Но все равно на дороге Ржев-Москва одна из поисковых групп остановила для проверки документов злополучный мотоцикл, на котором ехали Политов и Шилова. Золотая Звезда героя из-под распахнутого плаща должна была произвести эффект. Документы были в порядке, диверсантов уже собирались отпустить, но Политов-Шилов-Таврин вызвал подозрение своим ответом на вопрос, откуда они едут. Он назвал деревню Демьяново. Сто пятьдесят километров от того места, где мотоциклисты были остановлены. Получается, ехали они всю ночь под дождем, а особист и его подруга совершенно сухие. А когда Политов снял плащ, один из поисковиков заметил, что награды-то расположены совсем не так, как полагается. Недавно введен новый порядок их ношения. В частности Золотая Звезда героя висела не на той стороне груди.
Че та совсем тупые немцы что ли? Нет, в этом деле еще много расхождений. То чекисты ловко вели диверсантов с самого момента посадки, то обнаружили их случайно.
Бенедиктинский послюнявил палец и зашуршал бумагами.
Архивы ФСБ вещь конечно эксклюзивная, но кто даст гарантию, что чекисты по прямому указанию Берии сами не сфабриковали это дело. Алексею-то именно это и нужно доказать. В этом плане он сильно рассчитывал на письмо некоего Политова своей любовнице Марии Скобцовой. Это письмо ему за некоторую сумму уступил фанат военно-исторической реконструкции Паша Сальков, с которым Бенедиктнский познакомился в бытность того «черным копателем». Мародерское нутро Паши все же не смогло устоять перед кругленькой суммой «зеленых», и вот теперь письмо в целлофановом файле лежит перед Алексеем на столе.
Чтож почитаем.
«Здравствуй, солнышко…» Пам-пам-пам. Сюси-пуси. А, вот, началось.
«… скоро, моя радость, все будет по другому. Скоро ты получишь обратно имения своего отца и мы заживем красиво и богато. Кто бы мог подумать, что конец краснопузым положат какие-то комья грязи…»
Ага, вот это уже интересно. Не о том ли взрывном устройстве речь? Но все дело-то в том, что «комья!» И потом письмо датировано сентябрем сорок второго и упоминается не Скорцени или Греве, а некий Девид Томпсон. Вот бы о нем чего-нибудь нарыть. Но главное в том, что скорее всего вся эта история с группой диверсантов в сорок четвертом — чистой воды выдумка чекистов. Надо рыть в этом направлении. Займемся Девидом.
Алексей захлопнул папку и пошел на кухню. Теперь он может отблагодарить себя порцией-другой коньячку. Не просто ради выпить, а за здравие перспективного направления расследования. Дело-то, наконец сдвинулось с мертвой точки.
Москва Языковский пер. д.6 19.02.1941 г
Сегодня у Виктора праздник — еще с утра подтвердился его перевод в трест. Вполне возможно, что это постарался Лутц. Ян не всегда посвящает своих подопечных о предпринимаемых им шагах. Но Орловскому хотелось думать, что перевод — это его заслуга. Все-таки довести строительство моста в Белоречье от задания на проектирование, до последней заклепки на фермах — это не фунт изюма. Сразу после открытия с традиционным перерезанием ленточки, на торжественном собрании ему вручили почетную грамоту и ценный подарок — водонепроницаемые часы «Слава». А колхоз «Новая заря», которому позарез был нужен этот мост, чтобы возить на элеватор зерно и из города запчасти к тракторам, не делая при этом пятидесятикилометровый крюк, подарили их управлению племенного быка Казимира. Они долго не знали, куда девать скотину. Не в Москву же везти. Выручил председатель соседнего колхоза Сидор Кофтун. Быка они списали на износ строительной техники и пристроили к Кофтуну, а он за это презентовал руководящему составу управления пять коробковых полушубков. Опять же их оформили как спецодежду. В общем, в столице Орловский появился с обновками. Не забыл он и об Анастасии. Та долго не хотела принимать лисью шапку с таким длинным хвостом сзади, но Виктор сказал, что того требует оперативная обстановка (какая же жена без презента?) и она сдалась.
