Несмотря на конец марта, весна и не думала вступать в свои права. За окном, солируя мелодии ее одиночества, завывал ветер и вне ритма стучал по раздолбанному асфальту дождь. «Еще один любитель джаза», - усмехнулась она, кутаясь в шерстяную шаль, связанную добрыми ручками любимой Айседоры Марковны.
Катя могла обманывать себя до посинения, убеждая, что любуется звездами (которые не просматривалась на грозовом небосклоне), но взгляд её раз за разом возвращался к знакомой до зубного скрежета машине.
«Ну что ты тут стоишь, окаянный! Нашел себе бесплатную стоянку!» - Костерила про себя Заураби, однако так и не нашла в себе сил покинуть застекленную лоджию.
Пятая ночь.
Он приезжал к ее подъезду пятую ночь подряд. Парковался на небольшом облюбованном пятачке и просто смотрел, выжимая из нее все соки.
Он не поднимался, она не спускалась.
В этом снова прослеживалось противостояние их характеров, и сдаваться никто не собирался. С Катиной стороны дело было не в гордости. И подавно. Будь она немного слабее, уже давно бы бросилась Артуру на шею, сверкая пятками. Но Солнцева была человеком сильным и волевым, она прекрасно понимала, что пойдя на компромисс с самой собой, своими желаниями и устремлениями, она навсегда потеряет важную часть своей личности. Та просто канет в Лету и, увы, не будет подлежать восстановлению.
Этим она себя убьет. Да, с одной стороны, всем от их примирения станет легче и удобнее, Артур даже соизволит закрыть фрамугу разбуженного им самим сквозняка, но проблема-то никуда не денется. Катя таким же образом будет терять вес, пока однажды не окажется под землей в холодном деревянном ящике.
Эти странно-неопределенные отношения вытянули из нее все жилы. Сама жизнь по капле вытекала из вроде бы здорового организма. И больше так продолжаться не могло.
При этом девушка отдавала себе правдивый отчет, что захоти сейчас Артур перейти с ней на другой уровень, возьми он в отношении нее некие обязательства, она бы с радостью согласилась, забыв разом все обиды.
Но он не предлагал.
На работе Заураби всё также делал вид, что они простые коллеги, а ночью мозолил глаза, стоя под окнами. Замкнутый круг и плотная завеса его брони. Катя наивно предполагала, что ей удалось-таки пробиться сквозь нее, но то был лишь первый слой металлического напыления, а впереди таких еще – тысячи. Она вынужденно расписалась в своем бессилии.
Если Артур не может быть в должной степени мужчиной и принять на себя ответственность за окончательное решение их судьбы, она сделает это за него.
Решение было принято, и вместе с ним в душе Катерины наступило комфортное, как старый застиранный свитер-хемингуэй, умиротворение.
Достав из кармана спортивных брюк телефон, Солнцева ткнула пальцем в экран, выбрав в контактах искомый абонент. Палец – что важно – не дрогнул.
Катя слушала ненавязчивые гудки в трубке, напевая и рисуя солнышко на запотевшем от разницы температур стекле:
«Солнечный круг, небо вокруг – это рисунок мальчишки. Нарисовал он на листке и подписал в уголке-е-е-е: пусть всегда-а-а будет солнце…»
Смартфон сей жизнеутверждающий призыв проигнорировать, конечно, не смог и тотчас ударил по перепонкам басистым «слушаю!»
-Папа? – Катя будто бы удивилась, услышав именно его голос. На самом деле она просто была сконцентрирована на ловле скачущих по черепной коробке мыслей-кузнечиков.
-Катя? – Обоим требовалось время, чтобы собраться. – Дочка, здравствуй.
-Здравствуй, пап. Скажи, а твое предложение о работе всё еще в силе?
-Что за вопрос, Катер…- Хотел было возмутиться мсьё Пятницкий, но его дочь не была настроена на долгие переговоры.
-Отлично. И, если можно, я хотела бы вернуться домой на какое-то время, пока не подыщу подходящий вариант жилья…Только у меня одно условие.
