— И как думаешь, где? Опять в своей читальне!
Эилид замерла, услышав знакомый и ненавистный скрипучий голос, и подкралась ближе к двери. В кабинете Дугэла была ещё и Льялл, которая явно опять возмущалась поведением Эилид.
— У меня каждый раз аж зубы сводит от обиды, когда она рот открывает, строит умную, а тебе позориться за неё. Хорошо хоть гости — люди приличные, поддакивают и молчат, не выговаривают тебе. Я ж тебе сколько раз говорила, не пускай её к людям, надо тебе срам этот терпеть!
— В башне её запереть, что ли?! — огрызнулся Дугэл. — Она мне законная жена!
— Сколько у тебя этих жен ещё будет! А от этой давно пора избавиться, сына родила и хватит с неё. Нашел же дед эту белобрысую метёлку, ладно страшная, так ещё и двуличная. Тебе всё в рот смотрит, а на людях позорит! Нормальная жена, если уж муж позволил рядом сидеть, молчит да кивает, если спросят, этой же всё чего-то надо! Говорила я тебе, что дикари они там на севере, дикие, без стыда и совести, вот помяни моё слово, ей родня велела, как пить дать, тебя с ума свести и опозорить! Все потешаются соседи-то над нами!
— Мне никто ещё не высказал же… — неуверенно протянул Дугэл, но Льялл с жаром перебила его:
— Так потому что деда боялись, ему любую придурь прощали, а тебя жалеют просто. А за глаза смеются, да ты и сам своей головой до этого дошел, что я, не вижу, что ли?
Эилид за дверью стискивала книжку, впившись зубами в корешок, чтоб не закричать от обиды. Слёзы лишь чудом не лились из глаз, хотелось с ноги открыть дверь и вломиться в кабинет, чтобы… Обида стискивала горло, к счастью не давая издать и звука. Вот значит, как?! Она терпела всех этих чужих людей, которые таскались в замок через день, чтоб послушать её пение, обсудить с ней новости и волнующие темы, потому как собственный муж и двух слов связать не может и в жизни своей ни одной книжки не прочёл, а она ещё и виновата? Это она — посмешище?! Это она портит любимому мужу жизнь?!
Эилид не унаследовала буйный нрав матери, от сейчас ей хотелось рвать и метать. Но весь гнев разом пропал, когда старая Льялл прошептала:
— Убрать её надо отсюда, и будешь ты счастлив, мой мальчик. Не будет у тебя с ней жизни. Найдем нормальную, красивую, какую сам захочешь. А эту…
— Как я с ней разведусь?! Она мне сына родила! — едва ли не с отчаянием в голосе проговорил Дугэл. — Понятно, что не пустоцвет. Да и приданое её вернуть тогда придется, а это знаешь сколько? Мы его потратили уж давно, всё, что в деньгах было.
— А зачем с ней разводиться? — удивилась Льялл.
— Так если просто отравить, папаша явится выяснять! Ты бы его видела!
— Значит, надо сделать так, чтоб не явился. И чтоб выяснять не надо было.
— Подстроить несчастный случай?
— Так лучше ж можно сделать, несмышленыш ты мой. Весь замок знает, что не приходишь ты к ней. Оно и понятно, у Лейси хоть подержаться есть за что, а на Минэд посмотреть приятно, не то, что на эту твою. А если баба без мужика долго будет, она и сама по сторонам смотреть начнет. Если уже не смотрит. Но твоя дура пока не смотрит, я бы знала. А зря, проще бы нам было. Всего-то и надо, что подловить её на горячем, да на люди позор её вытащить. Просто ж, а?
Просто, согласилась Эилид. В Ханше с этим было просто. Если жену заставали за изменой, то прощали и об том молчали, если так было выгоднее, либо убивали на месте. Клан жены даже не пытался её защитить или мстить, ведь это был позор, такой позор, что лишь смерть его прощала.
И выхода у Эилид не было. Дугэл казнит её и будет в своём праве. И не важно, соблазнится ли она, возьмут ли её силой или просто скажут, что велят…
— И тогда можно будет её прилюдно казнить и… — от радости в голосе Дугэла хотелось расцарапать ему холеное лицо.
