Зеркало Кули
Эля собирала сумку. Дрожащей рукой схватила с трюмо расческу и косметичку. Руки тряслись, губы тоже. Свет в коридоре никто так и не зажег, поэтому желтые обои, понизу исполосованные кошкой и испачканные прислоненными к стене ботинками, казались темными и бархатистыми.
Из этого мрачного пыльного бархата выступал силуэт мамы. Мама прислонилась к двери плечом, глаза сузила, губы поджала. Молчала. На край ее халата падала полоска света из комнаты. Там сидел Егор.
Эля прошла мимо него к книжному шкафу, вынула из пузатого тома несколько купюр, припасенных на черный день, засунула во внутренний карман джинсовой куртки. Эля затылком ощущала, как Егор сверлит ее взглядом. Его правый глаз заплыл и раздулся, черный, как готовая разразиться дождем грозовая туча.
Во всеобщем молчании не осталось места звукам. Зато царили запахи. Подгоревшая картошка напомнила о себе, заполнив луково-приправным ароматом все пространство двухкомнатной квартиры. Из туалета тянуло кошачьим лотком. В комнате, где сидел Егор, пахло лекарствами из распотрошенной аптечки.
Сунув ноги в балетки, Эля отстранила маму и вышла за дверь. Перед этим она инстинктивно протянула руку, чтобы взять висящие на гвозде ключи, но тут же отдернула. Домой она больше не вернется…
Утром с Элей случился приступ ярости. Рецидив. Приступы бывали и раньше. В прошлом году в очереди в газетный киоск, когда наглая грубая тетка оттолкнула Элю и полезла перед ней. Тогда в элиной голове перещелкнул какой-то тумблер. Она схватила тетку за волосы и стала трясти так, что теткины ноги то и дело взлетали в воздух. Потом, испугавшись, что очевидцы вызовут полицию, бросила жертву и убежала прочь. И раньше подобное тоже случалось …
В этот раз виноват был Егор. Отчим. До Егора Эля и мама жила вдвоем и даже дружили. Взаимопонимание, пусть наигранное, пусть хрупкое, все же существовало. Мама всегда считала Элю не такой как надо. Эля не так одевается, вместо классики читает дешевые детективы. Эля через слово говорит «блин», смотрит мультфильмы, носит майки с детскими принтами. Бросила институт и стала работать продавщицей в супермаркете. Эля заводит не тех друзей. У ее друзей нет высшего образования и богатых родителей, они пьют пиво, курят. По мнению мамы, такие люди – отбросы и неудачники. По мнению мамы, как человек и личность Эля пропала, как только лет в восемнадцать начала противопоставлять маминому мнению свое…. Но, до Егора, все было мирно, мама смотрела на Элю тоскливо, как на человека обреченного, смертельно больного, сочувствовала, надеялась, что блажь пройдет.
Для мамы, человек, заслуживающий место под солнцем, не должен пить, курить и учиться в ПТУ. Он должен читать и смотреть только классику, заниматься интеллектуальным трудом и желательно иметь кандидатскую степень. Эля смеялась. Найди такого? Идеалов не бывает. Поэтому у Эли никогда не было официального молодого человека. Неидеального маме представлять было нельзя. На бедолагу тут же посыпались бы язвительные вопросы о социальном положении и доходе. А что потом? Потом показная холодность и пренебрежение. А как еще общаться с низшими созданиями. От этого всего Элю передергивало, но объяснить маме, что длинноволосый парень в косухе и комуфляже, работающий на заводе, заслуживает уважения хотя бы за то, что вынес из пожара пару сослуживцев и дорогостоящее оборудование, не являлось возможным.