Именно в тот день, как ему показалось, растаяла ледяная стена между ними. Нет, вроде бы ничего особенного не произошло. Он вошел, поставил чемоданы на пол, стряхнул налипший на воротнике и шапке снег. Но вот ее глаза… Он никогда не видел у нее таких глаз!
Они не спеша, поужинали, говоря при этом о каких-то пустяках, послушали на кухне выпуск новостей по радио и переместились в комнату.
Виктор вынул из чемодана объемистую папку с рабочими документами и принялся перекладывать их в портфель, который в командировку с собой не брал.
— Ты знаешь, а я соскучилась по тебе, Витя — Анастасия села на тахту и подобрала ноги. — Даже не думала, что такое возможно.
— Почему? Я что, тиран какой-нибудь? — Орловский засмеялся.
— Да нет, конечно, — улыбнулась она. Просто я привыкла к тебе относиться как… к товарищу что ли?
Виктор заметил, что словом «товарищ» Анастасия едва ли не поперхнулась.
— А теперь как относишься? — он даже перестал есть отменный борщ, что она сварила с утра, и отложил ложку.
— Как к очень хорошему другу. По друзьям ведь тоже скучают, правда?
— Правда, — буркнул Виктор и вернулся к еде.
Тут Анастасия была права. Они и в самом деле стали друзьями. Нет, конечно, всего о своей жизни он не рассказал. Да разве такое возможно? Но в пределах разумного… Особенно они с Настей любили вспоминать детство, хотя и было оно у них ой какое разное. Маленький Петя Сказочников раздирал коленки, кувыркаясь с обрыва у быстрой речки Ведянки, играл в прятки в высоких травах, которые пахли уходящим летом, получал горячих от батяни, когда приходили соседи в поисках негодников, разоривших улей, а у Петьки вся мордашка была вымазана медом.
Настеньку же нянчили те самые семь нянек, которые по идее просто обязаны были оставить ее без глаза, но на деле даже чихнуть ей не давали. Горы плюшевых медведей и табуны кукол в кисейных платьицах, пытка рыбьим жиром по утрам, французский с прононсом и прочая дребедень. Кисельные берега и молочные реки, одним словом. Причем самым страшным, что она запомнила, был дед, совершенно не желающий вписываться в великосветскую семью высокопоставленного офицера. «Гляди, Наська, учи науку. Не будешь учиться, все косы повыдергаю», кричал он, и не было мгновений страшнее. Хотелось убежать в чулан и спрятаться там среди старых матрацев.
Раскаленная палуба парохода, тифозные трупы, сбрасываемые за борт, кишащая людьми и тараканами гостиница Марселя (причем еще не известно кого было больше) — все это не отложилось в маленькой детской головке. Тем более, что и в эмиграции ее отец тоже неплохо устроился.
У Петьки же самым страшным были «Бесовы пещеры», что на излучине реки за Строгановским лесом. Всякое говорили о них: и что живет там беглый каторжник, что питается заблудившимися детьми, и что именно туда русалки утаскивают с реки утопленников, а потом их души бродят по узким подземным ходам и завывают, заглушая ветер. Наконец, что в пещерах издревле поселились бесы и выходят оттуда по ночам на охоту. Один раз Петьку на спор пошел к пещерам когда стемнело. Полчаса просидел он у самого в хода ближней из них. Его начало трясти крупной дрожью. То ли замерз, то ли последние остатки мальчишеского куража растаяли вместе с криком ночной птицы. Убежал.
Только пацаны на селе его все равно зауважали. Еще бы. Больше никто даже не заикнулся о том, что готов хотя бы повторить поход к «Бесовым» пещерам ночью.
Потом были казаки, гнавшие полем безоружных активистов из их шахты. Был там и его родной дядя Коля с разрубленной наискосок грудью.