— А можно ещё лучше сделать, — не унималась Льялл. — Она тебе кровь пила и позорила, так и ты отплати тем же. Ты ж можешь сказать, что любишь её безмерно, мать сына опять же, рука на неё не поднимается. Но и простить нельзя, так пусть родня её себе забирает! Они такую тварь воспитали бесстыдную, пусть теперь и живут с ней дальше, а хотят, так сами убивают.
— Вот это ты умная, няня, — с восхищением протянул Дугэл, а Эилид с ним согласилась.
Лучше «мести» и не придумать. Эилид достаточно наслушалась стыдных историй от подружек и кухарок, но о подобном даже они говорили шепотом, и никто не мог назвать конкретные имена, чтоб подтвердить, что такой ужас действительно случался. Убить своё дитя — навлечь грех на весь клан. Принять дочь-потаскуху — и ни один клан больше не породнится с теми, кто вырастил такое непотребство.
Похоже, смерть была единственным выходом, но… Патрик. Сын. Который будет знать, что его мать была шлюхой. И какая судьба его ждёт? Пусть первенец, но от нелюбимой жёны, которую запомнят, как…
Дугэл и Льялл с радостью обсуждали, как Эилид с позором будет выдворена из Дорра, а сама Эилид твердо решила, что в этом месте она не останется. Она уйдет и заберёт сына с собой, а чтоб ублюдок-муж не потребовал её и Патрика назад, она расскажет всё отцу. Но как доказать?
— А кто у нас позарится на неё? — озадачился тем временем Дугэл.
— Из замка не надо никого. С окраин бы… А вот хоть бы и моего внучатого племянника позвать. Он парень видный, до девок охочий. Мать уж замучалась от них отбиваться. И предлог опять же благовидный, меня повидать. И познакомлю я их легко. Прям на виду у всех. А он потом назад уедет, о нём никто и не вспомнит.
— Давай, напиши ему прямо сейчас, да с намеком, чтоб ужом вокруг неё сразу виться начал, как увидит. И денег я ему заплачу за это сколько скажет, лишь бы избавиться от неё побыстрее.
— Пишу, пишу, долго ли тут писать. Ты только на почту сам отнеси, ноги уж не ходят…
Эилид уже знала, что ей делать. Она бесшумно отошла от двери и заскользила вдоль стены, шагая всё быстрее, пока не сорвалась на бег. Почта, ей нужно быть на почте. Раньше, чем на рассвете письма не заберут из ящика. У неё есть время до рассвета. Когда доставят письмо Льялл, она просто заберёт его и покажет отцу, как доказательство.
А когда письмо будет у Эилид, она отсюда уедет. Заберёт Патрика и уедет. А сейчас — на почту.
— Так вот значит в чём было дело, — стараясь сохранить голос ровным, первым нарушил тишину Патрик.
Мать смотрела в огонь, стискивая тонкими пальцами ткань пледа, и словно ждала приговора.
Патрик не знал, как ему реагировать. Не понимал, почему мать боялась открыть ему правду столько лет. Для него сейчас всё было предельно ясно: его вырастила мать, дед и дядья. Его дом, его клан — Карнуэлы. Родного отца он не помнил и не знал. Ему рассказывали о нём, но лишь о том, что он был, а после вражды кланов его не стало. К чести Эилид и её родни, никто не охаивал Дугэла Кардорра. О нём просто старались не вспоминать. Но сейчас, услышав, что этот человек хотел сделать даже не с матерью первенца, а просто с пусть и нелюбимой, но женой…
Патрик Карнуэл не помнил Дугэла Кардорра, но он его ненавидел.
Любой с рождения знал, что брак — это договор. Между двоими, между семьями, между кланами. Повезло с супругом — хорошо. Не повезло — терпи и учись с ним жить. Если ты смел и силен — разводись, если позволено. Если выхода совсем нет… Не секрет, что от неугодных супругов избавлялись. Но что б так? Чтоб поступить так с матерью своего первенца? Подстроить и подставить, а после ещё и с позором отдать в родной клан, зная, что там её ждёт смерть, а клан после такого сам может броситься на ритуальные мечи?