Отец в трубке злобно пыхтел, но терпеливо слушал. Похоже, возвращение матери пошло ему на пользу – раньше он не выдержал бы и секунды.
-Говори.
-Я хочу получать обычную зарплату, как у рядового сотрудника твоей фирмы. И больше никаких сверхвыплат. Ты забудешь о существовании моей карточки, а также о том, что я твоя дочь. Второй пункт исключительно в рабочее время.
Вряд ли подобный бред устраивал Пятницкого, но мужчина счел за благо согласиться, пока его своенравная дочь не учудила чего эдакого.
Катя с чувством выполненного долга отключилась и снова бросила беглый взгляд на машину Заураби. Автомобиль с отключенными фарами был едва заметен в темноте, а уж самого Артура не было видно и подавно, но Солнцева отчего-то была уверена: он смотрел прямо на нее.
«Вот как-то так, Любимый. Буду учиться жить без тебя. Но я никогда тебя не забуду…»
Не хотела же плакать, да слезы сами катились теплыми струйками по ледяным от холода щекам.
Катя постаралась переключиться. Ей столько всего предстояло сделать! Собрать вещи, заказать перевозку, переговорить с Абаевым, что было, наверное, самым сложным в списке.
Она бы никогда не решилась подставить Аса своим внезапным уходом, но теперь у него была Гера, и Катя могла со спокойной совестью действовать в соответствии с собственными интересами.
Юлечку вполне можно повысить до должности абаевского секретаря, а обязанности личного помощника, которые выполнялись Солнцевой, - смело переложить на Геру. Думается, Ас от этого только в плюсе будет.
Артур принципиально не включал в автомобиле обогрев. Нет, он не наказывал себя. Ему просто нравилось ощущать некий синхрон внутреннего состояния с внешним.
Он не жалел. Напротив – разум громко ему скандировал, осыпая бурными одобрительными овациями. Сердце было не согласно, но его слушать – себя не уважать. Он и так первую половину своей жизни служил этому глупому органу. Хватит. Надоело.
На пятую ночь Артур почти возненавидел Солнцеву. Она виделась ему врачом, предающим клятву Гиппократа. Врачом, который отказывал тяжелобольному в помощи.
Он ведь приезжал к ее ногам каждую чертовую ночь! С рассветом клялся себе никогда этого больше не делать, но стоило ему приехать после работы домой, как Артур начинал задыхаться. Открывал все окна настежь, садился на табуретку посреди пустынной кухни и медитировал на бутылку виски, которую какой-то идиот вручил ему на недавний день рождения.
Артур ходил по грани, рискуя в следующую минуту снова свалиться в пропасть. Он всё еще помнил то тошнотворное чувство собственной ничтожности запойных времен, отчего хотелось тут же сплюнуть в раковину появившуюся во рту горечь.
Но ненавидел он ее не за это. Ненавидел он ее за заточку, которую она безжалостно всадила ему меж ребер прямо в сердце, стоило только Артуру неосмотрительно повернуться к ней спиной. Всадила и с завидным садизмом прокручивала, не останавливая этот круг сансары ни на минуту. Ведьма!
Катя была его зависимостью. Как и алкоголь. Не желая проигрывать последнему, он раз за разом проигрывал ей.
Он, кстати сказать, не верил ни единому ее слову. Любит. Да что она понимает-то?! Сколько ей там, двадцать четыре? Двадцать пять? Холеная папенькина принцесса! Да даже в ее бунте и в том, что она не желала брать от отца денег, ему виделась избалованность и детскость.
Мать вашу! Он прекрасно понимал, что это не так. Катя была самым удивительным человеком из всех, кого он встречал на своем жизненном пути. Тот набор человеческих качеств, что был в этой рыжеволосой девочке, дается лишь избранным. И как бы парадоксально это ни звучало, ее «идеальность» отдаляла их еще сильнее. Делала невозможным сам факт их счастливого сосуществования.
