На пороге заброшенной церкви больше не нужно прятать фонарь. Готовый ко всему Иоска высматривает, но не обнаруживает на усыпанном мусором полу свежих следов: значит, никто кроме них с напарником пока сюда не добрался. Поди, молодчики Гицэ до сих пор кобылу по кладбищам водят да тычут кольями в каждую могилу, через которую она переступить заартачится. Ничего не скажешь, выросло поколение охотничков, вриколакову тропку распознать не умеют.
– Ну что? – тихо выдыхает за спиной Виорел. Иоска направляет электрический луч вправо, проверяя, на месте ли главное: кресло.
Стоящее у самого входа, оно чудом не пострадало ни при обстреле, ни при погромах, ни при неудавшемся поджоге бедной старой церквушки. Его лишь присыпало штукатуркой, да в паре мест разошлась выцветшая обивка, по традиции, должно быть, когда-то насыщенно-пунцовая. Широкое, крепкое, с высокой резной спинкой, украшенной цветами и птицами, с гладкими подлокотниками, лак на которых истёрся от сотен рук, оно кажется Иоске старым другом из детства.
Днём, когда Иоска впервые отыскал эту церквушку и обнаружил у стены в притворе уцелевшее кресло, он сдержал первый порыв и не стал ничего трогать, чтобы не оставить случайных следов. Да и намеренные следы, тайные знаки, как первоначально собирался, он оставлять передумал. В тот момент возник новый блестящий план, всем планам план. Такой план, от которого мир в глазах Иоски наконец-то сдвинулся, обрёл глубину и расцветился живыми красками безо всякого лекарства. Тем более что лекарство уже почти месяц как вышло, скоро пора будет снова подделывать рецепт.
Днём Иоска внимательно осмотрел лишь неф и приделы, прикинул в уме список необходимого и ушёл так же, как пришёл, по мощёной тропинке в глубине заросшего церковного садика. И вот сейчас, ночью он пришёл сюда уже вместе с младшим Николау, Виорелом.
Иоска ставит набитый рюкзак и сумку у купели. Скинув свою ношу, Виорел тут же жмётся к стене, чтобы прикрыть спину. Надо же, сын “Вепря” Николау на своей первой охоте не знает толком, как защищаться и чего опасаться. Видать, старик совсем не хотел, чтобы его последний оставшийся в живых мальчик пошёл по отцовским стопам и не стал ничему учить. Не беда, теперь Иоска научит мальца, как надо.
– Она сейчас, должно быть, охотится, вернётся сюда только к рассвету.
– Правда? – Стыд за якобы проявленную трусость заставляет юношу тут же шагнуть вперёд в неисследованную темноту нефа. Опять глупость, конечно, но пока простительная, с опытом пройдёт.
– Раз девицу люди заметили, значит, она голодная. А раз голодная, то чего ей ночью-то в стенах сидеть? Опять же, она б на нас сразу выскочила, пока мы оружие достать не успели.
– А если она видела, как ты её выследил? Откуда ты знаешь, что она вернётся?
На самом деле Иоска и не знает наверняка, но очень надеется. То, что она была здесь совсем недавно, он определил точно, но после заката она могла и насовсем уйти, отправиться выше, в горы.
– У старых церквей хорошие подвалы, по-особенному устроенные, целый лабиринт из клетушек. Для вриколака там самое надёжное убежище. Они зарываются так, что человеку в их норы ни за что не пролезть. Чары наводят, чтобы запутать и чувство направления сбить. Так что пока нежить спит, любой, кто туда сунется, до неё добраться никак не успеет, только сам заблудится, а то и отравы надышится. Бывали случаи, люди в таких подвалах сознание теряли, даже когда вриколаков давно повывели. Так что больше нигде в округе ей так хорошо не спрятаться. Нет, я ей на глаза не показывался, я просто знал, что искать. Пришёл, проверил: и правда, тропка к норе есть, свежая. Я тебе утром покажу и научу, как определить, сейчас не разглядишь. Давай-ка получше осмотримся.