Когда появился Егор, мама пошла в наступление. Егор явил собой доказательство того, что идеалы порой воплощаются в жизнь. Он не пил, не курил и разговаривал литературным языком. То, что он, как и длинноволосый парень, также работал на заводе, мама старалась обходить в разговоре стороной. Такое время. И с университетским образованием не везде устроишься. Каждое утро начиналось с упреков. Эля долго собирается, долго спит, опаздывает на работу, надевает неглаженые вещи. Объяснить маме про вторую смену трудно. Мама по старой памяти думает, что все должны начинать работу с утра. Кто поздно встает – бездельник и общественный паразит. Эля – злостный бездельник и главный паразит. Эля смотрит мультфильмы ночью, за что получает очередную порцию упреков. Во-первых, нормальный порядочный человек ночью спит, а тот, кто не спит – не здоров психически и ведет себя аморально. Только так. В мамином идеальном мире нет прав на собственное мнение, есть только одно – правильное. В этом правильном мире человеку, которому за двадцать, запрещается смотреть мультфильмы и играть в видеоигры. Аморально и позорно поймать и погладить на улице кота. Это «по-детски» - что значит, непристойно, постыдно, недостойно. «Ты же взрослая тетя! Ты ведешь себя как ребенок!» - от этой фразы, произнесенной с наигранной болью, Элю коробит. От слова «тетя» трясет и выворачивает. Это в двадцать-то с лишним лет. Тетя. Но показывать, что задело, нельзя.
Последние дни все шло совсем плохо. Утро началось не лучшим образом. Мама пилила за не вымытую посуду, предрекая страшные болезни, глистов в кишках и опарышей в желудке. Егор ей поддакивал. Положив на колени кружевное полотенце и расправив ворот отглаженной рубашки, он держал ложку с кашей большим и средним пальцами. Маленькую кухню, обшарпанную, но вычищенную и отмытую, переполнял запах мятного мужского одеколона…
Вот тут-то с Элей и случился приступ. Эля не помнила, какая именно фраза Егора погасила ее сознание. Тумблер переключился. Все. Удар в лицо, стремительный и мощный, как у умелого боксера. Эля очнулась. Егор отлетел в коридор, оттуда переполз на диван. Мама молчала и белела лицом.
- Вон! – она указала Эле на дверь, - вон из моего дома.
Эля не ответила. Дом был их с мамой. Пополам. Но спорить казалось бессмысленным. И Эля ушла…
В подъезде горели тусклые красные лампы, пахло куревом и подвальной плесенью. На лиловых стенах, крашенных криво, неаккуратно, белели пятна шпаклевки. Эля шла, словно в трансе, слыша лишь удары сердца и ветер собственного дыхания. Красная сумка, зажатая подмышкой, поскрипывала искусственной кожей.
Эля выбралась на свет из подъезда, зажмурилась от весенних небесных лучей, посекших глаза. Достала телефон и набрала номер. Гудки. Пока переходила дорогу кишащую машинам по полустертой запылившейся зебре, набирала номер снова и снова. Гудки. Эля остановилась у синего железного ларька. В трубке раздалось коротко: «Да».
- Жень, у меня дело к тебе. Важное, - в другой ситуации Эля бы стеснялась, ходила вокруг да около. Просить стыдно. Даже у друзей. Но обреченность момента пересилила стыд. - Можно у тебя пожить. Я заплачу, как квартирант.
На другом конце линии ответили утвердительно.
Женя – деловой человек. Трудоголик. Человек карьеры. Ее мама и бабушка живут отдельно, поэтому элины проблемы для Жени столь же серьезны, сколь серьезно жужжание мух на окне. Мама и бабушка, подкопив денег, купили квартиру в старинном особняке графини Суяровой, в Университетском районе. Теперь Женя ее сдает квартирантам.
Решив не растрачиваться на маршрутку, Эля пошла пешком. С остановки свернула в городской парк. Лабиринт утоптанных дорожек и порушившихся, расколотых от времени ступеней вывел на набережную. Ветер с реки раздул полы расстегнутой куртки и обжог кожу холодом. Эля шла, глядя, как хмурые серые волны катятся вдоль закованного в гранит берега.
Живое движение в сумке оказалось вибрацией телефона. «Да» - сказала Эля коротко. Услышав голос в динамике, просияла. Звонил Виктор. Не то чтобы друг. Не приятель даже. Просто человек из жизни.
