Не пойду же я к Высокому Папе с подобной находкой.
2.4.1. Кто-то другой
– Чего хочешь? – спросила Лизетт, когда я показался на пороге. В руках у нее был половник, стояла она у плиты. Лицо красное и злое.
– Да ничего особенного, просто по дороге зашел.
– По дороге куда?
Куда вела дорога мимо дома Лизетт, я не знал.
– Да так, гулял по округе, смотрел.
Лизетт и отвернулась к плите.
– Мне уйти? – спросил я.
Лизетт промолчала. Я примостился на табуретке у входа, и, жалея, что пришел, разглядывал носки – сапоги снял на крылечке.
– Сейчас, – сжалилась Лизетт. – Погоди немного.
На плите стояла кастрюля, в воде кипятилась трехлитровая банка.
– Что-то вкусное готовишь? – спросил я.
– Творог, – коротко сказала Лизетт.
– А купить нельзя?
– Можно.
– Что же не купишь?
– Свое вкуснее. У нас коров нет, но творог свой.
Лизетт выключила газ, вытащила банку.
– Ну вот, – сказала она. – Пока стынет, и поговорить можно.
Она улыбнулась, поставила чайник и достала из шкафа печенье.
– Полагаю, свое собственное?
– Печенье-то? Мама напекла. Как знала, что гости придут.
Я взял печенье.
– Хотел тебя спросить.
– Чего? – спросила Лизетт.
– Ты же часто с моей бабушкой общалась.
Закипел чайник.
– Да, похоже, что так. Чаще меня она мало с кем говорила.
Лизетт налила заварку из чайничка с обломанным носиком, долила кипяток. Я подождал, пока она закончит домашнюю суету и сядет за стол.
– Может, ты знаешь, по какому рецепту она пиво свое варила.
– Не, – отмахнулась Лизетт, – не знаю. Это у Сережи спроси.
– Понятно. А про пшеницу она тебе что-нибудь говорила?
– Ну, – протянула Лизетт, – мы чаще про яблони.
Меня передернуло.
– Мы с ней варенье варили, ты должен помнить. С заготовками я помогала: помидорами, огурцами. С посадками. Помню, мы кабачки садили…
– Сажали, – грубо перебил я, – а про пшеницу ты что-нибудь знаешь?
– Про пшеницу…, – пристально посмотрела Лизетт. – Чего ты хочешь знать?
– Говорят, у бабушки пшеница хорошо росла. Может, у нее секрет был. Особенный уход или еще что?
Лизетт сузила глаза.
– Был, – неуверенно сказала Лизетт и резко покраснела.
– И какой? – спросил я.
– Не знаю, об том ты или нет.
– Об том.
– Да в общем-то я тебе все уже говорила, – отреклась от меня Лизетт.
– Я ничего не услышал.
Лизетт еле уловимо кивнула. Встала и оправила юбку.
– Ты с этим больше не ходи. Все, что знаю, я сказала.
Девушка взяла лежавшую на столе марлю, сложила ее в несколько слоев и положила в ситечко. Я посидел еще немного, а потом направился к двери.
– Хорошо бы другой тебе кто сказал, – услышал я шепот Лизетт, когда закрывал дверь. Или мне только показалось, что услышал.
2.4.2. Гостья
Сергей был не из тех, кто охотно поделился бы со мной секретами: я ему не нравился. К разговору стоило подготовиться – подумать, с какой стороны зайти, чтобы выведать нужную информацию.
Я пошел домой. И первое, что увидел, войдя в комнату – овцу с белым пятном на лбу.
Овца лежала на моей кровати. Острые уши прижаты к голове, ноги подобраны под себя. Поза напоминала кошачью.
Когда я вошел, овца лениво посмотрела на меня и прикрыла глаза. Похоже, куда бы я сегодня ни пришел, рады мне нигде не были.
«Хорошо, что я уже вор, – подумал я, – а то стал бы им сейчас».
Я сделал несколько шагов вперед. Овца снова открыла глаза. Недовольно проблеяла. Ее настроение можно было понять: никому не нравится, когда прерывают дневной сон.
Решив ее не беспокоить, я вышел из дома. Хозяина гостеприимнее свет не видывал.
«Была ни была, на ходу соображу», – подумал я и отправился к Сергею, чтобы услышать то, что не сказала Лизетт. Дверь в дом закрыл на замок: одна овца еще куда ни шло, но больше – явный перебор.