Он бы и сам не прочь побродить тут ещё немного, подышать темнотой, вспоминая дом. И пусть он не знает, какому святому была посвящена эта церквушка, но она так похожа на ту, при которой он рос. Такая же маленькая, каменная, построенная на отшибе у болота. Глубокие тени скрывают разрушенный алтарь, и если не всматриваться, можно вообразить, будто огромная деревянная лилия всё ещё там. Стены расписаны фресками, некоторые ещё можно разобрать. Или угадать. Вот черти пилят дерево с семью фигурками людей на ветвях, это аллегория-памятка семи смертных страстей. Вот воинство сынов Света выступает против сынов Тьмы, и Праведные встают на поле боя после того, как были убиты. Вот юноша убивает быка. На месте головы юноши штукатурка стёрта до кладки стены. Кто-то намеренно испортил лики Праведных, все до единого; часть витражей тоже разбита, и Иоска с болью отводит взгляд. Странно: казалось бы, его давно не трогают вещи и похуже.
Надо поскорей свечи зажечь. И лампаду.
– Ты так и не рассказал толком, что мы собираемся делать, – всю дорогу юноша не приставал с расспросами, доверившись старшему товарищу, за что Иоска ему, разумеется, благодарен. Но пришла пора объяснять.
– Ты же знаешь, – полушутливым тоном начинает Иоска, – что невинный может удержать вриколака подле себя, и тот не заметит, как светает?
– Не заметит, как подступает утренняя кома? – голос Виорела звучит неуверенно, но не возмущённо. – Именно невинный?
– А как такое на глазок-то определишь? Никак, – усмехается Иоска. – Ей хватит и просто общего впечатления, будто ты парень неискушённый. Не бойся, у меня для тебя надёжная защита заготовлена. Всего-то надо удержать её внимание, пока я из засады прицелюсь. Пойми, если она в нору уйдёт, пиши пропало.
Виорел явно борется с сомнениями, но пока отступать не собирается. Хороший мальчик. Храбрый мальчик. Эх, был бы у Иоски такой сын…
– Посвети-ка мне. – Иоска отдаёт напарнику свой фонарь и берётся расчищать пол в крохотном западном приделе, где из-под пыли проступают выложенные мозаикой три круга. Перетащить тяжёлое кресло на положенное ему место выходит не без труда. Виорел всё молчит, наблюдая за приготовлениями.
– Ты знаком с ритуалом? – решается наконец уточнить Иоска. У него уже заготовлены объяснения и ответы на любые вопросы мальчика, которые тот почему-то до сих пор не задаёт.
– А что, для удержания вриколака какой-то особый ритуал нужен? Я думал, ты пошутил насчёт невинности, – стоящий за спиной Иоски Виорел пытается придать интонации беззаботность, но внезапная догадка сбивает с него всю напускную браваду. – Или ты про… то, как их убивать? Я смотрел отцовские фильмы. Знаю, этого мало, и будет трудно, но я не подведу.
Иоска отворачивается, мысленно считая до десяти. Не подведёт он. Фильмы он смотрел.
– Ты просто скажи, что делать нужно, я…
– Садись. – Иоске сейчас дорого обходится его спокойствие. – И надень пока всё это на шею.
Он вынимает из поясной сумки дюжину толстых серебряных цепочек с амулетами и бубенцами аккуратной связкой. Пристроив кое-как фонарь, Виорел послушно садится распутывать цепочки и с любопытством разглядывает крупные подвески: льва, быка, орла, соломонов пентакль, семь лемурийских талисманов и сложный узел солнечного символа. Иоска в своё время не поскупился, собрал целую коллекцию.
Пока Виорел возится с застёжками, Иоска успевает расставить свечи по периметру внешнего круга.
– А если она доберётся до меня раньше, чем ты её зацепишь?
– Она не сможет к тебе подступиться, – эту часть речи Иоска заготовил заранее. – Ты же не думаешь, что я полагаюсь на одно только серебро? Я начерчу защитные круги, а ладан не даст ей раньше времени меня учуять.