Виктор - интеллектуал. Умник от природы. Не имея «корки» о высшем образовании, он обладал всем тем, что под этой коркой должно находиться. Для наступившего времени господства «корок» - случай почти уникальный. Эля мечтала привести Виктора в гости и посадить с Егором за один стол. Тогда бы иллюзия разрушилась, и точки заняли свои места над «и». Егор. Он педант и аккуратист. Для мамы, слепо путающейся в понятиях, идеальная ловушка. Мама никогда не умела видеть глубже внешнего, дальше социального. Для нее аккуратный – значит умный. Человек в отглаженной рубашке и при вычищенных ногтях не может быть глупцом. Тот, кто имеет высшее образование – априори добродетелен. Только, за педантичностью и дотошностью Егора не крылось ума и тем более добродетели.
Словесная дуэль с Виктором отделила бы зерна от плевел. Но мама уже видела Виктора однажды. Он проводил Элю до дома. Мама смотрела в окно. Встретила Элю в коридоре вопросом: «С какими это малолетками ты якшаешься? Он же ущербный карлик!»
Виктор младше на два года. Маленький рост убавляет ему еще несколько лет, омолаживая с двадцати до шестнадцати. Для мамы возраст – это загон. Загон для скота, из которого нельзя выйти. Все кто младше – вне загона или закона. Общаться с младшими – позор. Общаться с младшими – это значит прилюдно заявить о своем скудоумии. Можно общаться со старшими, принимая от них мудрость и знания. Скатываться до мелюзги мерзко. Об элиных младших друзьях мама даже говорит с гадливостью. Ей противно. Сама Эля не встречала много умных людей среди тех, кто старше. Мама и Егор подтверждали статистику.
Люди маленького роста также были вне загона. Мама считала их злыми уродцами, неуверенными в себе, рьяно завидующими таким, как она и Егор. Маленький рост сводил на нет любой ум и любую серьезность. Низкий человек в маминых глазах становился чем-то вроде ряженой ученой обезьянки, не более.
Так что загон был превыше всего. И создание пары для дружбы или любви могло состояться лишь с погодками одного роста и типа. Желательным считалось устройство отношений со скотом элитным, то есть всячески отмеченным социально. Загон и статус. Значит, пригласить Виктора в гости нельзя. Нельзя подставлять человека под град гадостей и оскорблений ради собственной выгоды. Виктор не солдат в их с мамой войнах. Он – человек.
Погрузившись в мысли, Эля прослушала, что сказал Виктор. Переспросила. И опять прослушала, туманно рассматривая реку. Мысли уносились серой водой, вырванные из головы.
- Ты поняла меня? Ты запомнила? Гостиница «Революция», номер 712! Запиши! Эля! Сегодня вечером! – кричал Виктор на другом конце линии.
- Я приду, поняла, - ответила Эля в прострации. Виктор хотел сказать что-то еще. Телефон тренькнул на прощанье и погас. Заряд аккумулятора кончился.
По мосту, горбатящемуся впереди, прогрохотал трамвай. Его звонок потерялся в нарастающем гуле города. Сиротливый, отчаянный зов. Трамвай скрылся из вида в пыльной солнечной дымке. За гранью видимости, на другом конце моста.
Небо прояснилось. Эля прошла мимо летнего кафе. Оттуда мелодия хлестнула по памяти, окутывая пряным запахом подгоревшего шашлыка. Воспоминания. Вихрем, водоворотом. «Регги в ночи. Ты потанцуй со мной…» А Эля и парень в косухе гуляли, согретые солнцем. Великая тайна покоя и счастья. Невесомость бытия. Иллюзия свободы и мира. Элина мама еще не знала про них. А когда узнала, покой ушел…. Эля не вспоминала дальше. Зациклила момент ментальной кинопленки, отрезала с концов и закольцевала. Регги в ночи, и они вечно идут по набережной, согретые солнцем, вдвоем…
Особняк Суяровой высился мрачной громадой. У подъезда гранитные львы грели на солнце обветренные морды. Домофон на резной дубовой двери выглядел нелепо. Мимолетная игрушка рядом с этими могучими створами, рядом с медвежьей головой сжимающей кольцо в зубах, вместо ручки. Современное, ширпотребное ничто.
