашу семью действительно ждут великие испытания.
— Как будто до этого у меня их было мало!
— У вас сейчас трудный период, высшие силы не помогают вам. Пик неудач придётся на дни, когда лунная тень покроет древнюю, но сейчас поруганную землю готов . Необходимо все свои главные решения перенести на следующую весну. В этом были единодушны практически все пророчества, как и в том, что вам надлежит опасаться стихии воды.
— Перенести невозможно! — воскликнула в отчаянии Мароция.
— Вам решать, Мессалина. Вы можете отступить, вняв совету, а можете рискнуть и встретить опасность, не пряча глаз. Astra inclinant, non necessitant , и в этом главное отличие пророчеств от учений христианских догматиков, уверяющих, что даже сегодняшний наш разговор с вами заранее предопределён. Но в чём тогда смысл сотворённой жизни, насколько тогда справедливы упрёки людям в грехах, если всё за них уже было решено и один родился заведомо праведником, а другой убийцей?
— Указали ли звёзды на моего главного врага?
— Только то, что он находится далеко, он стремительно набирает свою силу, но вам не доведётся с ним сразиться. В отличие от ваших потомков, которые сами вскормят его — во многом себе на погибель.
— Что вы ещё узнали обо мне и моих потомках?
— До следующей весны вам надлежит беспокоиться о вашем сыне.
— О котором? — вырвалось у Мароции, но она осеклась, ибо логика мысли подсказала ей единственно правильный ответ.
— Я не увидел ответа, Мессалина. О вас я рассказал всё.
— Хорошо, тогда что вы узнали о Нем?
— Его звезда в зените, Мессалина. Но на этом приятные известия заканчиваются. С вершины есть только один путь — вниз. Он доживёт свои дни в суете, но благополучии, однако роду его надлежит скоро бесследно исчезнуть.
— Вот как! Стало быть, у нас с ним не будет детей?
— Мы не увидели этого.
— На этом всё?
Авгур кивнул.
— Признаться, я ждала большего. Но не сочтите это за укор, я слышала все ваши объяснения, и часть из них мне понятна. На днях я передам вам даты и время рождения своих детей, хвала Небесам, здесь я могу быть достаточно точна. Сколько времени уйдёт у вас на составление их гороскопов?
— Если обращаться к жрецам дальних земель, то не менее полугода.
— Я не спешу, сделайте на сей раз всё как можно точнее. Особенно меня интересуют гороскопы сына Иоанна и дочери Берты.
Авгур вскинул на Мароцию отчего-то ставший печальным взгляд, его губы шевельнулись, но в самый последний момент он отказался от озвучивания посетившей его мысли.
— Надо ли записать на пергамент то, что вы сегодня услышали?
— Нет, я запомнила всё, что вы сказали. А сейчас примите плату за ваши труды.
Она протянула авгуру приятно пузатенький кошель. Тот с благодарностью поклонился, на что Мароция ехидно усмехнулась.
— Не пристало авгуру склонять свою голову перед простой дочерью Рима.
— Мы все надеемся на вас, Мароция! Прощайте!
В то же мгновение в амфитеатре кто-то невидимый задул факелы, и пространство вокруг сенатриссы превратилось в непроницаемый мрак. Откуда-то из глубин мрака внезапно донеслось:
— Опасайтесь воды, сенатрисса!
Чья-то рука коснулась плеча Мароции, и та вздрогнула.
— Это Амата, — поспешила успокоить её весталка и вновь аккуратно завязала ей глаза.
Обратный путь к заждавшимся слугам пролетел для Мароции незаметно. Всё это время она размышляла над услышанным.
«Перенести свадьбу с Гуго немыслимо! Мне нечем это объяснить, мой отказ сорвёт ему сделку с Рудольфом, а у меня, в свою очередь, разорвётся помолвка Берты с сыном базилевса. Немыслимо! Это конец всем мечтам, это гибель всех моих стараний, что бы там ни говорил жрец о великих перспективах моего рода. Стало быть, надлежит принять этот вызов и пройти грядущее испытание, которое встанет передо мной и Иоанном. За кого же, как не за него, мне надлежит опасаться более прочих?! Пусть явных врагов у него нет, но тем страшнее и неожиданнее может стать нападение на него. Отныне я окружу его самыми проверенными из своих слуг, отныне он будет вкушать пищу и пить вино, как младенец, только из моих рук и только после многократной и выдержанной по времени проверке еды рабами. Такие же проверки надлежит включить в отношении его постели, факелов, свечей, пергамента и чернил. Воды! Бойтесь воды, говорил этот авгур! Воду для его ванн надлежит также проверять. Но кто из сильных фигур сейчас может ему угрожать? До конца, конечно, не стоит сбрасывать со счетов даже Гуго, а тем более его родню, но ещё более смерть моего сына — проклятье, смерть папы римского! — по-настоящему выгодна сейчас только двоим: Беренгарию Иврейскому и Генриху Птицелову!»
