Он кивнул. Но как-то неубедительно.
3.5.2. Наводнение
Я видел, как мой дом наполняется яблоками.
Сначала они покоились на газетах в подвале, изредка оказывались на столе. Затем они накрыли собой пол и кровати в спальне. Валялись под ногами в коридоре, мешались на крыльце. Вскоре они захватили горизонтальные поверхности дома: столы, стулья, комод, подоконники. Каждый ящик, уголок хранил яблоки. Они покоились на лежанке и томились внутри печи. Впечатляющая горка высилась на телевизоре. Гирлянды из яблок висели на крючках у дверей.
Везде были яблоки. Созревший урожай окружал меня со всех сторон.
Мне снились кошмары. Я боялся, что не справлюсь с имуществом, и оно выживет меня из дома. Боролся с видением бесправного матроса на тонущем корабле.
Я перерабатывал яблоки для сидра, используя мясорубку, терку, толкушку Анны Павловны и пластмассовую овощерезку бабы Томы, но не успевал справиться с яблочным потоком.
Я пил чай, заваривая яблоки. Ел суп, закусывая ими вместо хлеба. На яблоко я намазывал яблочное повидло и отправлял в рот, закрывая глаза от отвращения. Я смотрел на фруктовое изобилие, и хотелось бежать без оглядки.
Яблоки лежали в амбаре и в сарае. Я долго размышлял, можно ли хранить яблоки в туалете. И совсем не думал, хранить ли их в грустной комнате.
По всему дому стоял яблочный запах. Но яблоки прибывали и прибывали.
Не поместившись в доме, наполняли двор. Я представлял, как они затопляют улицу, деревню, район, а потом и всю Псковскую область. И как бы я не кричал: «Больше не надо», люди все шли и шли к моему порогу с сырьем для сидра.
– Вот так вота, – говорил Ленька, неизменно пролезая сквозь дырку в заборе и вываливая передо мной яблоки.
– Прекрати воровать у родителей.
– Я у них и не ворую, – отвечал он, гордо вздернув сопливый нос.
И это была правда. Воровал он не у них. Крупные, красивые яблоки. Я мог бы и догадаться.
3.5.3. Бесконтрольное творчество
Я сел на лавку с чашкой чая. Во дворе показались мужики. Неприятно смеясь и сплевывая, они направились к моему дому. Я смотрел на забор и не мог поверить глазам: калитка снова была сломана. «В туалете грязь и вонь, а в кустах валяются пустые бутылки», – подумал я.
Однажды, очнувшись от труда, я заметил в столовой бабу Тому, Лизу и Сергея. Женщины, вооружившись ножами, счищали с яблок кожуру. Сергей поворачивал ручку мясорубки.
– Завтра Толик придет, с женой, – сказал он.
«А за ними куча незнакомых людей, которых я не звал». Но что оставалось?
Я снял яблоки со стула и сел.
– Если честно, помощь не помешает.
– Почему не сказал?
Я посмотрел на трудовые мозоли, оставшиеся на пальцах в память от ножа. Пожал плечами.
– Не привык. За помощью – только к гуглу.
– И много он сидра наварил? – наивно спросила баба Тома.
Я покачал головой.
– Сидр варить не нужно.
– А что это за варенье? – я уловил в голосе Лизы ревнивые нотки.
– Соседка принесла, – сказал я. – Уверена, что из него сидр готовят. Еще яблочный сок есть, в холодильнике. Хотите?
– Разве из варенья сидр нельзя сготовить?
– Нет, – сказал я. – Можно, наверное, вино.
– Так давайте вино, – предложила Лизетт.
– Давайте сделаем сидр, – сказал я. – И не просто, а по рецепту. А потом будем делать все, что хотите.
– И с сока можно, – не услышала меня баба Тома. – Все сделаем.
Я схватился за голову. Я больше не был один. Вот, что было страшно.
3.5.4. Бочки, полные пюре
Переехав в деревню, я проводил в одиночестве долгие бездельные вечера. Теперь я оказался захвачен общественной жизнью. Меня приглашали на сенокос, на забой свиньи и в кабак на именины. Но времени у меня, как назло, не было. Я занимался сидром.
– Все в одну кучу, что ли? – спросил Толик.