Все окна были темными. Эля позвонила в домофон и вошла. В подъезде тьма оказалась настолько густой и плотной, что Элины движения замедлились, скованные черной кисельной массой. Пахло прогорклой пищей, сырость ощущалась кожей. Путь наверх - ступени. Два поворота – этаж. Эле на пятый. В конце незримой лестницы тьму расчеркнула желтая скоба. Расползлась светящимся квадратом. В нем – черный силуэт Жени.
- Проходи, - Женя скрестила руки на груди. По тону слов казалось, что она не довольна. Это не так. Женя деловая и собранная, она не тратится на нежности и сплетни. Короткое приветствие – дань этикету. Все по делу, - будешь жить там.
- Спасибо, - Эля подцепила носком задник балетки. Пол был грязным. Снимать обувь не требовалось. - Проводишь? Заодно дом покажи, Жень.
Женя снова кивнула и пошла вперед угрюмая, словно индейский проводник-следопыт.
- Здесь жильцы, здесь и здесь, - она указывала на резные дубовые двери, - тебе сюда.
Комната оказалась совсем небольшой, без окна. Мебель наполняла ее до краев, делая похожей на кладовку. Резные увесистые столы и кровати занимали все пространство у стен, на которых громоздились полки, полки, полки.
Эле стало не по себе в этом темном душном месте, но она не подала виду. Женя вышла, а Эля, не желая остаться одна, поспешила за ней.
- Не нравится, - констатировала Женя все тем же смурым недовольным тоном, - другой бесплатной нет, в этой никого за деньги не поселишь. Есть еще комната горничной…
Комната горничной. Эля заглянула туда в надежде. Зашла. Светлое пространство дощатого пола, огромное окно в полстены и полное отсутствие мебели. На старинных шелковых обоях – переплетенные лозами кувшины. И запах. Запах заставил пошатнуться. И пол. Эля не заметила сразу, что он уходит под уклон к левому углу комнаты. Запах шел оттуда. Гнилой и холодный. Невыносимо резкий для царящего здесь мнимого уюта. Эля шагнула вперед. Теряя равновесие, чуть не упала. В дальнем левом углу светлый пол открывался черным квадратом. Дыра. Эля заглянула туда. Черный колодец шел вниз, сквозь пять этажей. Возможно глубже. Тьма сгущалась книзу, делая невидимыми деревянные стены этой бездонной ямы. Клубилась, плотнела.
Эля отшатнулась и бегом вернулась в коридор. Женя отошла в сторону, пропустив ее. Повернула ключ в двери, запирая комнату горничной.
- Иди к себе, разбери вещи, что из мебели не нужно, в коридор вынеси, - тихо сказала Эле, исчезая за одной из дубовых дверей.
Эля осталась одна. Она вернулась в комнату без окон, закрыла дверь и легла на кровать. Сухой затхлый воздух жег нос. От старой мебели шел густой, забористый дух множества человеческих тел, годами засаливающих своим потом эти диваны и кровати. Пот впитался в обивку, даже в дерево. Еще была пыль. Она казалось такой плотной, почти осязаемой на ощупь. Можно протянуть руку и потрогать. Собрать горстью, слепить комок, как из снега. Пыль.
Эле стало дурно и в то же время безразлично. Она чертила взглядом по светящейся скобе закрытой двери. Ужасное место. Но подходящее, самое подходящее. Логово чудовища. Монстра. И Эля в полной мере была этим монстром. По мнению мамы и Егора. Как по Кули, Егор и мама были для Эли зеркалом, в котором она видела отражение себя. Монстр. К сожалению, детеныш монстра столь же прекрасен, сколь и всякий другой детеныш. И в детстве с ним возятся и играют, умиляясь прелести малыша. «В детстве ты меня понимала, ты меня слушалась, ты называла меня феей…» - шептала мама в слезах. В детстве Эля не имела своих мыслей и своей жизни, ей не о чем было спорить, нечего отстаивать и нечего делить. Там не было парня в косухе, не было своих собственных друзей, не было Виктора, не было работы. Там все было мамино. Там было хорошо, но пусто. Детеныш монстра вырос и потерял свой щенячий шарм.