2.4.3. В кровати
Кабак был закрыт. На двери висело объявление: «У Анатолия В.». Судя по всему, бармен обретался у Толика. Я потер щеку, вспоминая удар человека с детским взглядом широко распахнутых голубых глаз.
Участок Толика выделялся на фоне других. Трава подстрижена, белые дорожки из камня – ровные и чистые. Здесь отсутствовали ржавые инструменты, рваные тряпки, дырявые тазы, грязные эмалированные ванны – обязательные атрибуты каждого двора. Пупсы с оторванными руками, принадлежащие детям, которые не приезжают, из окон его дома не выглядывали. Анатолий В. был человеком порядка.
Я потоптался у калитки, собираясь с силами, но только ее отворил, из дома Толика вышел бармен.
– Эй! Тебя-то я ищу, – сказал я. – Минутка есть?
Сергей поднял глаза.
– Нет у меня минутки, – сурово бросил он.
– Тебе помочь, может, чем?
Сергей смерил меня взглядом.
Он вышел на дорогу и закрыл за собой калитку.
– Ты в кабак?
Сергей вздохнул.
– Нет. У Толика овцы взбеленились.
– Что значит «взбеленились»?
– То и значит. Отраву нашли.
Немногословие Сергея неприятно впечатляло.
– Отраву? – с раздражением переспросил я.
– Белену. Зацвела вдоль дороги. Сын Толика недоглядел, они и ополоумели. Разбрелись по дворам.
Я выдохнул:
– Я как раз знаю, где одна такая овца.
– Где?
– Только не говори никому.
Он поднял брови.
– У меня в кровати.
Сергей нахмурился и посмотрел чуть ли не с осуждением.
2.4.4. Пойдем посмотрим
Приглашая Сергея, я забыл, что перевернул дом вверх дном. Забыл, что содержимое бабушкиных шкафов вывалено наружу, на столе разбросаны ее тетрадки, а матрацы с подушками свалены кучей на пол.
Я напрягся, но врать не пришлось.
Возможное объяснение стояло посреди кухни: на голове тюль с окна, одно копыто в эмалированной кастрюле, остальные три – в рассыпанной по полу муке.
Овца перебила бабушкины суповые тарелки, пыталась сжевать клеенку со стола и ждала нас в позе агрессора.
– Это Ряженка, – сказал Сергей, и в голосе послышалась ласка. В подобных условиях неуместная. – Из молока ее матери была вкусная ряженка. А ну поди сюда.
Овца покачала головой и отступила на шаг.
– Ну давай, поди.
Она отошла на еще один овечий шаг и стояла через стол от нас. Сергей начал обходить стол слева, овца пошла направо.
– Окружай! – скомандовал бармен.
Я, растопырив руки, двинулся на овцу. Она нырнула под стол и выбежала с другой стороны. Зашла в спальню и возмущенно проблеяла, чтобы ее не беспокоили.
– Откуда она? – рассердился Сергей.
– От Толика?! – в свою очередь не сдержался я. – Дверь забыл запереть.
– И калитку?
– Ты дыры в моем заборе видел?
– Нажрутся белены, а потом с ними сладу нет, – проворчал Сергей.
– Может, она отдохнет и сама домой пойдет? – спросил я.
2.4.5. О тщете
Сергей махнул рукой и сел за стол без клеенки на табурет, стоявший посреди черепков разбитой посуды.
«С него бы картину писать, – подумал я, – о тщете человеческого существования».
Я достал заварочный чайник, ополоснул его и насыпал индийского со слоном.
– Там овец ловят, – сказал Сергей. – А мы тут без дела сидим.
– Да, я поймал одну.
– Ты хотел чего?
Я выключил плиту.
– Я плохо знал бабушку. Когда был младше, приезжал на лето, но последние годы мы редко общались. Я ничего не знаю. Может, расскажешь?
Я взглянул в лицо бармена. Воспоминание о бабушке его успокоило.
– Тетя Тоня была хорошим человеком. А эта дура ее тарелки побила.
Сергей наклонился и подобрал несколько черепков.
– Твоя бабка любую вещь делала, – он попытался приложить осколки друг к другу, – особой.
– А что насчет пива? – не выдержал я.
– Пива? – Сергей внимательно посмотрел на меня.
– Я знаю, у нее рецепт был. Она бы наверняка хотела им поделиться. По наследству.
