таким выражением, точно мысль о неизбежности смерти людей еще не была ему совсем ясна и доказана, но она была именно той мыслью, которая лишала личную – его, Фролова, – смерть ее особенного, отдельного страшного смысла и делала ее – эту смерть – чем– то обыкновенным, свойственным всем людям. Немного подумав, он сказал: Сынишка там у меня есть на руднике... Федей звать... Об нем чтоб вспомнили, когда обернется все, – помочь там чем или как... Да давай, что ли!.. – оборвал он вдруг сразу отсыревшим и дрогнувшим голосом. Кривя побелевшие губы, знобясь и страшно мигая одним глазом, Сташинский поднес мензурку. Фролов поддержал ее обеими руками и выпил.
Лиза закрыла лицо руками, то ли от ужаса увиденного убийства, то ли от того, что они опять не успели ничего сделать.
Снова поменялась сцена. Молодые люди оказались в купеческом доме. Мужчина и женщина громко ссорились.
– Что тебе надо?
– Не кричи. Не страшен.
– Обвинение твоё утвердил прокурор.
– Не верю! Врёшь.
– Утвердил.
– Я ему, подлецу, девять тысяч в карты проиграл. Я намекал ему... Ещё одиннадцать дал бы...
– На днях получишь обвинительный акт, после этого арестуют тебя, в тюрьму запрут.
– Пожадничала ты, пожадничала! Мало следователю дала. И Мельникову, видно, мало. Сколько дала, скажи?
– За растление детей полагается каторга.
– А ты – рада?
– У тебя дочери – невесты. Каково для них будет, когда тебя в каторгу пошлют? Кто, порядочный, замуж их возьмёт? У тебя внук есть, скоро ему пять лет минет. Лучше бы тебе, Сергей, человека убить, чем пакости эти содеять!
– Тебя убить следовало, вот что! Убить, жестокое сердце твоё вырвать, собакам бросить. Замотала ты меня, запутала. Ты...
– Не ври, Сергей, это тебе не поможет. И – кому врёшь? Самому себе. Не ври, противно слушать. (Подошла к мужу, упёрлась ладонью в лоб его, подняла голову, смотрит в лицо.) Прошу тебя, не доводи дело до суда, не позорь семью. Мало о чём просила я тебя за всю мою жизнь с тобой, за тяжёлую, постыдную жизнь с пьяницей, с распутником. И сейчас прошу не за себя – за детей.
– Что ты хочешь, что тебе надо? Что?
– Ты знаешь.
– Не быть этому! Нет...
– Хочешь, на колени встану? Я! Перед тобой!
– Отойди. Пусти!
– Прими порошок.
– Уйди...
– Прими порошок, Сергей...
– Нет!
Сорившиеся ушли, а Лиза и Клим, оставшись одни, осмотрели свою одежду, в которой они напоминали купеческих детей.
– Это Васса Железнова Горького, – сказала Лиза.
– Она его хочет отравить? – спросил Клим, которого больше привлекали произведения про войну и приключения, чем описывающие семейные трагедии.
– Да, мужа. За растление малолетних он должен пойти на каторгу, а она хочет детей уберечь от позора.
– Может быть здесь успеем вмешаться, – предположил юноша.
Лиза не разделяла его уверенности. Но Клим решил действовать, схватил пакет с ядовитым порошком, оставленный женщиной, и выскочил из комнаты. Девушка вышла за ним. Не зная, куда спрятать яд, Клим сунул его в первый попавшийся горшок. И как раз вовремя, потому что сцена опять поменялась.
Теперь они оказались на каком-то грязном постоялом дворе в неудобной зимней одежде. Молодые люди подошли к стоящей посреди кареты, и увидели в ней спящего Пьера. Вокруг ходили пьяные и сонные люди. Лиза что-то протянула Климу.
– Где ты их находишь? – спросил Клим, но кочергу взял.
