Это открытие стало новой, живой нитью в призрачной паутине, опутывавшей поместье. Кто она? Сестра? Пропавшая подруга детства? Тайна сгустилась, стала почти осязаемой. Алиса до боли в горле хотела спросить Виктора, но он, как назло, несколько дней не появлялся в галерее, словно испарившись в сырых, пропитанных историей стенах. Бродить по бесконечным лабиринтам коридоров в поисках его комнаты она не решалась — одни тайны были опасны, другие же, судя по ночным шепотам, могли быть смертельны.
И вот, спускаясь в библиотеку снова в надежде найти новые ответы, она увидела его.
Виктор стоял у огромного арочного окна, вглядываясь в бушующий за стеклом ливень, перемешанный с мокрым снегом. В его вытянутой, изящной руке застыл бокал с темно-рубиновой жидкостью, но он, казалось, забыл о его существовании. В его позе, в опущенных плечах и склоненной голове, читалось такое всепоглощающее, вековое отчаяние, такая пропасть одиночества, что у Алисы внезапно остро защемило сердце, сжавшись от нежданной, щемящей жалости.
Она подошла к нему ближе, нарушая его уединение, и остановилась в шаге.
— Кто такая Лила? — тихо выдохнула она.
Он вздрогнул, и его плечи напряглись, как у хищника, застигнутого врасплох. Медленно, словно против своей воли, преодолевая невидимое сопротивление, он повернулся. И в его глазах, обычно таких холодных и нечитаемых, бушевала настоящая буря — дикая, первобытная ярость, голая, незаживающая боль и беззащитность смертельно раненого зверя.
— Не произноси ее имя, — его голос был низким, хриплым, почти звериным рыком, полным такой неподдельной агонии, что Алису передернуло от волны чужого страдания.
— Я могу его не произносить, — сказала Алиса, не отводя взгляда, чувствуя, как ее собственный страх отступает, сменяясь странной смелостью. — Но расскажите мне о ней.
Он смотрел на нее, и впервые за все время в его взгляде не было ни привычной насмешки, ни холодной, оценивающей отстраненности. Лишь чистое, безмолвное изумление. И нечто еще… темное, первобытное, голодное. Пугающе притягательное, как бездна, что манит и сулит забвение.
— Ты играешь с огнем, Алиса, — прошептал он, делая шаг к ней. На этот раз в его движении была не угроза, а гипнотическая, неотвратимая сила, влекущая мотылька на пламя. Воздух между ними сгустился, наполнился электрическим напряжением.
— А вы, — она не отступила, поднимая подбородок в немом вызове, — похоже, единственное пламя, что осталось в этом ледяном склепе.
Расстояние между ними испарилось, растворилось в густом, наполненном желанием воздухе. Виктор наклонился к ней, и Алиса замерла, всем существом ощущая предвкушение возможного поцелуя, жар которого она уже почти чувствовала на своих губах. Но он не поцеловал ее.
Вместо этого его рука поднялась с пугающей, почти ритуальной медлительностью. Он прижал ладонь к ее шее, обхватив горло, не сжимая, а лишь ощущая бешеную, отчаянную пульсацию крови под ее тонкой, горячей кожей. Его большой палец провел по линии ее челюсти, и этот едва ощутимый, почти невесомый жест был пронзительнее и интимнее любого поцелуя. Его взгляд пил ее, поглощал, обещая не боль и не унижение, а нечто гораздо более страшное и желанное — взаимное уничтожение и возрождение в одном огне.
— Зачем ты провоцируешь меня? — его голос был густым шепотом, который обжигал ее больше, чем прикосновение.
— Я просто хочу получить ответы на свои вопросы.
— Зачем тебе это? Может, лучше оставить некоторые двери закрытыми?
— И все же, — она вдохнула, чувствуя, как ее тело выгибается навстречу ему само по себе, — я хочу знать.
— Возможно, я сожгу тебя дотла, — его дыхание, с ароматом дорогого коньяка и темной, неизведанной тайны, смешалось с ее дыханием.