Что он мог ей предложить? Пенсию по инвалидности? Холостятскую однушку? Или стареющего себя? Контуженного вояку, который слишком много грязи повидал на своем веку. И не просто повидал, он в ней с ног до головы извалялся, захочешь – не отмоешь.
А если он через несколько лет начнет глохнуть? Врачи предупреждали о такой возможности…А если перенесенные операции и лекарства скажутся на его, простите, потенции?
Артур очень хорошо представил себе эту картину. Глухой престарелый импотент и цветущая молоденькая красотка.
Катя его, конечно, не бросит. Из жалости. Будет незаметно спать с таким же молодым и энергичным, как она сама, парнем на стороне, а вечерами возвращаться к нему. Будет гордо нести свой крест! И уже этого он не переживет.
Она хуже алкоголя. Гораздо хуже. Катя – бомба замедленного действия.
Когда полгода назад Заураби решился на отношения с ней, им двигало лишь эгоистичное желание вырвать у судьбы всё, что она может ему напоследок дать. Хотя он даже не был уверен, что дали именно ему. Но спрашивать себя, откуда она взялась и чем он это заслужил, казалось ему донельзя глупым.
Артур не знал, долго ли это продлится, и что будет с ним, когда закончится, он просто решил жить сегодняшним днем.
И вот казалось бы – ему ясно дали понять, что всё – время вышло. Не наглей, мужик! Ан на тебе. Не мог смириться. Хотелось еще. И еще. И еще.
Оттого и приезжал к ней каждую ночь. Торговался с судьбой. Выпрашивал еще немного. Одну ночь, один час. Надеялся. Надежда – вообще самое коварное чувство из всех возможных. Она действительно умирает последней. Душишь ее, душишь. Давишь ее, давишь. Эффекта – ноль.
Всё ему казалось, что выбежит сейчас его Ведьма навстречу. В распахнутом пальто и развевающимися на ветру волосами. Обнимет ладошками своими махонькими его щеки с недельной щетиной, в глаза посмотрит так мудро – мудро, будто всё на свете знает, и он выдохнет наконец. Успокоится. И снова жадно возьмет то, на что не имеет никаких прав.
Знаете, если людям, снедаемым глубокой тоской, улыбается счастье, они не умеют скрывать этого: они набрасываются на счастье, словно хотят сжать его в объятиях и задушить из ревности. Артур подпадал под эту категорию.
Сучья надежда подержать в руках свое счастье всё еще теплилась в нем. До сегодняшней ночи.
Просто в какую-то секунду, глядя на расплывающийся в пелене дождя женский силуэт, он почувствовал ее. Предсмертную агонию своей Надежды.
-Спасибо, Марио! Чао! – Катя попрощалась с услужливым итальянцем и поспешила выйти на улицу, в противном случае, охочий до общения Марио задержал бы ее на неопределенно долгий срок.
На первом этаже бизнес-центра, который принадлежал ее отцу, располагалась прекрасная итальянская кофейня, где варили отменный маккиато и выпекали вкуснейшие печенья с орехами, шоколадом или изюмом. Солнцева нашла неоспоримый плюс в потере веса – теперь можно было не отказывать себе в сладком даже за ужином. Нет, килограммы уходить перестали, но вот вернуть себе былой вес никак не удавалось. Хотя Катя не переставала стараться, для чего и баловала себя вкусностями по окончании скучнейших рабочих будней.
Солнцева едва не расплескала кофе, пока открывала дверь, а открыв, задохнулась от перепада температур – июньская духота вкупе с непередаваемым ароматом раскаленного за день асфальта несколько отличались от офисного климат-контроля.
Катя снова, как и все предыдущие три месяца, предпочла пешую прогулку до дома своей желтой ласточке. Это уже превращалось в своеобразную традицию. С утра она всё равно добиралась до работы с отцом, а на охраняемой стоянке за свой автомобиль можно было не переживать.