Они открыли дверь кареты и какое-то время смотрели на голову Безухова, но оказалось, что даже мысль об убийстве им противна. Клим принял решение и положил кочергу на землю.
– Я бы тоже не смогла, – сказала Лиза, – хоть он и не настоящий.
И опять раздался голос, но не авторский и не сверху, а как бы из головы спящего Пьера:
Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам Бога, – говорил голос. – Простота есть покорность Богу; от него не уйдешь. И они просты. Они не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудно состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. – Нет, не соединить. – Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно!
– Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – уже вслух повторял Пьер.– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил другой голос, – запрягать надо, пора запрягать...
Это был голос слуги, который немного удивился открытой карете и валяющейся рядом кочерге, но молодых людей, стоящих рядом, он не видел.
– Пьер хотел убить Наполеона, но на деле спас французского офицера в Москве, – то ли пояснял Лизе, то ли сам вспоминал роман Клим.
– Как и мы, – сказала Лиза – не так легко убить, даже персонаж. И я уже ничего не понимаю. Мы то настоящие?
И, словно в подтверждении ее слов о запутанности происходящего, снова изменилась сцена. Но теперь они не были ее частью, а наблюдали как бы со стороны. Они видели стремительно скачущий под перекрестным огнем отряд. То один, то другой падали на землю бойцы, и лошади продолжали мчаться без седоков, отбрасывая по три резких тени. Так продолжалось довольно долго, пока канонада выстрелов не стихла, а лошади сами не перешли на шаг.
Внезапно Левинсон остановил лошадь и обернулся. Все разом тоже остановились.
– Где Бакланов? – спросил Левинсон.
– Убили Бакланова...
Командир, не обращая внимание на катящуюся по щеке слезу, снова повернул лошадь и не торопясь двинулся впереди отряда.
Раздался голос автора:
– Лес распахнулся перед ними совсем неожиданно простором высокого голубого неба и ярко-рыжего поля, облитого солнцем и скошенного, стлавшегося на две стороны, куда хватал глаз. На той стороне, у вербняка, сквозь который синела полноводная речица, – красуясь золотистыми шапками жирных стогов и скирд, виднелся ток. Там шла своя – веселая, звучная и хлопотливая жизнь. Как маленькие пестрые букашки, копошились люди, летали снопы, сухо и четко стучала машина, из куржавого облака блесткой половы и пыли вырывались возбужденные голоса, сыпался мелкий бисер тонкого девичьего хохота. За рекой, подпирая небо, врастая отрогами в желтокудрые забоки, синели хребты, и через их острые гребни лилась в долину прозрачная пена бело– розовых облаков, соленых от моря, пузырчатых и кипучих, как парное молоко. Левинсон обвел молчаливым, влажным еще взглядом это просторное небо и землю, сулившую хлеб и отдых, этих далеких людей на току, которых он должен будет сделать вскоре такими же своими, близкими людьми, какими были те восемнадцать, что молча ехали следом, – и перестал плакать; нужно было жить и исполнять свои обязанности.
Опять все завертелось и продолжало крутиться пока Лиза и Клим снова не оказались в купеческом доме Железновой.
– А это что было? – спросила девушка, обрадованная, что стоит на твердом полу и в нормальном доме, а не висит над скачущими галопом кавалеристами.
– Отряд попал в окружение, и вырвалась только небольшая его часть.
– Понятно. Но там мы вообще ничего не могли сделать. Зачем нам только это показывали?
– Я не вижу какой-то системы. Здесь так все запутано, и так плохо, что хуже сделать невозможно.
– И лучше тоже, – сказала Лиза, указывая рукой на закрытые тряпками зеркала. – Железнов умер. Или его жена нашла порошок в горшке, или у нее большие запасы этой отравы.
Они подошли к комнате, в которой Васса Железнова разговаривала со своей дочерью.
– А я тебе приятное приготовила... Не для еды, а для жизни.
– Ты – всегда...
– Решила: покупаю у старухи Кугушевой дом – вот садик-то наш разрастётся, а?