Горели заживо односельчане в подожженной петлюровцами деревне, умирали с голоду, когда со двора бравые красновцы, с яркими триколорами на рукавах, уводили последнюю скотину и жгли налившиеся зерном поля.
Но это уже была совсем другая, взрослая жизнь. Снаряжать ленту от пулемета «Максим», когда на голову тебе сыпятся горячие винтовочные гильзы, перевязывать рваные раны и хоронить знакомых с пеленок людей — это уже не детство.
Насте, как и ему, тоже поменяли фамилию. На самом деле ее звали Анастасия Эрдели. Хорошо, что хоть имя оставили. Он-то побыв некоторое время Сергеем, настолько привык к «Виктору», что уже давно не оборачивался, когда кто-нибудь на улице громко звал Петра.
Москва Красная площадь. 01.05.1941 г
Веселое оживление, крики «ура», тучи разноцветных шариков и знамена, плакаты, транспаранты… Казалось, они с Настей утонули в этом красном море.
Анастасия сначала ни в какую не хотела идти на демонстрацию, но если бы жены комсорга треста, да еще и кандидата в партию, не было бы вместе со всеми, это, самое малое, вызвало бы пересуды и сплетни. Пришлось воспользоваться административным ресурсом. Лутцу Анастасия перечить не смела. Он был единственным связующим звеном между ней и отцом, возглавляющем в Париже «офицерский союз».
Настя шла молча, впрочем, стараясь ничем не выдавать своего раздражения. Но постепенно праздничное настроение передалось и ей. Тем более, что по рукам пошли маленькие бутылочки водочки и коньячка.
В конце концов разве можно злиться на этих людей, так искренне радующихся и так бесхитростно делящихся своей радостю с другими. Вот уже его жена шагает с подаренными кем-то воздушными шариками и поет веселую песню про летчиков. Они шли в четвертой колоне от мавзолея, и когда Виктор посмотрел на лево, сердце у него сжалось.
Вот он, Сталин! В своем всегдашнем светлом костюме из «коломенки» и фуражке-ворошиловке. Смеется и машет рукой. Так близко! Ведь Виктору, ворошиловскому стрелку, ничего не стоит попасть отсюда в вождя! Как просто и как нереально. Судьба словно смеется над ним.
А поднялась бы теперь у него рука? После всего того, что он знает, после панорамы лежащей в руинах Москвы, после тысяч лежащих в оврагах и гниющих трупов тех, кто идет сейчас рядом с ним, после знакомства с фильтрационными лагерями? Да, ГУЛАГ он тоже помнил, но люди выживали и там. И освобождались. А из лагеря для перемещенных лиц было только две дороги: в полицаи-белоповязочники и на метр под землю. Иногда и такого выбора не было, когда тебя, распухшего от лучевой болезни, но еще живого, штыками, вместе с десятками таких же загоняют в ров и бросают издалека сверху землю.
— Чего нос-то повесил? Вспомнил чего что ли? — окликнул его Мишка Назарян. Очки сползли вниз по его покрасневшему носу, фетровая шляпа съехала на затылок. Толкается, целоваться лезет, морда пьяная, того и гляди флажком глаза выколет. Эх Мишка, Мишка — добрая душа. Наливай.
Москва Языковский пер. д.6 20.06.1941 г
Это был ее настоящий день рождения. Свой настоящий Виктор праздновать никак не мог, а тот, что записан в фальшивом паспорте, просто не хотелось.
Праздник удался. Гостей было не много. Чета Прохоровых (Он — тот самый принципиальный главбух, она — секретарь профкома управления), Назаряны и Олег Щерба с подругой. Олег — его сосед и просто хороший парень. Он притащил с собой баян, так что застолье, как это бывает, продолжалось под «Тачанку», «Три танкиста» и «бой на озере Хасан». Олежка без устали играл на баяне, который он притащил с собой. Потом, неожиданно для Виктора, Анастасия взяла гитару и озорно запела:
— Крутится вертится шар голубойКрутится вертится над головойКрутится вертится, хочет упастьКавалер барышню хочет украсть — На сопках Маньчжурии сыграй, — закричала Соня — Олегова подружка.