В голову к Патрику закралась мысль, о том, что… А если б какой-то ублюдок, кому бы он сам отдал свою кровинку, захотел бы поступить так с его дочками? С застенчивой скромной Кензи или с хохотушкой Кенной?
Теперь Патрик отлично понимал, почему Лэчи Мохнатый бок самолично отправился удавить зятя. Понимал, почему дядья не смогли стерпеть и пошли с ним. Понимал, почему поднялся весь клан… Такое невозможно простить.
О том, что его трясёт от ярости, Патрик понял лишь тогда, когда почувствовал на своём кулаке холодную ладонь матери.
Эилид смотрела на него обречённым взглядом и медленно, но четко произнесла:
— Я поступила так, чтоб защитить тебя и родной клан. Если б мне пришлось, поступила бы так снова. Я не виню твоего отца в его решении избавиться от меня. Не я первая, не я последняя нелюбимая жена, которая не смогла добиться расположения мужа, и это моя вина, но я никогда не прощу Дугэла Кардорра за то, что он хотел навредить моему клану и, кто знает, моему сыну. Я даже приняла бы смерть, но допустить, чтоб мой клан… И мой сын знал бы мать, как…
Голос Эилид сорвался, и Патрик резко наклонился вперед, взяв ледяные руки матери в свои, осторожно сжал:
— Мама. Ты всё сделала правильно. Даже не думай, что в чём-то не права. Как ты могла решить, что я буду тебя ненавидеть, узнав правду?
— Потому что если б я не увезла тебя, ты мог бы стать наследником Кардорров… Потому что я решила всё за тебя…
— И правильно решила. Я не хочу себе другой судьбы.
Эилид судорожно вдохнула, а выдохнула уже с облегчением, несмело улыбнулась…
— Расскажи мне, что случилось дальше. Я теперь хочу знать, как оно было на самом деле.
Эилид стояла посреди своей спальни, судорожно сжимая в ледяной руке письмо Льялл. Достать его из почтового ящика не оказалось проблемой, отмыкать замки Эилид братья научили уже в три года… Сначала она хотела донести письмо отцу нераспечатанным, но червячок сомнения толкнул её руку к поясу, где на тонком ремешке крепились ножны с маленьким клинком. Высокие сапожки вполне позволяли носить за голенищем и настоящий черный нож, но его дозволялось использовать только мужчинам. Женщины же при желании довольствовались аккуратными клинками в три дюйма и носили их больше для своего спокойствия, но иногда и пускали в дело. Как сейчас Эилид, разрезая конверт. Почерк у Льялл был ужасный, корявый и кривой, ошибки — через слово, но Эилид прочла и похолодела.
Старая сука писала своему «милому племянничку», приглашая навестить её в замке и обещая познакомить с «северной красавицей, наскучившей мужу», которую нужно было приласкать, да так, чтоб это видели все и одними ласками не ограничиться. А если красавица вернётся к родне с несмываемым позором, сестрицу племянничка Льялл представит Дугэлу, и та легко займет место северянки.
Когда Эилид трясущимися руками отложила письмо, ей хотелось устроить в комнате погром: разорвать на лоскуты дорогое парчовое покрывало, разбить все подсвечники и зеркало, сорвать тяжёлые портьеры… Но она сдержалась. Вместо этого глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Получилось плохо, но с этажа ниже донёсся бой часов — пробило полночь. А значит, у Эилид не так много времени, чтоб всё подготовить.
На почте, когда ей так легко удалось вытянуть из ящика письмо Льялл, Эилид сразу решила, что ей делать: побежала на вокзал, на другой конец города, чтоб узнать время отправления дирижаблей и выстроить маршрут. В полночь улетал аэростат в Линн. Сначала Эилид зацепилась за мысль отправиться к родне матери, но она никак не успела бы собраться… Прямого дирижабля до Нуэла не было. В полдень отправлялся борт до Торка, от которого до Нуэла можно было бы добраться и на паромобиле, а там уж на пароме, но Эилид знала, что Карторки и Карнуэлы враждуют уже полвека, и соваться к ним не стоит, там ей точно никто не поможет. С Каргиллами, что жили чуть дальше, её клан не враждовал, но о них ходила такая слава, что связываться с ними никто не хотел. С них станется отправить её Дугэлу обратно, ещё и денег потребовать. Так что рейс до Гилла Эилид тоже исключила. Зато за два часа до полудня улетал дирижабль до Дирнала… Она успеет собраться, далековато от северных островов, конечно, но зато туда можно вызвать родню. Братья довезут её на их собственном дирижабле. Да, это вариант.