Яблоки были разных сортов, на любой вкус. Сладкие, кислые, горькие. Гугл вещал, для сидра это самое оно: нужно только смешать яблоки в правильной пропорции, достичь в напитке изысканнейшего вкуса.
– Все, – ответил я.
Пошла вторая неделя безостановочного труда. Мне не было дела до пропорций, даже правильных. Я хотел побыстрее закончить работу.
Я осматривал яблоки. Отбраковывал гнилые, изъеденные червями. Избавлялся от сердцевин. Мякоть нарезал кусочками. Готовил пюре. Добавлял сахар и изюм. Надевал на горлышки тары презервативы и резиновые перчатки. Ставил бродить.
Постепенно у меня не осталось яблок. Если раньше дом полнился ими, сейчас он был заставлен банками и бутылками – стеклянными и пластмассовыми, разного объема, из-под молока, лимонада, сока и вина. Кроме того, в спальне, на крыльце и в коридоре, а также в обеих половинах сарая, храня смесь яблочного пюре и сахара, стояли бочки.
С помощью деревенских, я выполнил самую сложную часть работы. Но сердце было неспокойно. Презерватив, несколько недель надетый на банку с яблочным пюре, не надулся, а значит, пробная партия так и не забродила.
3.6.0. Поражение свободой
Каждое утро я инспектировал разного объема банки и бутылки, стеклянные и пластмассовые, из-под молока, лимонада, сока и вина, на предмет брожения яблочного пюре. Проверял наличие пузырьков в сосудах и состояние перчаток, надетых на их горловины: считал раздувшиеся от углекислого газа резиновые пальцы. Подходил к бочкам, стоявшим в спальне, в коридоре, на крыльце и в обеих половинах сарая. Смотрел на гидрозатворы, установленные Сергеем и Зиновием Аркадьевичем. Грустил.
Через неделю после переработки последнего яблока бродило меньше половины приготовленного пюре.
– Денек подождем, и сцеживать, – сказал председатель деревни.
– А как с остальными? – спросил я, обводя взглядом не оправдавшую надежд тару.
– Как-как? – заворчал председатель. – Да никак! Тут и говорить нечего.
– Сахару бы побольше наложить, – предложил Сергей.
– Ну, наложи. А завтра цедить будем.
– Может, сразу? Чего ждать?
– А чего не ждать? – запротестовал Зиновий Аркадьевич. – Гуляйте, пока молодые.
Гулять я разучился, и свободное время далось нелегко. Я забыл, чем занимался, когда не работал. Забыл, о чем думал, когда не тревожился.
Я посидел на лавке с чашкой чая, прогулялся по деревне, зашел в Пещеру. Там скучал Сергей, такой же свободный, как и я. Мы молча выпили по кружке кваса.
Я вернулся домой и включил ноутбук. Погуглил новости, посмотрел погоду. Зашел на почту.
3.6.1. Плохие манеры
«Это плохая манера – не отвечать». Так начиналось третье электронное письмо Алисы, оставшееся без ответа. Второе начиналось словами: «Любовь – это Золушкин труд. Все время приходится отделять зерна от плевел».
Я представил, как Алиса произносит эту фразу вслух. С наслаждением выдыхает обилие слов. Ее голос медленно растекается в воздухе, чтобы достигнуть моих, а на самом деле – ее, ушей. Из-за манеры самовлюбленной, протяжной речи казалось, в собственных словах она рассчитывает найти больше, чем вкладывает.
«Вы, конечно, меня не поймете», – говорит Алиса, и неожиданно для себя я осознаю, что ее голос звучал в моей голове и до прочтения письма.
Он надоедал мне во время еды, прогулок и сна, мешал в работе, заставал врасплох в туалете. Я слышал его в множестве других голосов, слышал при включенном телевизоре, слышал, затыкая уши.
Но особенности ее голоса стерлись из памяти. Он звучал так же упрощенно, как голоса остальных мысленных собеседников. Ее голос давно уже стал моим.
«Вы очень плохо обо мне думаете. Но и я о Вас не лучшего мнения», – говорит Алиса. Говорит медленно и жеманно. Она любуется своими словами, прислушивается к ним.
«К человеку, который нам нравится, мы относимся с подозрением: мало ли что? Чувства более сильные вызывают чуть ли не ненависть».