– Мамочка, ой, как хорошо!
– То-то! Молодой князёк, видно, в карты проигрался...
– Хорошо как! Господи...
– Спешно продаёт княгиня. Завтра задаток внесу. Вот тебе и праздник.
– Когда ты это успеваешь? Идём, идём ужинать.
– Я – не хочу, нездоровится мне. Сейчас напьюсь малины и лягу. Ужинайте без меня!
– А – чай?
– Да, самовар подайте сюда, пить хочу. Рашель там?
– Заперлась в жёлтой комнате, тоже не хочет ужинать. Какая она неприятная стала. Важная!
– Ну иди, Людка, иди...
Железнова пробует расстегнуть ворот, ей нехорошо.
Лиза потянула Клима за рукав и тихо заговорила, хотя никто ее здесь не мог услышать.
– Не хочу смотреть. Она сейчас умрет. Ничего мы не изменили.
– И она умрет? – спросил Клим.
– И с детьми все плохо, – добавила Лиза.
– Мы здесь ничего не можем сделать.
– Но что-то нужно же делать.
– Нужно идти на прорыв, – сказал Клим.
– Как партизаны?
– Нам тоже нечего терять. Мы думали, что никто до нас не терял свой мир, но тысячи умирающих делают это каждую секунду.
Клим поднял свою светящуюся ладонь и взглядом предложил сделать Лизе тоже самое, их ладони соединились, и мир задрожал.
20.00
Коридоры желтого мира, как ручьи, стали сливаться вместе. Мировые линии тоже перестали путаться и извиваться. Чувствовалось, что они близки к своему истоку. Все меньше и меньше желтым детям попадалось различных объектов. Только золотистые формулы и геометрические построения вместо стен.
После литературы, полной различных образов и персонажей, детям здесь было скучно.
– Мы приближаемся к точке сборки, – сказала Вторая Девочка.
– Может не нужно? – заволновалась Первая.
– Уж если изучать, то до конца, – решительно сказал Мальчик.
– Если мы уничтожим точку сборки – станем изгоями, – продолжала Первая.
– Не уничтожим, – заверила ее подруга, но без уверенности в голосе.
– Мы здесь столько линий разорвали.
– Они восстановятся, – заверил Мальчик.
– А если нет?
– Попросим Кантариона, чтобы восстановил.
– А он точно поможет?
– Конечно, он же обет дал.
– Кантарион говорил, что если это потребуется, то он готов на слияние, – подумав, добавил Мальчик.
– Слияние? Я бы не хотела впускать его в себя, – поежилась Первая Девочка.
– И я.
– А я бы впустил, – сказал Мальчик. – Хотел бы я почувствовать двойную силу.
Постепенно вокруг них стали появляться далекие звезды и галактики. Они были видны через полупрозрачные стены из формул, вдоль которых они шли.
Лиза и Клим, продолжая держаться за руки, оказались в холле школы. Это был точно их холл, но он изменился, стал более грубым и угловатым. Максим показывал Гунаре движения карате. Ботис наблюдал за ними сидя на полу. Остальные демоны слушали какую-то нотацию от Председателя родительского комитета.
Клим отпустил руку девушки и громко позвал.
– Антонина Васильевна!
Но ответа не последовало.
– Кого это ты зовешь? – спросил Максим, выполняя очередной удар.
Клим и Лиза переглянулись.
– Да, – спокойно и даже буднично, словно это уже обычное дело, сказала Гунара – вашу Антонину Васильевну тоже стерли.
Максим пожал плечами, как бы говоря, что не понимает, о чем они говорят, и продолжил выполнение комплекса.
– Как стерли?! – спросила Лиза.
– Это было не просто. Ваша Антонина Васильевна тоже немного не от мира сего.
– В каком смысле? – заинтересовался Клим.
– В прямом. Она не совсем земная программа.
– И не совсем программа. Правда? – высказал свою догадку Клим.
– Правда. А вы сами, где были? – спросила Гунара.
– В русской литературе.