Эля собирала сумку. Дрожащей рукой схватила с трюмо расческу и косметичку. Руки тряслись, губы тоже. Свет в коридоре никто так и не зажег, поэтому желтые обои, понизу исполосованные кошкой и испачканные прислоненными к стене ботинками, казались темными и бархатистыми.
Из этого мрачного пыльного бархата выступал силуэт мамы. Мама прислонилась к двери плечом, глаза сузила, губы поджала. Молчала. На край ее халата падала полоска света из комнаты. Там сидел Егор.
Эля прошла мимо него к книжному шкафу, вынула из пузатого тома несколько купюр, припасенных на черный день, засунула во внутренний карман джинсовой куртки. Эля затылком ощущала, как Егор сверлит ее взглядом. Его правый глаз заплыл и раздулся, черный, как готовая разразиться дождем грозовая туча.
Во всеобщем молчании не осталось места звукам. Зато царили запахи. Подгоревшая картошка напомнила о себе, заполнив луково-приправным ароматом все пространство двухкомнатной квартиры. Из туалета тянуло кошачьим лотком. В комнате, где сидел Егор, пахло лекарствами из распотрошенной аптечки.
Сунув ноги в балетки, Эля отстранила маму и вышла за дверь. Перед этим она инстинктивно протянула руку, чтобы взять висящие на гвозде ключи, но тут же отдернула. Домой она больше не вернется…
Утром с Элей случился приступ ярости. Рецидив. Приступы бывали и раньше. В прошлом году в очереди в газетный киоск, когда наглая грубая тетка оттолкнула Элю и полезла перед ней. Тогда в элиной голове перещелкнул какой-то тумблер. Она схватила тетку за волосы и стала трясти так, что теткины ноги то и дело взлетали в воздух. Потом, испугавшись, что очевидцы вызовут полицию, бросила жертву и убежала прочь. И раньше подобное тоже случалось …
В этот раз виноват был Егор. Отчим. До Егора Эля и мама жила вдвоем и даже дружили. Взаимопонимание, пусть наигранное, пусть хрупкое, все же существовало. Мама всегда считала Элю не такой как надо. Эля не так одевается, вместо классики читает дешевые детективы. Эля через слово говорит «блин», смотрит мультфильмы, носит майки с детскими принтами. Бросила институт и стала работать продавщицей в супермаркете. Эля заводит не тех друзей. У ее друзей нет высшего образования и богатых родителей, они пьют пиво, курят. По мнению мамы, такие люди – отбросы и неудачники. По мнению мамы, как человек и личность Эля пропала, как только лет в восемнадцать начала противопоставлять маминому мнению свое…. Но, до Егора, все было мирно, мама смотрела на Элю тоскливо, как на человека обреченного, смертельно больного, сочувствовала, надеялась, что блажь пройдет.
Для мамы, человек, заслуживающий место под солнцем, не должен пить, курить и учиться в ПТУ. Он должен читать и смотреть только классику, заниматься интеллектуальным трудом и желательно иметь кандидатскую степень. Эля смеялась. Найди такого? Идеалов не бывает. Поэтому у Эли никогда не было официального молодого человека. Неидеального маме представлять было нельзя. На бедолагу тут же посыпались бы язвительные вопросы о социальном положении и доходе. А что потом? Потом показная холодность и пренебрежение. А как еще общаться с низшими созданиями. От этого всего Элю передергивало, но объяснить маме, что длинноволосый парень в косухе и комуфляже, работающий на заводе, заслуживает уважения хотя бы за то, что вынес из пожара пару сослуживцев и дорогостоящее оборудование, не являлось возможным.