Катя так и не съехала от родителей. Чего греха таить – позволила себе побыть инфантильной. Ее кормили, обстирывали и только что в попу не целовали. К тому же, отношения с мамой вроде бы начали налаживаться. Во всяком случае, явно наметился просвет. Нет, Катя не простила мать за то, что она бросила ее младенцем. Но постаралась понять.
Да ее отец не подарок. Да, он немного тиран и сторонник домостроя. И таки да, наверное, молоденькой двадцатилетней девушке, полной здоровых амбиций, тяжело было согласиться с его требованиям сидеть дома и сузить свой мир до годовалого ребенка и его самого. Тут еще открылись новые обстоятельства, изменившие Катино восприятие ситуации: оказывается, мама хотела уйти, забрав ее с собой, но отец с подобным раскладом согласен не был. А против его связей и денег, которые имелись в больших количествах уже тогда, противопоставить ей было нечего.
Злиться на отца не имело смысла. Он такой. И всегда был таким. И всегда будет. Его можно только принять. Или же не принять, навсегда лишившись человека, который тебя вырастил.
А насчет мамы…Катя просто решила, что не хочет питаться ее чувством вины. Желудок не в состоянии это переварить. Насыщение не приходит. Может, в таком случае стоит изменить философию своего питания?
И у нее получилось. Они стали проводить много времени вместе. Девушка делиться личным не спешила, но мамины откровения выслушивала с благодарностью. На выходных, вот, занимались совместным шоппингом. Кате было так удивительно, что никто не тыкал в них пальцем. Мама с дочкой пришли за покупками. Дочка крутится перед мамой в новеньком платьице. Подумаешь. Что в этом такого? В порядке вещей.
А Катя потом всю ночь рыдала в подушку. И, как оказалось, не только она. На следующее утро обе женщины "радовали" отца и мужа красными опухшими глазами.
Такая удивительная штука – жизнь.
Кстати, платьице то она купила. Оно было канареечно-желтого – а какого же еще – цвета, и как нельзя лучше подходило для цветущего лета. К нему они с мамой подобрали сумочку в тон, сумасшедшей красоты босоножки на шпильке и несколько подходящих к образу аксессуаров. Неудивительно, что прохожие мужчины сворачивали себе шеи.
У Кати был интересный жизненный принцип – чем хуже у нее было на душе, тем лучше она выглядела. Никому бы и в голову не пришло, что у женщины, купившей себе новые туфельки за тридцать господи-боже-ты-мой тысяч, могут быть в жизни какие-то проблемы.
По утрам Катя наряжалась с особой тщательностью. Старательно наносила макияж, рисуя на лице такую себя, какую хотела бы видеть внутренне. Она занималась самопрограммированием, давала внутренней Кате некие установки, которым нужно было неукоснительно следовать.
Хорошо еще, что родителям хватило мудрости не лезть к ней в душу. Попробовали однажды, пришлось осадить. Больше не пытались. Папа, конечно, не мог не понимать, в чем, а вернее, в ком тут всё дело. И он понимал. Грозился прибить «чертового бандерлога» в случайно подслушанном Катей разговоре с женой.
Солнцева воткнула в уши наушники и включила в ютубе очередную лекцию психолога Лабковского. В последнее время спасали только они.
Теперь Катя знала, кажется, всё о невротических отношениях и людях-невротиках. Самой впору было лекции читать, просвещать народ. Если вкратце, суть сводилась к тому, что женщины чаще всего коррелируют масштаб своей любви к мужчине со страданиями, которые он ей причинил. Типа: «ой, я его так люблю, так люблю, на стенку просто лезу от своих страданий». Звучит смешно, но доля истины в этом есть. По мнению психолога, здоровые отношения двух состоявшихся личностей должны приносить друг другу удовольствие. Солнцева, конечно, сразу же записала себя в список лютых невротиков, а их с Артуром «недоотношения» наделила ярлыком невротических.
Теперь проблема была ясна, и с проблемой можно было бороться.