– Я не знаю, о чем ты, – отрезал бармен. – Но, если хочешь знать, тетя Тоня любила свою работу. Она бы поле Сан Санычу ни за что не дала, никаких бы денег у него не хватило.
Сергей резко встал с табурета и, аккуратно положив черепки на стол, пошел к выходу.
– Я скажу Толику, что овца у тебя. Пусть сам решает.
2.4.6. Танец под фонарем
Я вышел на улицу. Людей вокруг не было, овец тоже.
Фонарь выхватывал из темноты колодец, кружащихся насекомых и меня бы выхватил, но, несколько метров не дойдя до пятна света, я услышал дикий вопль и оцепенел.
Бежать спасать или бежать спасаться?
Звенело в обоих ушах.
Пока я размышлял, вопль повторился.
Казалось, кричала взрослая баба, но на свет фонаря выскочила овца. Взгляд у нее был бешеный, копыта взбивали землю.
Овца захватила мое внимание. Я ждал. Смотрел, как завороженный – не отрывая глаз. Так смотрят из темноты зрительного зала, боясь пропустить решающий момент, ключевую фразу, роковое движение. Пропустишь – назад не отмотаешь.
Боялся, что отведу взгляд, и она заметит меня, выхватит звериным чутьем из темноты, помчится выбивать пыль из моего костюма.
Овца замерла.
– Вот зараза!
В свете фонаря появился Толик. Он погрузил руки в шерсть животного.
Спектакль кончился, я шагнул по направлению к дому.
– Кто здесь?
Вопрос застал меня врасплох не хуже бешеной овцы
«Кто я? – подумал я. – Кто я для этих людей? Деревенский вор? Неугодный сосед? Городской неумеха?»
Перебирая ответы, я понял, что молчать в темноте было неправильно.
– Внук Антонины Глебовны? – скорее спросил, чем ответил я.
С некоторым разочарованием Толик сказал:
– А-а-а.
И повел овцу прочь:
– Говорят, овца моя у тебя схоронилась, – вспомнил он, оборачиваясь на ходу, – Ряженка. Ты ее до утра оставь.
Я согласно кивнул, забыв, что в темноте Толик этого увидеть не может.
2.4.7. Клочок
Не спрашивая, Алиса взяла из вазочки последнюю конфету. Развернула обертку и отправила лакомство в рот. Повертела в руках фольгу, положила на стол и принялась разглаживать ногтем указательного пальца. Делала она это так старательно, а я так неотрывно за ней следил, будто в занятии девушки был заложен глубокий смысл.
Бабушка не оставила мне ни зацепки. «Если бы я захотел сам выращивать пшеницу и варить из нее пиво? Об этом бабушка не подумала? Отказала мне в такой чести. Не передала знания и опыт. Ушла и тайнами не поделилась!» – сердился я, пока Алиса разглаживала фольгу.
«Или нет? Может, я плохо ищу? Может, Лизетт права, и я что-то упускаю. Что-то важное».
Алиса сложила фольгу вдвое. Сделала это несколько раз. Отложила квадрат из фольги и принялась за фантик. Из него девушка соорудила маленький однопалубный кораблик.
Теперь, когда ее руки были свободны, а конфетные обертки закончились, Алиса воззрилась на меня с хищным взглядом.
Я очнулся от мыслей и живо представил себя на месте фольги. Поискав вокруг глазами, протянул ей обрывок газеты, валявшийся на столе. Девушка благодарно взяла у меня листок и начала складывать оригами. Алиса была при деле, а я снова расслабился, наблюдая за ее движениями. Но расслабился ненадолго.
На обратной стороне газетного клочка я заметил запись шариковой ручкой.
– Ну-ка! – крикнул я, вскакивая и отбирая бумагу у Алисы.
Почерк был бабушкиным.
Алиса смотрела на меня, изогнув правую бровь, пока я разбирал слова.
«заделка углов крыши
печнику за трубу
велоцепь
керосин
спички, лампочка
шифер
газ с доставкой
навоз».
Навоз. Один сплошной навоз и никакого намека на пиво.
«Пора заканчивать. Нет никакого секрета. Тайного ингредиента. Волшебного рецепта, чтобы пиво имело разом вкус меда, персиков, малины и чего-то давно забытого из детства. А если и есть, то поиски безуспешны. Говорят, чтобы найти, нужно перестать искать. Может, это мой случай?»
Я вернул листок Алисе.