Определившись с маршрутом, Эилид набралась смелости и вернулась на почту, где в одиночестве дремал ночной сторож. В темное время суток письма обычно не отправляли, и старичок откровенно скучал. Хотя бывало, что срочные сообщения дирижабли и гонцы приносили и ночью. И относили тоже.
Эилид постучалась и решительно вошла в полутемное помещение. Колокольчик над дверью звякнул, привлекая внимание к посетителю. Сторож уставился на Эилид во все глаза и как на ночную гостью, и как на жену вождя, ведь таких светлых волос во всём Дорре ни у кого больше не было, а платье из кланового тартана могла носить лишь женщина из семьи вождя. Из-под длинного пальто выглядывал только подол, но сторожу и этого хватило, чтоб понять.
— Моя госпожа, что вы в такой час тут делаете одна? — переспросил старик, спешно поднимаясь. — Что случилось, на вас лица нет!
— Мне… Мне нужно отписать в Нуэл, срочно!
— Госпожа моя… — сторож с сомнением и непониманием уставился на Эилид, явно гадая, почему она посреди ночи сама прибежала на почту, вместо того, чтоб велеть отнести письмо кому-то из домашних.
Но Эилид предвидела расспросы и прошептала:
— Я не хотела никого будить, это ведь моя прихоть. Я так испугалась…
— Чего испугались? — старик сразу перевел взгляд на дверь: в Дорре обычно было спокойно, в торговом городе за порядком следили строго, но мало ли…
— Вы скажите, что я по глупости… — опустила глаза Эилид. — Но я так четко видела этот сон… Я уверена, это не просто дурной сон! Мой дед, Рори Карлинн, мать писала, что он плох, и я видела… А ещё он уводил за руку маму и… О, предки…
— Ну-ну, будет вам, — сторож протянул руку через стойку и похлопал Эилид по плечу. — Всем сны всякие снятся. Наверняка, думали об этом перед сном, вот и привиделось. Всё с маменькой вашей хорошо, сон просто.
— В месяц Сауня? — прошептала Эилид, и старик тут же посерьёзнел.
— Это я запамятовал, — со вздохом произнес он и пододвинул к Эилид лист бумаги и чернильницу с металлическим пером. — Пишите скорее.
Эилид возблагодарила предков, что так удачно вчера начался октябрь месяц. В Ханше же он считался последним месяцем осени, временем, когда природа готовится заснуть, когда собирали последний урожай и отмечали окончание страды. Когда граница между миром людей и миром тех истончалась. И к знакам, видениям и приметам прислушивались особо.
Конечно, в Ханше с таким не шутили, но Эилид пообещала себе попросить прощения и у матери, и у этих самых предков, чтоб в канун самого Сауня они не пришли к ней лично спросить за такую «шутку».
На случай, если письмо прочитают до отправления или перехватят, Эилид постаралась намекнуть матери обо всём самом главном, но сделала это так, чтоб никто и догадаться не смел.
«Дорогая мама, мне приснился ужасный сон, я до сих пор не могу от него отойти и горячо прошу тебя, отпишись мне сразу же, как прочтешь. Я боюсь толковать его сама, но мне очень не нравятся мои мысли. Надеюсь лишь, что ты поймёшь всё правильно и успокоишь меня.
Мы стояли с тобой на нашей стене, где ты научила меня тому, как быть тобой. Где я дала тебе обещание, которое я выполняю сейчас. Мимо нас на восход пробежала лань, она плакала и словно бежала от кого-то. И рухнула со стены вниз в заросли дрока. Ты побежала к ней, но, когда я догнала тебя, ты уже стояла над ней, пытаясь помочь. Но тебя отвлёк дедушка Рори и увел за собой.
Мама, прошу, пойми, что значит этот сон. Я буду очень ждать твоей помощи, как можно скорее».