В отсутствие личного и телефонного сообщения, Алиса ждала от меня ответных писем. Для нее время шло, определялось моим молчанием. Для меня – стояло на месте. Я ничего не ждал, не считал дней без ответа. Я привык к боли от расставания с Алисой, и не хотел ни на что менять.
Я прочитал письмо пару раз, но она оказалась права: я ничего не понял. Хотя, если говорить начистоту, я не понимал и половины того, что в свое время говорили мне женщины.
3.6.2. Колыбельная
Телефон звонил долго, навязчиво и бесцеремонно. Я перестал понимать, настоящий ли это звук или его иллюзия. Я поднял трубку. И услышал голос Алисы – такой спокойный, словно не она в ожидании ответа старательно вслушивалась в гудки.
– Ты здесь? – ее голос потек в ухо, обволакивая несуществующие преграды.
– Только пришел. Давно звоните?
– Это так по-женски – не брать трубку, – усмехнулась Алиса.
Чувствуя откровенную неприязнь к девушке, молчал. Не я выбрал условия, не я начал разговор, и не я закончу
– Помнишь? – спросила она, и вмиг отчаяние холодной волной затопило мою злость.
Я сел на пол, сжав свободную руку в кулак.
– Это я тебя убил?
– Какая разница… Я хотела спеть колыбельную. Но ты, наверное, уже спишь.
Наклонив голову, она как к микрофону прижалась губами к моему уху, но вместо голоса я опять услышал звонок телефона. Я рассердился и поднял к ней лицо. Но губы ее не нашел.
Телефон звонил и звонил, наполняя меня досадой, а я, как слепой, водил перед собой руками, надеясь нащупать Алису.
И когда я понял, что не могу больше терпеть ни этот назойливый звонок, ни бесплодные поиски, я мгновенно лишился сил, и, сознавая беспомощность, проснулся в крайнем раздражении.
В отсутствие связи в деревне Шахматная телефон лежал на столе, давно разряженный.
3.7.0. Доступность боли
«Абонент временно недоступен». Я стоял, прижав трубку к уху, и вслушивался в безразличный женский голос. Когда звонил второй раз, угадывал в нем укор и раздражение. В третий – усталость.
Я сам устал. Устал впустую набирать номер Алисы. Последние дни ходил к телефону в Солнечный утром и вечером, платил за каждую попытку звонка.
Хозяин дома наливал мне чашку чая, варил куриные яйца. Говорил: «Перемелется – мука будет». Макая яйцо в солонку, я думал о времени. Сколько его нужно, чтобы Алиса стала доступной?
Все общение с ней происходило исключительно во сне. Снилось, что Алиса целует меня, и с утра я светился от счастья. Пока следующей ночью она не обзывала меня дураком. Но и после я не переставал набирать ее номер.
«Абонент временно недоступен», – женский голос сочувствовал. Дай ему волю, начал бы оправдываться. «Что я могу сделать?» Что я могу сделать, если некоторые люди даны нам для боли?
3.7.1. Победа
– Плесень, – сказал я. – Плесень и яблочный уксус. Вот что у нас уродилось.
Зиновий Аркадьевич, ругаясь на чем свет стоит, разносил весть по деревне. Сергей стоял, сложив руки на груди. Оценивал ситуацию.
– Сейчас, – наконец, сказал он.
Бармен вышел, но вскоре вернулся с литром пива.
– Это ее. Бабки твоей. Берег на случай.
– Моей неудачи?
Не ответив, Сергей разлил пиво на две кружки. Оно приятно пенилось. Как я мог надеяться, что сидр моего производства встанет с ним в один ряд?!
– За победу, – сказал бармен.
– Это за какую?
– Вообще.
Мы выпили. Бабушкино пиво согревало нежным, ласковым вкусом. Аромат меда на пару секунд вытеснил из головы горестные переживания.
3.7.2. Мысль года
Я заглянул в ящики, пакеты и ведра, стоявшие в подвале, хотя наверняка знал, что яблок не осталось. Крупные, сочные плоды в первую очередь пустил в оборот, и на дне тары валялись гнилые, червивые сморчки.