— Просим, просим, — зааплодировали все. Стол сдвинули к окну и три пары закружились по комнате. Только баянист остался не при делах. Потом Олег хлопнул себя рукой по лбу и скрылся в прихожей. Через некоторое время он вместе с Митричем, соседом сверху, притащил патефон. Откуда-то появились еще люди, некоторых из которых Виктор смутно помнил, а других не узнавал вовсе. Танцы до упаду. Однако народ и не думал останавливаться. Наоборот, патефон вынесли на улицу и поставили на табуретке возле парадного. Вскоре публики прибавилось. Вино, смех, теплая летняя ночь двадцатого июня сорок первого года — последняя мирная ночь.
Москва Языковский пер. д.6 22.06.1941 г
Началось! — он стоял возле зеркала с половиной выбритого лица. Именно таким застало Виктора сообщение Совинформбюро. — Все! Теперь это не остановить. Все развивается по дьявольскому сценарию, заключительным актом которого станет ядерная бомбардировка городов СССР. Вон Лутц только позавчера вернулся из своей странной командировки в закавказье, а сейчас по радио передают, что англичане бомбили Баку. В Иране начались столкновения между частями Красной армии и экспедиционным британским корпусом. Ну а немец атаковал с запада. К этому все и шло.
Орловский подошел к окну. Люди толпились на тротуаре возле уличных репродукторов. Толпа уже заполонила половину проезжей части. Образовалась пробка. Диктор замолчал. Стало как-то непривычно тихо. Только ребенок плачет у кого-то на руках. Зазвонил телефон.
— Орловский, — бодрый голос Лутца звучал как нечто инородное и глупое посреди всеобщего горя. Виктор отдернул от себя трубку так, будто она была намазана ядом и сжал ее в кулаке так, что побелели пальцы. — Орловский. Виктор, где ты там пропал?
— Да, — выдавил из себя он.
— Жду тебя с женой по старому адресу. Помнишь небось «Волну?» Чтобы к четырем был как штык. Есть разговор, да и все наши собираются. Считай, что это приказ. Об остальном при встрече.
Ишь ты, шкура. Почуял запах крови, осмелел. Не боится уже ничего. Чуть ли не открытым текстом по телефону говорит. Похоже, что все идет по их плану. Вот и базу расконсервируют. — Орловсий закусил нижнюю губу. — не успел он увести Настю в глухую деревню, как задумал еще осенью. То командировка эта, то повышение. Опять же зимой было не реально устроится в деревне. Дотянул, твою мать. Ну хорошо, поедем и посмотрим, что вы там затеваете, гаврики.
Такси высадило их на окраине Тимирязевского арка. Прямо к воротам ДСО «Волна» Орловский ехать не решился даже сейчас.
Здесь все было по прежнему. Разве, что территория казалась менее ухоженной. Парк метр за метром отвоевывал ее у людей. Вот уже на площадке для игры в городки шелестят листьями на ветру ростки будущего дикого малинника, да и в прыжковой яме из-за зарослей борщевика не видно песка. На втором этаже местный филиал ОСВОДа устроил что-то вроде склада, и теперь Гоша Яценко тащит оттуда под мышкой несколько весел, а на каждом плече бывшего соседа Орловского по спасательному кругу.
— О-о-! Какие люди! С дамой познакомил бы что ли, деревеньщина.
— Пошел ты, — махнул рукой Виктор.
— Ты чего такой смурной, Виктор? — с крыльца сбежал Ян Лутц. На его посвежевшем лице сияла улыбка. — Все еще только начинается. Разве не этого ты хотел? Не сегодня завтра кровавый сталинский режим будет сметен с лица земли. Как говорят наши немецкие друзья — «блицкриг».
Говорит будто на митинге. Обрабатывает, скотина. Профессиональная привычка, куда деваться. — Орловский достал папиросу и закурил. Он не стал ничего отвечать, только придал своему лицу невозмутимый вид.