— А возможно, — выдохнула она, заглядывая в самую бездну его глаз, чувствуя, как предательское сладкое тепло разливается по всему телу, — я научу вас гореть не пеплом прошлого, а светом будущего.
— Не слишком ли ты много на себя берешь? — Крылья его носа затрепетали, выдав сдерживаемое напряжение. — Неужели думаешь, тебе под силу погасить во мне то, что стало частью плоти и крови? Этот огонь прошлого... он со мной с рождения.
Он сделал шаг вперед, и его тень накрыла ее целиком.
— Я не просто живу в этом пламени. Я рожден в нем. Я — его дитя. Ты предлагаешь заменить мою суть на мираж??
Глава 11
Виктор сделал шаг, и этого оказалось достаточно. Расстояние между ними не просто сократилось — оно было сметено яростным порывом, словно бумажная преграда перед шквальным ветром. Это не было сближением; это был молниеносный захват территории, где границей стало ее тело, а законом — его воля.
Его ладонь впилась в ее волосы, резко запрокидывая голову, обнажая уязвимую линию горла для его пристального, горячего взгляда.
— Смелый, но глупый лисенок, — прошипел он, и его губы обрушились на ее рот. Это был не поцелуй, а акт агрессивного поглощения, попытка стереть грань между ними. Зубы столкнулись в немом противостоянии, а язык захватил ее со властной силой, оставляя послевкусие, терпкое, как дым и дорогой коньяк, с едва уловимой горчинкой их совместного дыхания.
Он оторвался на мгновение, и в его глазах, темных и бездонных, она увидела не просто ярость, а бурю — дикую, необузданную, направленную и на нее, и на самого себя. Его пальцы, сильные и ловкие, вцепились в ворот ее блузки. Ткань сдалась с резким, разрывающим тишину треском, открыв взгляду плечи, а затем и грудь. Его руки, горячие и требовательные, впились в обнаженную плоть, грубо сжимая нежные полушария, заставляя ее выгибаться в немой, предательской судороге. Острая, почти болезненная волна пронзила ее, и где-то в глубине, в самых потаенных уголках сознания, ей ответило жгучее, стыдное возбуждение, пульсирующее в такт бешено стучащему сердцу.
Он развернул ее с силой, не оставляющей места для сопротивления, пригнув к спинке низкого дивана. Ее лицо уткнулось в прохладный, пахнущий пылью и временем бархат. Массивный дубовый каркас застонал под его весом, протестуя против этой ярости.
— Ты этого хотела? Добивалась? — его голос был хриплым шепотом, обжигающим мочку уха. Губы скользнули по шее, оставляя влажный, горячий след. — Так получи. Получи все до конца.
Одним резким, отработанным движением он расстегнул свои штаны. Другой рукой, как стальным обручем, зажал ее запястья в одном замке, придавив к спинке дивана, лишая малейшей возможности отстраниться. Подготовки не было — ни ласк, ни поцелуев. Он вошел в нее с одним глухим, влажным звуком, разрывая сопротивление упругой плоти. Боль, острая и режущая, сменилась целой бурей ощущений — острыми, как лезвие, спазмами, которые заставляли мускулы ее бедер и живота судорожно сжиматься, впиваясь в него. Алиса издала сдавленный, оборванный стон, ее ногти бессильно впились в бархатную обивку.
Его ритм был безжалостным метрономом наказания — неумолимым, выверенным, лишенным какой-либо мягкости. Каждое движение было глубоким, до самого упора, с хирургической, почти отстраненной точностью, будто он проводил эксперимент над плотью и духом.
Мощные толчки вбивались в ее таз, и с каждым новым вторжением его член, упругий и обжигающе горячий, проникал все глубже, сильнее растягивая ее влажные, сопротивляющиеся внутренние мускулы. Граница между болью и наслаждением растворялась, превращаясь в одно сплошное, темное и извращенное чувство. Острая, почти невыносимая полнота сменялась щемящими спазмами глубоко внутри, которые отзывались теплом, разливающимся по низу живота.