Эилид замерла, услышав знакомый и ненавистный скрипучий голос, и подкралась ближе к двери. В кабинете Дугэла была ещё и Льялл, которая явно опять возмущалась поведением Эилид.
— У меня каждый раз аж зубы сводит от обиды, когда она рот открывает, строит умную, а тебе позориться за неё. Хорошо хоть гости — люди приличные, поддакивают и молчат, не выговаривают тебе. Я ж тебе сколько раз говорила, не пускай её к людям, надо тебе срам этот терпеть!
— В башне её запереть, что ли?! — огрызнулся Дугэл. — Она мне законная жена!
— Сколько у тебя этих жен ещё будет! А от этой давно пора избавиться, сына родила и хватит с неё. Нашел же дед эту белобрысую метёлку, ладно страшная, так ещё и двуличная. Тебе всё в рот смотрит, а на людях позорит! Нормальная жена, если уж муж позволил рядом сидеть, молчит да кивает, если спросят, этой же всё чего-то надо! Говорила я тебе, что дикари они там на севере, дикие, без стыда и совести, вот помяни моё слово, ей родня велела, как пить дать, тебя с ума свести и опозорить! Все потешаются соседи-то над нами!
— Мне никто ещё не высказал же… — неуверенно протянул Дугэл, но Льялл с жаром перебила его:
— Так потому что деда боялись, ему любую придурь прощали, а тебя жалеют просто. А за глаза смеются, да ты и сам своей головой до этого дошел, что я, не вижу, что ли?
Эилид за дверью стискивала книжку, впившись зубами в корешок, чтоб не закричать от обиды. Слёзы лишь чудом не лились из глаз, хотелось с ноги открыть дверь и вломиться в кабинет, чтобы… Обида стискивала горло, к счастью не давая издать и звука. Вот значит, как?! Она терпела всех этих чужих людей, которые таскались в замок через день, чтоб послушать её пение, обсудить с ней новости и волнующие темы, потому как собственный муж и двух слов связать не может и в жизни своей ни одной книжки не прочёл, а она ещё и виновата? Это она — посмешище?! Это она портит любимому мужу жизнь?!
Эилид не унаследовала буйный нрав матери, от сейчас ей хотелось рвать и метать. Но весь гнев разом пропал, когда старая Льялл прошептала:
— Убрать её надо отсюда, и будешь ты счастлив, мой мальчик. Не будет у тебя с ней жизни. Найдем нормальную, красивую, какую сам захочешь. А эту…
— Как я с ней разведусь?! Она мне сына родила! — едва ли не с отчаянием в голосе проговорил Дугэл. — Понятно, что не пустоцвет. Да и приданое её вернуть тогда придется, а это знаешь сколько? Мы его потратили уж давно, всё, что в деньгах было.
— А зачем с ней разводиться? — удивилась Льялл.
— Так если просто отравить, папаша явится выяснять! Ты бы его видела!
— Значит, надо сделать так, чтоб не явился. И чтоб выяснять не надо было.
— Подстроить несчастный случай?
— Так лучше ж можно сделать, несмышленыш ты мой. Весь замок знает, что не приходишь ты к ней. Оно и понятно, у Лейси хоть подержаться есть за что, а на Минэд посмотреть приятно, не то, что на эту твою. А если баба без мужика долго будет, она и сама по сторонам смотреть начнет. Если уже не смотрит. Но твоя дура пока не смотрит, я бы знала. А зря, проще бы нам было. Всего-то и надо, что подловить её на горячем, да на люди позор её вытащить. Просто ж, а?
Просто, согласилась Эилид. В Ханше с этим было просто. Если жену заставали за изменой, то прощали и об том молчали, если так было выгоднее, либо убивали на месте. Клан жены даже не пытался её защитить или мстить, ведь это был позор, такой позор, что лишь смерть его прощала.
И выхода у Эилид не было. Дугэл казнит её и будет в своём праве. И не важно, соблазнится ли она, возьмут ли её силой или просто скажут, что велят…
— И тогда можно будет её прилюдно казнить и… — от радости в голосе Дугэла хотелось расцарапать ему холеное лицо.