Я обреченно сел на табурет напротив пустых ящиков. Над головой висел шнур от лампочки Ильича. Потянув за него, я выключил свет. Мой позор в темноте скрылся. Включил, и он неумолимо вынырнул из нее.
«Что теперь делать?» – вопрошал я, выключая свет.
«Вот ужас-то!» – восклицал, включая.
Я надеялся, что произойдет чудо и со вспышкой света увижу полные ящики яблок. Сидя в подвале, я оттягивал момент, когда придется предстать перед деревней с ответом, как бездарно потратил доверенное яблочное имущество. Но другого выхода не видел. Видел пустые ящики, пакеты и ведра.
«Я не знаю, что делать. Не знаю, что делать».
«Не знаю, что делать» – мысль года.
Я мог бросить по деревне повторный клич о сборе яблок, но в успех предприятия не верил. Даже будь у них желание, люди не могли бы помочь: большую часть запасов принесли в первый раз, а остальное отправили родным, продали Высокому Папе, пустили на заготовки. К тому же не было гарантий, что новая попытка приготовить сидр окажется удачной.
Я чувствовал себя ничтожеством. Собрал чужие надежды, сложил их вместе и не оправдал.
Узнай о моем провале Высокий Папа, обвинит меня в предумышленном. Заявит, я специально подвел деревню.
Я рассмеялся было, но прекратил. Из темноты подвала на меня смотрел пустой пакет бабы Томы. В нем она принесла последние свои отборные яблоки.
Именно в тот момент, когда местные мне поверили, дали шанс, о котором просил, я все просрал и облажался. Правы были Высокий Папа и Зиновий Аркадьевич, я никуда не гожусь и доверять мне не стоит. Уж точно не стоит доверять яблоки.
Почему я сразу не уехал? В тот день, когда в деревне появилась Алиса? Вместо того, чтобы искать ее кошку, я должен был собирать вещи.
Я выключил в подвале свет. Закрыл глаза.
Любое поражение – проверка на прочность. Но я не хотел проверок. Я хотел победы. Здесь и сейчас.
3.8.0. Все как было
В дверь постучали. После того как Зиновий Аркадьевич растрепал деревенским про мое фиаско, стучали каждые полчаса. Люди приходили своими глазами смотреть на бутылки без признаков пузырьков, банки с плавающей в пюре плесенью, бочки с яблочным уксусом и меня, пребывающего в депрессии.
Приходили смотреть, скорбно вздыхать, спрашивать, как же это так получилось, высказывать собственные предположения. Кончались визиты по-разному: баба Тома, например, молча вышла; Лиза улыбнулась и неуверенно сказала, что все будет хорошо; Кролик посмеялся; Данилыч посмеялся вместе с Кроликом – ему не пришлось со мной квитаться за коня и за сома, я сам превосходно справился; Толик приуныл.
– Яблочный уксус тоже сгодится, – сказал муж Анны Павловны. Он не скидывался яблоками на общее дело и мое поражение воспринял с показательным спокойствием. – А плесень и слить можно. Ложка есть?
Я думал, ложкой он снимет плесень, но он открыл банку с яблочным вареньем.
– А хлеба? Хлеб есть?
В дверь постучали. Я напрягся: на общение с людьми не хватало сил. Каждому приходилось объяснять одно и то же: «Я не знаю, почему сидр не забродил. Может, сахара положил мало? Я не знаю, почему появилась плесень. Яблоки плохо помыли, банки не простерилизовали? Работников много, за всеми не уследишь. Я не знаю, почему получился уксус. Бочки не герметичны? Факт остается фактом: для дальнейшего настаивания сидра в амбар переехали четыре трехлитровые банки, пять полулитровых и две литровые бутылки, одна бочка забродившего и процеженного сока».
– Не оставят тебя в покое?
Я покачал головой. Павел Никифорович недовольно осмотрелся.
– Чего печь-то не замажешь? – спросил он, проводя нервным пальцем по трещине на белой стене. Я вспомнил, как дядя Паша указывал на нее в день моего приезда в деревню. Тот же палец на той же стене, и та же трещина зияет. Круг замкнулся. Все говорило о том, что пора уезжать.
– Глиной с песком, – прервал мои мысли Павел Никифорович. – Проще пареной репы, замазать-то.