Кстати, тот же Лабковский сейчас вещал ей сквозь наушники, что старый советский фильм «С легким паром» - это вовсе никакая не комедия, а самая что ни на есть драма. Драма о ком? Правильно. О невротиках.
Катя могла обманывать себя до посинения, убеждая, что любуется звездами (которые не просматривалась на грозовом небосклоне), но взгляд её раз за разом возвращался к знакомой до зубного скрежета машине.
«Ну что ты тут стоишь, окаянный! Нашел себе бесплатную стоянку!» - Костерила про себя Заураби, однако так и не нашла в себе сил покинуть застекленную лоджию.
Пятая ночь.
Он приезжал к ее подъезду пятую ночь подряд. Парковался на небольшом облюбованном пятачке и просто смотрел, выжимая из нее все соки.
Он не поднимался, она не спускалась.
В этом снова прослеживалось противостояние их характеров, и сдаваться никто не собирался. С Катиной стороны дело было не в гордости. И подавно. Будь она немного слабее, уже давно бы бросилась Артуру на шею, сверкая пятками. Но Солнцева была человеком сильным и волевым, она прекрасно понимала, что пойдя на компромисс с самой собой, своими желаниями и устремлениями, она навсегда потеряет важную часть своей личности. Та просто канет в Лету и, увы, не будет подлежать восстановлению.
Этим она себя убьет. Да, с одной стороны, всем от их примирения станет легче и удобнее, Артур даже соизволит закрыть фрамугу разбуженного им самим сквозняка, но проблема-то никуда не денется. Катя таким же образом будет терять вес, пока однажды не окажется под землей в холодном деревянном ящике.
Эти странно-неопределенные отношения вытянули из нее все жилы. Сама жизнь по капле вытекала из вроде бы здорового организма. И больше так продолжаться не могло.
При этом девушка отдавала себе правдивый отчет, что захоти сейчас Артур перейти с ней на другой уровень, возьми он в отношении нее некие обязательства, она бы с радостью согласилась, забыв разом все обиды.
Но он не предлагал.
На работе Заураби всё также делал вид, что они простые коллеги, а ночью мозолил глаза, стоя под окнами. Замкнутый круг и плотная завеса его брони. Катя наивно предполагала, что ей удалось-таки пробиться сквозь нее, но то был лишь первый слой металлического напыления, а впереди таких еще – тысячи. Она вынужденно расписалась в своем бессилии.
Если Артур не может быть в должной степени мужчиной и принять на себя ответственность за окончательное решение их судьбы, она сделает это за него.
Решение было принято, и вместе с ним в душе Катерины наступило комфортное, как старый застиранный свитер-хемингуэй, умиротворение.
Достав из кармана спортивных брюк телефон, Солнцева ткнула пальцем в экран, выбрав в контактах искомый абонент. Палец – что важно – не дрогнул.
Катя слушала ненавязчивые гудки в трубке, напевая и рисуя солнышко на запотевшем от разницы температур стекле:
«Солнечный круг, небо вокруг – это рисунок мальчишки. Нарисовал он на листке и подписал в уголке-е-е-е: пусть всегда-а-а будет солнце…»
Смартфон сей жизнеутверждающий призыв проигнорировать, конечно, не смог и тотчас ударил по перепонкам басистым «слушаю!»
-Папа? – Катя будто бы удивилась, услышав именно его голос. На самом деле она просто была сконцентрирована на ловле скачущих по черепной коробке мыслей-кузнечиков.
-Катя? – Обоим требовалось время, чтобы собраться. – Дочка, здравствуй.
-Здравствуй, пап. Скажи, а твое предложение о работе всё еще в силе?
-Что за вопрос, Катер…- Хотел было возмутиться мсьё Пятницкий, но его дочь не была настроена на долгие переговоры.
-Отлично. И, если можно, я хотела бы вернуться домой на какое-то время, пока не подыщу подходящий вариант жилья…Только у меня одно условие.
Отец в трубке злобно пыхтел, но терпеливо слушал. Похоже, возвращение матери пошло ему на пользу – раньше он не выдержал бы и секунды.