Когда появился Егор, мама пошла в наступление. Егор явил собой доказательство того, что идеалы порой воплощаются в жизнь. Он не пил, не курил и разговаривал литературным языком. То, что он, как и длинноволосый парень, также работал на заводе, мама старалась обходить в разговоре стороной. Такое время. И с университетским образованием не везде устроишься. Каждое утро начиналось с упреков. Эля долго собирается, долго спит, опаздывает на работу, надевает неглаженые вещи. Объяснить маме про вторую смену трудно. Мама по старой памяти думает, что все должны начинать работу с утра. Кто поздно встает – бездельник и общественный паразит. Эля – злостный бездельник и главный паразит. Эля смотрит мультфильмы ночью, за что получает очередную порцию упреков. Во-первых, нормальный порядочный человек ночью спит, а тот, кто не спит – не здоров психически и ведет себя аморально. Только так. В мамином идеальном мире нет прав на собственное мнение, есть только одно – правильное. В этом правильном мире человеку, которому за двадцать, запрещается смотреть мультфильмы и играть в видеоигры. Аморально и позорно поймать и погладить на улице кота. Это «по-детски» - что значит, непристойно, постыдно, недостойно. «Ты же взрослая тетя! Ты ведешь себя как ребенок!» - от этой фразы, произнесенной с наигранной болью, Элю коробит. От слова «тетя» трясет и выворачивает. Это в двадцать-то с лишним лет. Тетя. Но показывать, что задело, нельзя.
Последние дни все шло совсем плохо. Утро началось не лучшим образом. Мама пилила за не вымытую посуду, предрекая страшные болезни, глистов в кишках и опарышей в желудке. Егор ей поддакивал. Положив на колени кружевное полотенце и расправив ворот отглаженной рубашки, он держал ложку с кашей большим и средним пальцами. Маленькую кухню, обшарпанную, но вычищенную и отмытую, переполнял запах мятного мужского одеколона…
Вот тут-то с Элей и случился приступ. Эля не помнила, какая именно фраза Егора погасила ее сознание. Тумблер переключился. Все. Удар в лицо, стремительный и мощный, как у умелого боксера. Эля очнулась. Егор отлетел в коридор, оттуда переполз на диван. Мама молчала и белела лицом.
- Вон! – она указала Эле на дверь, - вон из моего дома.
Эля не ответила. Дом был их с мамой. Пополам. Но спорить казалось бессмысленным. И Эля ушла…
В подъезде горели тусклые красные лампы, пахло куревом и подвальной плесенью. На лиловых стенах, крашенных криво, неаккуратно, белели пятна шпаклевки. Эля шла, словно в трансе, слыша лишь удары сердца и ветер собственного дыхания. Красная сумка, зажатая подмышкой, поскрипывала искусственной кожей.
Эля выбралась на свет из подъезда, зажмурилась от весенних небесных лучей, посекших глаза. Достала телефон и набрала номер. Гудки. Пока переходила дорогу кишащую машинам по полустертой запылившейся зебре, набирала номер снова и снова. Гудки. Эля остановилась у синего железного ларька. В трубке раздалось коротко: «Да».
- Жень, у меня дело к тебе. Важное, - в другой ситуации Эля бы стеснялась, ходила вокруг да около. Просить стыдно. Даже у друзей. Но обреченность момента пересилила стыд. - Можно у тебя пожить. Я заплачу, как квартирант.
На другом конце линии ответили утвердительно.
Женя – деловой человек. Трудоголик. Человек карьеры. Ее мама и бабушка живут отдельно, поэтому элины проблемы для Жени столь же серьезны, сколь серьезно жужжание мух на окне. Мама и бабушка, подкопив денег, купили квартиру в старинном особняке графини Суяровой, в Университетском районе. Теперь Женя ее сдает квартирантам.
Решив не растрачиваться на маршрутку, Эля пошла пешком. С остановки свернула в городской парк. Лабиринт утоптанных дорожек и порушившихся, расколотых от времени ступеней вывел на набережную. Ветер с реки раздул полы расстегнутой куртки и обжог кожу холодом. Эля шла, глядя, как хмурые серые волны катятся вдоль закованного в гранит берега.
Живое движение в сумке оказалось вибрацией телефона. «Да» - сказала Эля коротко. Услышав голос в динамике, просияла. Звонил Виктор. Не то чтобы друг. Не приятель даже. Просто человек из жизни.