Тёплый свет зажжённых свечей заливает придел. Даже если и заметят снаружи, нечего опасаться, что кто-то посторонний явится в давно пустующую церковь. И уж точно не ночью. Сияющий витраж с сюжетом о жертве пеликана (именно он по плану Иоски и нужен) привлечёт разве что ту, которую они ждут.
– А это зачем? – удивляется Виорел, когда Иоска расправляет складные отражатели.
– Чтобы охотник хорошо видел волка, когда тот придёт тебя съесть, внученька, – всё идёт гладко, и Иоска заметно веселеет, будто в предвкушении праздника. Он даёт Виорелу надеть наручи из толстой кожи с набитыми на них серебряными пчёлами. Сыплет вокруг кресла смесь соли и толчёного базилика – вернейшее средство от сглаза и нечистой силы; потом ещё круг побольше – зёрнами пшеницы, которые вриколица непременно должна будет пересчитать. Иоска по памяти готов процитировать четыре места из Деяний, что подтвердят правдивость этого поверья. Обновляет мелом знаки – тайные имена звёзд. Они были нанесены на плитку ещё когда церковь строилась, но в полумраке под слоем пыли их было не разглядеть. Наконец, чертит непрерывную линию от одной свечи к другой, создавая внешний круг света, но не замыкает его, пока сам стоит внутри.
– Я почти закончил, – Иоска кладёт руку на плечо задремавшего Виорела.
– Да?.. А оружие?
Разумеется, самому юноше негде было раздобыть посеребренный нож и уж тем более пули. Впрочем, оно и к лучшему.
– Оружие тебе не понадобится, потому что сейчас я тебя свяжу. – Иоска выдерживает паузу, внутренне посмеиваясь над замешательством Николау-младшего. – Иначе ты сам с себя всю защиту поснимаешь, когда она позовёт.
Виорел раздражённо выдыхает, но, обдумав слова наставника, соглашается и кивает. Иоске мерещится в этом жесте некоторое облегчение: мальчишке не придётся сегодня стрелять в существо, внешне мало отличимое от безоружного человека. От девушки. Армия Виорелу ещё только предстоит, а старик Николау, потеряв на войне двоих старших сыновей, продал даже своё ружьё для охоты на уток по настоянию жены, запретившей в доме орудия убийства. Так что вряд ли мальчик держал в руках что-то серьёзнее игрушки.
За шнурами из красного шёлка Иоска ещё днём съездил в Брашов. Риска в том никакого: при короле-комсомольце недобитым легионерам стало не до позабытых лилиан. Необходимости, по правде говоря, тоже не было. Но уж очень хочется Иоске соблюсти канон в точности. Он споро оплетает предплечья юноши, привязывая их к подлокотникам, и пропускает шнуры под наручи, чтобы Виорел при всём желании не смог выпутаться.
– И сколько мне так сидеть? – Виорел пробует пошевелить руками, пока Иоска расправляет на его груди сбившиеся амулеты.
– Сейчас полчетвёртого, светать начнёт к пяти. Если она до того не явится, значит, не судьба. Тебе нечего бояться, я буду рядом: ты не сможешь меня видеть, но я здесь, с тобой, и тьма скоро отступит.
– Я понял.
– Когда-то и меня так привязывали, – произносит Иоска прежде, чем понимает, что сболтнул лишнего.
– На твоей первой охоте?
Иоска замирает, не в силах ответить на невинный вопрос. Он вдруг со всей ясностью осознаёт пропасть между ним и парнишкой: не просто двадцать два года разницы в возрасте, а нечто куда большее. Виорелу совершенно незнакомо то, что для Иоски в его годы было естественной и неотъемлемой частью жизни. Мальчику в диковинку все эти символы, он не понимает их языка, не догадывается о том, что пчёлы могут быть чем-то большим, чем просто пчёлами. Иоске не пришлось озвучить ни одно из сочинённых им объяснений потому, что Виорелу вообще ни о чём не говорит круг пшеницы в круге звёзд.
Нет, разумеется, Иоска знает, в какой вере воспитан Виорел. Однако Николау-старший, сам будучи схизматиком, всё-таки кое-что понимал и не гнушался использовать “донаучные” методы, вычитанные из раннесредневековых трактатов.
