Глава 1. Катька
God spare the girls!/Боже, пощади девочек!
Меня разбудил мобильник, бодро затренькал давно надоевшую песню «Белые розы». Пока я спросонья тыкала пальцем в кнопки, гнусаво-сладкий голос Юры Шатунова успел добраться до слов: «Что с вами сделали снег и морозы, лед витрин голубых». Навязчивый рингтон поставила мне Катька – сводная сестра. Катьке – семнадцать лет, и она находится, по ее словам, в «фазе отрицания». Все вокруг отстой: глупые выпендрежники, озабоченные дрочеры и скрипучее старичье.
Фаза отрицания у Катьки запоздалая, порядочные девицы ее возраста уже давно ничего не отрицают, а ходят на свидания с «глупыми выпендрежниками» или со «скрипучими стариками». Кому как повезет.
Катьку до семи лет воспитывала я, позже – гувернантки, научившие девочку музицировать на фортепиано и читать «Джен Эйр» на английском языке. В четырнадцать лет Катька отчаянно влюбилась в Вадика Минского – первого красавца ее элитной школы. Сынок владельца сетевых кафе, он сначала смеялся над тощим подростком, но узнав про нашего с Катькой отца, проявил к девчонке интерес. Одна из гувернанток обнаружила у Катьки в кармане джинсов только купленные, еще с чеком, презервативы и доложила отцу. Наш папаша люто гневался, хотел разорить Вадикиного родителя, но передумал и отправил Катьку в Швейцарию в закрытый пансион для девочек.
Оттуда Катька совершила два побега, первый неудачный, а второй – вполне успешный – но успешный только на первый взгляд. Она смогла добраться до Восточной Европы и исчезла. Отец немедленно организовал тайные поиски, чтобы ни слова о пропаже дочери не просочилось в прессу. Девочке повезло, ее нашли через неделю, в мерзком транзитном гадюшнике, продающем девушек в публичные дома. Невменяемую, изнасилованную, завшивевшую, но, к счастью, хотя бы не подсаженную на иглу. Катьку лечили у самых лучших врачей и психиатров, но особого успеха не добились. Большую часть времени девочка лежала, запершись в своей комнате, и угрюмо молчала.
Я в то время училась в Лондоне, почти каждый вечер «клубилась», общалась с потомками знатных английских родов и немного подзабыла о сестренке. Тусовки, бесконечные пати – я вела роскошную жизнь дочки российского миллиардера. Водоворот вечеринок затянул меня в свое хмельное нутро, унося все дальше от родины и вынянченной девочки.
«Катька уже выросла, скоро на свидания будет ходить, зачем ей скучная старшая сестра», – такими мантрами я успокаивала себя после очередного оригинального, но малоинформативного Катькиного сообщения. Перезваниваться из-за разницы во времени получалось не всегда.
«Розка, ты знаешь, что миндаль не орех, а родственник сливы?» – писала сестра.
«Катюша, как дела, как учеба?» – я хотела знать, как живет моя девочка, а миндаль меня не интересовал.
«Я выросла из Гришки. Интересно, можно ли мне выпросить у отца скакуна?»
«Не надо скакуна, – пугалась я. – Ты упадешь и разобьешься».
«Не разобьюсь, я приземлюсь на задние лапы», – смеялась девочка.
Последнее ее письмо было странным. Катька прочла Набоковскую «Лолиту» и рассуждала о ранней любви. Я насторожилась, но быстро успокоилась. Катька читала много и без разбора, долго переживала о героях и спорила с писателем, если с чем-то не соглашалась.