-Говори.
-Я хочу получать обычную зарплату, как у рядового сотрудника твоей фирмы. И больше никаких сверхвыплат. Ты забудешь о существовании моей карточки, а также о том, что я твоя дочь. Второй пункт исключительно в рабочее время.
Вряд ли подобный бред устраивал Пятницкого, но мужчина счел за благо согласиться, пока его своенравная дочь не учудила чего эдакого.
Катя с чувством выполненного долга отключилась и снова бросила беглый взгляд на машину Заураби. Автомобиль с отключенными фарами был едва заметен в темноте, а уж самого Артура не было видно и подавно, но Солнцева отчего-то была уверена: он смотрел прямо на нее.
«Вот как-то так, Любимый. Буду учиться жить без тебя. Но я никогда тебя не забуду…»
Не хотела же плакать, да слезы сами катились теплыми струйками по ледяным от холода щекам.
Катя постаралась переключиться. Ей столько всего предстояло сделать! Собрать вещи, заказать перевозку, переговорить с Абаевым, что было, наверное, самым сложным в списке.
Она бы никогда не решилась подставить Аса своим внезапным уходом, но теперь у него была Гера, и Катя могла со спокойной совестью действовать в соответствии с собственными интересами.
Юлечку вполне можно повысить до должности абаевского секретаря, а обязанности личного помощника, которые выполнялись Солнцевой, - смело переложить на Геру. Думается, Ас от этого только в плюсе будет.
***
Артур принципиально не включал в автомобиле обогрев. Нет, он не наказывал себя. Ему просто нравилось ощущать некий синхрон внутреннего состояния с внешним.
Он не жалел. Напротив – разум громко ему скандировал, осыпая бурными одобрительными овациями. Сердце было не согласно, но его слушать – себя не уважать. Он и так первую половину своей жизни служил этому глупому органу. Хватит. Надоело.
На пятую ночь Артур почти возненавидел Солнцеву. Она виделась ему врачом, предающим клятву Гиппократа. Врачом, который отказывал тяжелобольному в помощи.
Он ведь приезжал к ее ногам каждую чертовую ночь! С рассветом клялся себе никогда этого больше не делать, но стоило ему приехать после работы домой, как Артур начинал задыхаться. Открывал все окна настежь, садился на табуретку посреди пустынной кухни и медитировал на бутылку виски, которую какой-то идиот вручил ему на недавний день рождения.
Артур ходил по грани, рискуя в следующую минуту снова свалиться в пропасть. Он всё еще помнил то тошнотворное чувство собственной ничтожности запойных времен, отчего хотелось тут же сплюнуть в раковину появившуюся во рту горечь.
Но ненавидел он ее не за это. Ненавидел он ее за заточку, которую она безжалостно всадила ему меж ребер прямо в сердце, стоило только Артуру неосмотрительно повернуться к ней спиной. Всадила и с завидным садизмом прокручивала, не останавливая этот круг сансары ни на минуту. Ведьма!
Катя была его зависимостью. Как и алкоголь. Не желая проигрывать последнему, он раз за разом проигрывал ей.
Он, кстати сказать, не верил ни единому ее слову. Любит. Да что она понимает-то?! Сколько ей там, двадцать четыре? Двадцать пять? Холеная папенькина принцесса! Да даже в ее бунте и в том, что она не желала брать от отца денег, ему виделась избалованность и детскость.
Мать вашу! Он прекрасно понимал, что это не так. Катя была самым удивительным человеком из всех, кого он встречал на своем жизненном пути. Тот набор человеческих качеств, что был в этой рыжеволосой девочке, дается лишь избранным. И как бы парадоксально это ни звучало, ее «идеальность» отдаляла их еще сильнее. Делала невозможным сам факт их счастливого сосуществования.
Что он мог ей предложить? Пенсию по инвалидности? Холостятскую однушку? Или стареющего себя? Контуженного вояку, который слишком много грязи повидал на своем веку. И не просто повидал, он в ней с ног до головы извалялся, захочешь – не отмоешь.