Странная, совершенно чуждая Иоске мысль вдруг посещает его: не прекратить ли ритуал, пока не поздно? Каким бы благим для души ни было это дело, юноша ведь совсем не готов к тому, что неизбежно последует за ритуалом. Зачем обрекать его на то, что выпало на долю Иоски? Мир слишком изменился, истинная вера теперь не в почёте. Старик Николау выгорел, растерял всю свою непоколебимую правоту, с которой когда-то вёл людей. А у его мальчика наверняка нет ни единой зелёной рубашки в гардеробе, он здесь ни при чём, стоит ли его втягивать в то, к чему он не готов?
Разрезать шнуры, вытащить мальчишку из придела, спрятать где-нибудь – не отсылать же одного в самую темень мимо болота. Иоска всё ещё может вернуться к первоначальному плану, в котором рассчитывал только на себя. Сам-то он умереть не боится.
И даже жить дальше в последнее время он больше не боится. Может, оставить прошлое прошлому? Ведь прожил же он как-то двадцать лет после того, как потерял самое дорогое. Пусть на лекарствах, но прожил и не сорвался, подстроился, когда всё пошло кувырком. Война пришла и ушла, власть сменилась, король одумался и выгнал немцев и их упырей, зато позвал вместо них красных уже с их упырями – но тут уж не его, Иоски, ума дело. Старый мир мёртв, ушёл безвозвратно. Память стирается, новое поколение знает о нём лишь по книгам и кинохронике.
Фильмы он смотрел. Не подведёт он.
Нет. Не просто семнадцатилетний мальчик сидит сейчас перед ним: это сын известного всей Европе Николау, и он хочет стать таким, как отец – но не Николау сегодняшним, смирившимся с поражением, а тем прежним Николау, ярым борцом под партийной кличкой “Вепрь”.
И пусть Виорел-колокольчик понятия не имеет, во что лезет, он хочет этого – сам. И в таком случае долг Иоски – показать юноше правильный путь. Это нужно и самому Иоске: не зря же у него на сердце полегчало, когда он задумал план с креслом. Пусть это не исцелит его душу, не вернёт утраченную благодать, но он подготовит преемника и будет уверен, что сделал всё, что мог.
– Иоска?
– Всё пройдёт как надо. – Не глядя больше на юношу, Иоска выходит из последнего круга и замыкает его.
Подобной возможности Иоска искал годами: собирал сведения, расшифровывал перехваченные сводки, заводил знакомства. А узнал о вриколице под Брашовом – в кои-то веки вовремя! – случайно, и всё благодаря Виорелу.
Два дня назад расстроенный юноша пришёл поболтать с шофёром отца, как много раз делал раньше. Тогда он ещё не предполагал в Иоске старого отцовского соратника. Иоска возился с заменой колёс — всем хорош автомобиль фирмы Малакса, но шину отдельно не снять, — пока Виорел рассказывал о случившейся с ним беде и несправедливости.
К старому Николау на днях пришли гости, молодые крепкие ребята, представились студентами. Мать Виорела, разумеется, пригласила их к столу, радуясь, что это не очередные арийские сверхлюди или их собратья из красных. Сели пить чай на веранде всей семьёй – так Виорел и оказался свидетелем разговора.
Один из “студентов”, Гицэ, не стал ходить вокруг да около и, по-простецки макая баранку в чай, рассказал хозяину слухи о вриколице. Подробно рассказал: где видели, когда.
Николау молчал.
– Мы собираемся её выследить. У меня есть люди, ребята надёжные. Но опытных, считай, нет. Из тех, кто под знаком архангела ходил, почти никого не осталось, – Гицэ многозначительно умолк, а мать Виорела нахмурилась. Николау по-прежнему молчал.
– Я это вот к чему, – продолжил Гицэ, не замечая настроения хозяев, – союзники короля пока что заняты партийными чистками, им плевать на разгул нежити. А у нас посевы гибнут который год. Селяне шепчутся, что по ночам в полях снова бродят болотные твари. Мертвецы мстят живым. Кто-то же должен остановить их, нельзя позволить вриколакам вернуться в свои замки, так ведь?