В то время я находилась в запутанных отношениях с Крисом, парнем из моей тусовки. Крис создавал цифровые футуристические арты, очень популярные в сети, но не удивляющие разнообразием сюжетов. Первый вариант Крисовых артов заключался в следующем: среди россыпи звезд стояли люди, уносимые вдаль туманностями, второй – те же люди, но засасываемые черными дырами. Они или радовались и в восхищении протягивали руки к новым мирам, или рыдали от ужаса, падая в бездонное чрево черной дыры. От арта к арту люди оставались одинаковыми, видимо, они являлись самыми трудными объектами для отрисовки. Менялись лишь созвездия и черные дыры. Каждому арту присваивался сложный номер из букв и цифр. Выбранный покупателем арт продавался в цифре и по желанию распечатывался на глянцевой бумаге и по сути представлял собой обычный постер с размашистой подписью творца. Но модный и дорогой. Например, «Этюд M31-NGC224» ушел к покупателю за три тысячи фунтов. Сюжет обычный: десять человек, счастливо улыбаясь, стоят в центре спирали Туманности Андромеды и тянут руки к краю Вселенной. Чему они радуются – оставалось непонятным, ведь там их никто не ждал.
Стать девушкой Криса в нашей тусовке считалось престижным, немногие удостаивались такой чести. Вначале очередного романа, воодушевленный Крис чувствовал себя творцом и пытался рисовать новую пассию на холсте, обнаженной в изысканной позе с непременным ожерельем из перламутровых ракушек, этаких только что рожденных из пены Афродит. Он даже делал несколько набросков, но быстро остывал и возвращался к своим звездам и черным дырам.
«Я дизайнер, но в душе – я художник!» – гордо сообщал Крис.
Блуждая по его просторной мастерской, я часто натыкалась на недописанные картины с голыми женщинами и вздрагивала от ужаса. Жуткие этюды с недорисованными грудями, руками, ногами и даже головами напоминали расчлененку из фильмов про маньяков.
Я категорически отказалась позировать для очередного шедевра. Крис долго сердился, называл меня отсталой провинциальной дурехой, но я уже устала от тягучих, не приносящих радости отношений и собралась уходить. На горизонте появился модный молодой режиссер, но после страшного ночного звонка отца, я все бросила и вернулась домой.
Побритая налысо Катька встретила меня возле двери своей комнаты.
– Розка, а ты знаешь, что гниды – это яйца вшей? – спросила она и, не дождавшись ответа, рухнула мне на руки.
Я уже не могла, как в детстве, носить сестру на руках. Я крепко обнимала ее, моего длинноногого и длиннорукого олененка, и так мы везде ходили, натыкаясь на мебель и на сочувственные взгляды прислуги. Я спала в Катькиной комнате, кормила ее с ложки, и девочка постепенно выправилась.
С тех пор Катька практически безвылазно живет в нашем загородном доме, занимается с учителями по скайпу, под псевдонимом ведет популярный блог о жертвах насилия и строит козни очередной мачехе. Выезжать из усадьбы Катька боится. Побывав, по ее выражению, «на дне жизни», а по моему мнению – в аду, Катька стала нигилисткой, она больше не верит в любовь, а надо мной насмехается:
– Розка, ты гусыня! Что ты болтаешься, как цветок в проруби? Или выходи замуж, или делай карьеру. А то ни туда и ни сюда. Надоело!
– Катерина! Какое тебе дело до моей жизни? – спрашивала я.
– Ты единственный нормальный человек в стае гиен, называемой людьми. Я тебя люблю и хочу, чтобы у тебя все стало хорошо, – отвечала Катька.
– Но мне нравится моя жизнь! – защищалась я.
– Что ж ты тогда ревешь по ночам? – ехидно осведомлялась сестра.
Она права. Я действительно часто плачу в подушку, и Катька, скорее всего, подслушивала. Последнее время сестра увлеклась психоанализом, и так как единственным доступным человеком для анализа была я, Катька постоянно выдавала мне свои диагнозы.
Вот и сейчас:
– Розка! Я знаю, что с тобой происходит!
– Катерина, рано еще, дай доспать, – сонно пробормотала я, надеясь, что настырная сестра отключится.
– Вставай, я давно проснулась, побегала и сделала воркаут [1]
Закрыть
, душ приняла, овсянку запарила, – Катька дотошно перечислила рутинные утренние занятия.Workout (англ.) – физические упражнения на улице
После лечения в закрытом рехабе девочка ведет здоровый образ жизни, следит за холестерином, сахаром в крови и наличием всех нужных витаминов и микроэлементов в своем юном организме. Еще она изучает приемы самозащиты и научилась хорошо стрелять.