– Спасибо, не надо, – девушка смотрела надменно, с еле скрываемым презрением. – Боюсь, Вы меня без пальцев оставите.
Зачем она пришла? Конфет у меня нет, бумаги для оригами тоже. А сам я как рыба, выброшенная на берег: одним глазом зарыт в песок, другим слежу за пожирающим меня солнцем.
Я потянулся за стаканом чая. Залпом выпил содержимое.
Алиса встала и отправилась в спальню.
– Там теперь овца спит, – сказал я.
– Что?
– Овца, – повторил я.
2.5.0. Аисты на башне
– Аисты прилетели, – сказала Лизетт.
Я проследил за ее взглядом: на водонапорной башне гордо стояла одинокая белая птица.
Пока Высокий Папа ждал всходов, я купил антенну для спутникового интернета и холодильник взамен «Морозко». Вместо разбитого стекла на веранде поставил кусок фанеры. Я готовился приступить к ремонту калитки, когда пришла Лизетт. Виновато опуская глаза, она попросила проводить ее «в одно место».
– Это хорошо, – сказала Лиза.
– Почему?
– Аисты – это завсегда хорошо... Мы пришли.
Лизетт отворила калитку.
– Баба Тома!
Из сарая выглянула худая старушка.
– Это Кеша.
Старушка взглянула на меня с интересом, но скоро интерес сменился опаской.
Она меня вспомнила. Вспомнила, что я деревенский вор.
Баба Тома покраснела. Бросила беглый взгляд вокруг себя, оценивая, что я могу прихватить с участка.
– Пришел с дровами подсобить.
– А? – бабушка старательно прятала глаза, словно и их я тоже украду. – А Павел Никифорыч что, не идет?
– Он крышу чинит.
Я повернулся к калитке.
– Кеша может, – настаивала Лизетт, схватив меня за край рубашки.
Старушка выдавила из себя вежливую улыбку.
– Ну и славно.
– Я занесу Вам пару дров, – сказал я. – А отчим Лизы зайдет завтра.
И пошел домой.
Я понял логику Лизетт. Завоевать расположение деревни разом сложнее, чем наладить контакт с каждым ее жителем по отдельности. Сначала я заручусь доверием бабы Томы, затем помогу, например, Сергею или тому же Толику. А потом, глядишь, вся общественность окажется на моей стороне против супостата, Высокого Папы.
Коварный план. Очень коварный план. И придумала его Лизетт.
2.5.1. На рыбалку
Я отварил картошку и отправился на пшеничное поле.
– Не рано пропалывать? Середина мая.
– Нее, сейчас повыдергивать легче будет, – сказал Ленька.
– А ростки вместе с сорняками не повыдергиваешь?
– Я тете Тоне помогал, – обиженно проворчал паренек. – Я все знаю, как делать.
– Ладно, – сказал я. – Пойдем есть.
Мальчишка предложению удивился. На обед он не ходил, и создавалось впечатление, что питается одними бутербродами.
– Пойдем, – сказал я.
К моему удивлению, Ленька подошел к уличному рукомойнику рядом с домом и ополоснул руки, а на кухне начисто вымыл их с мылом. Сел к столу.
– Консервы, – констатировал паренек и умял полбанки сайры за пять минут. – А что рыбу не ловите? Озеро же. Консервы не поймаешь, а сырой много.
– Не пришлось как-то, – признался я.
– Мы с папкой на рыбалку ходим. Он завтра пойдет. С мужиками. Ух, я бы сходил. В прошлый раз такового леща поймали, – он неправдоподобно развел руки. – Папка есть не дал. Продал в городе, за огромные деньжищи.
– И часто он ходит?
– Да раз в неделю точно ходит. Сходите с ним, он все места покажет. Не все, – тотчас поправился он, – но сходите.
Я улыбнулся. Все складывалось как нельзя лучше. Мальчишка расскажет соседям, что я его подкармливаю, доброе дело делаю, а на рыбалке я не только смогу показать себя во всей красе, но и проявлю чудеса приветливости и дружелюбия. План Лизетт приходил в действие на удивление быстро.
– Хорошо, – сказал я, – я подумаю.
– Чего думать. Спать надо ложиться, вставать-то сранья. Я сбегаю, бате скажу, – Ленька вскочил из-за стола. – Только Вы это, не делайте чего, с пшеницей.
Через пять минут он прибежал, запыхавшись.
– В пять у колодца.
И пошел охранять от меня пшеницу, прихватив со стола пару мятных пряников.