Спутники Гицэ единодушно закивали.
– Чего вы хотите? – устало, не отрывая взгляда от своей чашки спросила мать Виорела.
– Ну что? – тихо выдыхает за спиной Виорел. Иоска направляет электрический луч вправо, проверяя, на месте ли главное: кресло.
Стоящее у самого входа, оно чудом не пострадало ни при обстреле, ни при погромах, ни при неудавшемся поджоге бедной старой церквушки. Его лишь присыпало штукатуркой, да в паре мест разошлась выцветшая обивка, по традиции, должно быть, когда-то насыщенно-пунцовая. Широкое, крепкое, с высокой резной спинкой, украшенной цветами и птицами, с гладкими подлокотниками, лак на которых истёрся от сотен рук, оно кажется Иоске старым другом из детства.
Днём, когда Иоска впервые отыскал эту церквушку и обнаружил у стены в притворе уцелевшее кресло, он сдержал первый порыв и не стал ничего трогать, чтобы не оставить случайных следов. Да и намеренные следы, тайные знаки, как первоначально собирался, он оставлять передумал. В тот момент возник новый блестящий план, всем планам план. Такой план, от которого мир в глазах Иоски наконец-то сдвинулся, обрёл глубину и расцветился живыми красками безо всякого лекарства. Тем более что лекарство уже почти месяц как вышло, скоро пора будет снова подделывать рецепт.
Днём Иоска внимательно осмотрел лишь неф и приделы, прикинул в уме список необходимого и ушёл так же, как пришёл, по мощёной тропинке в глубине заросшего церковного садика. И вот сейчас, ночью он пришёл сюда уже вместе с младшим Николау, Виорелом.
Иоска ставит набитый рюкзак и сумку у купели. Скинув свою ношу, Виорел тут же жмётся к стене, чтобы прикрыть спину. Надо же, сын “Вепря” Николау на своей первой охоте не знает толком, как защищаться и чего опасаться. Видать, старик совсем не хотел, чтобы его последний оставшийся в живых мальчик пошёл по отцовским стопам и не стал ничему учить. Не беда, теперь Иоска научит мальца, как надо.
– Она сейчас, должно быть, охотится, вернётся сюда только к рассвету.
– Правда? – Стыд за якобы проявленную трусость заставляет юношу тут же шагнуть вперёд в неисследованную темноту нефа. Опять глупость, конечно, но пока простительная, с опытом пройдёт.
– Раз девицу люди заметили, значит, она голодная. А раз голодная, то чего ей ночью-то в стенах сидеть? Опять же, она б на нас сразу выскочила, пока мы оружие достать не успели.
– А если она видела, как ты её выследил? Откуда ты знаешь, что она вернётся?
На самом деле Иоска и не знает наверняка, но очень надеется. То, что она была здесь совсем недавно, он определил точно, но после заката она могла и насовсем уйти, отправиться выше, в горы.
– У старых церквей хорошие подвалы, по-особенному устроенные, целый лабиринт из клетушек. Для вриколака там самое надёжное убежище. Они зарываются так, что человеку в их норы ни за что не пролезть. Чары наводят, чтобы запутать и чувство направления сбить. Так что пока нежить спит, любой, кто туда сунется, до неё добраться никак не успеет, только сам заблудится, а то и отравы надышится. Бывали случаи, люди в таких подвалах сознание теряли, даже когда вриколаков давно повывели. Так что больше нигде в округе ей так хорошо не спрятаться. Нет, я ей на глаза не показывался, я просто знал, что искать. Пришёл, проверил: и правда, тропка к норе есть, свежая. Я тебе утром покажу и научу, как определить, сейчас не разглядишь. Давай-ка получше осмотримся.