А если он через несколько лет начнет глохнуть? Врачи предупреждали о такой возможности…А если перенесенные операции и лекарства скажутся на его, простите, потенции?
Артур очень хорошо представил себе эту картину. Глухой престарелый импотент и цветущая молоденькая красотка.
Катя его, конечно, не бросит. Из жалости. Будет незаметно спать с таким же молодым и энергичным, как она сама, парнем на стороне, а вечерами возвращаться к нему. Будет гордо нести свой крест! И уже этого он не переживет.
Она хуже алкоголя. Гораздо хуже. Катя – бомба замедленного действия.
Когда полгода назад Заураби решился на отношения с ней, им двигало лишь эгоистичное желание вырвать у судьбы всё, что она может ему напоследок дать. Хотя он даже не был уверен, что дали именно ему. Но спрашивать себя, откуда она взялась и чем он это заслужил, казалось ему донельзя глупым.
Артур не знал, долго ли это продлится, и что будет с ним, когда закончится, он просто решил жить сегодняшним днем.
И вот казалось бы – ему ясно дали понять, что всё – время вышло. Не наглей, мужик! Ан на тебе. Не мог смириться. Хотелось еще. И еще. И еще.
Оттого и приезжал к ней каждую ночь. Торговался с судьбой. Выпрашивал еще немного. Одну ночь, один час. Надеялся. Надежда – вообще самое коварное чувство из всех возможных. Она действительно умирает последней. Душишь ее, душишь. Давишь ее, давишь. Эффекта – ноль.
Всё ему казалось, что выбежит сейчас его Ведьма навстречу. В распахнутом пальто и развевающимися на ветру волосами. Обнимет ладошками своими махонькими его щеки с недельной щетиной, в глаза посмотрит так мудро – мудро, будто всё на свете знает, и он выдохнет наконец. Успокоится. И снова жадно возьмет то, на что не имеет никаких прав.
Знаете, если людям, снедаемым глубокой тоской, улыбается счастье, они не умеют скрывать этого: они набрасываются на счастье, словно хотят сжать его в объятиях и задушить из ревности. Артур подпадал под эту категорию.
Сучья надежда подержать в руках свое счастье всё еще теплилась в нем. До сегодняшней ночи.
Просто в какую-то секунду, глядя на расплывающийся в пелене дождя женский силуэт, он почувствовал ее. Предсмертную агонию своей Надежды.
***
-Спасибо, Марио! Чао! – Катя попрощалась с услужливым итальянцем и поспешила выйти на улицу, в противном случае, охочий до общения Марио задержал бы ее на неопределенно долгий срок.
На первом этаже бизнес-центра, который принадлежал ее отцу, располагалась прекрасная итальянская кофейня, где варили отменный маккиато и выпекали вкуснейшие печенья с орехами, шоколадом или изюмом. Солнцева нашла неоспоримый плюс в потере веса – теперь можно было не отказывать себе в сладком даже за ужином. Нет, килограммы уходить перестали, но вот вернуть себе былой вес никак не удавалось. Хотя Катя не переставала стараться, для чего и баловала себя вкусностями по окончании скучнейших рабочих будней.
Солнцева едва не расплескала кофе, пока открывала дверь, а открыв, задохнулась от перепада температур – июньская духота вкупе с непередаваемым ароматом раскаленного за день асфальта несколько отличались от офисного климат-контроля.
Катя снова, как и все предыдущие три месяца, предпочла пешую прогулку до дома своей желтой ласточке. Это уже превращалось в своеобразную традицию. С утра она всё равно добиралась до работы с отцом, а на охраняемой стоянке за свой автомобиль можно было не переживать.
Катя так и не съехала от родителей. Чего греха таить – позволила себе побыть инфантильной. Ее кормили, обстирывали и только что в попу не целовали. К тому же, отношения с мамой вроде бы начали налаживаться. Во всяком случае, явно наметился просвет. Нет, Катя не простила мать за то, что она бросила ее младенцем. Но постаралась понять.