2.4.1. Кто-то другой
– Чего хочешь? – спросила Лизетт, когда я показался на пороге. В руках у нее был половник, стояла она у плиты. Лицо красное и злое.
– Да ничего особенного, просто по дороге зашел.
– По дороге куда?
Куда вела дорога мимо дома Лизетт, я не знал.
– Да так, гулял по округе, смотрел.
Лизетт и отвернулась к плите.
– Мне уйти? – спросил я.
Лизетт промолчала. Я примостился на табуретке у входа, и, жалея, что пришел, разглядывал носки – сапоги снял на крылечке.
– Сейчас, – сжалилась Лизетт. – Погоди немного.
На плите стояла кастрюля, в воде кипятилась трехлитровая банка.
– Что-то вкусное готовишь? – спросил я.
– Творог, – коротко сказала Лизетт.
– А купить нельзя?
– Можно.
– Что же не купишь?
– Свое вкуснее. У нас коров нет, но творог свой.
Лизетт выключила газ, вытащила банку.
– Ну вот, – сказала она. – Пока стынет, и поговорить можно.
Она улыбнулась, поставила чайник и достала из шкафа печенье.
– Полагаю, свое собственное?
– Печенье-то? Мама напекла. Как знала, что гости придут.
Я взял печенье.
– Хотел тебя спросить.
– Чего? – спросила Лизетт.
– Ты же часто с моей бабушкой общалась.
Закипел чайник.
– Да, похоже, что так. Чаще меня она мало с кем говорила.
Лизетт налила заварку из чайничка с обломанным носиком, долила кипяток. Я подождал, пока она закончит домашнюю суету и сядет за стол.
– Может, ты знаешь, по какому рецепту она пиво свое варила.
– Не, – отмахнулась Лизетт, – не знаю. Это у Сережи спроси.
– Понятно. А про пшеницу она тебе что-нибудь говорила?
– Ну, – протянула Лизетт, – мы чаще про яблони.
Меня передернуло.
– Мы с ней варенье варили, ты должен помнить. С заготовками я помогала: помидорами, огурцами. С посадками. Помню, мы кабачки садили…
– Сажали, – грубо перебил я, – а про пшеницу ты что-нибудь знаешь?
– Про пшеницу…, – пристально посмотрела Лизетт. – Чего ты хочешь знать?
– Говорят, у бабушки пшеница хорошо росла. Может, у нее секрет был. Особенный уход или еще что?
Лизетт сузила глаза.
– Был, – неуверенно сказала Лизетт и резко покраснела.
– И какой? – спросил я.
– Не знаю, об том ты или нет.
– Об том.
– Да в общем-то я тебе все уже говорила, – отреклась от меня Лизетт.
– Я ничего не услышал.
Лизетт еле уловимо кивнула. Встала и оправила юбку.
– Ты с этим больше не ходи. Все, что знаю, я сказала.
Девушка взяла лежавшую на столе марлю, сложила ее в несколько слоев и положила в ситечко. Я посидел еще немного, а потом направился к двери.
– Хорошо бы другой тебе кто сказал, – услышал я шепот Лизетт, когда закрывал дверь. Или мне только показалось, что услышал.
2.4.2. Гостья
Сергей был не из тех, кто охотно поделился бы со мной секретами: я ему не нравился. К разговору стоило подготовиться – подумать, с какой стороны зайти, чтобы выведать нужную информацию.
Я пошел домой. И первое, что увидел, войдя в комнату – овцу с белым пятном на лбу.
Овца лежала на моей кровати. Острые уши прижаты к голове, ноги подобраны под себя. Поза напоминала кошачью.
Когда я вошел, овца лениво посмотрела на меня и прикрыла глаза. Похоже, куда бы я сегодня ни пришел, рады мне нигде не были.
«Хорошо, что я уже вор, – подумал я, – а то стал бы им сейчас».
Я сделал несколько шагов вперед. Овца снова открыла глаза. Недовольно проблеяла. Ее настроение можно было понять: никому не нравится, когда прерывают дневной сон.
Решив ее не беспокоить, я вышел из дома. Хозяина гостеприимнее свет не видывал.
«Была ни была, на ходу соображу», – подумал я и отправился к Сергею, чтобы услышать то, что не сказала Лизетт. Дверь в дом закрыл на замок: одна овца еще куда ни шло, но больше – явный перебор.