Он бы и сам не прочь побродить тут ещё немного, подышать темнотой, вспоминая дом. И пусть он не знает, какому святому была посвящена эта церквушка, но она так похожа на ту, при которой он рос. Такая же маленькая, каменная, построенная на отшибе у болота. Глубокие тени скрывают разрушенный алтарь, и если не всматриваться, можно вообразить, будто огромная деревянная лилия всё ещё там. Стены расписаны фресками, некоторые ещё можно разобрать. Или угадать. Вот черти пилят дерево с семью фигурками людей на ветвях, это аллегория-памятка семи смертных страстей. Вот воинство сынов Света выступает против сынов Тьмы, и Праведные встают на поле боя после того, как были убиты. Вот юноша убивает быка. На месте головы юноши штукатурка стёрта до кладки стены. Кто-то намеренно испортил лики Праведных, все до единого; часть витражей тоже разбита, и Иоска с болью отводит взгляд. Странно: казалось бы, его давно не трогают вещи и похуже.
Надо поскорей свечи зажечь. И лампаду.
– Ты так и не рассказал толком, что мы собираемся делать, – всю дорогу юноша не приставал с расспросами, доверившись старшему товарищу, за что Иоска ему, разумеется, благодарен. Но пришла пора объяснять.
– Ты же знаешь, – полушутливым тоном начинает Иоска, – что невинный может удержать вриколака подле себя, и тот не заметит, как светает?
– Не заметит, как подступает утренняя кома? – голос Виорела звучит неуверенно, но не возмущённо. – Именно невинный?
– А как такое на глазок-то определишь? Никак, – усмехается Иоска. – Ей хватит и просто общего впечатления, будто ты парень неискушённый. Не бойся, у меня для тебя надёжная защита заготовлена. Всего-то надо удержать её внимание, пока я из засады прицелюсь. Пойми, если она в нору уйдёт, пиши пропало.
Виорел явно борется с сомнениями, но пока отступать не собирается. Хороший мальчик. Храбрый мальчик. Эх, был бы у Иоски такой сын…
– Посвети-ка мне. – Иоска отдаёт напарнику свой фонарь и берётся расчищать пол в крохотном западном приделе, где из-под пыли проступают выложенные мозаикой три круга. Перетащить тяжёлое кресло на положенное ему место выходит не без труда. Виорел всё молчит, наблюдая за приготовлениями.
– Ты знаком с ритуалом? – решается наконец уточнить Иоска. У него уже заготовлены объяснения и ответы на любые вопросы мальчика, которые тот почему-то до сих пор не задаёт.
– А что, для удержания вриколака какой-то особый ритуал нужен? Я думал, ты пошутил насчёт невинности, – стоящий за спиной Иоски Виорел пытается придать интонации беззаботность, но внезапная догадка сбивает с него всю напускную браваду. – Или ты про… то, как их убивать? Я смотрел отцовские фильмы. Знаю, этого мало, и будет трудно, но я не подведу.
Иоска отворачивается, мысленно считая до десяти. Не подведёт он. Фильмы он смотрел.
– Ты просто скажи, что делать нужно, я…
– Садись. – Иоске сейчас дорого обходится его спокойствие. – И надень пока всё это на шею.
Он вынимает из поясной сумки дюжину толстых серебряных цепочек с амулетами и бубенцами аккуратной связкой. Пристроив кое-как фонарь, Виорел послушно садится распутывать цепочки и с любопытством разглядывает крупные подвески: льва, быка, орла, соломонов пентакль, семь лемурийских талисманов и сложный узел солнечного символа. Иоска в своё время не поскупился, собрал целую коллекцию.
Пока Виорел возится с застёжками, Иоска успевает расставить свечи по периметру внешнего круга.
– А если она доберётся до меня раньше, чем ты её зацепишь?
– Она не сможет к тебе подступиться, – эту часть речи Иоска заготовил заранее. – Ты же не думаешь, что я полагаюсь на одно только серебро? Я начерчу защитные круги, а ладан не даст ей раньше времени меня учуять.
Тёплый свет зажжённых свечей заливает придел. Даже если и заметят снаружи, нечего опасаться, что кто-то посторонний явится в давно пустующую церковь. И уж точно не ночью. Сияющий витраж с сюжетом о жертве пеликана (именно он по плану Иоски и нужен) привлечёт разве что ту, которую они ждут.