Да ее отец не подарок. Да, он немного тиран и сторонник домостроя. И таки да, наверное, молоденькой двадцатилетней девушке, полной здоровых амбиций, тяжело было согласиться с его требованиям сидеть дома и сузить свой мир до годовалого ребенка и его самого. Тут еще открылись новые обстоятельства, изменившие Катино восприятие ситуации: оказывается, мама хотела уйти, забрав ее с собой, но отец с подобным раскладом согласен не был. А против его связей и денег, которые имелись в больших количествах уже тогда, противопоставить ей было нечего.
Злиться на отца не имело смысла. Он такой. И всегда был таким. И всегда будет. Его можно только принять. Или же не принять, навсегда лишившись человека, который тебя вырастил.
А насчет мамы…Катя просто решила, что не хочет питаться ее чувством вины. Желудок не в состоянии это переварить. Насыщение не приходит. Может, в таком случае стоит изменить философию своего питания?
И у нее получилось. Они стали проводить много времени вместе. Девушка делиться личным не спешила, но мамины откровения выслушивала с благодарностью. На выходных, вот, занимались совместным шоппингом. Кате было так удивительно, что никто не тыкал в них пальцем. Мама с дочкой пришли за покупками. Дочка крутится перед мамой в новеньком платьице. Подумаешь. Что в этом такого? В порядке вещей.
А Катя потом всю ночь рыдала в подушку. И, как оказалось, не только она. На следующее утро обе женщины "радовали" отца и мужа красными опухшими глазами.
Такая удивительная штука – жизнь.
Кстати, платьице то она купила. Оно было канареечно-желтого – а какого же еще – цвета, и как нельзя лучше подходило для цветущего лета. К нему они с мамой подобрали сумочку в тон, сумасшедшей красоты босоножки на шпильке и несколько подходящих к образу аксессуаров. Неудивительно, что прохожие мужчины сворачивали себе шеи.
У Кати был интересный жизненный принцип – чем хуже у нее было на душе, тем лучше она выглядела. Никому бы и в голову не пришло, что у женщины, купившей себе новые туфельки за тридцать господи-боже-ты-мой тысяч, могут быть в жизни какие-то проблемы.
По утрам Катя наряжалась с особой тщательностью. Старательно наносила макияж, рисуя на лице такую себя, какую хотела бы видеть внутренне. Она занималась самопрограммированием, давала внутренней Кате некие установки, которым нужно было неукоснительно следовать.
Хорошо еще, что родителям хватило мудрости не лезть к ней в душу. Попробовали однажды, пришлось осадить. Больше не пытались. Папа, конечно, не мог не понимать, в чем, а вернее, в ком тут всё дело. И он понимал. Грозился прибить «чертового бандерлога» в случайно подслушанном Катей разговоре с женой.
Солнцева воткнула в уши наушники и включила в ютубе очередную лекцию психолога Лабковского. В последнее время спасали только они.
Теперь Катя знала, кажется, всё о невротических отношениях и людях-невротиках. Самой впору было лекции читать, просвещать народ. Если вкратце, суть сводилась к тому, что женщины чаще всего коррелируют масштаб своей любви к мужчине со страданиями, которые он ей причинил. Типа: «ой, я его так люблю, так люблю, на стенку просто лезу от своих страданий». Звучит смешно, но доля истины в этом есть. По мнению психолога, здоровые отношения двух состоявшихся личностей должны приносить друг другу удовольствие. Солнцева, конечно, сразу же записала себя в список лютых невротиков, а их с Артуром «недоотношения» наделила ярлыком невротических.
Теперь проблема была ясна, и с проблемой можно было бороться.
Кстати, тот же Лабковский сейчас вещал ей сквозь наушники, что старый советский фильм «С легким паром» - это вовсе никакая не комедия, а самая что ни на есть драма. Драма о ком? Правильно. О невротиках.