– В русской литературе одни?! – вырвалось у Ботиса, физиономия которого исказилась от ужаса.
– Да.
– Как же вы там выжили?! – спросила Гунара.
– Выжили вот.
– А где Данталион? – поинтересовался Клим, который рассчитывал на помощь этого постоянно спящего, но явно очень могущественного существа.
– Он исчез, – ответил Ботис, опять разглядывая свой блестящий шар.
– Просто так? – спросила Лиза, хотя вряд ли кто-то мог ответить на этот вопрос.
– Я тоже думал, – Ботис оторвал взгляд от шара, – что он спасет ваш мир, чтобы не повторять ошибку своего детства, но для богов очень сложно решиться на что-то. Он поговорил с Чинтуки, бросил жребий и исчез.
– Богов? – переспросила Лиза.
Ботис поднялся на лапы и опять создал вокруг себя объёмный экран, в котором заблестел золотом дивный желтый мир. Демон показывал и рассказывал одновременно:
– Это мир богов, в котором каждый взрослый житель наделен почти безграничной силой. При этом они почти ею не пользуются. Для действия нужны сила и желание, но взрослые боги не имеют желаний, чего не скажешь о детях. Самым опасным считается подростковый возраст. Боги-подростки уже достаточно сильны и еще имеют желания. Дети растут и воспитываются под строгим контролем, как сверхмощное и неуправляемое оружие. Но некоторые из них находят слабые места в защите. Однажды Данталион и его друг, будучи подростками, проникли в галерею миров. Они уничтожили мир Гунары, просто играя в тоннеле проекций, прикоснувшись к точке сборки. Сам Данталион после этого раскаялся и выбрал судьбу изгоя, свободного бога, магистра.
Гунара подошла ближе:
– Я давно не держу на него обиды, он пострадал за свою ошибку. Но с тех пор в разных местах вселенной много чего происходит. Дети-боги все чаще вторгаются в различные миры, и их вмешательство становится все более разрушительным. И полагаю, что за этим стоит Кантарион, – сказала она.
– Тот его друг? – догадался Клим.
– Да.
– Но он уже должен вырасти и потерять желания, – заметил Ботис.
– Да, но взрослые боги подчиняются либо жребию, либо данным обетам. И неизвестно, что он там наобещал соблюдать, – ответила Гунара, повторяя одно из движений карате.
– И что же нам делать без Данталиона? – спросила Лиза, которая тоже рассчитывала на его помощь.
Но никто не ответил. Ботис отключил свой объёмный экран с изображением желтого мира. Рядом стояла потрясенная Людмила Ивановна, которая подошла во время демонстрации, никем не замеченная. Она мало что поняла из рассказа, но сразу увидела перспективы применения таких 3D способностей.
– А вы тоже так умеете? – спросила она у остальных демонов, которые толпились у нее за спиной, на что те утвердительно закивали головами.
– Я вас всех беру учителями! – возбужденно закричала Председатель – Да, я с вами все образование ре-фор-ми-рую!!
Последние слова она прокричала вверх, и эхо разнесло их по всей школе. Демоны прижались друг к другу и выглядели очень напуганными.
И словно услышав этот крик, в холл зашли люди-муравьи во главе с Чинтуку.
– А почему в кабинете литературы не было муравьев? – тихо спросил Клим у Лизы.
– Не знаю.
– Может потому, что там были только мы с тобой?
– Мы им тоже противны?
– Может кто-то из наших их предупреждает?
– Не знаю.
Чинтуку подошел дружелюбно, насколько это возможно, улыбаясь и готовый к дипломатической миссии.
– Мы слышали, вы собрались реформировать школу, – обратился он к Людмиле Ивановне, – Очень похвальное хобби.
– Это будет прорыв в образовании! – откликнулась она, увлеченно что-то набирая в записной книжке. – Можно даже сказать, что раньше никто ничему и не учился.