– А это зачем? – удивляется Виорел, когда Иоска расправляет складные отражатели.
– Чтобы охотник хорошо видел волка, когда тот придёт тебя съесть, внученька, – всё идёт гладко, и Иоска заметно веселеет, будто в предвкушении праздника. Он даёт Виорелу надеть наручи из толстой кожи с набитыми на них серебряными пчёлами. Сыплет вокруг кресла смесь соли и толчёного базилика – вернейшее средство от сглаза и нечистой силы; потом ещё круг побольше – зёрнами пшеницы, которые вриколица непременно должна будет пересчитать. Иоска по памяти готов процитировать четыре места из Деяний, что подтвердят правдивость этого поверья. Обновляет мелом знаки – тайные имена звёзд. Они были нанесены на плитку ещё когда церковь строилась, но в полумраке под слоем пыли их было не разглядеть. Наконец, чертит непрерывную линию от одной свечи к другой, создавая внешний круг света, но не замыкает его, пока сам стоит внутри.
– Я почти закончил, – Иоска кладёт руку на плечо задремавшего Виорела.
– Да?.. А оружие?
Разумеется, самому юноше негде было раздобыть посеребренный нож и уж тем более пули. Впрочем, оно и к лучшему.
– Оружие тебе не понадобится, потому что сейчас я тебя свяжу. – Иоска выдерживает паузу, внутренне посмеиваясь над замешательством Николау-младшего. – Иначе ты сам с себя всю защиту поснимаешь, когда она позовёт.
Виорел раздражённо выдыхает, но, обдумав слова наставника, соглашается и кивает. Иоске мерещится в этом жесте некоторое облегчение: мальчишке не придётся сегодня стрелять в существо, внешне мало отличимое от безоружного человека. От девушки. Армия Виорелу ещё только предстоит, а старик Николау, потеряв на войне двоих старших сыновей, продал даже своё ружьё для охоты на уток по настоянию жены, запретившей в доме орудия убийства. Так что вряд ли мальчик держал в руках что-то серьёзнее игрушки.
За шнурами из красного шёлка Иоска ещё днём съездил в Брашов. Риска в том никакого: при короле-комсомольце недобитым легионерам стало не до позабытых лилиан. Необходимости, по правде говоря, тоже не было. Но уж очень хочется Иоске соблюсти канон в точности. Он споро оплетает предплечья юноши, привязывая их к подлокотникам, и пропускает шнуры под наручи, чтобы Виорел при всём желании не смог выпутаться.
– И сколько мне так сидеть? – Виорел пробует пошевелить руками, пока Иоска расправляет на его груди сбившиеся амулеты.
– Сейчас полчетвёртого, светать начнёт к пяти. Если она до того не явится, значит, не судьба. Тебе нечего бояться, я буду рядом: ты не сможешь меня видеть, но я здесь, с тобой, и тьма скоро отступит.
– Я понял.
– Когда-то и меня так привязывали, – произносит Иоска прежде, чем понимает, что сболтнул лишнего.
– На твоей первой охоте?
Иоска замирает, не в силах ответить на невинный вопрос. Он вдруг со всей ясностью осознаёт пропасть между ним и парнишкой: не просто двадцать два года разницы в возрасте, а нечто куда большее. Виорелу совершенно незнакомо то, что для Иоски в его годы было естественной и неотъемлемой частью жизни. Мальчику в диковинку все эти символы, он не понимает их языка, не догадывается о том, что пчёлы могут быть чем-то большим, чем просто пчёлами. Иоске не пришлось озвучить ни одно из сочинённых им объяснений потому, что Виорелу вообще ни о чём не говорит круг пшеницы в круге звёзд.
Нет, разумеется, Иоска знает, в какой вере воспитан Виорел. Однако Николау-старший, сам будучи схизматиком, всё-таки кое-что понимал и не гнушался использовать “донаучные” методы, вычитанные из раннесредневековых трактатов.