Виктор - интеллектуал. Умник от природы. Не имея «корки» о высшем образовании, он обладал всем тем, что под этой коркой должно находиться. Для наступившего времени господства «корок» - случай почти уникальный. Эля мечтала привести Виктора в гости и посадить с Егором за один стол. Тогда бы иллюзия разрушилась, и точки заняли свои места над «и». Егор. Он педант и аккуратист. Для мамы, слепо путающейся в понятиях, идеальная ловушка. Мама никогда не умела видеть глубже внешнего, дальше социального. Для нее аккуратный – значит умный. Человек в отглаженной рубашке и при вычищенных ногтях не может быть глупцом. Тот, кто имеет высшее образование – априори добродетелен. Только, за педантичностью и дотошностью Егора не крылось ума и тем более добродетели.
Словесная дуэль с Виктором отделила бы зерна от плевел. Но мама уже видела Виктора однажды. Он проводил Элю до дома. Мама смотрела в окно. Встретила Элю в коридоре вопросом: «С какими это малолетками ты якшаешься? Он же ущербный карлик!»
Виктор младше на два года. Маленький рост убавляет ему еще несколько лет, омолаживая с двадцати до шестнадцати. Для мамы возраст – это загон. Загон для скота, из которого нельзя выйти. Все кто младше – вне загона или закона. Общаться с младшими – позор. Общаться с младшими – это значит прилюдно заявить о своем скудоумии. Можно общаться со старшими, принимая от них мудрость и знания. Скатываться до мелюзги мерзко. Об элиных младших друзьях мама даже говорит с гадливостью. Ей противно. Сама Эля не встречала много умных людей среди тех, кто старше. Мама и Егор подтверждали статистику.
Люди маленького роста также были вне загона. Мама считала их злыми уродцами, неуверенными в себе, рьяно завидующими таким, как она и Егор. Маленький рост сводил на нет любой ум и любую серьезность. Низкий человек в маминых глазах становился чем-то вроде ряженой ученой обезьянки, не более.
Так что загон был превыше всего. И создание пары для дружбы или любви могло состояться лишь с погодками одного роста и типа. Желательным считалось устройство отношений со скотом элитным, то есть всячески отмеченным социально. Загон и статус. Значит, пригласить Виктора в гости нельзя. Нельзя подставлять человека под град гадостей и оскорблений ради собственной выгоды. Виктор не солдат в их с мамой войнах. Он – человек.
Погрузившись в мысли, Эля прослушала, что сказал Виктор. Переспросила. И опять прослушала, туманно рассматривая реку. Мысли уносились серой водой, вырванные из головы.
- Ты поняла меня? Ты запомнила? Гостиница «Революция», номер 712! Запиши! Эля! Сегодня вечером! – кричал Виктор на другом конце линии.
- Я приду, поняла, - ответила Эля в прострации. Виктор хотел сказать что-то еще. Телефон тренькнул на прощанье и погас. Заряд аккумулятора кончился.
По мосту, горбатящемуся впереди, прогрохотал трамвай. Его звонок потерялся в нарастающем гуле города. Сиротливый, отчаянный зов. Трамвай скрылся из вида в пыльной солнечной дымке. За гранью видимости, на другом конце моста.
Небо прояснилось. Эля прошла мимо летнего кафе. Оттуда мелодия хлестнула по памяти, окутывая пряным запахом подгоревшего шашлыка. Воспоминания. Вихрем, водоворотом. «Регги в ночи. Ты потанцуй со мной…» А Эля и парень в косухе гуляли, согретые солнцем. Великая тайна покоя и счастья. Невесомость бытия. Иллюзия свободы и мира. Элина мама еще не знала про них. А когда узнала, покой ушел…. Эля не вспоминала дальше. Зациклила момент ментальной кинопленки, отрезала с концов и закольцевала. Регги в ночи, и они вечно идут по набережной, согретые солнцем, вдвоем…
Особняк Суяровой высился мрачной громадой. У подъезда гранитные львы грели на солнце обветренные морды. Домофон на резной дубовой двери выглядел нелепо. Мимолетная игрушка рядом с этими могучими створами, рядом с медвежьей головой сжимающей кольцо в зубах, вместо ручки. Современное, ширпотребное ничто.