2.4.3. В кровати
Кабак был закрыт. На двери висело объявление: «У Анатолия В.». Судя по всему, бармен обретался у Толика. Я потер щеку, вспоминая удар человека с детским взглядом широко распахнутых голубых глаз.
Участок Толика выделялся на фоне других. Трава подстрижена, белые дорожки из камня – ровные и чистые. Здесь отсутствовали ржавые инструменты, рваные тряпки, дырявые тазы, грязные эмалированные ванны – обязательные атрибуты каждого двора. Пупсы с оторванными руками, принадлежащие детям, которые не приезжают, из окон его дома не выглядывали. Анатолий В. был человеком порядка.
Я потоптался у калитки, собираясь с силами, но только ее отворил, из дома Толика вышел бармен.
– Эй! Тебя-то я ищу, – сказал я. – Минутка есть?
Сергей поднял глаза.
– Нет у меня минутки, – сурово бросил он.
– Тебе помочь, может, чем?
Сергей смерил меня взглядом.
Он вышел на дорогу и закрыл за собой калитку.
– Ты в кабак?
Сергей вздохнул.
– Нет. У Толика овцы взбеленились.
– Что значит «взбеленились»?
– То и значит. Отраву нашли.
Немногословие Сергея неприятно впечатляло.
– Отраву? – с раздражением переспросил я.
– Белену. Зацвела вдоль дороги. Сын Толика недоглядел, они и ополоумели. Разбрелись по дворам.
Я выдохнул:
– Я как раз знаю, где одна такая овца.
– Где?
– Только не говори никому.
Он поднял брови.
– У меня в кровати.
Сергей нахмурился и посмотрел чуть ли не с осуждением.
2.4.4. Пойдем посмотрим
Приглашая Сергея, я забыл, что перевернул дом вверх дном. Забыл, что содержимое бабушкиных шкафов вывалено наружу, на столе разбросаны ее тетрадки, а матрацы с подушками свалены кучей на пол.
Я напрягся, но врать не пришлось.
Возможное объяснение стояло посреди кухни: на голове тюль с окна, одно копыто в эмалированной кастрюле, остальные три – в рассыпанной по полу муке.
Овца перебила бабушкины суповые тарелки, пыталась сжевать клеенку со стола и ждала нас в позе агрессора.
– Это Ряженка, – сказал Сергей, и в голосе послышалась ласка. В подобных условиях неуместная. – Из молока ее матери была вкусная ряженка. А ну поди сюда.
Овца покачала головой и отступила на шаг.
– Ну давай, поди.
Она отошла на еще один овечий шаг и стояла через стол от нас. Сергей начал обходить стол слева, овца пошла направо.
– Окружай! – скомандовал бармен.
Я, растопырив руки, двинулся на овцу. Она нырнула под стол и выбежала с другой стороны. Зашла в спальню и возмущенно проблеяла, чтобы ее не беспокоили.
– Откуда она? – рассердился Сергей.
– От Толика?! – в свою очередь не сдержался я. – Дверь забыл запереть.
– И калитку?
– Ты дыры в моем заборе видел?
– Нажрутся белены, а потом с ними сладу нет, – проворчал Сергей.
– Может, она отдохнет и сама домой пойдет? – спросил я.
2.4.5. О тщете
Сергей махнул рукой и сел за стол без клеенки на табурет, стоявший посреди черепков разбитой посуды.
«С него бы картину писать, – подумал я, – о тщете человеческого существования».
Я достал заварочный чайник, ополоснул его и насыпал индийского со слоном.
– Там овец ловят, – сказал Сергей. – А мы тут без дела сидим.
– Да, я поймал одну.
– Ты хотел чего?
Я выключил плиту.
– Я плохо знал бабушку. Когда был младше, приезжал на лето, но последние годы мы редко общались. Я ничего не знаю. Может, расскажешь?
Я взглянул в лицо бармена. Воспоминание о бабушке его успокоило.
– Тетя Тоня была хорошим человеком. А эта дура ее тарелки побила.
Сергей наклонился и подобрал несколько черепков.
– Твоя бабка любую вещь делала, – он попытался приложить осколки друг к другу, – особой.
– А что насчет пива? – не выдержал я.
– Пива? – Сергей внимательно посмотрел на меня.
– Я знаю, у нее рецепт был. Она бы наверняка хотела им поделиться. По наследству.
– Я не знаю, о чем ты, – отрезал бармен. – Но, если хочешь знать, тетя Тоня любила свою работу. Она бы поле Сан Санычу ни за что не дала, никаких бы денег у него не хватило.