И правда, что-то он расклеился как барышня из той позавчерашней песни. Что он будет делать дальше, Виктор еще не решил. Одно понятно — с парнями из «Волны» ему не по пути. Остаться с ними — это значит опять: стрельба, гонки на автомобилях, засады и убийства. Того и гляди, опять забросит в пятьдесят восьмой.
Че та совсем тупые немцы что ли? Нет, в этом деле еще много расхождений. То чекисты ловко вели диверсантов с самого момента посадки, то обнаружили их случайно.
Бенедиктинский послюнявил палец и зашуршал бумагами.
Архивы ФСБ вещь конечно эксклюзивная, но кто даст гарантию, что чекисты по прямому указанию Берии сами не сфабриковали это дело. Алексею-то именно это и нужно доказать. В этом плане он сильно рассчитывал на письмо некоего Политова своей любовнице Марии Скобцовой. Это письмо ему за некоторую сумму уступил фанат военно-исторической реконструкции Паша Сальков, с которым Бенедиктнский познакомился в бытность того «черным копателем». Мародерское нутро Паши все же не смогло устоять перед кругленькой суммой «зеленых», и вот теперь письмо в целлофановом файле лежит перед Алексеем на столе.
Чтож почитаем.
«Здравствуй, солнышко…» Пам-пам-пам. Сюси-пуси. А, вот, началось.
«… скоро, моя радость, все будет по другому. Скоро ты получишь обратно имения своего отца и мы заживем красиво и богато. Кто бы мог подумать, что конец краснопузым положат какие-то комья грязи…»
Ага, вот это уже интересно. Не о том ли взрывном устройстве речь? Но все дело-то в том, что «комья!» И потом письмо датировано сентябрем сорок второго и упоминается не Скорцени или Греве, а некий Девид Томпсон. Вот бы о нем чего-нибудь нарыть. Но главное в том, что скорее всего вся эта история с группой диверсантов в сорок четвертом — чистой воды выдумка чекистов. Надо рыть в этом направлении. Займемся Девидом.
Алексей захлопнул папку и пошел на кухню. Теперь он может отблагодарить себя порцией-другой коньячку. Не просто ради выпить, а за здравие перспективного направления расследования. Дело-то, наконец сдвинулось с мертвой точки.
Москва Языковский пер. д.6 19.02.1941 г
Сегодня у Виктора праздник — еще с утра подтвердился его перевод в трест. Вполне возможно, что это постарался Лутц. Ян не всегда посвящает своих подопечных о предпринимаемых им шагах. Но Орловскому хотелось думать, что перевод — это его заслуга. Все-таки довести строительство моста в Белоречье от задания на проектирование, до последней заклепки на фермах — это не фунт изюма. Сразу после открытия с традиционным перерезанием ленточки, на торжественном собрании ему вручили почетную грамоту и ценный подарок — водонепроницаемые часы «Слава». А колхоз «Новая заря», которому позарез был нужен этот мост, чтобы возить на элеватор зерно и из города запчасти к тракторам, не делая при этом пятидесятикилометровый крюк, подарили их управлению племенного быка Казимира. Они долго не знали, куда девать скотину. Не в Москву же везти. Выручил председатель соседнего колхоза Сидор Кофтун. Быка они списали на износ строительной техники и пристроили к Кофтуну, а он за это презентовал руководящему составу управления пять коробковых полушубков. Опять же их оформили как спецодежду. В общем, в столице Орловский появился с обновками. Не забыл он и об Анастасии. Та долго не хотела принимать лисью шапку с таким длинным хвостом сзади, но Виктор сказал, что того требует оперативная обстановка (какая же жена без презента?) и она сдалась.
Именно в тот день, как ему показалось, растаяла ледяная стена между ними. Нет, вроде бы ничего особенного не произошло. Он вошел, поставил чемоданы на пол, стряхнул налипший на воротнике и шапке снег. Но вот ее глаза… Он никогда не видел у нее таких глаз!