3.5.2. Наводнение
Я видел, как мой дом наполняется яблоками.
Сначала они покоились на газетах в подвале, изредка оказывались на столе. Затем они накрыли собой пол и кровати в спальне. Валялись под ногами в коридоре, мешались на крыльце. Вскоре они захватили горизонтальные поверхности дома: столы, стулья, комод, подоконники. Каждый ящик, уголок хранил яблоки. Они покоились на лежанке и томились внутри печи. Впечатляющая горка высилась на телевизоре. Гирлянды из яблок висели на крючках у дверей.
Везде были яблоки. Созревший урожай окружал меня со всех сторон.
Мне снились кошмары. Я боялся, что не справлюсь с имуществом, и оно выживет меня из дома. Боролся с видением бесправного матроса на тонущем корабле.
Я перерабатывал яблоки для сидра, используя мясорубку, терку, толкушку Анны Павловны и пластмассовую овощерезку бабы Томы, но не успевал справиться с яблочным потоком.
Я пил чай, заваривая яблоки. Ел суп, закусывая ими вместо хлеба. На яблоко я намазывал яблочное повидло и отправлял в рот, закрывая глаза от отвращения. Я смотрел на фруктовое изобилие, и хотелось бежать без оглядки.
Яблоки лежали в амбаре и в сарае. Я долго размышлял, можно ли хранить яблоки в туалете. И совсем не думал, хранить ли их в грустной комнате.
По всему дому стоял яблочный запах. Но яблоки прибывали и прибывали.
Не поместившись в доме, наполняли двор. Я представлял, как они затопляют улицу, деревню, район, а потом и всю Псковскую область. И как бы я не кричал: «Больше не надо», люди все шли и шли к моему порогу с сырьем для сидра.
– Вот так вота, – говорил Ленька, неизменно пролезая сквозь дырку в заборе и вываливая передо мной яблоки.
– Прекрати воровать у родителей.
– Я у них и не ворую, – отвечал он, гордо вздернув сопливый нос.
И это была правда. Воровал он не у них. Крупные, красивые яблоки. Я мог бы и догадаться.
3.5.3. Бесконтрольное творчество
Я сел на лавку с чашкой чая. Во дворе показались мужики. Неприятно смеясь и сплевывая, они направились к моему дому. Я смотрел на забор и не мог поверить глазам: калитка снова была сломана. «В туалете грязь и вонь, а в кустах валяются пустые бутылки», – подумал я.
Однажды, очнувшись от труда, я заметил в столовой бабу Тому, Лизу и Сергея. Женщины, вооружившись ножами, счищали с яблок кожуру. Сергей поворачивал ручку мясорубки.
– Завтра Толик придет, с женой, – сказал он.
«А за ними куча незнакомых людей, которых я не звал». Но что оставалось?
Я снял яблоки со стула и сел.
– Если честно, помощь не помешает.
– Почему не сказал?
Я посмотрел на трудовые мозоли, оставшиеся на пальцах в память от ножа. Пожал плечами.
– Не привык. За помощью – только к гуглу.
– И много он сидра наварил? – наивно спросила баба Тома.
Я покачал головой.
– Сидр варить не нужно.
– А что это за варенье? – я уловил в голосе Лизы ревнивые нотки.
– Соседка принесла, – сказал я. – Уверена, что из него сидр готовят. Еще яблочный сок есть, в холодильнике. Хотите?
– Разве из варенья сидр нельзя сготовить?
– Нет, – сказал я. – Можно, наверное, вино.
– Так давайте вино, – предложила Лизетт.
– Давайте сделаем сидр, – сказал я. – И не просто, а по рецепту. А потом будем делать все, что хотите.
– И с сока можно, – не услышала меня баба Тома. – Все сделаем.
Я схватился за голову. Я больше не был один. Вот, что было страшно.
3.5.4. Бочки, полные пюре
Переехав в деревню, я проводил в одиночестве долгие бездельные вечера. Теперь я оказался захвачен общественной жизнью. Меня приглашали на сенокос, на забой свиньи и в кабак на именины. Но времени у меня, как назло, не было. Я занимался сидром.
– Все в одну кучу, что ли? – спросил Толик.