— А можно ещё лучше сделать, — не унималась Льялл. — Она тебе кровь пила и позорила, так и ты отплати тем же. Ты ж можешь сказать, что любишь её безмерно, мать сына опять же, рука на неё не поднимается. Но и простить нельзя, так пусть родня её себе забирает! Они такую тварь воспитали бесстыдную, пусть теперь и живут с ней дальше, а хотят, так сами убивают.
— Вот это ты умная, няня, — с восхищением протянул Дугэл, а Эилид с ним согласилась.
Лучше «мести» и не придумать. Эилид достаточно наслушалась стыдных историй от подружек и кухарок, но о подобном даже они говорили шепотом, и никто не мог назвать конкретные имена, чтоб подтвердить, что такой ужас действительно случался. Убить своё дитя — навлечь грех на весь клан. Принять дочь-потаскуху — и ни один клан больше не породнится с теми, кто вырастил такое непотребство.
Похоже, смерть была единственным выходом, но… Патрик. Сын. Который будет знать, что его мать была шлюхой. И какая судьба его ждёт? Пусть первенец, но от нелюбимой жёны, которую запомнят, как…
Дугэл и Льялл с радостью обсуждали, как Эилид с позором будет выдворена из Дорра, а сама Эилид твердо решила, что в этом месте она не останется. Она уйдет и заберёт сына с собой, а чтоб ублюдок-муж не потребовал её и Патрика назад, она расскажет всё отцу. Но как доказать?
— А кто у нас позарится на неё? — озадачился тем временем Дугэл.
— Из замка не надо никого. С окраин бы… А вот хоть бы и моего внучатого племянника позвать. Он парень видный, до девок охочий. Мать уж замучалась от них отбиваться. И предлог опять же благовидный, меня повидать. И познакомлю я их легко. Прям на виду у всех. А он потом назад уедет, о нём никто и не вспомнит.
— Давай, напиши ему прямо сейчас, да с намеком, чтоб ужом вокруг неё сразу виться начал, как увидит. И денег я ему заплачу за это сколько скажет, лишь бы избавиться от неё побыстрее.
— Пишу, пишу, долго ли тут писать. Ты только на почту сам отнеси, ноги уж не ходят…
Эилид уже знала, что ей делать. Она бесшумно отошла от двери и заскользила вдоль стены, шагая всё быстрее, пока не сорвалась на бег. Почта, ей нужно быть на почте. Раньше, чем на рассвете письма не заберут из ящика. У неё есть время до рассвета. Когда доставят письмо Льялл, она просто заберёт его и покажет отцу, как доказательство.
А когда письмо будет у Эилид, она отсюда уедет. Заберёт Патрика и уедет. А сейчас — на почту.
— Так вот значит в чём было дело, — стараясь сохранить голос ровным, первым нарушил тишину Патрик.
Мать смотрела в огонь, стискивая тонкими пальцами ткань пледа, и словно ждала приговора.
Патрик не знал, как ему реагировать. Не понимал, почему мать боялась открыть ему правду столько лет. Для него сейчас всё было предельно ясно: его вырастила мать, дед и дядья. Его дом, его клан — Карнуэлы. Родного отца он не помнил и не знал. Ему рассказывали о нём, но лишь о том, что он был, а после вражды кланов его не стало. К чести Эилид и её родни, никто не охаивал Дугэла Кардорра. О нём просто старались не вспоминать. Но сейчас, услышав, что этот человек хотел сделать даже не с матерью первенца, а просто с пусть и нелюбимой, но женой…
Патрик Карнуэл не помнил Дугэла Кардорра, но он его ненавидел.
Любой с рождения знал, что брак — это договор. Между двоими, между семьями, между кланами. Повезло с супругом — хорошо. Не повезло — терпи и учись с ним жить. Если ты смел и силен — разводись, если позволено. Если выхода совсем нет… Не секрет, что от неугодных супругов избавлялись. Но что б так? Чтоб поступить так с матерью своего первенца? Подстроить и подставить, а после ещё и с позором отдать в родной клан, зная, что там её ждёт смерть, а клан после такого сам может броситься на ритуальные мечи?