Они не спеша, поужинали, говоря при этом о каких-то пустяках, послушали на кухне выпуск новостей по радио и переместились в комнату.
Виктор вынул из чемодана объемистую папку с рабочими документами и принялся перекладывать их в портфель, который в командировку с собой не брал.
— Ты знаешь, а я соскучилась по тебе, Витя — Анастасия села на тахту и подобрала ноги. — Даже не думала, что такое возможно.
— Почему? Я что, тиран какой-нибудь? — Орловский засмеялся.
— Да нет, конечно, — улыбнулась она. Просто я привыкла к тебе относиться как… к товарищу что ли?
Виктор заметил, что словом «товарищ» Анастасия едва ли не поперхнулась.
— А теперь как относишься? — он даже перестал есть отменный борщ, что она сварила с утра, и отложил ложку.
— Как к очень хорошему другу. По друзьям ведь тоже скучают, правда?
— Правда, — буркнул Виктор и вернулся к еде.
Тут Анастасия была права. Они и в самом деле стали друзьями. Нет, конечно, всего о своей жизни он не рассказал. Да разве такое возможно? Но в пределах разумного… Особенно они с Настей любили вспоминать детство, хотя и было оно у них ой какое разное. Маленький Петя Сказочников раздирал коленки, кувыркаясь с обрыва у быстрой речки Ведянки, играл в прятки в высоких травах, которые пахли уходящим летом, получал горячих от батяни, когда приходили соседи в поисках негодников, разоривших улей, а у Петьки вся мордашка была вымазана медом.
Настеньку же нянчили те самые семь нянек, которые по идее просто обязаны были оставить ее без глаза, но на деле даже чихнуть ей не давали. Горы плюшевых медведей и табуны кукол в кисейных платьицах, пытка рыбьим жиром по утрам, французский с прононсом и прочая дребедень. Кисельные берега и молочные реки, одним словом. Причем самым страшным, что она запомнила, был дед, совершенно не желающий вписываться в великосветскую семью высокопоставленного офицера. «Гляди, Наська, учи науку. Не будешь учиться, все косы повыдергаю», кричал он, и не было мгновений страшнее. Хотелось убежать в чулан и спрятаться там среди старых матрацев.
Раскаленная палуба парохода, тифозные трупы, сбрасываемые за борт, кишащая людьми и тараканами гостиница Марселя (причем еще не известно кого было больше) — все это не отложилось в маленькой детской головке. Тем более, что и в эмиграции ее отец тоже неплохо устроился.
У Петьки же самым страшным были «Бесовы пещеры», что на излучине реки за Строгановским лесом. Всякое говорили о них: и что живет там беглый каторжник, что питается заблудившимися детьми, и что именно туда русалки утаскивают с реки утопленников, а потом их души бродят по узким подземным ходам и завывают, заглушая ветер. Наконец, что в пещерах издревле поселились бесы и выходят оттуда по ночам на охоту. Один раз Петьку на спор пошел к пещерам когда стемнело. Полчаса просидел он у самого в хода ближней из них. Его начало трясти крупной дрожью. То ли замерз, то ли последние остатки мальчишеского куража растаяли вместе с криком ночной птицы. Убежал.
Только пацаны на селе его все равно зауважали. Еще бы. Больше никто даже не заикнулся о том, что готов хотя бы повторить поход к «Бесовым» пещерам ночью.
Потом были казаки, гнавшие полем безоружных активистов из их шахты. Был там и его родной дядя Коля с разрубленной наискосок грудью.
Горели заживо односельчане в подожженной петлюровцами деревне, умирали с голоду, когда со двора бравые красновцы, с яркими триколорами на рукавах, уводили последнюю скотину и жгли налившиеся зерном поля.
Но это уже была совсем другая, взрослая жизнь. Снаряжать ленту от пулемета «Максим», когда на голову тебе сыпятся горячие винтовочные гильзы, перевязывать рваные раны и хоронить знакомых с пеленок людей — это уже не детство.