Но Председателю видимо записей было мало, и она отошла в сторону, чтобы надиктовать свои мысли и распоряжения. А Чинтуку переключился на Лизу и Клима:
– Молодые люди, видимо, обладают скрытыми талантами. К сожаленью, у нас не было возможности познакомиться ближе.
Обаятельная улыбка предводителя муравьев еще более странно смотрелась на фоне, совершенно ничего не выражающих, лиц его товарищей.
Лиза закрыла лицо руками, то ли от ужаса увиденного убийства, то ли от того, что они опять не успели ничего сделать.
Снова поменялась сцена. Молодые люди оказались в купеческом доме. Мужчина и женщина громко ссорились.
– Что тебе надо?
– Не кричи. Не страшен.
– Обвинение твоё утвердил прокурор.
– Не верю! Врёшь.
– Утвердил.
– Я ему, подлецу, девять тысяч в карты проиграл. Я намекал ему... Ещё одиннадцать дал бы...
– На днях получишь обвинительный акт, после этого арестуют тебя, в тюрьму запрут.
– Пожадничала ты, пожадничала! Мало следователю дала. И Мельникову, видно, мало. Сколько дала, скажи?
– За растление детей полагается каторга.
– А ты – рада?
– У тебя дочери – невесты. Каково для них будет, когда тебя в каторгу пошлют? Кто, порядочный, замуж их возьмёт? У тебя внук есть, скоро ему пять лет минет. Лучше бы тебе, Сергей, человека убить, чем пакости эти содеять!
– Тебя убить следовало, вот что! Убить, жестокое сердце твоё вырвать, собакам бросить. Замотала ты меня, запутала. Ты...
– Не ври, Сергей, это тебе не поможет. И – кому врёшь? Самому себе. Не ври, противно слушать. (Подошла к мужу, упёрлась ладонью в лоб его, подняла голову, смотрит в лицо.) Прошу тебя, не доводи дело до суда, не позорь семью. Мало о чём просила я тебя за всю мою жизнь с тобой, за тяжёлую, постыдную жизнь с пьяницей, с распутником. И сейчас прошу не за себя – за детей.
– Что ты хочешь, что тебе надо? Что?
– Ты знаешь.
– Не быть этому! Нет...
– Хочешь, на колени встану? Я! Перед тобой!
– Отойди. Пусти!
– Прими порошок.
– Уйди...
– Прими порошок, Сергей...
– Нет!
Сорившиеся ушли, а Лиза и Клим, оставшись одни, осмотрели свою одежду, в которой они напоминали купеческих детей.
– Это Васса Железнова Горького, – сказала Лиза.
– Она его хочет отравить? – спросил Клим, которого больше привлекали произведения про войну и приключения, чем описывающие семейные трагедии.
– Да, мужа. За растление малолетних он должен пойти на каторгу, а она хочет детей уберечь от позора.
– Может быть здесь успеем вмешаться, – предположил юноша.
Лиза не разделяла его уверенности. Но Клим решил действовать, схватил пакет с ядовитым порошком, оставленный женщиной, и выскочил из комнаты. Девушка вышла за ним. Не зная, куда спрятать яд, Клим сунул его в первый попавшийся горшок. И как раз вовремя, потому что сцена опять поменялась.
Теперь они оказались на каком-то грязном постоялом дворе в неудобной зимней одежде. Молодые люди подошли к стоящей посреди кареты, и увидели в ней спящего Пьера. Вокруг ходили пьяные и сонные люди. Лиза что-то протянула Климу.
– Где ты их находишь? – спросил Клим, но кочергу взял.
Они открыли дверь кареты и какое-то время смотрели на голову Безухова, но оказалось, что даже мысль об убийстве им противна. Клим принял решение и положил кочергу на землю.
– Я бы тоже не смогла, – сказала Лиза, – хоть он и не настоящий.
И опять раздался голос, но не авторский и не сверху, а как бы из головы спящего Пьера:
Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам Бога, – говорил голос. – Простота есть покорность Богу; от него не уйдешь. И они просты. Они не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудно состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. – Нет, не соединить. – Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно!
– Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – уже вслух повторял Пьер.– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил другой голос, – запрягать надо, пора запрягать...
Это был голос слуги, который немного удивился открытой карете и валяющейся рядом кочерге, но молодых людей, стоящих рядом, он не видел.
– Пьер хотел убить Наполеона, но на деле спас французского офицера в Москве, – то ли пояснял Лизе, то ли сам вспоминал роман Клим.
– Как и мы, – сказала Лиза – не так легко убить, даже персонаж. И я уже ничего не понимаю. Мы то настоящие?
И, словно в подтверждении ее слов о запутанности происходящего, снова изменилась сцена. Но теперь они не были ее частью, а наблюдали как бы со стороны. Они видели стремительно скачущий под перекрестным огнем отряд. То один, то другой падали на землю бойцы, и лошади продолжали мчаться без седоков, отбрасывая по три резких тени. Так продолжалось довольно долго, пока канонада выстрелов не стихла, а лошади сами не перешли на шаг.
Внезапно Левинсон остановил лошадь и обернулся. Все разом тоже остановились.
– Где Бакланов? – спросил Левинсон.
– Убили Бакланова...
Командир, не обращая внимание на катящуюся по щеке слезу, снова повернул лошадь и не торопясь двинулся впереди отряда.
Раздался голос автора:
– Лес распахнулся перед ними совсем неожиданно простором высокого голубого неба и ярко-рыжего поля, облитого солнцем и скошенного, стлавшегося на две стороны, куда хватал глаз. На той стороне, у вербняка, сквозь который синела полноводная речица, – красуясь золотистыми шапками жирных стогов и скирд, виднелся ток. Там шла своя – веселая, звучная и хлопотливая жизнь. Как маленькие пестрые букашки, копошились люди, летали снопы, сухо и четко стучала машина, из куржавого облака блесткой половы и пыли вырывались возбужденные голоса, сыпался мелкий бисер тонкого девичьего хохота. За рекой, подпирая небо, врастая отрогами в желтокудрые забоки, синели хребты, и через их острые гребни лилась в долину прозрачная пена бело– розовых облаков, соленых от моря, пузырчатых и кипучих, как парное молоко. Левинсон обвел молчаливым, влажным еще взглядом это просторное небо и землю, сулившую хлеб и отдых, этих далеких людей на току, которых он должен будет сделать вскоре такими же своими, близкими людьми, какими были те восемнадцать, что молча ехали следом, – и перестал плакать; нужно было жить и исполнять свои обязанности.
Опять все завертелось и продолжало крутиться пока Лиза и Клим снова не оказались в купеческом доме Железновой.
– А это что было? – спросила девушка, обрадованная, что стоит на твердом полу и в нормальном доме, а не висит над скачущими галопом кавалеристами.
– Отряд попал в окружение, и вырвалась только небольшая его часть.
– Понятно. Но там мы вообще ничего не могли сделать. Зачем нам только это показывали?
– Я не вижу какой-то системы. Здесь так все запутано, и так плохо, что хуже сделать невозможно.
– И лучше тоже, – сказала Лиза, указывая рукой на закрытые тряпками зеркала. – Железнов умер. Или его жена нашла порошок в горшке, или у нее большие запасы этой отравы.
Они подошли к комнате, в которой Васса Железнова разговаривала со своей дочерью.
– А я тебе приятное приготовила... Не для еды, а для жизни.
– Ты – всегда...
– Решила: покупаю у старухи Кугушевой дом – вот садик-то наш разрастётся, а?
– Мамочка, ой, как хорошо!
– То-то! Молодой князёк, видно, в карты проигрался...
– Хорошо как! Господи...
– Спешно продаёт княгиня. Завтра задаток внесу. Вот тебе и праздник.
– Когда ты это успеваешь? Идём, идём ужинать.
– Я – не хочу, нездоровится мне. Сейчас напьюсь малины и лягу. Ужинайте без меня!