Все окна были темными. Эля позвонила в домофон и вошла. В подъезде тьма оказалась настолько густой и плотной, что Элины движения замедлились, скованные черной кисельной массой. Пахло прогорклой пищей, сырость ощущалась кожей. Путь наверх - ступени. Два поворота – этаж. Эле на пятый. В конце незримой лестницы тьму расчеркнула желтая скоба. Расползлась светящимся квадратом. В нем – черный силуэт Жени.
- Проходи, - Женя скрестила руки на груди. По тону слов казалось, что она не довольна. Это не так. Женя деловая и собранная, она не тратится на нежности и сплетни. Короткое приветствие – дань этикету. Все по делу, - будешь жить там.
- Спасибо, - Эля подцепила носком задник балетки. Пол был грязным. Снимать обувь не требовалось. - Проводишь? Заодно дом покажи, Жень.
Женя снова кивнула и пошла вперед угрюмая, словно индейский проводник-следопыт.
- Здесь жильцы, здесь и здесь, - она указывала на резные дубовые двери, - тебе сюда.
Комната оказалась совсем небольшой, без окна. Мебель наполняла ее до краев, делая похожей на кладовку. Резные увесистые столы и кровати занимали все пространство у стен, на которых громоздились полки, полки, полки.
Эле стало не по себе в этом темном душном месте, но она не подала виду. Женя вышла, а Эля, не желая остаться одна, поспешила за ней.
- Не нравится, - констатировала Женя все тем же смурым недовольным тоном, - другой бесплатной нет, в этой никого за деньги не поселишь. Есть еще комната горничной…
Комната горничной. Эля заглянула туда в надежде. Зашла. Светлое пространство дощатого пола, огромное окно в полстены и полное отсутствие мебели. На старинных шелковых обоях – переплетенные лозами кувшины. И запах. Запах заставил пошатнуться. И пол. Эля не заметила сразу, что он уходит под уклон к левому углу комнаты. Запах шел оттуда. Гнилой и холодный. Невыносимо резкий для царящего здесь мнимого уюта. Эля шагнула вперед. Теряя равновесие, чуть не упала. В дальнем левом углу светлый пол открывался черным квадратом. Дыра. Эля заглянула туда. Черный колодец шел вниз, сквозь пять этажей. Возможно глубже. Тьма сгущалась книзу, делая невидимыми деревянные стены этой бездонной ямы. Клубилась, плотнела.
Эля отшатнулась и бегом вернулась в коридор. Женя отошла в сторону, пропустив ее. Повернула ключ в двери, запирая комнату горничной.
- Иди к себе, разбери вещи, что из мебели не нужно, в коридор вынеси, - тихо сказала Эле, исчезая за одной из дубовых дверей.
Эля осталась одна. Она вернулась в комнату без окон, закрыла дверь и легла на кровать. Сухой затхлый воздух жег нос. От старой мебели шел густой, забористый дух множества человеческих тел, годами засаливающих своим потом эти диваны и кровати. Пот впитался в обивку, даже в дерево. Еще была пыль. Она казалось такой плотной, почти осязаемой на ощупь. Можно протянуть руку и потрогать. Собрать горстью, слепить комок, как из снега. Пыль.
Эле стало дурно и в то же время безразлично. Она чертила взглядом по светящейся скобе закрытой двери. Ужасное место. Но подходящее, самое подходящее. Логово чудовища. Монстра. И Эля в полной мере была этим монстром. По мнению мамы и Егора. Как по Кули, Егор и мама были для Эли зеркалом, в котором она видела отражение себя. Монстр. К сожалению, детеныш монстра столь же прекрасен, сколь и всякий другой детеныш. И в детстве с ним возятся и играют, умиляясь прелести малыша. «В детстве ты меня понимала, ты меня слушалась, ты называла меня феей…» - шептала мама в слезах. В детстве Эля не имела своих мыслей и своей жизни, ей не о чем было спорить, нечего отстаивать и нечего делить. Там не было парня в косухе, не было своих собственных друзей, не было Виктора, не было работы. Там все было мамино. Там было хорошо, но пусто. Детеныш монстра вырос и потерял свой щенячий шарм.