Сергей резко встал с табурета и, аккуратно положив черепки на стол, пошел к выходу.
– Я скажу Толику, что овца у тебя. Пусть сам решает.
2.4.6. Танец под фонарем
Я вышел на улицу. Людей вокруг не было, овец тоже.
Фонарь выхватывал из темноты колодец, кружащихся насекомых и меня бы выхватил, но, несколько метров не дойдя до пятна света, я услышал дикий вопль и оцепенел.
Бежать спасать или бежать спасаться?
Звенело в обоих ушах.
Пока я размышлял, вопль повторился.
Казалось, кричала взрослая баба, но на свет фонаря выскочила овца. Взгляд у нее был бешеный, копыта взбивали землю.
Овца захватила мое внимание. Я ждал. Смотрел, как завороженный – не отрывая глаз. Так смотрят из темноты зрительного зала, боясь пропустить решающий момент, ключевую фразу, роковое движение. Пропустишь – назад не отмотаешь.
Боялся, что отведу взгляд, и она заметит меня, выхватит звериным чутьем из темноты, помчится выбивать пыль из моего костюма.
Овца замерла.
– Вот зараза!
В свете фонаря появился Толик. Он погрузил руки в шерсть животного.
Спектакль кончился, я шагнул по направлению к дому.
– Кто здесь?
Вопрос застал меня врасплох не хуже бешеной овцы
«Кто я? – подумал я. – Кто я для этих людей? Деревенский вор? Неугодный сосед? Городской неумеха?»
Перебирая ответы, я понял, что молчать в темноте было неправильно.
– Внук Антонины Глебовны? – скорее спросил, чем ответил я.
С некоторым разочарованием Толик сказал:
– А-а-а.
И повел овцу прочь:
– Говорят, овца моя у тебя схоронилась, – вспомнил он, оборачиваясь на ходу, – Ряженка. Ты ее до утра оставь.
Я согласно кивнул, забыв, что в темноте Толик этого увидеть не может.
2.4.7. Клочок
Не спрашивая, Алиса взяла из вазочки последнюю конфету. Развернула обертку и отправила лакомство в рот. Повертела в руках фольгу, положила на стол и принялась разглаживать ногтем указательного пальца. Делала она это так старательно, а я так неотрывно за ней следил, будто в занятии девушки был заложен глубокий смысл.
Бабушка не оставила мне ни зацепки. «Если бы я захотел сам выращивать пшеницу и варить из нее пиво? Об этом бабушка не подумала? Отказала мне в такой чести. Не передала знания и опыт. Ушла и тайнами не поделилась!» – сердился я, пока Алиса разглаживала фольгу.
«Или нет? Может, я плохо ищу? Может, Лизетт права, и я что-то упускаю. Что-то важное».
Алиса сложила фольгу вдвое. Сделала это несколько раз. Отложила квадрат из фольги и принялась за фантик. Из него девушка соорудила маленький однопалубный кораблик.
Теперь, когда ее руки были свободны, а конфетные обертки закончились, Алиса воззрилась на меня с хищным взглядом.
Я очнулся от мыслей и живо представил себя на месте фольги. Поискав вокруг глазами, протянул ей обрывок газеты, валявшийся на столе. Девушка благодарно взяла у меня листок и начала складывать оригами. Алиса была при деле, а я снова расслабился, наблюдая за ее движениями. Но расслабился ненадолго.
На обратной стороне газетного клочка я заметил запись шариковой ручкой.
– Ну-ка! – крикнул я, вскакивая и отбирая бумагу у Алисы.
Почерк был бабушкиным.
Алиса смотрела на меня, изогнув правую бровь, пока я разбирал слова.
«заделка углов крыши
печнику за трубу
велоцепь
керосин
спички, лампочка
шифер
газ с доставкой
навоз».
Навоз. Один сплошной навоз и никакого намека на пиво.
«Пора заканчивать. Нет никакого секрета. Тайного ингредиента. Волшебного рецепта, чтобы пиво имело разом вкус меда, персиков, малины и чего-то давно забытого из детства. А если и есть, то поиски безуспешны. Говорят, чтобы найти, нужно перестать искать. Может, это мой случай?»
Я вернул листок Алисе.
– Спасибо, не надо, – девушка смотрела надменно, с еле скрываемым презрением. – Боюсь, Вы меня без пальцев оставите.