В голову к Патрику закралась мысль, о том, что… А если б какой-то ублюдок, кому бы он сам отдал свою кровинку, захотел бы поступить так с его дочками? С застенчивой скромной Кензи или с хохотушкой Кенной?
Теперь Патрик отлично понимал, почему Лэчи Мохнатый бок самолично отправился удавить зятя. Понимал, почему дядья не смогли стерпеть и пошли с ним. Понимал, почему поднялся весь клан… Такое невозможно простить.
О том, что его трясёт от ярости, Патрик понял лишь тогда, когда почувствовал на своём кулаке холодную ладонь матери.
Эилид смотрела на него обречённым взглядом и медленно, но четко произнесла:
— Я поступила так, чтоб защитить тебя и родной клан. Если б мне пришлось, поступила бы так снова. Я не виню твоего отца в его решении избавиться от меня. Не я первая, не я последняя нелюбимая жена, которая не смогла добиться расположения мужа, и это моя вина, но я никогда не прощу Дугэла Кардорра за то, что он хотел навредить моему клану и, кто знает, моему сыну. Я даже приняла бы смерть, но допустить, чтоб мой клан… И мой сын знал бы мать, как…
Голос Эилид сорвался, и Патрик резко наклонился вперед, взяв ледяные руки матери в свои, осторожно сжал:
— Мама. Ты всё сделала правильно. Даже не думай, что в чём-то не права. Как ты могла решить, что я буду тебя ненавидеть, узнав правду?
— Потому что если б я не увезла тебя, ты мог бы стать наследником Кардорров… Потому что я решила всё за тебя…
— И правильно решила. Я не хочу себе другой судьбы.
Эилид судорожно вдохнула, а выдохнула уже с облегчением, несмело улыбнулась…
— Расскажи мне, что случилось дальше. Я теперь хочу знать, как оно было на самом деле.
Эилид стояла посреди своей спальни, судорожно сжимая в ледяной руке письмо Льялл. Достать его из почтового ящика не оказалось проблемой, отмыкать замки Эилид братья научили уже в три года… Сначала она хотела донести письмо отцу нераспечатанным, но червячок сомнения толкнул её руку к поясу, где на тонком ремешке крепились ножны с маленьким клинком. Высокие сапожки вполне позволяли носить за голенищем и настоящий черный нож, но его дозволялось использовать только мужчинам. Женщины же при желании довольствовались аккуратными клинками в три дюйма и носили их больше для своего спокойствия, но иногда и пускали в дело. Как сейчас Эилид, разрезая конверт. Почерк у Льялл был ужасный, корявый и кривой, ошибки — через слово, но Эилид прочла и похолодела.
Старая сука писала своему «милому племянничку», приглашая навестить её в замке и обещая познакомить с «северной красавицей, наскучившей мужу», которую нужно было приласкать, да так, чтоб это видели все и одними ласками не ограничиться. А если красавица вернётся к родне с несмываемым позором, сестрицу племянничка Льялл представит Дугэлу, и та легко займет место северянки.
Когда Эилид трясущимися руками отложила письмо, ей хотелось устроить в комнате погром: разорвать на лоскуты дорогое парчовое покрывало, разбить все подсвечники и зеркало, сорвать тяжёлые портьеры… Но она сдержалась. Вместо этого глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Получилось плохо, но с этажа ниже донёсся бой часов — пробило полночь. А значит, у Эилид не так много времени, чтоб всё подготовить.
На почте, когда ей так легко удалось вытянуть из ящика письмо Льялл, Эилид сразу решила, что ей делать: побежала на вокзал, на другой конец города, чтоб узнать время отправления дирижаблей и выстроить маршрут. В полночь улетал аэростат в Линн. Сначала Эилид зацепилась за мысль отправиться к родне матери, но она никак не успела бы собраться… Прямого дирижабля до Нуэла не было. В полдень отправлялся борт до Торка, от которого до Нуэла можно было бы добраться и на паромобиле, а там уж на пароме, но Эилид знала, что Карторки и Карнуэлы враждуют уже полвека, и соваться к ним не стоит, там ей точно никто не поможет. С Каргиллами, что жили чуть дальше, её клан не враждовал, но о них ходила такая слава, что связываться с ними никто не хотел. С них станется отправить её Дугэлу обратно, ещё и денег потребовать. Так что рейс до Гилла Эилид тоже исключила. Зато за два часа до полудня улетал дирижабль до Дирнала… Она успеет собраться, далековато от северных островов, конечно, но зато туда можно вызвать родню. Братья довезут её на их собственном дирижабле. Да, это вариант.