Насте, как и ему, тоже поменяли фамилию. На самом деле ее звали Анастасия Эрдели. Хорошо, что хоть имя оставили. Он-то побыв некоторое время Сергеем, настолько привык к «Виктору», что уже давно не оборачивался, когда кто-нибудь на улице громко звал Петра.
Москва Красная площадь. 01.05.1941 г
Веселое оживление, крики «ура», тучи разноцветных шариков и знамена, плакаты, транспаранты… Казалось, они с Настей утонули в этом красном море.
Анастасия сначала ни в какую не хотела идти на демонстрацию, но если бы жены комсорга треста, да еще и кандидата в партию, не было бы вместе со всеми, это, самое малое, вызвало бы пересуды и сплетни. Пришлось воспользоваться административным ресурсом. Лутцу Анастасия перечить не смела. Он был единственным связующим звеном между ней и отцом, возглавляющем в Париже «офицерский союз».
Настя шла молча, впрочем, стараясь ничем не выдавать своего раздражения. Но постепенно праздничное настроение передалось и ей. Тем более, что по рукам пошли маленькие бутылочки водочки и коньячка.
В конце концов разве можно злиться на этих людей, так искренне радующихся и так бесхитростно делящихся своей радостю с другими. Вот уже его жена шагает с подаренными кем-то воздушными шариками и поет веселую песню про летчиков. Они шли в четвертой колоне от мавзолея, и когда Виктор посмотрел на лево, сердце у него сжалось.
Вот он, Сталин! В своем всегдашнем светлом костюме из «коломенки» и фуражке-ворошиловке. Смеется и машет рукой. Так близко! Ведь Виктору, ворошиловскому стрелку, ничего не стоит попасть отсюда в вождя! Как просто и как нереально. Судьба словно смеется над ним.
А поднялась бы теперь у него рука? После всего того, что он знает, после панорамы лежащей в руинах Москвы, после тысяч лежащих в оврагах и гниющих трупов тех, кто идет сейчас рядом с ним, после знакомства с фильтрационными лагерями? Да, ГУЛАГ он тоже помнил, но люди выживали и там. И освобождались. А из лагеря для перемещенных лиц было только две дороги: в полицаи-белоповязочники и на метр под землю. Иногда и такого выбора не было, когда тебя, распухшего от лучевой болезни, но еще живого, штыками, вместе с десятками таких же загоняют в ров и бросают издалека сверху землю.
— Чего нос-то повесил? Вспомнил чего что ли? — окликнул его Мишка Назарян. Очки сползли вниз по его покрасневшему носу, фетровая шляпа съехала на затылок. Толкается, целоваться лезет, морда пьяная, того и гляди флажком глаза выколет. Эх Мишка, Мишка — добрая душа. Наливай.
Москва Языковский пер. д.6 20.06.1941 г
Это был ее настоящий день рождения. Свой настоящий Виктор праздновать никак не мог, а тот, что записан в фальшивом паспорте, просто не хотелось.
Праздник удался. Гостей было не много. Чета Прохоровых (Он — тот самый принципиальный главбух, она — секретарь профкома управления), Назаряны и Олег Щерба с подругой. Олег — его сосед и просто хороший парень. Он притащил с собой баян, так что застолье, как это бывает, продолжалось под «Тачанку», «Три танкиста» и «бой на озере Хасан». Олежка без устали играл на баяне, который он притащил с собой. Потом, неожиданно для Виктора, Анастасия взяла гитару и озорно запела:
— Крутится вертится шар голубойКрутится вертится над головойКрутится вертится, хочет упастьКавалер барышню хочет украсть — На сопках Маньчжурии сыграй, — закричала Соня — Олегова подружка.