Странная, совершенно чуждая Иоске мысль вдруг посещает его: не прекратить ли ритуал, пока не поздно? Каким бы благим для души ни было это дело, юноша ведь совсем не готов к тому, что неизбежно последует за ритуалом. Зачем обрекать его на то, что выпало на долю Иоски? Мир слишком изменился, истинная вера теперь не в почёте. Старик Николау выгорел, растерял всю свою непоколебимую правоту, с которой когда-то вёл людей. А у его мальчика наверняка нет ни единой зелёной рубашки в гардеробе, он здесь ни при чём, стоит ли его втягивать в то, к чему он не готов?
Разрезать шнуры, вытащить мальчишку из придела, спрятать где-нибудь – не отсылать же одного в самую темень мимо болота. Иоска всё ещё может вернуться к первоначальному плану, в котором рассчитывал только на себя. Сам-то он умереть не боится.
И даже жить дальше в последнее время он больше не боится. Может, оставить прошлое прошлому? Ведь прожил же он как-то двадцать лет после того, как потерял самое дорогое. Пусть на лекарствах, но прожил и не сорвался, подстроился, когда всё пошло кувырком. Война пришла и ушла, власть сменилась, король одумался и выгнал немцев и их упырей, зато позвал вместо них красных уже с их упырями – но тут уж не его, Иоски, ума дело. Старый мир мёртв, ушёл безвозвратно. Память стирается, новое поколение знает о нём лишь по книгам и кинохронике.
Фильмы он смотрел. Не подведёт он.
Нет. Не просто семнадцатилетний мальчик сидит сейчас перед ним: это сын известного всей Европе Николау, и он хочет стать таким, как отец – но не Николау сегодняшним, смирившимся с поражением, а тем прежним Николау, ярым борцом под партийной кличкой “Вепрь”.
И пусть Виорел-колокольчик понятия не имеет, во что лезет, он хочет этого – сам. И в таком случае долг Иоски – показать юноше правильный путь. Это нужно и самому Иоске: не зря же у него на сердце полегчало, когда он задумал план с креслом. Пусть это не исцелит его душу, не вернёт утраченную благодать, но он подготовит преемника и будет уверен, что сделал всё, что мог.
– Иоска?
– Всё пройдёт как надо. – Не глядя больше на юношу, Иоска выходит из последнего круга и замыкает его.
***
Подобной возможности Иоска искал годами: собирал сведения, расшифровывал перехваченные сводки, заводил знакомства. А узнал о вриколице под Брашовом – в кои-то веки вовремя! – случайно, и всё благодаря Виорелу.
Два дня назад расстроенный юноша пришёл поболтать с шофёром отца, как много раз делал раньше. Тогда он ещё не предполагал в Иоске старого отцовского соратника. Иоска возился с заменой колёс — всем хорош автомобиль фирмы Малакса, но шину отдельно не снять, — пока Виорел рассказывал о случившейся с ним беде и несправедливости.
К старому Николау на днях пришли гости, молодые крепкие ребята, представились студентами. Мать Виорела, разумеется, пригласила их к столу, радуясь, что это не очередные арийские сверхлюди или их собратья из красных. Сели пить чай на веранде всей семьёй – так Виорел и оказался свидетелем разговора.
Один из “студентов”, Гицэ, не стал ходить вокруг да около и, по-простецки макая баранку в чай, рассказал хозяину слухи о вриколице. Подробно рассказал: где видели, когда.
Николау молчал.
– Мы собираемся её выследить. У меня есть люди, ребята надёжные. Но опытных, считай, нет. Из тех, кто под знаком архангела ходил, почти никого не осталось, – Гицэ многозначительно умолк, а мать Виорела нахмурилась. Николау по-прежнему молчал.
– Я это вот к чему, – продолжил Гицэ, не замечая настроения хозяев, – союзники короля пока что заняты партийными чистками, им плевать на разгул нежити. А у нас посевы гибнут который год. Селяне шепчутся, что по ночам в полях снова бродят болотные твари. Мертвецы мстят живым. Кто-то же должен остановить их, нельзя позволить вриколакам вернуться в свои замки, так ведь?
Спутники Гицэ единодушно закивали.
– Чего вы хотите? – устало, не отрывая взгляда от своей чашки спросила мать Виорела.