Сестра просила отца нанять ей тренера по боевым искусствам, но отец пробурчал: «Не дури, Катерина. У тебя есть охрана, никто тебя больше пальцем не тронет». Катька нашла выход: она скачала видео уроки с интернета и тренируется сама. Иногда отрабатывает свои приемчики на мне, я грохаюсь на пол, а девчонка смеется: «Розка, накачанная в фитнесе задница не спасет от насильников. Смотри, я уложила тебя за пару секунд». Она даже дала мне несколько уроков, надолго задержавшихся в моей памяти.
Несмотря на сильный страх перед окружающим миром, Катька хочет сбежать. Все ее документы отец спрятал в сейф, но Катька надеется получить загранпаспорт и уехать куда-нибудь далеко. Я даже знаю куда: в Непал, учить тибетских детишек английскому языку.
Когда-то я тоже мечтала уехать. Хотела сбежать и отыскать свою пропавшую мать. Я твердо верила, что если найду ее, то вытащу в нормальную жизнь. Но отец только что отсудил Катьку у ее матери, трехлетняя девочка постоянно плакала, писалась в кровать, отказывалась разговаривать, ничего не ела. И я осталась.
Я прочитала, что африканские женщины носят малышей на себе и поэтому их детишки в трехлетнем возрасте опережают по развитию европейских детей. Из большого платка я сделала то, что сейчас называется слинг, и две недели таскала сестренку на своих неокрепших плечах. Может быть, поэтому у меня теперь часто болит спина. Но это совсем небольшая плата за то, что Катька ожила. Она начала смеяться, играть, перестала мочиться в постель и звала меня мамой. В тринадцать лет я заменила сестре мать, кормила ее, купала, укладывала спать, выводила гулять, играла с малышкой. Я почти не училась, пропустила время подростковых свиданий и первой любви. Не ходила на вечеринки, не засиживалась в интернете, не интересовалась гаджетами и шопингом.
У меня был ребенок, а у ребенка была девочка-мать. Разные по возрасту и характеру, мы срослись друг с другом как сиамские близнецы. Отец кривился, но поделать ничего не мог. Когда я куда-нибудь уезжала, Катька непрерывно рыдала и отказывалась есть. Отец звонил мне и орал в трубку, что, если я сейчас же не приеду, он сдаст маленькую дрянь в детдом. Я хорошо знала, что он никогда не сделает этого, не для того он отсудил ребенка у матери, да и статус не позволит, но мое сердце обмирало, когда я представляла сестренку в детдоме в казенной одежде и в дырявых колготках. Я летела домой, прижимала малышку к себе и шептала: «Никому не отдам мою девочку, никому».
Умная Катька спрашивала:
– А если замуж выйдешь? А твой муж скажет: не надо мне эту маленькую дрянь, отдай ее в детдом.
– Не скажет, – смеялась я. – Я выйду за такого, который никогда так не скажет.
Когда Катька подросла и пошла в школу, отец нанял гувернанток – Джилл и Джин, которым сразу же было присвоено прозвище Джи-Джи. Катька опять безутешно рыдала, но девочка уже выросла, и купленный для нее чудесный рыжий пони с белой челкой смягчил горе утраты.
Я жила в Москве в своей уютной просторной, купленной отцом, двухуровневой квартире с выходом на террасу, училась, вернее, имитировала учебу, но на выходные и праздники приезжала домой. Катька висела на мне костлявым грузом, жаловалась, что Джи-Джи запрещают ей подолгу сидеть в соцсетях, что Джин на самом деле – Женька, и она смело заходит к отцу в кабинет и запирает дверь, а ей, его дочке – нельзя, а дура Стефка показывала в туалете всем девчонкам, что у нее в трусах, что в школьный бассейн добавляют много хлорки и глаза чешутся, а Гришка (пони) сжевал важные документы Плевка (прозвище юриста отца).