– А – чай?
– Да, самовар подайте сюда, пить хочу. Рашель там?
– Заперлась в жёлтой комнате, тоже не хочет ужинать. Какая она неприятная стала. Важная!
– Ну иди, Людка, иди...
Железнова пробует расстегнуть ворот, ей нехорошо.
Лиза потянула Клима за рукав и тихо заговорила, хотя никто ее здесь не мог услышать.
– Не хочу смотреть. Она сейчас умрет. Ничего мы не изменили.
– И она умрет? – спросил Клим.
– И с детьми все плохо, – добавила Лиза.
– Мы здесь ничего не можем сделать.
– Но что-то нужно же делать.
– Нужно идти на прорыв, – сказал Клим.
– Как партизаны?
– Нам тоже нечего терять. Мы думали, что никто до нас не терял свой мир, но тысячи умирающих делают это каждую секунду.
Клим поднял свою светящуюся ладонь и взглядом предложил сделать Лизе тоже самое, их ладони соединились, и мир задрожал.
20.00
Коридоры желтого мира, как ручьи, стали сливаться вместе. Мировые линии тоже перестали путаться и извиваться. Чувствовалось, что они близки к своему истоку. Все меньше и меньше желтым детям попадалось различных объектов. Только золотистые формулы и геометрические построения вместо стен.
После литературы, полной различных образов и персонажей, детям здесь было скучно.
– Мы приближаемся к точке сборки, – сказала Вторая Девочка.
– Может не нужно? – заволновалась Первая.
– Уж если изучать, то до конца, – решительно сказал Мальчик.
– Если мы уничтожим точку сборки – станем изгоями, – продолжала Первая.
– Не уничтожим, – заверила ее подруга, но без уверенности в голосе.
– Мы здесь столько линий разорвали.
– Они восстановятся, – заверил Мальчик.
– А если нет?
– Попросим Кантариона, чтобы восстановил.
– А он точно поможет?
– Конечно, он же обет дал.
– Кантарион говорил, что если это потребуется, то он готов на слияние, – подумав, добавил Мальчик.
– Слияние? Я бы не хотела впускать его в себя, – поежилась Первая Девочка.
– И я.
– А я бы впустил, – сказал Мальчик. – Хотел бы я почувствовать двойную силу.
Постепенно вокруг них стали появляться далекие звезды и галактики. Они были видны через полупрозрачные стены из формул, вдоль которых они шли.
***
Лиза и Клим, продолжая держаться за руки, оказались в холле школы. Это был точно их холл, но он изменился, стал более грубым и угловатым. Максим показывал Гунаре движения карате. Ботис наблюдал за ними сидя на полу. Остальные демоны слушали какую-то нотацию от Председателя родительского комитета.
Клим отпустил руку девушки и громко позвал.
– Антонина Васильевна!
Но ответа не последовало.
– Кого это ты зовешь? – спросил Максим, выполняя очередной удар.
Клим и Лиза переглянулись.
– Да, – спокойно и даже буднично, словно это уже обычное дело, сказала Гунара – вашу Антонину Васильевну тоже стерли.
Максим пожал плечами, как бы говоря, что не понимает, о чем они говорят, и продолжил выполнение комплекса.
– Как стерли?! – спросила Лиза.
– Это было не просто. Ваша Антонина Васильевна тоже немного не от мира сего.
– В каком смысле? – заинтересовался Клим.
– В прямом. Она не совсем земная программа.
– И не совсем программа. Правда? – высказал свою догадку Клим.
– Правда. А вы сами, где были? – спросила Гунара.
– В русской литературе.
– В русской литературе одни?! – вырвалось у Ботиса, физиономия которого исказилась от ужаса.
– Да.
– Как же вы там выжили?! – спросила Гунара.
– Выжили вот.
– А где Данталион? – поинтересовался Клим, который рассчитывал на помощь этого постоянно спящего, но явно очень могущественного существа.