Определившись с маршрутом, Эилид набралась смелости и вернулась на почту, где в одиночестве дремал ночной сторож. В темное время суток письма обычно не отправляли, и старичок откровенно скучал. Хотя бывало, что срочные сообщения дирижабли и гонцы приносили и ночью. И относили тоже.
Эилид постучалась и решительно вошла в полутемное помещение. Колокольчик над дверью звякнул, привлекая внимание к посетителю. Сторож уставился на Эилид во все глаза и как на ночную гостью, и как на жену вождя, ведь таких светлых волос во всём Дорре ни у кого больше не было, а платье из кланового тартана могла носить лишь женщина из семьи вождя. Из-под длинного пальто выглядывал только подол, но сторожу и этого хватило, чтоб понять.
— Моя госпожа, что вы в такой час тут делаете одна? — переспросил старик, спешно поднимаясь. — Что случилось, на вас лица нет!
— Мне… Мне нужно отписать в Нуэл, срочно!
— Госпожа моя… — сторож с сомнением и непониманием уставился на Эилид, явно гадая, почему она посреди ночи сама прибежала на почту, вместо того, чтоб велеть отнести письмо кому-то из домашних.
Но Эилид предвидела расспросы и прошептала:
— Я не хотела никого будить, это ведь моя прихоть. Я так испугалась…
— Чего испугались? — старик сразу перевел взгляд на дверь: в Дорре обычно было спокойно, в торговом городе за порядком следили строго, но мало ли…
— Вы скажите, что я по глупости… — опустила глаза Эилид. — Но я так четко видела этот сон… Я уверена, это не просто дурной сон! Мой дед, Рори Карлинн, мать писала, что он плох, и я видела… А ещё он уводил за руку маму и… О, предки…
— Ну-ну, будет вам, — сторож протянул руку через стойку и похлопал Эилид по плечу. — Всем сны всякие снятся. Наверняка, думали об этом перед сном, вот и привиделось. Всё с маменькой вашей хорошо, сон просто.
— В месяц Сауня? — прошептала Эилид, и старик тут же посерьёзнел.
— Это я запамятовал, — со вздохом произнес он и пододвинул к Эилид лист бумаги и чернильницу с металлическим пером. — Пишите скорее.
Эилид возблагодарила предков, что так удачно вчера начался октябрь месяц. В Ханше же он считался последним месяцем осени, временем, когда природа готовится заснуть, когда собирали последний урожай и отмечали окончание страды. Когда граница между миром людей и миром тех истончалась. И к знакам, видениям и приметам прислушивались особо.
Конечно, в Ханше с таким не шутили, но Эилид пообещала себе попросить прощения и у матери, и у этих самых предков, чтоб в канун самого Сауня они не пришли к ней лично спросить за такую «шутку».
На случай, если письмо прочитают до отправления или перехватят, Эилид постаралась намекнуть матери обо всём самом главном, но сделала это так, чтоб никто и догадаться не смел.
«Дорогая мама, мне приснился ужасный сон, я до сих пор не могу от него отойти и горячо прошу тебя, отпишись мне сразу же, как прочтешь. Я боюсь толковать его сама, но мне очень не нравятся мои мысли. Надеюсь лишь, что ты поймёшь всё правильно и успокоишь меня.
Мы стояли с тобой на нашей стене, где ты научила меня тому, как быть тобой. Где я дала тебе обещание, которое я выполняю сейчас. Мимо нас на восход пробежала лань, она плакала и словно бежала от кого-то. И рухнула со стены вниз в заросли дрока. Ты побежала к ней, но, когда я догнала тебя, ты уже стояла над ней, пытаясь помочь. Но тебя отвлёк дедушка Рори и увел за собой.
Мама, прошу, пойми, что значит этот сон. Я буду очень ждать твоей помощи, как можно скорее».