— Просим, просим, — зааплодировали все. Стол сдвинули к окну и три пары закружились по комнате. Только баянист остался не при делах. Потом Олег хлопнул себя рукой по лбу и скрылся в прихожей. Через некоторое время он вместе с Митричем, соседом сверху, притащил патефон. Откуда-то появились еще люди, некоторых из которых Виктор смутно помнил, а других не узнавал вовсе. Танцы до упаду. Однако народ и не думал останавливаться. Наоборот, патефон вынесли на улицу и поставили на табуретке возле парадного. Вскоре публики прибавилось. Вино, смех, теплая летняя ночь двадцатого июня сорок первого года — последняя мирная ночь.
Москва Языковский пер. д.6 22.06.1941 г
Началось! — он стоял возле зеркала с половиной выбритого лица. Именно таким застало Виктора сообщение Совинформбюро. — Все! Теперь это не остановить. Все развивается по дьявольскому сценарию, заключительным актом которого станет ядерная бомбардировка городов СССР. Вон Лутц только позавчера вернулся из своей странной командировки в закавказье, а сейчас по радио передают, что англичане бомбили Баку. В Иране начались столкновения между частями Красной армии и экспедиционным британским корпусом. Ну а немец атаковал с запада. К этому все и шло.
Орловский подошел к окну. Люди толпились на тротуаре возле уличных репродукторов. Толпа уже заполонила половину проезжей части. Образовалась пробка. Диктор замолчал. Стало как-то непривычно тихо. Только ребенок плачет у кого-то на руках. Зазвонил телефон.
— Орловский, — бодрый голос Лутца звучал как нечто инородное и глупое посреди всеобщего горя. Виктор отдернул от себя трубку так, будто она была намазана ядом и сжал ее в кулаке так, что побелели пальцы. — Орловский. Виктор, где ты там пропал?
— Да, — выдавил из себя он.
— Жду тебя с женой по старому адресу. Помнишь небось «Волну?» Чтобы к четырем был как штык. Есть разговор, да и все наши собираются. Считай, что это приказ. Об остальном при встрече.
Ишь ты, шкура. Почуял запах крови, осмелел. Не боится уже ничего. Чуть ли не открытым текстом по телефону говорит. Похоже, что все идет по их плану. Вот и базу расконсервируют. — Орловсий закусил нижнюю губу. — не успел он увести Настю в глухую деревню, как задумал еще осенью. То командировка эта, то повышение. Опять же зимой было не реально устроится в деревне. Дотянул, твою мать. Ну хорошо, поедем и посмотрим, что вы там затеваете, гаврики.
Такси высадило их на окраине Тимирязевского арка. Прямо к воротам ДСО «Волна» Орловский ехать не решился даже сейчас.
Здесь все было по прежнему. Разве, что территория казалась менее ухоженной. Парк метр за метром отвоевывал ее у людей. Вот уже на площадке для игры в городки шелестят листьями на ветру ростки будущего дикого малинника, да и в прыжковой яме из-за зарослей борщевика не видно песка. На втором этаже местный филиал ОСВОДа устроил что-то вроде склада, и теперь Гоша Яценко тащит оттуда под мышкой несколько весел, а на каждом плече бывшего соседа Орловского по спасательному кругу.
— О-о-! Какие люди! С дамой познакомил бы что ли, деревеньщина.
— Пошел ты, — махнул рукой Виктор.
— Ты чего такой смурной, Виктор? — с крыльца сбежал Ян Лутц. На его посвежевшем лице сияла улыбка. — Все еще только начинается. Разве не этого ты хотел? Не сегодня завтра кровавый сталинский режим будет сметен с лица земли. Как говорят наши немецкие друзья — «блицкриг».
Говорит будто на митинге. Обрабатывает, скотина. Профессиональная привычка, куда деваться. — Орловский достал папиросу и закурил. Он не стал ничего отвечать, только придал своему лицу невозмутимый вид.
И правда, что-то он расклеился как барышня из той позавчерашней песни. Что он будет делать дальше, Виктор еще не решил. Одно понятно — с парнями из «Волны» ему не по пути. Остаться с ними — это значит опять: стрельба, гонки на автомобилях, засады и убийства. Того и гляди, опять забросит в пятьдесят восьмой.