Зачем она пришла? Конфет у меня нет, бумаги для оригами тоже. А сам я как рыба, выброшенная на берег: одним глазом зарыт в песок, другим слежу за пожирающим меня солнцем.
Я потянулся за стаканом чая. Залпом выпил содержимое.
Алиса встала и отправилась в спальню.
– Там теперь овца спит, – сказал я.
– Что?
– Овца, – повторил я.
Глава 2.5. Медным тазом
2.5.0. Аисты на башне
– Аисты прилетели, – сказала Лизетт.
Я проследил за ее взглядом: на водонапорной башне гордо стояла одинокая белая птица.
Пока Высокий Папа ждал всходов, я купил антенну для спутникового интернета и холодильник взамен «Морозко». Вместо разбитого стекла на веранде поставил кусок фанеры. Я готовился приступить к ремонту калитки, когда пришла Лизетт. Виновато опуская глаза, она попросила проводить ее «в одно место».
– Это хорошо, – сказала Лиза.
– Почему?
– Аисты – это завсегда хорошо... Мы пришли.
Лизетт отворила калитку.
– Баба Тома!
Из сарая выглянула худая старушка.
– Это Кеша.
Старушка взглянула на меня с интересом, но скоро интерес сменился опаской.
Она меня вспомнила. Вспомнила, что я деревенский вор.
Баба Тома покраснела. Бросила беглый взгляд вокруг себя, оценивая, что я могу прихватить с участка.
– Пришел с дровами подсобить.
– А? – бабушка старательно прятала глаза, словно и их я тоже украду. – А Павел Никифорыч что, не идет?
– Он крышу чинит.
Я повернулся к калитке.
– Кеша может, – настаивала Лизетт, схватив меня за край рубашки.
Старушка выдавила из себя вежливую улыбку.
– Ну и славно.
– Я занесу Вам пару дров, – сказал я. – А отчим Лизы зайдет завтра.
И пошел домой.
Я понял логику Лизетт. Завоевать расположение деревни разом сложнее, чем наладить контакт с каждым ее жителем по отдельности. Сначала я заручусь доверием бабы Томы, затем помогу, например, Сергею или тому же Толику. А потом, глядишь, вся общественность окажется на моей стороне против супостата, Высокого Папы.
Коварный план. Очень коварный план. И придумала его Лизетт.
2.5.1. На рыбалку
Я отварил картошку и отправился на пшеничное поле.
– Не рано пропалывать? Середина мая.
– Нее, сейчас повыдергивать легче будет, – сказал Ленька.
– А ростки вместе с сорняками не повыдергиваешь?
– Я тете Тоне помогал, – обиженно проворчал паренек. – Я все знаю, как делать.
– Ладно, – сказал я. – Пойдем есть.
Мальчишка предложению удивился. На обед он не ходил, и создавалось впечатление, что питается одними бутербродами.
– Пойдем, – сказал я.
К моему удивлению, Ленька подошел к уличному рукомойнику рядом с домом и ополоснул руки, а на кухне начисто вымыл их с мылом. Сел к столу.
– Консервы, – констатировал паренек и умял полбанки сайры за пять минут. – А что рыбу не ловите? Озеро же. Консервы не поймаешь, а сырой много.
– Не пришлось как-то, – признался я.
– Мы с папкой на рыбалку ходим. Он завтра пойдет. С мужиками. Ух, я бы сходил. В прошлый раз такового леща поймали, – он неправдоподобно развел руки. – Папка есть не дал. Продал в городе, за огромные деньжищи.
– И часто он ходит?
– Да раз в неделю точно ходит. Сходите с ним, он все места покажет. Не все, – тотчас поправился он, – но сходите.
Я улыбнулся. Все складывалось как нельзя лучше. Мальчишка расскажет соседям, что я его подкармливаю, доброе дело делаю, а на рыбалке я не только смогу показать себя во всей красе, но и проявлю чудеса приветливости и дружелюбия. План Лизетт приходил в действие на удивление быстро.
– Хорошо, – сказал я, – я подумаю.
– Чего думать. Спать надо ложиться, вставать-то сранья. Я сбегаю, бате скажу, – Ленька вскочил из-за стола. – Только Вы это, не делайте чего, с пшеницей.
Через пять минут он прибежал, запыхавшись.
– В пять у колодца.
И пошел охранять от меня пшеницу, прихватив со стола пару мятных пряников.