Глава 36 - Эпизод 36. 1686-й год с даты основания Рима, 12-й год правления базилевса Романа Лакапина (21-22 июня 932 года от Рождества Христова)
Словно оживлённые звенящие ручьи, пригретые весенним солнцем, спускающиеся с многочисленных холмов к манящему могучему озеру, поглощающему всю их суетливую прыть без остатка и памяти, в начале июня 932 года к великому Риму из всех закоулков Южной Европы потянулись людские вереницы. Слухи о грядущем торжестве облетели мир, едва только подсохли дороги после зимней распутицы, и многие, заслышав эту весть, не устояли перед искушением отправиться в дальний путь — кто-то, будучи уверен в скорой улыбке фортуны и милости Небес, кто-то, движимый трезвым расчетом, а кто-то, надеясь таким путем ускользнуть от удушающей серости бытия. Молодецки вскакивал на коня юный отпрыск благородной фамилии, восхищая самого себя своей удалью и рассчитывая произвести впечатление на сильных мира сего и на знатных красавиц, томно мечтающих о встрече с новым Роландом. Отправлялся в путь, закинув на плечо копьё или секиру, бравый воин, рассчитывая подороже продать свою силу и мужество. Суетился негоциант, набивающий обозы товаром и лишающий себя сна от бесконечного подсчёта грядущих барышей. Спешили кузнецы, плотники и каменщики, понимая, что в скором времени Риму понадобятся их умелые руки. Спешили разбитные девицы, латая свои лица и платья и предвкушая высокий спрос на свои услуги. Торопились жонглёры, ибо без их песен и фокусов на вечерних холмах Рима не разольётся настоящего веселья. Спешили монахи, ибо добрые миряне, вкусив вина и разогрев кровь в танцах, как никогда будут заботливы и щедры к тем, кто даже в самом лихом угаре праздника не позабудет о спасении их душ. Спешили, наконец, карманники и лихие люди, поскольку видели разворачивающееся перед их глазами обширное поле деятельности, неудержимо увеличивающееся за счёт неослабевающего притока христиан, чьё ремесло и занятие было описано выше.
Под стать своим подданным, в лихорадочной суете приготовлений к предстоящим празднествам пребывали в эти дни королевский двор в Павии, канцелярия Его Святейшества и римский сенат. Траты предстояли великие, уж слишком высокая волна честолюбия накрыла властелинов, каждый из которых готовился к своему третьему и самому главному, как считали оба, браку. Негоциантов Амальфи, Пизы и Венеции, прибывших на традиционную весеннюю ярмарку в Павии, ожидал неприятный сюрприз: король Гуго распорядился вдвое, до пяти процентов, поднять налог с их продаж. Не по-северному остро возмутились впервые появившиеся в Павии британские негоцианты, причём особый их гнев вызвал не столько сам налог, сколько таможенный досмотр, учинённый их товарам. Гуго благоразумно не стал начинать торговлю с саксонской Британией со скандала, рыжебородые купцы из далёкого королевства были приняты весьма милостиво, и по результатам переговоров саксы от досмотра были освобождены, взамен чего обязались раз в три года уплачивать в королевскую казну пятьдесят фунтов серебра.
Аналогичным своему жениху образом поступила и Мароция, подняв плату с каждого гостя, вступающего в Рим. Исключение было сделано только для странствующих монахов и только при наличии рекомендательного письма от аббата. Все прочие платили по десять серебряных денариев с одного человека и с одной головы скота, а негоцианты, в зависимости от своего товара, вносили в городскую казну от одного до пяти золотых солидов.
И тем не менее людские ручейки не иссякали, наполняя собой пёстрое римское озеро. Здесь были люди со всех концов Апеннин, а также греки, бургунды, фризы, франки, германцы. Коммерция — дело не только расчётливое, но и циничное, а посему на римских улицах в эти дни можно было встретить даже купцов из пунийских и палестинских земель, не говоря уже об иудеях. Иноверцев, впрочем, обложили двойным налогом и повелели жить только в строго определённых кварталах, где им была обещана кое-какая защита от обычно к вечеру смелеющих и начинающих особо рьяно радеть за истинную веру христиан.
Хозяева римских домов радостно потирали руки и понемногу задирали цены вверх, сдавая гостям буквально каждый метр своих жилищ. Тем не менее на их долю приходилась только самая взыскательная и потому не очень большая часть чужеземцев, прибывающих в Рим. Большинство гостей охотно селились посреди древних развалин, внутри старинных подземелий, а то и вовсе на берегу Тибра или под густой завесой садов Саллюстия и Мецената. Столица мира оживала буквально на глазах, казалось, ещё немного, и Рим вновь вернётся к славным временам Исчезнувшей Империи, когда его население при императоре Траяне, говорят, достигало одного миллиона человек.