– Он исчез, – ответил Ботис, опять разглядывая свой блестящий шар.
– Просто так? – спросила Лиза, хотя вряд ли кто-то мог ответить на этот вопрос.
– Я тоже думал, – Ботис оторвал взгляд от шара, – что он спасет ваш мир, чтобы не повторять ошибку своего детства, но для богов очень сложно решиться на что-то. Он поговорил с Чинтуки, бросил жребий и исчез.
– Богов? – переспросила Лиза.
Ботис поднялся на лапы и опять создал вокруг себя объёмный экран, в котором заблестел золотом дивный желтый мир. Демон показывал и рассказывал одновременно:
– Это мир богов, в котором каждый взрослый житель наделен почти безграничной силой. При этом они почти ею не пользуются. Для действия нужны сила и желание, но взрослые боги не имеют желаний, чего не скажешь о детях. Самым опасным считается подростковый возраст. Боги-подростки уже достаточно сильны и еще имеют желания. Дети растут и воспитываются под строгим контролем, как сверхмощное и неуправляемое оружие. Но некоторые из них находят слабые места в защите. Однажды Данталион и его друг, будучи подростками, проникли в галерею миров. Они уничтожили мир Гунары, просто играя в тоннеле проекций, прикоснувшись к точке сборки. Сам Данталион после этого раскаялся и выбрал судьбу изгоя, свободного бога, магистра.
Гунара подошла ближе:
– Я давно не держу на него обиды, он пострадал за свою ошибку. Но с тех пор в разных местах вселенной много чего происходит. Дети-боги все чаще вторгаются в различные миры, и их вмешательство становится все более разрушительным. И полагаю, что за этим стоит Кантарион, – сказала она.
– Тот его друг? – догадался Клим.
– Да.
– Но он уже должен вырасти и потерять желания, – заметил Ботис.
– Да, но взрослые боги подчиняются либо жребию, либо данным обетам. И неизвестно, что он там наобещал соблюдать, – ответила Гунара, повторяя одно из движений карате.
– И что же нам делать без Данталиона? – спросила Лиза, которая тоже рассчитывала на его помощь.
Но никто не ответил. Ботис отключил свой объёмный экран с изображением желтого мира. Рядом стояла потрясенная Людмила Ивановна, которая подошла во время демонстрации, никем не замеченная. Она мало что поняла из рассказа, но сразу увидела перспективы применения таких 3D способностей.
– А вы тоже так умеете? – спросила она у остальных демонов, которые толпились у нее за спиной, на что те утвердительно закивали головами.
– Я вас всех беру учителями! – возбужденно закричала Председатель – Да, я с вами все образование ре-фор-ми-рую!!
Последние слова она прокричала вверх, и эхо разнесло их по всей школе. Демоны прижались друг к другу и выглядели очень напуганными.
И словно услышав этот крик, в холл зашли люди-муравьи во главе с Чинтуку.
– А почему в кабинете литературы не было муравьев? – тихо спросил Клим у Лизы.
– Не знаю.
– Может потому, что там были только мы с тобой?
– Мы им тоже противны?
– Может кто-то из наших их предупреждает?
– Не знаю.
Чинтуку подошел дружелюбно, насколько это возможно, улыбаясь и готовый к дипломатической миссии.
– Мы слышали, вы собрались реформировать школу, – обратился он к Людмиле Ивановне, – Очень похвальное хобби.
– Это будет прорыв в образовании! – откликнулась она, увлеченно что-то набирая в записной книжке. – Можно даже сказать, что раньше никто ничему и не учился.
Но Председателю видимо записей было мало, и она отошла в сторону, чтобы надиктовать свои мысли и распоряжения. А Чинтуку переключился на Лизу и Клима:
– Молодые люди, видимо, обладают скрытыми талантами. К сожаленью, у нас не было возможности познакомиться ближе.
Обаятельная улыбка предводителя муравьев еще более странно смотрелась на фоне, совершенно ничего не выражающих, лиц его товарищей.