Дыхание свистело в ее пересохшем горле, срываясь на прерывистые, задыхающиеся всхлипы в такт его яростным движениям. Он не смотрел на нее. Его взгляд, тяжелый и пристальный, был прикован к их отражению в огромном темном зеркале на стене. Он наблюдал с мрачным, почти клиническим интересом, как ее обнаженное тело подергивается и выгибается под его натиском. Как ее грудь колышется в такт его толчкам, а пальцы судорожно впиваются в обивку. Он изучал ее не как живую женщину, а как сложный, отчаянно сопротивляющийся и в то же время подчиняющийся механизм, стремясь докопаться до самой сути ее реакции, до последнего предела, где рождается настоящая, неприкрытая правда плоти.
— Вот она. Твоя реальность, — он наклонился ниже, и его зубы сомкнулись на тонкой коже ее плеча, не лаская, а метя. Кожа сдалась, проявляя отпечатки его зубов. — Ничего, кроме этого. Ничего, кроме боли и того, что ты из нее рождаешь.
Его свободная рука скользнула между ее ног, к месту, где они были соединены, где влажность выдавала ее предательское тело. Палец нашел напряженный, пульсирующий узел плоти и с безжалостным, точным давлением начал стимулировать его, дозируя боль и насильственное удовольствие. Два противоположных чувства смешались в один сплошной, невыносимый электрический разряд, от которого мускулы ее живота судорожно затвердели, а в глазах потемнело.
Он почувствовал это приближение, эту волну, которую он сам и поднял. Его движения стали резче, хаотичнее, животный инстинкт прорвался сквозь ледяной контроль. Ритм сломался. Его пальцы впились в ее бедра, притягивая к себе, глубже, до самой шейки матки, стремясь заполнить собой все. Он издал короткий, прерывистый звук — не стон, а хриплый, победный выдох, когда его тело напряглось в финальном, исступленном спазме. Горячая жидкость заполнила ее, пульсируя в такт его судорогам, словно ставя печать.
За ним волна удовольствия накатила и на Алису. Резкий, сдавленный крик сорвался с ее губ, и все ее тело напряглось в финальном, исступленном экстазе. Ее внутренние мускулы, до этого отчаянно сопротивлявшиеся, вдруг судорожно сжались вокруг его члена, пульсируя серией частых спазмов, выжимая последние капли сопротивления и вытесняя их волной ослепляющего, всепоглощающего наслаждения.
Когда последняя пульсация отступила, оставив после себя лишь легкое, сладкое покалывание, ее тело обмякло, лишенное какой-либо воли и сил. Она безвольно сползла по спинке дивана, превратившись в расслабленную, тяжелую и влажную плоть. Дыхание вырывалось прерывисто и глухо.
Виктор не задержался в ней ни на секунду дольше, чем того требовала физиология. Не обнял ее затуманенное блаженством тело, не прижал к себе в миг общей уязвимости. Не последовало и поцелуя — ни нежного, ни страстного, ни даже прощального. Он вышел из нее, застегнул штаны и, не говоря ни слова, быстрым и твердым шагом, не оглядываясь, вышел из гостиной, оставив за собой звенящую тишину.
Алиса лежала, не двигаясь, пригвожденная к месту. Боль пульсировала в такт отступающему адреналину, смешиваясь с странным, глубинным удовлетворением. Запах его кожи, пота и спермы висел в воздухе тяжелым, приторным афродизиаком, которым она дышала, как наркотиком. Она медленно перевернулась на спину, глядя в потолок пустыми глазами. Никаких мыслей, ни стыда, ни раскаяния. Только физиология: отголоски дикого, вырванного силой оргазма, дрожь в перегруженных мышцах, липкая влажность между ног.
Это не было соединением душ. Это был акт тотального присвоения, разрушения и перерождения в одном пламени. И где-то в самой темной глубине, под слоем шока и физической разбитости, шевельнулось и укоренилось темное, безмолвное, безоговорочное удовлетворение. Она получила свою долю пламени. И она обожглась. Но и он, в своем гневе, дал ей ту самую, запретную близость, которой, возможно, жаждал и он сам.