Яблоки были разных сортов, на любой вкус. Сладкие, кислые, горькие. Гугл вещал, для сидра это самое оно: нужно только смешать яблоки в правильной пропорции, достичь в напитке изысканнейшего вкуса.
– Все, – ответил я.
Пошла вторая неделя безостановочного труда. Мне не было дела до пропорций, даже правильных. Я хотел побыстрее закончить работу.
Я осматривал яблоки. Отбраковывал гнилые, изъеденные червями. Избавлялся от сердцевин. Мякоть нарезал кусочками. Готовил пюре. Добавлял сахар и изюм. Надевал на горлышки тары презервативы и резиновые перчатки. Ставил бродить.
Постепенно у меня не осталось яблок. Если раньше дом полнился ими, сейчас он был заставлен банками и бутылками – стеклянными и пластмассовыми, разного объема, из-под молока, лимонада, сока и вина. Кроме того, в спальне, на крыльце и в коридоре, а также в обеих половинах сарая, храня смесь яблочного пюре и сахара, стояли бочки.
С помощью деревенских, я выполнил самую сложную часть работы. Но сердце было неспокойно. Презерватив, несколько недель надетый на банку с яблочным пюре, не надулся, а значит, пробная партия так и не забродила.
Глава 3.6. Безвременье
3.6.0. Поражение свободой
Каждое утро я инспектировал разного объема банки и бутылки, стеклянные и пластмассовые, из-под молока, лимонада, сока и вина, на предмет брожения яблочного пюре. Проверял наличие пузырьков в сосудах и состояние перчаток, надетых на их горловины: считал раздувшиеся от углекислого газа резиновые пальцы. Подходил к бочкам, стоявшим в спальне, в коридоре, на крыльце и в обеих половинах сарая. Смотрел на гидрозатворы, установленные Сергеем и Зиновием Аркадьевичем. Грустил.
Через неделю после переработки последнего яблока бродило меньше половины приготовленного пюре.
– Денек подождем, и сцеживать, – сказал председатель деревни.
– А как с остальными? – спросил я, обводя взглядом не оправдавшую надежд тару.
– Как-как? – заворчал председатель. – Да никак! Тут и говорить нечего.
– Сахару бы побольше наложить, – предложил Сергей.
– Ну, наложи. А завтра цедить будем.
– Может, сразу? Чего ждать?
– А чего не ждать? – запротестовал Зиновий Аркадьевич. – Гуляйте, пока молодые.
Гулять я разучился, и свободное время далось нелегко. Я забыл, чем занимался, когда не работал. Забыл, о чем думал, когда не тревожился.
Я посидел на лавке с чашкой чая, прогулялся по деревне, зашел в Пещеру. Там скучал Сергей, такой же свободный, как и я. Мы молча выпили по кружке кваса.
Я вернулся домой и включил ноутбук. Погуглил новости, посмотрел погоду. Зашел на почту.
3.6.1. Плохие манеры
«Это плохая манера – не отвечать». Так начиналось третье электронное письмо Алисы, оставшееся без ответа. Второе начиналось словами: «Любовь – это Золушкин труд. Все время приходится отделять зерна от плевел».
Я представил, как Алиса произносит эту фразу вслух. С наслаждением выдыхает обилие слов. Ее голос медленно растекается в воздухе, чтобы достигнуть моих, а на самом деле – ее, ушей. Из-за манеры самовлюбленной, протяжной речи казалось, в собственных словах она рассчитывает найти больше, чем вкладывает.
«Вы, конечно, меня не поймете», – говорит Алиса, и неожиданно для себя я осознаю, что ее голос звучал в моей голове и до прочтения письма.
Он надоедал мне во время еды, прогулок и сна, мешал в работе, заставал врасплох в туалете. Я слышал его в множестве других голосов, слышал при включенном телевизоре, слышал, затыкая уши.
Но особенности ее голоса стерлись из памяти. Он звучал так же упрощенно, как голоса остальных мысленных собеседников. Ее голос давно уже стал моим.
«Вы очень плохо обо мне думаете. Но и я о Вас не лучшего мнения», – говорит Алиса. Говорит медленно и жеманно. Она любуется своими словами, прислушивается к ним.
«К человеку, который нам нравится, мы относимся с подозрением: мало ли что? Чувства более сильные вызывают чуть ли не ненависть».