Оглушенная потоком новостей, я заваливалась с Катькой в гамак, подвешенный между дубом и старой грушей, вдыхала ее родной запах, гладила худенькую спинку и шептала: «Катька, не расти, оставайся такой навсегда, и пусть твоими печалями будут хлорированный бассейн и объевшийся пони».
В те дни я находилась в трудных вязких отношениях, а месячные задерживались. Я без конца делала тесты на беременность и даже приняла твердое решение, что буду рожать. Но едва я представляла себе вытянутое лицо Макара, отца будущего ребенка, как меня начинало мутить от страха разочарования. А что скажет мой отец, я боялась даже представить. Скорее всего, он будет орать, что «все бабы шлюхи, а ты, Линда – вылитая мать-шалава». Отец называл меня Линдой. Имя, которое дала мне мать, – Розалинда – ему не нравилось, а Роза он считал слишком слащавым.
Задержка вскоре прошла, но пережитый страх испортил мои безрадостные отношения с Макаром, и мы не без скандалов расстались.
Я стала звездой таблоидов. Желтые газеты и сайты пестрели заголовками: «Дочь Михаила Платова, чье состояние оценивается в два миллиарда долларов, перебрала на афтепати в «Mix», «Розалинда, старшая дочь Михаила Платова, владельца холдинга, в который входят сетевые супермаркеты и семейные аптеки, упала в Москву-реку с прогулочного кораблика своего бой-френда Ивана Зубова. К счастью, девушку спасли». Все мои загулы становились всеобщим достоянием и украшали желтую прессу, сопровождаемые отвратительными фотографиями нетрезвой дурехи в помятом платье и с размазанным макияжем на лице. Я не люблю вспоминать этот отрезок своей жизни, но особо его не стесняюсь. Все мои знакомые так вели себя.
Отец в то время женился на Элле, которая была всего на три года меня старше. Элла Бори, в миру Алена Борисенко – вице-мисс конкурса красоты в каком-то Гадюкине, приехала покорять столицу. Безуспешно побродив по кастингам известных модельных агентств, Алена устроилась в элитный эскорт-салон, где сделала неплохую карьеру. Девушка не разменивалась по мелочам, ее охотно заказывали богатые влиятельные клиенты.
С моим отцом Элла-Алена познакомилась на автошоу в Москве. Она участвовала в презентации нового концепта «Jaguar». Девушка стояла рядом с великолепной машиной, изготовившимся к прыжку и вытянувшимся в струнку мощным зверем – «Jaguar XF». Гости не знали, на что любоваться: на хищный автомобиль или на обворожительную красотку в крошечном черном платье, которое лишь слегка прикрывало ее стройное тело.
Отец был покорен. Элла оказалась точь-в-точь его любимым типажом, включавшим мою маму, Катькину мать и десятки других женщин, побывавших любовницами отца. Вкусы его отличались простотой и постоянством: стройная, но не тощая девушка, с длинными светлыми волосами, невинными голубыми глазами, пухлыми губками и бюстом не меньше третьего размера. Вечная классика.
Можно сказать, что таких женщин очень много, но у отца были особые требования, под которые подходила не каждая девушка.
Первое: все перечисленные достоинства должны быть естественные, никакой пластики, ботокса, силикона, даже краски для волос нельзя – только натуральный продукт. Второе: в лице должна быть некая изюминка, неправильность, оригинальность. Стандартно красивая девушка отсеивалась в разряд одноразовых. У моей мамаши правую бровь пересекал белый шрамик, придававший ей вид рокерши-хулиганки, у Катькиной матери при улыбке в зубах виднелась небольшая щербинка, как у Кейт Мосс. И, наконец, третье и самое странное требование к спутнице жизни – красивый голос. Неважно, какого тембра, лишь бы чем-то примечательный, необычный. Я думаю, основоположницей третьего правила стала моя мать, которая разговаривала томно-бархатным голосом, подражая какой-то французской актрисе.
Провинциальная Алена-Элла всем этим требованиям удовлетворяла: у нее была стройная, изящная фигура, но грудь при этом высока и округла, густые волосы прекрасного пшеничного «славянского» цвета никогда не знали краски, голубые глаза Мальвины невинно смотрели на жестокий мир.