В отсутствие личного и телефонного сообщения, Алиса ждала от меня ответных писем. Для нее время шло, определялось моим молчанием. Для меня – стояло на месте. Я ничего не ждал, не считал дней без ответа. Я привык к боли от расставания с Алисой, и не хотел ни на что менять.
Я прочитал письмо пару раз, но она оказалась права: я ничего не понял. Хотя, если говорить начистоту, я не понимал и половины того, что в свое время говорили мне женщины.
3.6.2. Колыбельная
Телефон звонил долго, навязчиво и бесцеремонно. Я перестал понимать, настоящий ли это звук или его иллюзия. Я поднял трубку. И услышал голос Алисы – такой спокойный, словно не она в ожидании ответа старательно вслушивалась в гудки.
– Ты здесь? – ее голос потек в ухо, обволакивая несуществующие преграды.
– Только пришел. Давно звоните?
– Это так по-женски – не брать трубку, – усмехнулась Алиса.
Чувствуя откровенную неприязнь к девушке, молчал. Не я выбрал условия, не я начал разговор, и не я закончу
– Помнишь? – спросила она, и вмиг отчаяние холодной волной затопило мою злость.
Я сел на пол, сжав свободную руку в кулак.
– Это я тебя убил?
– Какая разница… Я хотела спеть колыбельную. Но ты, наверное, уже спишь.
Наклонив голову, она как к микрофону прижалась губами к моему уху, но вместо голоса я опять услышал звонок телефона. Я рассердился и поднял к ней лицо. Но губы ее не нашел.
Телефон звонил и звонил, наполняя меня досадой, а я, как слепой, водил перед собой руками, надеясь нащупать Алису.
И когда я понял, что не могу больше терпеть ни этот назойливый звонок, ни бесплодные поиски, я мгновенно лишился сил, и, сознавая беспомощность, проснулся в крайнем раздражении.
В отсутствие связи в деревне Шахматная телефон лежал на столе, давно разряженный.
Глава 3.7. Развилка
3.7.0. Доступность боли
«Абонент временно недоступен». Я стоял, прижав трубку к уху, и вслушивался в безразличный женский голос. Когда звонил второй раз, угадывал в нем укор и раздражение. В третий – усталость.
Я сам устал. Устал впустую набирать номер Алисы. Последние дни ходил к телефону в Солнечный утром и вечером, платил за каждую попытку звонка.
Хозяин дома наливал мне чашку чая, варил куриные яйца. Говорил: «Перемелется – мука будет». Макая яйцо в солонку, я думал о времени. Сколько его нужно, чтобы Алиса стала доступной?
Все общение с ней происходило исключительно во сне. Снилось, что Алиса целует меня, и с утра я светился от счастья. Пока следующей ночью она не обзывала меня дураком. Но и после я не переставал набирать ее номер.
«Абонент временно недоступен», – женский голос сочувствовал. Дай ему волю, начал бы оправдываться. «Что я могу сделать?» Что я могу сделать, если некоторые люди даны нам для боли?
3.7.1. Победа
– Плесень, – сказал я. – Плесень и яблочный уксус. Вот что у нас уродилось.
Зиновий Аркадьевич, ругаясь на чем свет стоит, разносил весть по деревне. Сергей стоял, сложив руки на груди. Оценивал ситуацию.
– Сейчас, – наконец, сказал он.
Бармен вышел, но вскоре вернулся с литром пива.
– Это ее. Бабки твоей. Берег на случай.
– Моей неудачи?
Не ответив, Сергей разлил пиво на две кружки. Оно приятно пенилось. Как я мог надеяться, что сидр моего производства встанет с ним в один ряд?!
– За победу, – сказал бармен.
– Это за какую?
– Вообще.
Мы выпили. Бабушкино пиво согревало нежным, ласковым вкусом. Аромат меда на пару секунд вытеснил из головы горестные переживания.
3.7.2. Мысль года
Я заглянул в ящики, пакеты и ведра, стоявшие в подвале, хотя наверняка знал, что яблок не осталось. Крупные, сочные плоды в первую очередь пустил в оборот, и на дне тары валялись гнилые, червивые сморчки.
Я обреченно сел на табурет напротив пустых ящиков. Над головой висел шнур от лампочки Ильича. Потянув за него, я выключил свет. Мой позор в темноте скрылся. Включил, и он неумолимо вынырнул из нее.
«Что теперь делать?» – вопрошал я, выключая свет.
«Вот ужас-то!» – восклицал, включая.
Я надеялся, что произойдет чудо и со вспышкой света увижу полные ящики яблок. Сидя в подвале, я оттягивал момент, когда придется предстать перед деревней с ответом, как бездарно потратил доверенное яблочное имущество. Но другого выхода не видел. Видел пустые ящики, пакеты и ведра.
«Я не знаю, что делать. Не знаю, что делать».
«Не знаю, что делать» – мысль года.
Я мог бросить по деревне повторный клич о сборе яблок, но в успех предприятия не верил. Даже будь у них желание, люди не могли бы помочь: большую часть запасов принесли в первый раз, а остальное отправили родным, продали Высокому Папе, пустили на заготовки. К тому же не было гарантий, что новая попытка приготовить сидр окажется удачной.
Я чувствовал себя ничтожеством. Собрал чужие надежды, сложил их вместе и не оправдал.
Узнай о моем провале Высокий Папа, обвинит меня в предумышленном. Заявит, я специально подвел деревню.
Я рассмеялся было, но прекратил. Из темноты подвала на меня смотрел пустой пакет бабы Томы. В нем она принесла последние свои отборные яблоки.
Именно в тот момент, когда местные мне поверили, дали шанс, о котором просил, я все просрал и облажался. Правы были Высокий Папа и Зиновий Аркадьевич, я никуда не гожусь и доверять мне не стоит. Уж точно не стоит доверять яблоки.
Почему я сразу не уехал? В тот день, когда в деревне появилась Алиса? Вместо того, чтобы искать ее кошку, я должен был собирать вещи.
Я выключил в подвале свет. Закрыл глаза.
Любое поражение – проверка на прочность. Но я не хотел проверок. Я хотел победы. Здесь и сейчас.
Глава 3.8. Призрак одержимости
3.8.0. Все как было
В дверь постучали. После того как Зиновий Аркадьевич растрепал деревенским про мое фиаско, стучали каждые полчаса. Люди приходили своими глазами смотреть на бутылки без признаков пузырьков, банки с плавающей в пюре плесенью, бочки с яблочным уксусом и меня, пребывающего в депрессии.
Приходили смотреть, скорбно вздыхать, спрашивать, как же это так получилось, высказывать собственные предположения. Кончались визиты по-разному: баба Тома, например, молча вышла; Лиза улыбнулась и неуверенно сказала, что все будет хорошо; Кролик посмеялся; Данилыч посмеялся вместе с Кроликом – ему не пришлось со мной квитаться за коня и за сома, я сам превосходно справился; Толик приуныл.
– Яблочный уксус тоже сгодится, – сказал муж Анны Павловны. Он не скидывался яблоками на общее дело и мое поражение воспринял с показательным спокойствием. – А плесень и слить можно. Ложка есть?
Я думал, ложкой он снимет плесень, но он открыл банку с яблочным вареньем.
– А хлеба? Хлеб есть?
В дверь постучали. Я напрягся: на общение с людьми не хватало сил. Каждому приходилось объяснять одно и то же: «Я не знаю, почему сидр не забродил. Может, сахара положил мало? Я не знаю, почему появилась плесень. Яблоки плохо помыли, банки не простерилизовали? Работников много, за всеми не уследишь. Я не знаю, почему получился уксус. Бочки не герметичны? Факт остается фактом: для дальнейшего настаивания сидра в амбар переехали четыре трехлитровые банки, пять полулитровых и две литровые бутылки, одна бочка забродившего и процеженного сока».
– Не оставят тебя в покое?
Я покачал головой. Павел Никифорович недовольно осмотрелся.
– Чего печь-то не замажешь? – спросил он, проводя нервным пальцем по трещине на белой стене. Я вспомнил, как дядя Паша указывал на нее в день моего приезда в деревню. Тот же палец на той же стене, и та же трещина зияет. Круг замкнулся. Все говорило о том, что пора уезжать.
– Глиной с песком, – прервал мои мысли Павел Никифорович. – Проще пареной репы, замазать-то.
